Присел рядом, обнял за плечи, мне стало жаль девушку с таким горем. Она положила голову ко мне на грудь, плач ее потихоньку стал затихать, как будто она находила успокоение у меня. Прижал покрепче, стал баюкать, как маленькую девочку, она вообще притихла и закрыла глаза. Так мы сидели минуту — другую, когда неизвестно от чего на меня напало возбуждение. Я видел через приоткрытый ворот платья ее грудь, мне невыносимо захотелось коснуться ее, целовать и мять. Не выдержал, одной рукой продолжал обнимать девушку, а второй принялся расстегивать пуговицы, полностью распахнул ворот и стал гладить грудь поверх бюстгальтера. Девушка затаила дыхание, но нисколько не сопротивлялась. Я поощряемый таким знаком, высвободил грудь, стал поглаживать, а потом целовать ее, возбужденно торчащий сосок.

Горя страстью, из последних проблесков разума оставил девушку, стал подпирать дверь стулом, для верности прислонил еще стол. Почти бегом отправился к неподвижно сидящей с закрытыми глазами девушке, на соседнем столе расстелил свою зимнюю куртку, а потом лихорадочно, едва не обрывая пуговицы, принялся раздевать Чернушку. Она покорно стояла, подняла руки, когда я через голову снял платье, а потом белье. Положил уже голенькую на стол, сам разделся и, позабыв даже надеть презерватив, вошел в тугую плоть, прорывая последнюю девичью защиту. Она вскрикнула, а потом прижала меня к себе и не отпускала, пока я не излился в нее. И тут наваждение покинуло меня, мне стало стыдно, что воспользовался слабостью девушки. Шепнул ей: — Прости, — быстро оделся и ушел, даже сбежал, едва не позабыв куртку.

Потом, встречая девушку в коридоре или в аудитории, виновато опускал голову, старался избегать ее. Через месяц ее уже не было, как мне сказали девушки ее группы, уехала домой к матери, той стало совсем плохо. Я старался забыть о происшедшем, совесть укоряла, как будто изнасиловал доверившуюся мне невинную девушку, несмотря на ее покорность моей похоти. Время постепенно стерло из памяти минувшее, до сегодняшнего дня я даже и не вспоминал Чернушку. Вот теперь, через два с половиной года, прежнее напомнило о себе, девушка по неизвестной мне причине умирает, а сын, родившийся от той единственной близости, ждет меня. Опять, как тогда, заныло сердце, чувство вины перед Чернушкой за ее загубленную жизнь, а теперь и перед сыном, оставшемуся без отцовской заботы, разбередило душу.

Наутро после завтрака сказал подругам:

— Мне надо ехать в соседнюю область. На сколько дней — не знаю, оттуда позвоню вам.

Все озадаченными глазами смотрели на меня. Прервала молчание Таня:

— Сережа, что случилось?

— Меня позвали к сыну.

Алена не выдержала, с нетерпением высказалась:

— К какому сыну, кто позвал? Сережа, объясни, пожалуйста, подробно, а то из тебя каждое слово надо тянуть!

Сам понимаю, что вызываю своими ответами только больше вопросов, но мне трудно изъясняться, тяжкий груз вины не дает мне спокойно думать и говорить, все через силу.

— Сын мой, а позвала его мать, она училась со мной на первом курсе. Уже вторую ночь зовет меня, говорит, что умирает, просит забрать сына к себе. Слышу только во сне, наверное, пробивается ко мне по менталу.

Все в молчании застыли, никто не понимает, как такое возможно. Но оно напрямую затрагивает меня, значит, и их, теперь думают, как им и мне поступить. Опять первой высказалась Таня:

— Сережа, если ты считаешь нужным, то езжай. Только, пожалуйста, звони, так нам будет спокойнее.

Пожал благодарно ее руку, в душе уже нет сил говорить, она вся разболелась. Через час я уже выехал со двора, на прощание обнял и поцеловал подруг и детей. Идущее от них тепло и надежда согревали истрадавшееся сердце, я нужен им, как и сыну, которого еще не видел. Ехал по улицам, а потом по ровной трассе осторожно, сдерживал себя от желания вдавить на газ и мчаться скорее туда, где ждут меня, где, казалось, в любой час может случиться непоправимое, а я не могу сказать свое "прости".

На дороге почти не останавливался, только по нужде. Под рукой у меня лежала карта соседней области, где я нашел эту деревню, до нее больше трехсот километров. Трасса до областного центра поддерживалась в неплохом состоянии, добрался до нее быстро, за два часа. Но потом, от центра до районного городка Тавра, меня едва не растрясло, выбоина на выбоине, хотя ехал почти по-черепашьи. А от него до деревни дороги практически не было, голая грунтовка, вся в ухабах и рытвинах. Гадаешь, а как же здесь едут в распутицу! Приехал в Кижи уже после обеда, вымотался дорожными испытаниями, но шел упорно к заветной цели. Адреса Чернушки я не знал, спросил пожилую женщину у первого дома на околице, копошившуюся на огороде. Она с любопытством уставилась на меня, нисколько не скрывая праздный интерес, потом все же ответила, переспрашивая:

— Корнева? Лида? Чай, у нас пол-деревни Корневы! А кто молодых упомнит, хотя их немного осталось.

Уточняю ей: — Ее еще Чернушкой называют, она темненькая.

— А, Матрены дочка, — облегченно произносит женщина, — она на той стороне, третья изба с краю.

— А ты кто ей будешь? — тут же переспросила не страдающая излишней скромностью селянка.

Наверное, в деревне появление нового человека целое событие, будет о чем судачить с соседкой. Отвечаю кратко: — Знакомый, вместе учились, — а затем добавил — Спасибо, мне надо ехать, — и направился к своей Камри, поспешил ретироваться от любопытной старушки.

Проехал всю деревню по единственной улице. Она небольшая, дворов тридцать, выстроившихся вдоль дороги. Нельзя сказать, что захолустная, есть вполне добротные дома, на некоторых вижу тарелки спутниковой антенны. Но большинство неказистые, часть вообще заброшенные, судя по разграбленному их виду, без окон и дверей, снятой дранке на крыше. Проехал мимо магазина, здания поселковой администрации, почты, медпункта, больше очагов цивилизации не заметил, даже школы.

Все ближе подъезжаю к подсказанному дому, сердце стучит, отзываясь в ушах нарастающим гулом. Остановился у самого дома, сидел в машине минуту, пока как-то привел разошедшиеся чувства в порядок. Вышел, огляделся. О доме можно сказать — развалюха. Покосившаяся крыша, рассыпавшиеся без должного ухода стены, некрашеные грязные окна, дверь, висящая на честном слове. Двор зарос травой, видно, что никто не убирается. Такая безрадостная картина добавляет сердцу боли — как же здесь живут нечужие мне люди!

Прохожу во двор, по протоптанной в траве тропинке иду к двери, осторожно открываю ее, готовый к тому, что она вот-вот оторвется. Даже с улицы чувствую несвежий, прогорклый запах, идущий от дверного проема. Вдыхаю глубоко и захожу в дом, сначала в сени, через еще одну дверь не в лучшем состоянии в комнату, разделенную печью на кухню и жилую часть. На постели за печью лежит Чернушка, едва узнаю ее, только по смуглой коже и вороным волосам. Глаза впали, все лицо высохло, тоненькие руки поверх одеяла, одни кости. На полу у кровати сидит малыш, смуглый как мать, только глаза блестят, грызет краюшку сухаря.

Чернушка увидела меня, ее выцветшие глаза заблестели от слез:

— Сережа, ты приехал! — проговорила слабым, едва слышным голосом, а потом обратилась к малышу, при виде меня прижавшемуся к ней: — Сережа, папа твой приехал!

Мальчик после этих слов оторвался от матери, встал на ноги, робко глядя на меня. Видно, что ему хотелось броситься ко мне, но не решался, оглянулся растеряно на мать. Та подбодрила сына: — Сережа, иди к папе, он любит тебя!

Малыш семенил ко мне, все еще несмело улыбаясь: — Папа!

Я шагнул ему навстречу, поднял худенькое тельце и прижал к своей груди. Слезы подступили к глазам от нежности и боли за него, сын же приговаривал: — Папа приехал. Я ждал тебя, очень ждал.

Молчу, комок подступил к горлу, только обнимаю сына, поглаживаю ладонью его темные волосы. Когда смог сказать что-то внятное, выговорил: — Да, я приехал к тебе, Сережа, и маме. Я теперь буду с тобой всегда, сынок!

С ребенком на руках подошел к его матери:

— Здравствуй, Чернушка. Что у тебя?

Она все еще плакала, глядя на нас, а потом сказала, глотая слезы:

— Мне теперь умирать не страшно. Больнее мучил сын, как же он без меня!

А потом ответила на мой вопрос: — Рак у меня, Сережа, лимфосаркома. Я почти не могу вставать, покормить Сережу. Чувствую, что мне остались последние дни.

— Но откуда, почему рак?

— В прошлом году осенью похоронила мать, а потом заболела гриппом. Он дал осложнение в лимфоузлах. Я запустила болезнь, да и лечили не от того. В онкологическом центре поставили этот диагноз. Вылечить не смогли, сказали, поздно обратилась.

Чернушка говорила трудно, заметно было, как она превозмогала боль. Говорю ей:

— Лида, полежи, не напрягайся, сейчас осмотрю тебя. Я в какой-то мере врач, поступаю в медицинский.

Она замолчала, удивленно глядя на меня, а потом закрыла глаза и постаралась расслабиться, насколько позволяла мучающая боль. Ее аура была похожа на ту, что я видел у Анны Герман, только намного хуже. Метастазы полностью захватили кости, даже удивительно, как она еще двигалась. Лопнувшие лимфоузлы практически разложились, абсцесс пошел на ткани печени, пищевода и других органов. Да, организм обречен, осознаю ясно, вылечить Чернушку невозможно. Единственно, что мне по силам — смягчить боль и добавить общей энергетики, облегчить последние дни жизни умирающей.

Подействовал на нервные рецепторы, идущие от пораженных органов, заблокировал канал передачи сигналов от них, стал закачивать энергию на оставшиеся еще неповрежденными участки кровеносной и нервной систем, немного добавил позитивной эмоциональной картины в чувственной зоне головного мозга. Лицо Чернушки расслабилось, напряжение от подавляемой боли пропало. Все ее иссохшее тело обмякло, она заснула спокойно, без мучений. Потом занялся сыном. Вначале покормил легкими диетическими продуктами и напитками, я их взял по пути в областном центре. Он ел жадно, глотал, почти не пережевывая. После, когда Сережа немного наелся и улегся, усталый, в свою кроватку, проверил его состояние. В целом оно оказалось лучшим, чем я ожидал, серьезных отклонений или патологий не оказалось. Общее истощение, небольшое ухудшение иммунитета, еще некоторые местные нарушения. Даже с моими начальными знаниями смог поправить организм сына до приемлемого уровня.

Вечером, когда Лида (про себя и вслух так стал называть Чернушку) проснулась, я говорил с ней, просил простить меня да тот давний проступок, сломавшему ей жизнь. Она выслушала, потом улыбнулась и сказала:

— Знаешь, Сережа, я нисколько на тебя не сержусь. Наоборот, благодарна за сына, которого ты мне подарил. Я с первого дня, как увидела тебя, полюбила, только ты не замечал меня. А в тот день я получила телеграмму о матери, мне стало плохо, у меня ведь никого больше не было. Я плакала от тоски, когда случилось невозможное — ты подошел ко мне и обнял. Я все позабыла, только чувствовала твое сердце. И мне так захотелось ласки от тебя, прямо, как наяву, представила, как ты трогаешь меня, целуешь. Я не поверила себе, когда ты стал делать увиденное мною. Мне захотелось еще большего, чтобы ты взял меня, а потом — дитя от тебя. И это произошло, судьба дала мне такое счастье! А когда поняла, что забеременела, ничто больше не стало важно, даже болезнь мамы. Я родила Сережу для себя, не хотела тебя беспокоить, пока вот такая беда не случилась со мной. Когда почувствовала, что мои дни уходят, позвала тебя, также, как хотела тебя. И ты услышал меня, приехал. Мне теперь не страшно, ты рядом, а сын останется с тобой. Могу сказать тебе, Сережа, я умираю, но все равно счастлива. Спасибо тебе, и не жалей меня, большего мне и желать нечего.

Я слушал исповедь Лиды, а на сердце становилось легче. То, что случилось когда-то, стало теперь не виной, а добром. Я принес хоть в какой-то мере одинокой душе свою благодать, пусть и недолгое, но счастье. На душе спал тот тяжкий груз, который не давал мне покоя последние дни, осталась печаль по так рано уходящей жизни не чужого мне человека. Я погладил руку Лиды, она заплакала, в ее наполненных слезами глазах видел грусть и благодарность.

На следующий день я с сыном ездил в Тавр. Он не находил места в машине, метался от одного окна к другому, разглядывал и громко высказывался об увиденном. Я заметил в сыне, что он развит не по возрасту, говорил и думал, как более старший. Превосходил в своем развитии Валюшу, хотя она старше на полгода. В городе мы заехали к нотариусу, за дополнительную плату согласился выехать в деревню. Он от имени Лиды оформил и заверил заявление о признании меня отцом Сережи для внесения в ЗАГС и доверенность об опекунстве над сыном. Я еще два дня поддерживал жизнь умирающей без особых мучений, она умерла с умиротворенным лицом. После похорон, оставив дома все как было, отправился с сыном обратно в родной город. На вопрос Сережи, а где мама, ответил:

— Мама, сынок, ушла высоко-высоко в небо. Она смотрит на тебя, на меня, радуется за нас, когда нам хорошо. И грустит, когда плохо. Но мы, Сережа, постараемся, чтобы мама не грустила!

Не знаю, о чем подумал сын, но он больше не спрашивал о матери, пока ехали в дороге. Только иногда на его лице появлялась задумчивость или грусть. Но вскоре она сменялась новыми впечатлениям, сын задавал много вопросов, оказался незаурядным почемучкой. Так и ехали всю дорогу, время от времени я останавливался, давая возможность мальчику размяться и побегать. Приехали домой к вечеру, нас ждала большая семья с накрытым столом, всякими вкусными блюдами и сладостями. Ласкового и добродушного Сережу все полюбили с первого дня, Валюша не отставала от него, найдя сотоварища по играм. Мальчик влился в нашу семью, казалось, он с нами давным давно. Только иногда вспоминал мать, но все реже и реже, мои подруги своей лаской заменили незаметно малышу самую ближнюю душу.

В августе прошли вступительные экзамены в мединституте. Из-за своего злосчастного аттестата с одними тройками мне пришлось выложиться, но сдать их только на отлично. Уже при приеме документов секретарь комиссии попыталась дать мне отворот. Как же, лучший медицинский ВУЗ страны, огромный конкурс желающих поступить, самый строгий отбор, круглые отличники плачут. А тут заявился закоренелый троечник и туда же, в калашный ряд. Помогла справка, которую я озаботился взять по окончании подготовительных курсов. Все преподаватели в ней выставили отличные оценки, биолог даже дописала "Превосходно!!!", а по моей специальности, общей медицине, биология профилирующий предмет.

Первым шел экзамен по русскому языку и литературе сочинением. На подготовку именно к нему я потратил половину всего времени. Вновь штудировал правила и нормы, перечитал классику, писал сочинения и под диктовку. Мои строгие экзаменаторы — подруги,— с лупой выискивали огрехи, разбирали их и так и сяк. Я вновь писал, допуская все меньше ошибок, нередко получалось в идеале — ни единой! В день экзамена приехал в институт чуть ли не за час до назначенного времени. Не торопясь, прошел в лекционный зал, где проводился экзамен, занял место, принялся с любопытством оглядываться. Аудитория большая, на сотню мест, они поднимаются амфитеатром, как у нас в университете, внизу кафедра преподавателя с демонстрационным столом и доской. Разглядывал сидящих вокруг сотоварищей-конкурентов. Большинство явно со школьной скамьи, совсем еще молоденькие, среди них девушек где-то две трети. Узнал кое-кого из занимавшихся со мной на курсах, поприветствовал их с места.