Пропаданец, первая часть романа-пикарески

— Туда! Вон просвет!

"Шшшлак!" — огромный ствол щупальца распрямился, выстреливая за пределы светового круга, над темной водой нависли розоватые присоски. Второй отросток был поменьше в обхвате и не столь активен: в неведомых схватках кто-то отгрыз его верхушку. В других местах — не заплывая в поле зрения монстра — между щупальцами было не протолкнуться: это был лес, дьявольские джунгли циклопических извивающихся лиан, которые воняли гниющими водорослями. И мы были в его плену.

— Ох, грешен я, грешен! Многогрешен! Многогрешен!

Стихи еще эти... Рэп какой-то.

Мы выровняли плот так, чтобы его нос смотрел точно в середину просвета щупальцев.

— Ох-ох, да ведь там десяти футов нет!

— Плот в самой широкой части — футов шесть. Мы проскользнем! Я надеюсь... — "Надеюсь" — эхом повторил про себя я.

— Если он случайно заденет нас хваталкой... Учти: он нас заметит!

— А если вы не будете грести, я оторву вам хотелку! Он сейчас повернется, а мы болтаемся у него под хлебальником, как дерьмо в проруби! Гребите, Франног, или плевал я на кваэр, я вас убью! — Я решительно направил плот в проем между щупальцев. — Гребите тихонечко, аккуратненько и быстро...

— Ты либо балда, либо отчаянный сукин сын! — Сипло дыша, Франног подгребал веслом, опуская его в воду на ширину ладони.

— Пожалуй, и то и другое.

— Заметь: я снова пускаюсь на твою авантюру. В который раз ты играешь роль диктатора, а я пляшу под твою дудку!

— Да вы фарисей! Превратили меня в своего раба кваэром, да еще обвиняете в том, что я вами помыкаю! Следите лучше за своей стороной, чтобы не задеть нашего гостя.

— О, Шахнар! Сейчас у меня сердце разорвется!

Я это понимал. Я слишком хорошо это понимал. Еще немного такого стресса, и сердце старика разорвется, а значит, и мне придут кранты. Именно потому, превозмогая дичайший отупляющий страх, я решился на эту авантюру. Страшно мне было? О, спросите о страхе канатоходца, который идет через Ниагарский водопад, надев три комплекта подгузников.

Нос плота скользнул между беснующихся отростков. Небольшие волны раскачивали его. Я молился и одновременно крыл всех богов жутким матом. Прошли треть, две трети... И тут гигантское дитятко с громовым хлопком выплюнуло пустышку: "Чпаааук!" — и щупальца, содрогнувшись, распрямились и замерли вертикально, а потом наша пара щупалец начала сдвигаться.

Настала такая тишина, что я услышал биение своего сердца: стучало оно как пулемет. Перед глазами помимо воли понеслись картины прожитой жизни, причем неведомый демонстратор выбирал не самые удачные моменты вроде моего полуночного бегства от принцессы Вандоры, именно тогда, когда эта дамочка заговорила о том, что подыскивает себе достойного жениха.

А крапчатые щупальца сходились, как лезвия огромных ножниц...

Миг, два, и они коснутся плота!

Франног застыл бледной восковой статуей...

Привстав, я изо всех сил хлопнул веслом по воде.

И получилось!

Щупальца вновь застыли, как борзые, учуявшие след.

Не оборачиваясь, я дал знак чудодею: быстро работая веслами, мы вырвались за пределы светового круга, и принялись грести как бешеные, каждую секунду ожидая, что нас сграбастают в холодные липкие объятия. Но боги, кажется, решили изъявить милость: вскоре громкие сосущие звуки возвестили, что Предвечный снова занялся пустышкой.

— Вперед и молча! — буркнул я.

Франног чуть заметно кивнул.

— Однако, — заговорил я, — теперь, думаю, мы с вами окончательно разочлись, хех, за спасение вашей жизни! Э-э, нет: теперь вы мне должны, если вспомнить о проклятии!

Мудрец не ответил: его била крупная дрожь.

Мы сбавили темп, когда сфера янтарного сияния, в которую был заключен монстр, стала неразличимой точкой на звездном небосклоне. Лишь тогда старый чудодей, задыхаясь, распростерся на палубе. Я устроился рядом и почти мгновенно уснул.

*Парень оказался недружелюбным. Наших тел не нашли, хотя искали с собаками.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ (трындецовая)

Кажется, нам пришла финита*

— Нет! Твое проклятие здесь ни при чем!

— Аргх! Что, оно просто вынырнуло полюбоваться на луну и звезды? Ну, знаете! Не поверю ни за какие коврижки! Сперва вэйрок, теперь этот осьминог-переросток...

— Это не осьминог. Или ты не видел, сколько у него щупальцев?

— А, верно... Как вы его назвали?

— Предвечный. Или просто — оно, моряки порой называют его кракеном. Их мало осталось, и жизнь их проходит в глубинах моря. У них лишь зачатки разума, и разума, скажу тебе, темного. Они, эти твари, древней человека, и, говорят, состоят в родстве с богами. Другая гипотеза утверждает, что они, как и драконы, плоды первых попыток Творца сотворить живое существо.

— Аргх! Я никогда не видел дракона, но раз эта вот образина существует, значит, драконы тоже есть. Так что, вы уверены: мое проклятие совсем не при делах?

Шел первый день нашего странствия на плоту. На востоке пламенело медно-красное солнце. Ветра по-прежнему не было: я греб, оседлав гафель и накрыв голову и плечи халатом мудреца. Теперь я то и дело всматривался в воду, хотя и понимал, что днем свечение твари не будет заметно. Мудрец лежал под навесом: у него ломило руки после вчерашнего марафона, а еще он жаловался на боль за грудиной. Стенокардия, то бишь. Я успел десять раз перепугаться, что старого прощелыгу хватит инфаркт.

Мы подкрепились объедками, на которых серым шероховатым налетом выступила соль, и, несмотря на то, что выпили почти всю воду, мучились зверской жаждой. Нетронутыми оставались только два яблока. Их я решил приберечь на вечер.

Мудрец смерил меня внимательным взглядом. Он уже утратил вчерашнюю ершистость и говорил куда мягче, но еще не называл меня "сын мой" и, тем паче, "сынок".

— Убежден: твое проклятие невинно, как сны младенца. Нет, Олег, слишком оно мелкое, чтобы намеренно завлечь в свои сети Предвечного, подняв его со дна моря. Да и вэйрок, как я теперь понимаю, явился не по зову проклятия.

— Кгм. Что, просто так там болтался?

Франног заворочался, перевернулся на другой бок, сложив руки на голом животе. Покачал головой, хмуро глядя на меня вполоборота. Щеки его ввалились и обросли сивой щетиной.

— Не нравится мне это, — сказал он словно нехотя. — Все странно. Море как будто взбесилось. Пираты, потом вэйрок и Предвечный, который редко восстает из пучины... В мире что-то затевается... И Предвечный и вэйрок — служители зла, и тянутся к злу...

— Что?

— Ты вряд ли поймешь.

— Ну, снова старая песня!

— Нет-нет, здесь и мне не понять. Ну-у... Гм... Э-э... Покамест... Что-то происходит, или произошло, пока мы держали путь в Фалгонар. Либо что-то готовится. Причем готовится здесь, в Срединном море или на его побережье!

— Вы правы: ни черта мне не ясно. А вы способны... гм, сформулировать коротко, без этих ваших "мнэ-э-э", "о-о-о" и "ну-у-у"?

Франног мигнул, оглянулся и посмотрел на меня из-под набрякших век.

— Будь по-твоему. Я скажу тебе так: пробудилась напасть. Зло. Могучее и страшное. Облик его мне неведом, но рискну предположить, что в самое ближайшее время оно даст о себе знать, иначе мы не встретили бы ни вэйрока, ни глубинника. Ну, удовлетворен? Как тебе моя четко сформулированная версия?

После этих слов он замкнулся в хмуром молчании, а вскоре захрапел.

На второй день утром, когда от воды и пищи на дне сундука не осталось даже воспоминаний, Франног достал из мешка дары моря.

— Устрикус гигантис, — важно изрек он, взвесив раковину на ладони. — Около двух фунтов воды и пищи. Мясо нужно нарезать мелко, завернуть в тонкую ткань... гм, халат не подойдет, придется в исподнее, и отжать над кастрюлькой. Сок у них почти пресный. Мы, думаю, продержимся на нем четверо суток, если будем разбавлять его морской водой в пропорции два на десять.

Знаток, блин! Тур Хейердал! Нет, этот, как же его — Ален Бомбар, что переплыл Атлантику на утлой лодчонке, и закончил путь, весь покрытый прыщами, без зубов, ногтей и с начисто севшим зрением. Читал я в детстве его книгу, и помню, что малый страдал на своей лодчонке. Он тоже давил из рыбы сок, правда, для этих целей использовал специальный пресс.

Ну, ладно. Я взял устрицу и нож: эх, а может, там еще и жемчуг будет! Случаются же чудеса? Сунул лезвие между створок и с легким хлопком открыл раковину над кастрюлькой. Темно-фиолетовый (видимо, так выглядят отбитые почки!) моллюск обдал непередаваемой гаммой ароматов, самым терпимым из которых был запах свиного навоза.

— Тьфу! Это... фу!

Мудрец глянул через локоть, вздрогнул и ахнул с жалостью и каким-то странным восторгом:

— О боги космоса! Фатальная ошибка! Невозможный просчет! Это синюха редкостная! Снаружи она неотличима от устрикус гигантис, но встречается столь редко, что идет на вес золота у аптекарей и алхимиков! — Он нагнулся над торбой, дрожащими руками бросая на плот другие раковины.

— Редкостная, говорите? — Я через силу поднес моллюска к лицу и, стараясь не дышать, лизнул этот деликатес: вонь вонью, но, даст бог, хоть вкус окажется сносным?

Во рту разлилась горечь, словно я хватанул каких-нибудь таблеток и закусил стручком красного перца. Издав звериный вопль, я запустил синюхой редкостной в море, и, давясь слезами и чихая, проорал:

— Идите вы в задницу! Я это есть не буду!

Франног стремительно разогнулся и горестно охнул:

— Нельзя есть! Это яд! А где... Зачем ты ее выбросил?

Я набрал в рот забортной воды и сердито уставился на старикашку.

— Ценнейшее и редкостное сырье! Из него готовят семьдесят снадобий, в том числе три магических эликсира! И афродизиаки, настойки для омоложения, притирки, кремы, мази!

Я прополоскал рот и вскричал со слезами:

— Угму-у-у! Да какое мне дело до эликсиров и золота, старый вы хрыч, когда у нас нечего пить? Слышите или нет? Когда ветер прибьет к берегу наши дегидратированные трупики, кто пойдет торговать этой дрянью в аптеку? Вы или я?

Франног сразу сник:

— Ох-ох, это моя вина! Мудрец? Нет, я старый козел! Я должен был предвидеть все вероятности... Мой бог! Да я облажался! Как же я облажался-то, а?

Я отвернулся, взял новую раковину и нож.

— Оставьте. Это снова мое проклятие. Эта синюха, она, часом, не дальняя родня Предвечному? Оба выглядят скверно и воняют. Блин! Я вскрою раковину. Если это опять синюха, дела наши плохи. Нет! Вскройте лучше вы.

— Никак не возьму в толк, почему ты все время поминаешь блины, сынок...

Франног вскрыл раковину, затем, по моему настоянию, еще одну. Ковырялся он долго, порезал палец, и дальше эстафету перехватил я. С маниакальным упорством и педантичностью я вскрыл оставшихся моллюсков в надежде, что среди них затесалась хоть одна устрица. Но уповал зря, и лишь загадил весь плот дурно пахнущим соком, который выливался из раковин.