Уши торчком, нос пятачком! - 1

Потрясенно выдохнув, уставилась на маму:

— Знаешь, с момента как я услышала про этот треклятый договор, у меня ощущение, что все вокруг сошли с ума, а мир перевернулся с ног на голову. Ты... Я слов не могу найти... Ты хоть понимаешь, что советуешь мне? И при чем тут медведи?

— У них... — мама замялась, снова кидая быстрый взгляд через плечо, — безопаснее.

Даже с волчьим слухом едва разобрала ее ответ. Что за безумие? Почему мне толком никто, кроме Добровольского, не отвечает? Просто зло уже разбирает от такого отношения, чувствую себя разменной монетой, пешкой. Поэтому резко высказала:

— Я знаю, что у меня другой отец. И что есть старший брат или сестра! Почему ты не говорила об этом? И где они?

Все, накипело. Неприятно, когда тебя все норовят использовать вслепую. Даже маме уже не доверяешь — скверное чувство.

Родительница неожиданно застонала.

— Так и знала, что он все тебе расскажет. И не скажу, что эти знания для тебя благо, — она грустно вздохнула. — У волков так бывает, что не всегда самец в состоянии защитить свою пару и общее потомство. Бывают слабые и больные волки. Увы, твой... ваш отец не мог. И это стоило мне многого. У тебя был брат, но он... погиб. Его загрызли еще волчонком. И ради того, чтобы уберечь от этой участи тебя, мне пришлось поступиться многим. Это было моим условием — твоя жизнь... Вот только все это лишило меня и возможности влиять на ситуацию. И сейчас не позволяет открыться тебе. Но умоляю, Лена, убегай с территории бурых! А лучше вообще с территории волков. Медведи — это лучший вариант! И Добровольский! Обяжи его защищать тебя.

— Но... почему? — потрясенно выдохнула я. — Из-за чего такие сложности со мной?

— У медведей, — шепнула мама, поднимаясь и вновь надевая очки. — Я не могу дать тебе ответ, но там ты его найдешь. Убегай, пока не стало слишком поздно.

— Но бои... — в недоумении обратилась к маме, прежде чем она отвернулась, чтобы уйти. — Как я убегу?

— Бои... — лишенная возможности видеть выражение ее глаз, поразилась обреченности в голосе. — Я думаю, вы сможете их пережить. Сделаю все для этого. Но потом — не оставайся здесь. Если у них... не получится и в этот раз, то можно ожидать любые крайности. Ради такого куша. Фирсановы — гнусная порода.

— А я? — шепнула скорее для себя.

— Ты — нет! — мама даже приостановилась на миг, расслышав мой шепот. — Ты — Волконская.

Минут пятнадцать сидела, уставившись вслед давно скрывшейся из вида маме. Волконские? Никогда не слышала о такой семье. А волков было не так уж много. К примеру, в клане бурых семь больших семей, семь фамилий. И в остальных примерно столько же, разве что у белых поменьше. Там на весь клан три изначальные семьи, да и те, как известно, потомки одного предка. Альбинизм — это же своего рода болезнь, генетическая аномалия. Вот только в данном случае он привел к одновременному усилению ряда характерных волчьих признаков, сделав своих носителей совершеннее.

'Странно, а как вообще возникли белые? — кажется, впервые задумалась я. — Для того чтобы рецессивный — белый окрас настолько закрепился, что стал неизменным и доминирующим при скрещивании с любой парой, да еще произошло закрепление и других особенностей на генетическом уровне, нужна как минимум... долгая изоляция. И почему была война с белыми? (Об этом периоде волчьей истории не очень-то распространялись.) Иначе не появился бы этот нелепый договор с диким условием, из-за которого теперь весь сыр-бор'.

— Лена? — кашлянул рядом Добровольский, вырывая из плена мыслей, странных мыслей. Лучше было бы думать о том, что посоветовала мама, но... разум отказывался обдумывать настолько дикие мысли. И волчица неожиданно 'взбрыкнула' внутри: еще не набегалась, вволю не наигралась, чтобы о щенках думать. Тем более что, может, и кто-то лучше подвернется?..

'Эк ее бросает из крайности в крайность! — успела подумать я, поймав последнюю мысль, прежде чем переключилась на Андрея. — Не зря, видимо, говорят, что во время течки волчиц тянет на самые неожиданные 'авантюры''.

Но не зря белый все эти дни учил и показывал личным примером, что мы все же не животные и наша задача подавлять подспудные звериные порывы и управлять своими эмоциями. Поэтому, задавив в зародыше чувство раздражения (мы с Андреем в 'одной лодке', а это важнее взбалмошного сумасбродства моего зверя!), спокойно спросила:

— Все слышал? — вопрос был из разряда риторических. Добровольский ожидаемо кивнул.

Я встала, размышляя о том, в состоянии ли он что-либо мне сейчас пояснить.

Пока рядом с Андреем шла к машине, не думала вообще ни о чем. Взгляд скользил по спешащим домой людям, следил за медленно наступающими сумерками, за светлыми прядками волос мужчины, изредка под действием легкого ветерка взмывавшими вверх. В голове была пустота, в душе предчувствие чего-то... сокрушительного. Не знаю почему, возможно из-за странной перемены в Андрее или из-за ощущаемой сейчас в нем скованности, но я уже не хотела задавать вопросы. Малодушно и безответственно. И все равно знала, что придется. Вряд ли после сообщения об отце и брате меня сможет что-то пронять... Впрочем, кто знает?

В квартиру мы не поехали. Поняла это, когда Добровольский свернул на загородное шоссе. И все молча, не посоветовавшись со мной и не размениваясь на пояснения. Разговору быть! Приехали к речке.

'Странный выбор! Почему не в лес?' — но спорить не стала, просто молча вслед за мужчиной выбралась из салона авто и, мягко ступая и принюхиваясь к ароматам влажного берега, пошла за Андреем.

Он дошел до самого края берега, от которого резкий обрыв уходил вниз, к нашей небольшой пригородной речушке. Остановился. Скинул пиджак и бросил его на землю, примяв весеннюю траву.

— Садись, — не оборачиваясь, скомандовал мне.

Подчинившись, присела на одну полу пиджака, оставив другой край для белого. Но он присоединяться ко мне не спешил. Задрав голову, увидела, что он всматривается вдаль, как-то напряженно двигая желваками. Наконец, передернув плечами и взглянув на часы на запястье, сел рядом. Стало почему-то тревожно: белый явно решал, стоит ли говорить со мной.

— Ты, конечно, хочешь знать, кто такие Волконские? — я молча кивнула, зная, что он почувствует. — Была когда-то такая семья, малочисленная. Ничем особым они не знамениты, разве что предками. Они — дальняя ветвь изначальных. Потому, кстати, и были малочисленны.

Изначальных? Ого! Из тех времен, когда все мы появились на Земле. И люди, и... не люди. Почему? Кто знает. Решение природы: взяли и возникли два разных вида — оборотни и люди. Мы вроде бы раньше, но это несущественно. Машину времени никто не придумал, поэтому доподлинно, как оно все получилось, не известно. Но наши древние предки рассказывали об 'изначальной семье' — наших прародителях. Когда-то давно все об этом знали, даже гордились примесью крови изначальных. Только с тех пор столько воды утекло, столько смешалось... Сейчас это не считалось актуальным: каждый мог с высокой долей вероятности утверждать, что в его крови где-то кое-чего 'примешано'.

— Были? — я почувствовала, как на этом слове дрогнул его голос. — И почему 'кстати'?

Андрей, протянув руку, сорвал высохшую трубочку прошлогодней травинки, еще не забитой свежей зеленой порослью, покрутил ее в руках и закусил.

'Травоядный!' — при других обстоятельствах я бы обязательно его подколола, но сейчас какое-то гнетущее предчувствие не позволяло шутить.

— Как выясняется, и есть, — он впервые с момента как мы вышли из кафе посмотрел на меня, заставив напряженно сглотнуть. — Истинные носители крови изначальных, по крайней мере сколько-нибудь значительной ее части, были больны. Именно этот факт и служил неоспоримым подтверждением 'величайшей' наследственности.

— Больны? — недоуменно переспросила я. О таком не слышала...

— Да. Когда-то слишком возгордились. Мнили себя сверхсуществами по сравнению с людьми, намерены были сохранить 'чистоту крови'. Поэтому любая вязка между парами допускалась только внутри семьи. Как следствие — вырождение и набор ослабляющих болезней. И те рода, что появились от изначальных и переняли эту манию, постигла аналогичная участь. Выжил наш вид благодаря тому, что не все были такими повернутыми на величии. Но Волконские, увы... — Добровольский красноречиво пожал плечами.

— И я? — потрясенно уставившись на оборотня, не верила своим ушам. — Ты хочешь сказать, что я чем-то... больна?

— Нет. Женщины — носители, болеют мужчины.

Вздрогнув, непроизвольно отшатнулась. Получается, под прямой риск попадает мое потомство? Знал ли об этом Фирсанов, когда всякий раз при течке изолировал от самцов стаи? И не потому ли меня 'отобрали' для белого? Какой шанс 'занести заразу' в сильнейший клан! И мама советовала с ним повязаться, почему? Или, наоборот, после появления именно Андрея клан бурых всячески стремится ликвидировать кого-то из нас до возможной вязки? И не означает ли это, что на боях один из нас неминуемо должен погибнуть? Голова от вопросов шла кругом.

— А что за болезнь?

— Ускоренное старение. По сути, в возрасте молодого самца, которому уже можно впервые бороться за интерес самки, они были уже очень стары. Там и речи не шло о возможности конкурировать со здоровыми и молодыми.

— И мой отец...

— Скорее всего, был болен. И это означает, что его нет в живых, — прищурившись в своей манере, жестко пояснил белый.

— Я почему-то надеялась, что он у медведей, — непроизвольно созналась в тайной думе. — Зачем тогда спешить к ним?

Я невольно выдала вслух вопрос, адресованный, скорее, маме. Андрей отвел взгляд, натолкнув меня на мысль, что сейчас будет не совсем откровенен.

— Там... безопаснее, — выдержав небольшую паузу и взъерошив пятерней светлую гриву на макушке, в итоге все же буркнул он. — И информация, наверняка, есть какая-то...

А он не так уже и хочет, чтобы я оказалась на территории медведей, хотя несколько дней назад сам предлагал этот вариант!

— С чего ты это взял? — задала прямой вопрос.

Белый громко хмыкнул и пожал плечами:

— Надо знать этих 'разумных' медведей. Единственный подвид оборотней, что сумели сохранить изначальное общественное устройство. А еще не стоит вестись на их внешнюю тугодумность и неуклюжесть. Они, может быть, в чужие дела как другие не лезут, но наблюдают за всем и... многое помнят, — и уже немного в сторону буркнул. — К несчастью.

— Помнят что-то связанное с моим отцом? — озадачилась я.

Андрей, глядя на воду, что в наступивших сумерках серебрилась и плескалась метрах в двух под нами, кивнул.

— А какой в этом смысл? — решила я допытаться до истины. — Получается, я — последний отпрыск из 'прокаженных' волчьих родов, живой эволюционный тупик. Что мне даст рассказ о печальной судьбе моего отца? Видимо, он смог найти у них убежище и там же провел свои последние дни.

— Медведи очень консервативны, — вздохнул Добровольский, — и продолжают существовать в рамках изначальной монархической иерархии с очень жесткими законами и предписаниями. И дело не в печальной судьбе твоего отца, а в том, кем он был. Последним представителем, в ком текла кровь изначальной семьи. Так что с точки зрения медведей... ты — наследница.

И Андрей, слегка склонив голову, бросил на меня косой острый взгляд, блеснувший звериной силой. У меня же в буквальном смысле челюсть рухнула на грудь, последняя новость заслонила даже мои горестные чувства относительно своей абсолютной никчемности.

— Я — наследница?! — мрачно расхохоталась. — Это шутка? Признайся! Наследница чего?

Но белый почему-то не смеялся. Сидел и сверлил меня странным, каким-то настороженным взглядом.

'Наверное, боится, что я совсем скачусь в истерику? И правильно! Я сама этого боюсь'.

— Ты серьезно? — я двинула Андрея локтем. — Может быть, опасаешься, что брошу вызов тебе, как фактическому наследнику рода, захватившего власть?

Представив собственные перспективы в упомянутом случае, зашлась в диком хохоте и не сразу сообразила, что Добровольский все еще молчит.

— Ты меня боишься? — взяв себя в руки и сделав 'страшные глаза', сумела я поддеть оборотня.

Он вздохнул. Глубоко так, с медленным выдохом.

— Лена, ты не понимаешь всей ситуации. Тебя могут использовать в данных обстоятельствах для разжигания войны между кланами. А что до власти, то мы взяли то, что смогли взять. Если есть тот, кто сможет отнять ее у нас, — пусть попытается. Но все это не избавляет нас от проблемы.

— Какой? — резко проникнувшись серьезностью обсуждаемой темы, уточнила у волка.

— Три месяца рядом...

Прозвучало это как-то странно. И обидно, конечно.

Теперь ему, наверное, страшно и подумать о возможности повязаться со мной. Волчица внутри оскалилась и угрожающе заворчала — все ей неймется! Вот уж кто и так мнит себя принцессой. Волк белого неожиданно отреагировал на ворчание моего зверя жалобным поскуливанием, заставив Андрея раздраженно передернуть плечами. Долетевший до меня скулеж тут же оборвался. Как же хорошо Добровольскому! И когда я стану сильнейшей в своем тандеме?

Ответить по существу его утверждения мне было нечего. И дело даже не в белом. Уже не в нем. Просто отныне для меня вообще не существует перспективы стать матерью. И кто знает, почему загрызли моего кровного старшего брата? Возможно, из милосердия. Я тоже не смогу жить, зная, что мой сын проживет всего несколько страшных лет. Но беда в том, что сделать что-то существенное для того, чтобы этого не случилось, я не в состоянии.

Тут единственная моя надежда — белый.

— Андрей, — перехватив его руку, переплела наши пальцы. Дождавшись, когда взгляд волка сосредоточится на мне, откровенно сказала, — все зависит от твоей выдержки. Я и обещать не стану, но тоже постараюсь. Перекидываться все это время не буду, только если на боях заставят. А так... Ты мне совсем не нравишься... как мужчина. Поэтому за свою человеческую половину я уверена — домогаться тебя не буду.

Может быть, я и приврала... чуток. Или немногим больше. Но главное в этом деле — чистота намерений. А мои намерения какой угодно ценой удержаться от вязки с теперь уже любым самцом были наикристальнейшими! Стоит еще вспомнить о том, что он слышал мамины советы и думает обо мне, наверняка, невесть что.

Добровольский как-то странно на меня посмотрел (звериное зрение позволяло отчетливо видеть выражение его глаз в темноте ночи) и, резким, почти неуловимым движением опрокинув меня, завалил к себе на колени.

— Ты такая 'милашка'! — нависнув сверху, презрительно прошипел он. — Как я раньше существовал без этого освежающего глотка откровенности? Как это, однако, бодрит! Не меньше чем удар дубиной по голове, я думаю.

— А то! — слегка напугавшись стремительности его маневра, не зная, что еще можно сказать, брякнула я, находясь в полулежачем положении.

Да... Вызови я его на поединок, и оскалиться бы не успела, как уже была бы четвертована его зубами и когтями. Тут по-другому и быть не может.

— В общем, я очень постараюсь тебя не разочаровать, — подытожил белый наш план. — Тем более теперь я уверен, что не разобью твое сердце.