Весна веры

Багира чуточку подумала. Она — кошка. Ей не положено бегать, словно собаке. Но эта странная смертная вполне уважительна. И пахнет от нее завлекательно — котом. Вот, даже шерсть черная на юбке.

— Мя.

Кошка подняла хвост и медленно проследовала на территорию монастыря. Анна пошла за ней.

Аллея, вторая, поворот...

Двери храма.

Анна замешкалась.

— Она там, да?

— Мя, — Багира посмотрела на девушку с удивлением. Мол, чего не идешь?

Анна подобрала юбку и присела на корточки, стараясь оказаться на одном уровне с кошкой. И на колени стала бы, да грязно.

— Киса, не надо мне туда. Нехорошо это. Неправильно. Ты можешь хозяйку позвать?

— Мя, — отозвалась Багира с непередаваемой интонацией, и нырнула в церковь.

Люди!

Что хозяйка сейчас внизу, читает какую-то книгу, что вот эта... с морозным узором вокруг... как же сложно быть человеком! Вечно они понаплетут дорог, поназапутают путей, а потом и сами заблудятся. И выйти не могут, и им больно, и всем остальным больно...

Хорошо, что рядом с людьми есть высшие существа — кошки! Они-то никому пропасть не дадут.

Долго ждать Анне не пришлось. Она даже пару уровней в телефоне не прошла. Забавная такая игрушка, из заданного числа букв слова складывать.

Матушка Афанасия вышла из двери храма и улыбнулась Анне. Та поспешила убрать гаджет.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, Аннушка. Как дела?

Матушка Афанасия ничуть не изменилась. Те же внимательные ясные глаза, та же теплая улыбка.

— Сложно, матушка, — честно призналась Анна. Странно было называть матушкой чужую женщину, но... Аделина Шеллес-Альденская тоже не слишком-то баловала дочерей, предпочитая 'матушке' более изысканное 'маман'.

— А на то и сложности в жизни, чтобы душа росла. Как спортсмен через препятствия бегает и прыгает, видела?

— Видела.

По телевизору. Было.

— Вот и душе нагрузка нужна. А если ее нет, то и остального не будет. Понимания, мудрости, доброты, терпения....

— О мудрости в моем случае речь не идет, — вздохнула Анна.

Матушка Афанасия вздохнула и как-то плавно, округло повела рукой в тулупчике.

— Пойдем, Аннушка. У меня чаек душистый, мне чабреца сушеного привезли. Как заваришь, так и кажется, что лето рядом.

— А я... вы... я вас не отрываю?

— А и ничего. Потом доделаю. Ты же потом приехать не сможешь, а Псалтырь и не убежит, — улыбнулась женщина. Тепло так, по-доброму.

Анна вздохнула. Опустила плечи.

— Спасибо вам...

— Идем, детка. Идем...

* * *

Чай действительно был выше всяких похвал. А еще к нему предлагался в этот раз мед необычно темного цвета (гречишный, как пояснила матушка) и батон. Самый обычный, нарезанный ломтиками и чуточку подсушенный.

Но как же это было вкусно!

Анна жмурилась от счастья, слизывая мед. Матушка наблюдала за ней с теплой улыбкой, и не торопила. Наоборот, разговаривала о самых обычных, посторонних даже вещах.

О погоде, о весне, о первоцветах, о мусоре, который обязательно надо убирать, да и бордюры подновить не помешало бы, о Багире...

Багира к Анне на колени не пошла.

Но третий стул был оставлен для нее.

И кусочек колбаски, аккуратно нарезанный на тарелочке, тоже был подвинут поближе к кошке. А что она — не человек уже?

Может, еще и побольше некоторых... тварей Божьих!

Наконец Анна решилась.

— Матушка Афанасия, только не считайте меня сумасшедшей. Мне правда поделиться этим не с кем...никому довериться не могу. Знаю, что и вы мне можете не поверить, но так получилось, ближе вас у меня сейчас никого нет.

— Есть ведь... и сын, и отец...

— Я не могу взвалить эту ношу на их плечи.

И поэтому берешь все на себя? Так ведь и рухнуть можно, и подняться не получится. Но монахиня не стала спорить.

— Мне — можешь. Я тебе сейчас на иконе поклянусь, что тайну твою сохраню.

Анна качнула головой.

— Не надо. Слова достаточно.

Благородства в этой женщине было как бы не больше, чем в любимой подруге матери — Зиночке Валенской. Порядочности, и внутренней, сдержанной силы. Словно стремнина подо льдом.

Пока — подо льдом.

— Обещаю никому и ничего без твоего разрешения не рассказывать, — просто ответила матушка.

Анна поверила.

И ринулась, словно в пропасть.

— Мой сын был обречен. Полгода назад мне предложили обменять мою жизнь, на его. И дали ровно год. Через полгода я умру.

Чего уж она ждала?

Возмущения? Отрицания?

Ответом ей было пожатие плечами. Очень спокойное, очень уверенное.

— Разве хоть одна мать примет иное решение?

— Примет, — вспомнила свою мать Анна.

— А это не мать. Это утроба. Которая выносила, но и только. Как котенка из авоськи вытряхнула, но не полюбила. И матерью не стала.

— Может, и так. Я согласилась на этот размен.

— Спрашивать, кто тебе предложил — не стоит?

Анна пожала плечами.

— Это не то, что вы называете темными силами. Или сатанинскими. Она не имеет к ним никакого отношения. Никогда не имела.

— Ведьма?

— Нет. Скорее, наоборот.

Назвать богиню ведьмой?

Анна никогда бы так не поступила. Да и благодарна она была Хелле. За все — благодарна.

И тут произошло крохотное недопонимание. Была ведь и Матрона Московская, и другие праведницы. Матушка Афанасия попросту решила, что Анна к такой и обращалась. А тем женщинам виднее...

Им многое доступно. И коли уж так сказано, значит — неспроста...

— Если тебе год отпущен, тебе надобно о сыне подумать.

— Я о нем и думаю. Деньгами он обеспечен...

— А близкими людьми? Цыплятам защита нужна, пока они не вырастут. Не то их даже другая курица заклевать может.

Анна кивнула.

— В корень смотрите. У Гошки есть дед. Я хотела за этот год найти ему опекуна. И... я так запуталась! — почти стоном вырвалось у нее, — я уже ничего не понимаю! Ни в себе, ни в ситуации! Мне иногда просто кричать хочется.

— Вот кричать не надо. Багире это не нравится. Она подойдет и тебя укусит. Или оцарапает, — предупредила матушка Афанасия.

Да, такой кошачий 'Антискандал'. В элегантной черной шубке и с зелеными глазами.

Анна невольно фыркнула. Оказывается, и так бывает?

— Ты попробуй начать сначала. Или с конца? Может, так и лучше получится...

С конца, определенно, было начать попроще.

— Помните того мужчину? С которым мы здесь были? С его дочерью?

— Да, помню. Твоя подопечная и ее отец.

— Я с ним... мы с ним...

Выговорить слово 'переспала' было так же сложно, как и слово 'люблю'. Но матушка и так все отлично поняла.

— Он ведь не женат?

— Но собирается. И слово дал... а я... подло это! Гадко!

Матушка Афанасия помолчала пару минут. А потом повела рукой.

— Скажи мне, кому с того хуже будет? Может, и неправильно так говорить, не по-божески, а может, и правильно. Ты от него какой выгоды ищешь?

— Никакой.

— Может, зло ему причинить хочешь?

— Нет.

— В жизнь его вмешаться?

— Я же умру через полгода.

— Вот именно, — приговорила матушка. — Почему нехорошо то, что вам двоим счастье принесло? Ты ведь любишь его, я вижу. А он тебя?

— Не знаю... это он начал. Не я...

Рассказать ситуацию с Олегом тоже было несложно.

— Вот видишь. Тебя уже любят, защищают, в тебе тоже выгоды не ищут. Разве это плохо?

— А Лиза?

— Лиза-Лиза... Аннушка, так ведь через полгода у нее и причин для ревности не будет. Верно?

— Да.

— Так позволь себе хоть немножечко счастья. И себе, и ему... лЮбите вы друг друга? Я же вижу, горит огонек. А значит — любИте. Бог есть любовь, только люди об этом частенько не помнят.

— Но не плотская же?

— Так в том и разница. Между козлячьей похотью и искренними чувствами. Вот ежели 'Ромео и Джульетту' вспомнить, так там страсть была. И препятствия были. А была ли настоящая любовь?

— Автор пишет, что была.

— А выдержала бы она испытание временем? Или это как взрыв? Вспыхнуло, да и погасло. И разрушило многое? Сложно сказать, Аннушка. Но настоящей любовью люди, как костром, греются. А похоть — она только пачкает многое. И тело, и душу...

— Христианство ее осуждает.

— Только ли оно? И у предков-славян считалось достойным мужчины хранить целомудрие. Достойным женщины не гулять. А если уж случалось чего... так все мы люди. Но ворота-то дегтем гулящим девкам мазали. И с парня спросить могли, уж ты поверь. Удаль молодцу не в укор куда как позже родилось, а раньше люди строже были. Правильнее. Жизнь их заставляла, и спрашивала — строго.

— Допустим, — Анна как-то о таком не задумывалась.

— Вот ежели у вас не похоть, а любовь, так пусть она у вас будет. Любовь нам от Бога дана, убить ее в себе — грех великий.

— Да?

— Конечно, Аннушка. Заблуждаются люди, всякое бывает. Но ведь у вас-то не с бухты-барахты?

— Нет.

— Тогда позволь себе хотя бы эти полгода любить. Пусть и он будет счастлив, и ты...

— Но я же потом умру! А ему будет плохо!

Матушка подумала, что не ошиблась в этой девочке. Если бы она сказала о себе... тогда это не любовь. Где есть эгоизм, там она не вырастет.

Анна сказала о любимом человеке. Все правильно.

— Во-первых, пути господни неисповедимы. Так что не загадывай заранее.

— Ладно. А во-вторых?

— А во-вторых, ты будешь счастлива, он будет счастлив, так тепла в мире и прибавится. И все правильно будет, не сомневайся. Ты ради сына на смерть пошла, ты и сейчас думаешь и о сыне, и о любимом человеке, и об отце... не о себе. Так что все правильно, Аннушка. Не обделяй ни его, ни себя...

— А Лиза?

— Ежели я в твоем мужчине не ошиблась, он сам разберется. И с Лизой, и с подлизой...

— Вы как Кира, — хихикнула Анна. — Та ее иначе не называет.

— Вот и подумай, будет ли твоему любимому плохо, если он с этим сокровищем расстанется? Видела я ее, девочка может, и хорошая, да уж больно незрелая. Ей как раз трудить ничего не надо. Ни душу, ни ум, ни тело... ей все уже готовенькое принесли. Вот и получается... такое счастье. Кому попадется, так тот не отплюется. Много-то меда, небось, и несладко будет. А много такого счастья?

— Это верно.

— А еще... не бери все на себя. Ты же его не насиловала? Сама не предлагалась?

— Нет.

— Вот видишь. Сам твой мужчина выбор сделал, сам и отвечать за него будет. Чай, не маленький.

— Мяу, — неожиданно согласилась Багира.

— То-то и оно. Беда у нас, женщин. Отвыкли мы доверять мужчинам, разучились. Сами да сами норовим все порешать, а может, и зря. С этим же также... даже если ты умнее, сильнее... ну помоги и подставь руки. А решать и идти дай самому. Или так до конца дней мужчина останется мальчиком под маминой юбкой. Самой же и надоест такое...

— Может быть...

— И может, Аннушка, и будет. Пойми одно. Тебе редчайший подарок дали. Вы встретились с Борисом. Встретились на этой земле, вы рядом, вы вместе... знаешь, сколько людей так свою половинку и не находят?

— Да.

— А ты этот дар собираешься Богу в лицо бросить и гордо проплакать полгода?

— Эммм...

В таком ракурсе поступки Анны выглядели откровенно глупыми. А то и свинскими. Девушка даже растерялась. Осуждения она могла бы ждать. Отвращения, ругательств... но чтобы вот так?

Теплая ладонь пригладила ей волосы.

— Бедная ты моя, запутавшаяся девочка.

И скажите, кто бы выдержал?

Рыдала Анна долго и упоенно. Пока не кончились слезы, не остались одни сухие короткие всхлипы... все она переносила. Но любовь едва не стала непосильной ношей для мятущейся души.

Матушка Афанасия не стала продолжать разговор.

Ничего. Нужное сказано, Анна запомнит. А сейчас самое верное дело напоить ее горячим чаем с медом, чабрецом и малиной, укутать потеплее, да и домой отправить. Пусть полежит немножко, пусть в себя придет, обдумает сказанное...

И совесть матушку Афанасию совсем не мучила.

Даже если Анна права... насчет полугода...

В такое матушка не то, чтобы верила или не верила.

Оно — бывает. Вне зависимости от веры.

Дело в другом. Матушка видела всю компанию. Специально наблюдала, интересно ей стало. И выводы она сделала.

Мужчине нужна хорошая и добрая жена. Девочке — мать. А истеричная крикса нуждается в порке. Да не по методу БДСМ, не обольщайтесь. А просто — сорвать пучок крапивы по весне, да и воспитывать до просветления в мозгу.

Чего тут непонятного?

Может, и не в церковных правилах такой совет, но и каяться матушка не собиралась.

Бог есть любовь! И десять заповедей Анна не нарушила. Даже в том месте, где 'не пожелай жены ближнего своего'. Если говорить о муже, Борис и Лиза пред Его лицом пока не женаты. Не прелюбодействуй?

Так и тут не нарушено.

Есть блуд, а есть любовь. Путать не надо!

Блуд, это когда ты все для себя делаешь. Ты хочешь, ты делаешь, ты получаешь удовольствие...

Любовь, это когда другой человек для тебя важнее твоих интересов. Ты хочешь. Но хочешь сделать его счастливым. Не в постели. По-настоящему. Добра человеку хочешь. Себя ради него забываешь.

Тогда и Господь против не будет. Разве ж отцу плохо, когда его дети любят? Он за них только порадуется...

Анна любит.

Лиза не любит, она выгоду ищет. И кто из них прав?

— Правда ведь, Багира?

— Мурррум, — ответила кошка.

Она была согласна. И даже кончиком хвоста не дергала. Сложные эти люди... вот у кошек проще. Есть кот, есть весна... коты тоже кошек не за ошейники выбирают. И не за евроремонт у хозяек.

С кошачьей точки зрения все было правильно. И почему этого люди никак не поймут?

Матушка прошла в угол и встала перед иконами на колени.

Слова молитвы легко слетали с языка. И на душу снисходило спокойствие. Здесь и сейчас она знала — все верно. Все сделано и сказано именно так, как нужно.

Все по совести и по чести. Хотя и своеобразной чести...

Господи, сбереги дочь твою, Анну. Спаси и сохрани ее. Дай ей покой душевный и силы жить дальше. Помоги...

Но почему-то матушке казалось, что даже молитва ни на что уже не повлияет. Все сложится наиболее справедливо.

А что не всем это понравится...

На то и справедливость Господня, чтобы люди взрослели и умнели. Воспитание называется.

* * *

Матушка Афанасия была права до абсолюта. В отношении Бориса.

Здесь и сейчас, Борис размышлял, как ему аккуратно избавиться от Лизы. Так, чтобы не обидеть Игоря. Придумалось ему только одно.

Мужчина сделал пару телефонных звонков, взял пачку денег из сейфа, так, на всякий случай, и вышел из кабинета.

Искомый человек находился именно там, где и предполагалось. Сидел, грустил над комплексным обедом.

— Добрый день, товарищ Лейкин. Или сейчас надо говорить — господин Лейкин?

— Можете говорить просто — Олег Андреевич, — парировал Лейкин, без особой приязни глядя на Бориса. Приперся тут, да еще и издевается! Понятно, аванс он Ольге Сергеевне не вернул. Но там же еще и основная сумма была! Которую он теперь не получит!

А влетело ему от начальства так...

Спасибо, доказательств не было, а то и выкинули бы. Но уж квартальной премии ему точно не видать. Так что... шел бы ты, дядя...