| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Первыми же выстрелами убито и ранено несколько индейцев, но это не остановило уверенных в победе нападающих. Навахо разрешили убить всех мужчин, они не ремесленники, зачем им солдаты, когда вокруг несметные толпы индейских воинов, готовых идти на бледнолицых? Только молодых женщин приказали щадить, бледнолицые наложницы пользовались у навахо популярностью.
Все новые толпы врывались во двор, двери казармы задрожала от страшных ударов снаружи...
— Целься по окнам и двери! — взревел капитан, выхватывая пистолет. В тот же момент ставни загрохотали и повалились вниз. В окнах показались стволы ружей, индейцы начали беспорядочно, не целясь, стрелять внутрь. Немного погодя, одна из тяжелых плах двери с грохотом рухнула под ударами множества тел. Блеснуло, грохнуло, ударило в лицо пороховым дымом. Сквозь новую дыру загрохотали выстрелы. Замертво рухнул сержант Смит, множество солдат, обливаясь кровью упали на пол. 'Неужто — жив?' -, обрадовался Уэрли, разряжая пистолет в проем.
Озверевшие индейцы густо и зло полезли вовнутрь но отпрянули назад подгоняемые частой стрельбой и английскими штыками. Несколько минут ничего не происходило, потом отчетливо потянуло дымком, видимо индейцы подожгли казарму. Вскоре крыша занялась багровым пламенем, люди начали задыхаться от густого черного, удушливого дыма а видимость уменьшилась до десятка метров.
Надрывно кашляющие женщины с детьми в руках с мольбой о спасении бросились к капитану.
— Женщины, назад! — крикнул Торнтоном. — Переворачивай столы и скамьи, прячьтесь за ними.
В этот момент осатанелые индейцы вновь бросились на штурм, словно ураган ворвались в помещение. Яростные крики битвы смешались с треском пылающей крыши. В воздухе повисла жуткая смесь запахов сгоревшего пороха, крови и человеческих внутренностей. Остановить, отбросить врагов было уже невозможно.
Полуголый индеец с татуированным лицом с рычанием всаживает копье в живот солдата, окровавленный наконечник вышел из спины. Тот упал словно подкошенный.
Вот индеец, не обращая внимания на то, что не все еще англичане мертвы, ножом снимает скальп с солдата. На лице злобная радость дикаря.
Англичанин в упор разряжает ружье в лицо нападающего, от удара тяжелой свинцовой пули череп развалился словно переспелый орех, разбросав вокруг слизистые ошметки мозга. Почти безголовый труп рухнул на пол.
Капитан всаживает шпагу в грудь индейца, за ним прячется насмерть перепуганная дочка. На него наскочило несколько индейцев, с воинственными криками подняли на копья в воздух. Уже умирая, он попытался полосонуть шпагой врага, но тщетно. Сбросив отца на окровавленный пол, индейцы схватили дико верещащую девушку.
За пологом удушливого дыма Уэрли не видели ни враги ни друзья. Бледный, с блуждающими глазами он одной рукой прикрывая рот платком а в другой держа обнаженную шпагу, отступал к задней двери казармы. Там находилась потайная дверь, где начинается подземный ход из форта он, как офицер был осведомлен. Он мерзок, он недостоин собственных предков, скорее бросившихся грудью на копья дикарей чем поступивших бесчестно, но в этот момент... Как он ненавидел себя! В пропитанном уродливой смертью, дымом и запахом крови месте он желал только одного, выжить! Все ради того чтобы выжить! Почему ему не хватило мужества встать рядом с несчастным Торнтоном и защитить собственную любовь? ...
Спрятавшийся на краю леса в дупле дерева уорент-офицер Уэрли, видел, что происходило в захваченном форте. На его глазах индейцы безжалостно закололи нескольких пытавшихся бежать солдат. Он видел как второй уорент-офицер Браун выбравшись из подземного хода изо всех сил помчался к лесу. Четверо индейцев погнались за ним. Может быть, он и спасся бы, но у самого леса зацепился за корягу и упал. Набежавшие индейцы подняли его на копья, отрубив голову, торжественно понесли страшный трофей в форт. До наступления вечера он несколько раз слышал шаги обутых в почти бесшумные мокасины кровожадных индейцев, хотя возможно он и ошибался, но выглянуть он не рискнул. В любом случае его так и не нашли.
Он лежал на жестком дереве и думал. Ему было плохо, невыносимо плохо, Уэрли чувствовал себя таким же потерянным и жалким как в третьем классе, когда учитель безжалостно выпорол его розгами а ученики насмехались над ним и показывали пальцем. Если бы только он мог найти себе оправдания, за то, что он бросил товарищей и мисс Джудит, это утешило бы муки совести. Не раз и не два он с интересом поглядывал на кинжал, подарок отца, но так и не решился прервать никчемную жизнь. Пальцы беглеца глубоко вонзались в щеки, гася крик истерики, слезы катившиеся из глаз смешивались с кровью и капали на испачканный мундир.
Всего в этот страшный день погибли почти две сотни англичан, Уэрли единственный спасся.
* * *
Войны на западе и на востоке завершились победами. Россия присоединила бывшие прибалтийские провинции Швеции, Карелию и город Выборг, на востоке Приморье и Северную Маньчжурию. Тем самым возвратила утраченный в XIII веке после разгрома Киевской Руси гавани на Балтийском море и приобрела удобный выход в Тихий океан. Западные территории империи Рюриковичей вернулись домой, добровольно присоединилась Литва. Европейские и южные соседи России с удивлением и невольным страхом увидели на границах нового колоса, простиравшегося от Атлантики до Тихого океана...
Конец сентября 1703 года выдался в Москве холодным, по ночам лужи покрывались тонкой корочкой льда, к обеду таявшей и оставлявшей после себя лужи мутной воды и грязь. С утра тучи любопытного московского люда облепили крыши домов. В стылом воздухе струился колокольный звон сорока сороков московских колоколов. Говорили, что патриарх Адриан, ради пущего звона отпустил пономарям тысячу рублей и тридцать бочек белого хлебного вина мастерградского производства. Длинный поезд из полутора сотен возков, карет, повозок, подвод и автомобилей двигался по узким улицам мимо деревянных домиков, крышами едва выглядывающих из-под глухих московских заборов. Приземистых, длинных купеческих амбаров с окованными железом воротами. Над открытыми дверьми лавок размалеванные вывески. После трех лет отсутствия царь — победитель возвращался в столицу.
Выглядывая из окна неспешно едущего автомобиля, он задумчиво смотрел на город. Москву он не любил. Старая аристократия, помнившая многие неприглядные тайны дома Романовых, стрелецкие бунты, ненавистная сестра Софья, горячили кровь и вызывали приступы ярости. Зато на отвоеванных у шведов прибалтийских землях он чувствовал себя превосходно. Соленые ветра обвевали его, морская даль манила, а запахи дегтя, металла и дерева бесчисленных строек, звуки топоров и крики мастеров изумляли и бодрили. Он любил море викингов и ганзейских купцов, любил корабли, воздушные и морские и делать что-нибудь собственными руками. В строящемся по мастерградскому проекту Петрограде он чувствовал себя дома. Инородческие обитатели Петроградской губернии его не смущали, прибалтийское население стремительно русифицировалось, каждую неделю прибывали новые переселенцы, а местные жители толпами переходили в православие.
Старую патриархальную Россию он узнавал и не узнавал. Страна, словно взнузданный конь, встала на дыбы и помчалась галопом в неизвестное.
Пароходы регулярно ходили по Западной Двине до Смоленска. На одном из них он и добирался большую часть пути. Проплывали мрачные, первобытные леса, кое-где на берегах встречались деревушки: два-три десятка избенок, изредка побольше, тогда посредине возвышалась увенчанная крестом церковь. Петр с одобрением смотрел как на черных, вязких после дождей полях, копошились крестьяне, торопились собрать урожай картошки. За время пока его не было, новый корнеплод сумел завоевать сердца подданных и сажали его почти в каждой деревне, через которую проплывал корабль.
Поразила Петра вроде бы с детства знакомая Москва. Куда девалась московская неспешная жизнь? Где благость и покой? Дымы множества паровых машин подымались над длинными сараями мануфактур и заводов в предместьях города. По улицам снует люди, многие одеты по-мастерградски, гудками распугивают прохожих немногочисленные, по правде, всего три раза по пути встретились, паровые автомобили и трактора. На центральных улицах вырвавшись из дорожной грязи, поехали быстрее, дороги замостили камнем. Над глухими московскими заборами росли кирпичные, по мастерградской моде, хоромы, благо в деревне Тушино открыли кирпичный завод и строительных материалов было вдосталь. Звонкий стук топоров перебивал бойкий московский матерок каменщиков. Бояре и дворяне, богатые купцы спешили последовать моде, строить особняк на мастерградский манер. Не доезжая до Кремля, Петр велел остановить автомобиль чтобы, посмотреть диво невиданное. На большом двухэтажном кирпичном здании искусная вывеска 'Московский театр'. Любимая сестра, Наталья расстаралась. Заходить не стал, поезд двинулся дальше в златоглавый Кремль.
После приезда царя начались празднования. Две недели, как полагается, пировала Москва. На радостях Земской Собор единогласно принял манифест:
'Всемилостивейший государь!
Понеже труды вашего величества всему свету известны, хотя мы ведаем, что Вашего величества, яко самодержцу, все принадлежит, однакож в знак нашего истинного признания ваших неусыпных попечений и трудов об подданном вашем народе со ущербом дражайшего здравия вашего, помыслили мы, с прикладу древних, особливо ж римского и греческого народов, дерзновение восприять, по прочитании трактата оного в церкви, принесть свое прошение к вам публично, дабы изволил принять от нас, яко от верных своих подданных, во благодарение титул Отца Отечествия, Императора Всероссийского, Петра Великого, как обыкновенно от Римского Сената за знатные дела императоров их такие титулы публично им в дар приношены и на статуах для памяти в вечные роды подписаны.
Святейший Синод в том с нами согласен.
И тако токмо ожидаем обще от Вашего величества милостивого нам невозбранения.
Устраивать специальную церемонию императорской коронации Петр не стал, ибо на царство он уже венчался и повторять его во второй раз не следовало.
В Успенском соборе отходила обедня. Присутствовали все: царская семья, делегаты Земского собора и высшие государственные чины. Два хора: патриарший на левом клиросе и государевых жильцов — на правом, оглашали темно-золотые своды, с которых пристально вглядывались лики святых сладкогласием. Клубы ладана наполняли древний собор. Едва слышно потрескивали свечи перед золотыми окладами, озаряя разгоряченные лица бояр и чиновников. Патриарх, по сторонам его митрополиты и архиереи, служил лично. Двенадцать звероподобных дьяконов звякали тяжелыми кадилами.
После обедни канцлер громогласно зачитал прошение Земского Собора государю. Тихо, необычно тревожно-торжественно звучали слова, горели, потрескивая, многочисленные свечи. Петр слушал молча, лишь глаза торжествующе сверкали в полумраке.
Едва закончили читать, как трижды вознесся громкий крик: 'Виват!', эхом загулявший под сводами древнего собора.
Петр, дождавшись, когда стихнут крики, ответил громким голосом:
'Царь сие производное от цезарей римских и греческих, так что русские цари от Ивана Грозного сей титул имеют и обширностью державы преимущество имеют над государями европейскими. Зело желаю, чтоб наш народ прямо узнал, что Господь благословил страну нашу и народ наш посему принимаю титул. Надлежит Бога всей крепостью благодарить и трудиться о пользе и прибытке общем, который нам Бог кладет перед очами как внутрь, так и во вне, отчего облегчен будет народ'.
В заключении патриарх отслужил благодарственный молебен. Вновь над столицей плыл колокольный звон, сотни орудий палии в хмурое небо. Затем приглашенные на празднование, более тысячи персон, проследовали в Кремль. Были танцы и иные забавы. Пир длился почти до утра и прервался лишь вечером на любимую петрову огненную потеху. Сердито шипя разъяренными гадюками над кремлевскими башнями, взлетали в небо разноцветные ракеты, на стенах крутились огненные колеса. Император самолично в окружении придворных и приятелей бегал по обнаженному от листвы саду и поджигал транспаранты и мечущие искры фонтаны.
Без промедления императорский титул признали Голландия и Пруссия, и побежденная противница — Швеция, остальные европейцы презрительно промолчали. Мало ли что делается на варварской окраине континента...
Новорожденная Российская империя, расширившая территорию на бывшее Дикое Поле, на юге вышла к Перекопу, на западе к Днестру, а на востоке к предгорьям Кавказа. Запорожская Сечь, до этого игравшая роль оборонительного щита на пути татарских вторжений, оказалась в центре новых русских владений и стала не нужна. Украинские казаки, желающие продолжать вольную жизнь на фронтире, толпами переселялись в окрестности Азова, став достойными оппонентами воинственным кавказским племенам.
Фронтир — граница между освоенными и не освоенными поселенцами землями.
Мало кому получалось 'держать в кулаке' населявший Сечь разноплеменный сброд, разве что гетману Богдану Хмельницкому, не желала она подчинятся и императору Петру Первому. Оставшиеся на Сечи казаки стали откровенно вредить русским интересам. Огромный дуван (добыча) оставшаяся после разграбления Крымского ханства и прибрежных городов Турции вскоре уплыла из казачьих рук. Запорожцы начали конфликтовать с переселенцами на бывшие Дикое Поле. Несмотря на мир с Оттоманской Портой, разграбили большой караван греческих купцов, убытки составили 30 тысяч золотых рублей. Сумма огромная, а покрывать их пришлось царской казне. Дерзкие поступки запорожцев и непослушание высочайших повелений, переполнили чашу терпения Петра Первого. Не забыто было и то, что казаки неоднократно выступали на стороне лютых врагов России — Речи Посполитой, Швеции, Крымского ханства и Османской империи. В соответствии с императорским указом Сечь ликвидировалась, казакам предлагалось или переселение на Кавказ или, получив землю для занятия земледелием, вести жизнь мирного хлебопашца. Для исполнения императорского повеления в Киеве на караван из нескольких сотен небольших суденышек погрузилось три пехотных полка при двадцати орудиях. По пути к русскому корпусу присоединился казачий полковник Игнат Галаган с отрядом. Вначале осени они спустились вниз по древнему Днепру и прибыли к укрепленной столице Запорожья.
Первоначально русские войска не горели желанием пролить кровь буйных запорожских 'лыцарей'. Торжественно зачитав указ, парламентеры потребовали впустить войска, но верхушка Сечи с насмешками выгнала их. Отказ казаков от царских условий не оставил выбора. Загрохотали орудия, окутались густым пороховым дымом. Вскоре укрепления Сечи были частично разрушены. На штурм ринулись густые пехотные колонны. Небольшой вал и засека не стали им препятствием. Вначале разъяренные казаки бешено сопротивлялись, но в самый напряженный момент полковник Игнат Галаган закричал:
— Кладите оружие! Сдавайтесь, бо всем будет помилование!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
