Интересное2

Берлинский гость расположился в кабинете напротив лаборатории, поэтому петлять по подвальным закоулкам, полным загадочных теней и коварных сквозняков, не пришлось. Невзрачный мужчина в режущем глаз цивильном костюме курил и вяло листал отчет фон Штиля. Наверняка он перебирал листки не в первый раз. Увидев Отто и майора, невзрачный заметно оживился, встал из-за стола и пожал Хиршфельду руку.

— Я ознакомился со всеми деталями, — заверил он, когда отзвучало вступительное слово Штиля. — Ваш рассказ, майор, нужен мне скорее как живая иллюстрация, подтверждение из первоисточника. Я верю каждому слову Отто, но… сослаться на первоисточник намного эффектнее, не правда ли?

— Так точно. — Хиршфельд сел в предложенное кресло. — Изложить коротко или подробно?

— Как вы рассказали это штандартенфюреру?

— Тогда я был еще штурмбаннфюрером, — с улыбкой заметил фон Штиль, направляясь к секретеру. — Подробности не нужны, Харальд, только то, что относится к «образцу номер один».

— Хорошо, изложу именно так. — Хиршфельд кивнул. — Это случилось в середине августа 1942 года на Кавказе. В тот день в упорном бою за Клухорский перевал героически погибли егеря, заходившие на позиции противника с фланга, по особо сложному маршруту. Их вел местный проводник, старый знакомый генерала Ланца, заядлого альпиниста, до войны порядком исходившего Кавказские горы. Именно благодаря этому маневру удалось вскрыть оборону врага и обеспечить взятие высоты — быстрое, хотя и с потерями. Группа наших героев также была потеряна. Русские взорвали мины, и егерей унесло лавиной вместе с проводником. Прихватила эта лавина и добрую треть вражеских солдат. В ущелье нам удалось найти только кое-что из снаряжения и несколько трупов. В том числе вражеских. Тела превратились в кровавое месиво. Я видел это сам. Поскольку некоторые останки было тяжело опознать даже по форме, в лазарет притащили все.

— Разве так бывает? — Берлинский гость взглянул на Отто.

— Бывает еще и не так. — Фон Штиль достал из секретера коньяк.

— Кровь пропитала остатки одежды насквозь, — пояснил Харальд. — Местами было невозможно определить, где куски кожи, а где обрывки ткани. Фарш, как я и сказал.

— Ужасно. — Гость поморщился.

— Однако прошли сутки, и вдруг к генералу заявился врач из лазарета. Он сообщил, что один из русских на самом деле жив.

— Жив? Этот… фарш?

— Вот именно. Ланц не поленился пойти и посмотреть лично. Но поскольку он не видел изначального состояния тела, то вызвал меня. И если честно, я был поражен. Вместо куска фарша на носилках лежало вполне оформленное тело, только все — сплошной синяк. И этот «синяк» дышал!

— Невероятно, правда? — вновь вмешался Отто. Он поставил на стол рюмки и налил коньяк. — Прошу.

— Утром я снова явился в лазарет — одолело любопытство, и меня встретил не только врач, но и наш… будущий «образец номер один». Он еще не мог самостоятельно передвигаться, однако пришел в сознание и выглядел почти прилично, синяки остались только местами. На мои изумленные расспросы он ответить не мог, хотя говорил я с ним по-русски. Но «образец» молчал не потому, что не хотел говорить. Просто он и сам ничего не понимал. Все происходящее было для него таким же шоком, как и для нас.

— Вы ему поверили?

— А что мне оставалось? Генерал предпочел на эту тему не рассуждать. Другие офицеры взяли с него пример и сделали вид, что ничего не происходит. Я спросил врача, но тот ответил неопределенно. Сослался на то, что Кавказ славится долгожителями, почему бы не быть и вот таким, как «образец»… неуязвимым? Но меня эта версия не устроила. «Образец» не был местным жителем, это первое. И второе: прожить сто лет в добром здравии или практически воскреснуть из мертвых без врачебной помощи — разные вещи, согласитесь. То есть объяснение феномена «образца» должно быть либо мистическим, либо научным, но лежащим за гранью понимания современной медицины.

— К тому моменту генерал Ланц уже связался с организацией, уполномоченной заниматься прикладной мистикой и наукой «за гранью», — вставил фон Штиль и указал пальцем в потолок, явно намекая на расположенные этажом выше подразделения Аненербе. — И в расположение горнострелковой дивизии «Эдельвейс» был откомандирован я.

— Вскоре в лагерь горных стрелков прибыл Отто. — Хиршфельд кивнул. — Мы передали ему «образец номер один», и на какое-то время я выкинул историю из головы. Вновь окунуться в гущу событий, связанных с «образцом», мне приказали полгода назад, когда начались полевые испытания сыворотки, созданной на основе крови «образца номер один». Для меня загадка, почему Отто привлек именно меня…

— Кого же еще? — Штиль усмехнулся. — Вы его нашли, вам и пожинать плоды.

— Честно говоря, не вижу связи, но пусть это останется на вашей совести, Отто. — Хиршфельд отсалютовал рюмкой. — Все остальное, как понимаю, изложено в отчете…

— Это впечатляющий рассказ, — после небольшой паузы признал берлинский куратор. — Я уезжаю в столицу с чистым сердцем. Ваш рапорт, Отто, магнитные записи бесед с экспертами и кинопленку с фильмом о «солдатах победы» прочитают, услышат и увидят на самом высоком уровне. Думаю, сам фюрер найдет время ознакомиться с этими материалами. Я даже убежден, что так и будет. Вы можете, не теряя времени, готовить большую партию вашей сыворотки.

— Отправим ее в войска? — Штиль заметно воодушевился. — На какой из участков фронта? Вопрос не праздный. От дальности зависит способ транспортировки, упаковка, сопутствующее оборудование.

— Первая партия останется здесь, в Кенигсберге. Майор фон Хиршфельд, вы по-прежнему будете контролировать применение сыворотки. Вас назначат специальным помощником коменданта. Вам предстоит взять под командование особое подразделение «смешанного формирования». Все, как было на генеральных испытаниях. Ваши егеря станут командирами, а солдатами будут «воины судного дня», как вам такое название, Отто? По-моему, оно тоже подходит.

— Безусловно, мой генерал.

— Мое подразделение будет штурмовым? — Хиршфельд вновь почуял подвох, теперь скрытый в словах этого генерала в штатском.

— Нет, майор. Подразделение будет охранять очень важный объект. Максимально важный.

Звучало многообещающе, однако Харальд не сумел скрыть, что разочарован. Его, горного стрелка, понизили до охранника? Для чего тогда нужны, например, войска СС? Вслух он, конечно, ничего такого не сказал, но замаскированный генерал уловил недовольство егеря.

— Не хмурьтесь, Харальд, я обещаю вам самое важное дело в жизни. Возможно, именно ваше подразделение выполнит одну из главных боевых задач в этой войне.

— Нас забросят в Москву, мы вломимся в Кремль и убьем Сталина?

— Нет. — Генерал отреагировал на дерзость Хиршфельда снисходительной улыбкой. — Но направление вашей мысли верное. Когда придет время, вы все поймете…

Ноябрь 1944 года, Эйдткунен

Из письма военврача госпиталя № 2913 Л. И. Федоровой

Родными стенами могут стать и чужие. Важно, что в них вместилось. В стенах бывшего немецкого госпиталя расположился госпиталь советский, родной. Ну вот и все основания называть стены родными и поправляться в них быстрее, чем в любых других. А если учесть горячий душ и большой флакон ароматного жидкого мыла, выменянный на тушенку в прошлое воскресенье на местном рынке, предпосылок для скорой поправки становится намного больше. Ведь горячую воду и мыло можно умножать на два.

Доктор Еремина вернулась из душа в свой кабинет, заперла дверь, переоделась и накинула белый халат. Сушить волосы она не стала. Это было делом долгим, поэтому Алевтина лишь вытерла их и надела врачебную шапочку.

Проверив, лежит ли, как обычно, в кармане марлевая повязка, Еремина вновь покинула свой кабинет и быстрым шагом направилась к операционным. Если взглянуть со стороны, никаких признаков отравления «немецкой дрянью» больше не наблюдалось. Шла Алевтина ровно, не покачиваясь, энергично, да и выглядела свежей и бодрой.

На самом деле так все и было. Чувствовала себя Алевтина отлично. Наверное, потому, что никакого отравления на самом деле и не было. Закатанный рукав, шприц, конвульсии… это все отвлекло внимание прибежавших офицеров, и ни один из них не удосужился найти след от укола. Дырочка маленькая, понятно, не от пули все-таки, да только все равно заметная, особенно на женской нежной коже.

Этот спектакль дался Ереминой нелегко, но зато спас жизни одним и души другим, она могла собой гордиться. Бомбежка, конечно, все испортила, большинство «спасенных» Алевтиной погибли, но тут уж претензии к высшим силам. К Богу, к судьбе, к стечению обстоятельств… кто во что верит.

От большого коридора оперблок был отделен высокими стеклянными дверями, которые сейчас были почему-то распахнуты. Алевтина зашла в предоперационную, из которой открывались еще три двери. За двумя светились только синие лампы, шла санобработка, а в третьей комнате горел яркий свет и негромко переговаривались люди.

Еремина заглянула в операционную. Хирург «размывался». Он уже снял перчатки и фартук. Над столом склонились ассистент, медсестра и анестезиолог. Хирург вышел в предоперационную и снял повязку.

— Алевтина Дмитриевна, мое почтение! Как ваше драгоценное самочувствие?

— Хорошо, Яков Лейбович. Просто на удивление.

— Повезло вам. Говорят, бомбежка была страшная.

— Не в первый раз так повезло. В сорок втором, в Нальчике, наш госпиталь вовсе сровняли с землей, но я выжила. Как там товарищ Филин?

— Как вам сказать, чтобы не согрешить против ветра, — хирург вздохнул и достал папиросу. — Капитана Филина привезли почти холодным, прямо-таки комнатной температуры, вот в чем проблема. Сердечная деятельность была близка к нулю, тампонада… Мы вынули сгусток размером с кулак! И тут я преувеличиваю, вопреки обыкновению, самую малость! Ушили все, что протекало, но вы же понимаете… я не великий специалист.

— С вашим-то опытом, Яков Лейбович! Не прибедняйтесь.

— Хорошо, не буду. Ушили все аккуратно, чисто, большой кровопотери удалось избежать. Сейчас сердце вроде бы восстановило ритм. Состояние тяжелое, но стабильное.

— Спасибо вам, доктор. — Еремина пожала хирургу руку.

— Полно вам, доктор. — Яков Лейбович хитровато усмехнулся. — Вам точно не нужна моя квалифицированная помощь? Царапины, порезы, ушибы, прыщики в неожиданных местах… я могу посмотреть и обработать.

— Док-тор! — Алевтина улыбнулась в ответ и погрозила хирургу пальцем. — Давайте без профессионального романтизма.

— Б…ь! — вдруг воскликнул кто-то в операционной.

Почти одновременно громыхнул опрокинутый столик, брякнули лотки и зазвенели, рассыпаясь по полу, инструменты.

— Галя, держи его! Иван Сергеевич, что с наркозом?!

— Минутку, — Яков Лейбович кивнул Ереминой, развернулся и быстро вошел в операционную. — Что за шум и классовая борьба?!

— Отошли все! — вдруг рявкнул еще кто-то голосом, похожим на голос Филина. — Что вы тут делаете?! Отошли, я сказал!

Еремина бросилась к двери операционной.

— Что происходит, Яков Лейбович?!

Алевтина выглянула из-за плеча хирурга и замерла, шокированная уведенным.

— Ничего особенного, — запоздало ответил хирург. — Ваш Филин оказался неблагодарным засранцем. Мы вынули из него финку, а он теперь машет ею направо и налево. Он может кого-нибудь поцарапать.

— Я повлияю, — Алевтина шагнула к столу, рядом с которым стоял голый Филин с окровавленным ножом в руке.

Глаза у капитана были бешеные и взгляд поначалу не фиксировался. Но с каждым мигом в глазах у Никиты появлялось все больше и больше осмысленности. Впрочем, более заметной была не эта метаморфоза. Едва зашитая рана на груди у Филина заживала. Не прошло и минуты, как она стала выглядеть рубцом двухнедельной давности, из которого почему-то забыли удалить нитки.

На метаморфозу обратили внимание и другие.

— Да-а… швы пора снимать, — негромко и как-то чересчур невозмутимо проронил Яков Лейбович.

— Чем снимать-то? — проворчала медсестра Галя. — Инструмент весь на полу.

— Филин! — позвала Еремина. — Никита! Слышишь меня? Успокойся, все в порядке! Ты в госпитале, тебя лечат, ты скоро поправишься.

— Можно было без наркоза, — обращаясь к хирургу, тихо сказал анестезиолог. — Столько добра перевели.

— Во время операции все ведь по-человечески шло. — Яков Лейбович пожал плечами. — Нет, без наркоза он мог двинуть в небесном направлении. А так… посмотри на него. Корсар Карибского моря, с кортиком кверху. Беспощадный разбойник Бармалей. Сколько продлится фаза возбуждения, как думаешь?

— Думаю, вы не о том думаете, коллега. — Анестезиолог покачал головой. — Это не шоковое возбуждение, это что-то другое. Взгляни на шрам. Почти исчез.

— Они обо мне говорят? — Филин сфокусировал взгляд на Ереминой.

— О тебе. — Алевтина указала на финку. — Ножик брось.

Никита опустил взгляд. Обнаружив, что стоит посреди операционной голым, он резко прикрылся рукой и положил финку на стол.

— Фриц промазал, да? — Капитан ощупал грудь. — Не больно даже.

— Ущипни, а то проснуться не могу, — попросил ассистент хирурга медсестру.

Галя без промедления выполнила просьбу, и ассистент вздрогнул.

— Не промазал, — ответила Филину Алевтина. — Ты очень быстро поправился, после того как товарищи хирурги вытащили нож и зашили рану.

— Так бывает? — Никита поднял взгляд на Якова Лейбовича.

— Теперь бывает. — Хирург пожал плечами. — Но вам все равно лучше прилечь, капитан. Галя, каталку.

— И куда? — спросила медсестра, направляясь к двери.

— В третью палату.

— К тем двоим?

— Да. Случай похожий.

— А «те двое», это кто? — К хирургу обернулась Еремина.

— Пациенты с баротравмой. Утром поступили. «Катюшами» накрыло, вызвали огонь на себя. Мы подозревали разрывы внутренних органов, обширное внутреннее кровотечение, но… к вечеру они уже спокойно ходили по корпусу.

— Ложись. — Еремина указала Никите на каталку. — Сама тебя отвезу.

— Да я… дойду.

— Голый и без тапочек? — вмешалась Галя, разворачивая простыню. — Ложись, говорят. Алевтина Дмитриевна, там свободная койка у окна, нижнее белье в тумбочке.

— Спасибо. — Еремина придержала Филина, пока он укладывался на каталку, накрыла его простынкой и вывезла из операционной.

— Кто-нибудь верующий? — когда за Алевтиной закрылась дверь, спросил Яков Лейбович.