Перекрестки Берии

— Все дело в том, что регулярно стравливал ближайший круг. Обычно важнейшие решения принимались с участием Молотова, Маленкова, Берии и Микояна. Реже к руководству добавлялись Жданов и Вознесенский. Потом, когда Жданов умер, его место занял Хрущев. Гораздо реже решения приглашали пару второстепенных членов Политбюро — Калинина, Ворошилова или Кагановича. Но самое интересное, как принимались итоговые резолюции. Молотов председательствует, а Сталин ходил и слушал.

Наверху что-то пробормотал лейтенант во сне. Трубников замолчал, прислушиваясь. Потом снова принялся говорить еле слышным шепотом.

— К обсуждению он подключался лишь тогда, когда оно начинало уходить не туда, куда хотел. Поправит товарищей и снова начинает ходить. Причем сроки заданий практически всегда нереальные. Построить завод за два года. Все знают, невозможно. Но возражать никто не смеет. Потом отчитываются о сдаче объекта и начинаются проблемы. Того нет, это недоделано, станки и вовсе не привезли, а оборудование гонит брак, поскольку квалифицированные рабочие не подготовлены. И это не случайность, обычная штурмовщина. Началось еще в первую пятилетку. Целые заводы сооружали без предварительных планов, вбухивая огромные средства. Потом приходилось переделывать или вовсе сносить уже построенное. Но зато вовремя отрапортовали и орден получен. А начнешь возражать — не долго и до снятия. Хорошо, если не до лагеря, как с многими конструкторами. Сталин не знал? Еще как знал! Но это ж удобно иметь кругом виноватого. Или ты не справился, или у тебя на заводе куча проблем.

— Его так боялись, что никто возражать не смел?

— В деталях — случалось. Но по принципиальным вопросам... Я пришел в Совнарком, когда заместителями Молотова были Орджоникидзе, Куйбышев, Рудзутак, Чубарь. Практически со всем общался. Сильные и не простые люди. Еще старая гвардия. В 35м году умер Куйбышев. В 37-м арестовали Рудзутака. Застрелился Орджоникидзе. Последним в 38м забрали Власа Яковлевича Чубаря. Жуткое время было. Вчера человек сидел на рабочем месте, сегодня он исчез и никто не задает вопросов. Чубаря убрали чуть не совсем секретариатом и ни одного помощника не осталось. У Молотова тоже схватили заместителей. Могильный по госбезопасности и Визнер по Коминтерну. Новые зампреды Совнаркома Микоян, Булганин, Каганович, Вознесенский были верными соратниками Сталина. И Молотов тоже резко перестроился.

— Испугался?

— Все боялись. У Вячеслава Михайловича не осталось своих людей в системе. То есть мелочь на уровне начальника отдела, как без этого, однако серьезные фигуры ушли. Был вторым человеком в СССР и все текущие решения принимал самостоятельно, без согласования. И вдруг принялся по любому поводу спрашивать мнение Сталина. Куда деваться? А Иосиф Виссарионович подмял и оставил на посту, как хорошего исполнителя. В отличие о Молотова, он не любил работать с бумагами.

— То есть как?

— А вот так! Очень не любил подписывать. Иногда ставил 'пытычку', то есть ознакомился. Если в Политбюро решения принимал, то в Совнарком после 41года и вовсе раз в год заходил. А ведь глава правительства! В последние годы месяцами важнейшие документы лежали на даче, в ожидании подписи. Но тут, — он перешел окончательно на шелестение, сработали стандартные рефлексы на чужие уши, — может вины-то и нет Сталина. У него два инсульта уже было.

— Это когда кровоизлияние в мозг? — разочарованно переспросил Воронович. Он ожидал чего-то ошарашивающего. А тут... Старик 70 лет, наверняка не очень здоровый и вечно нервничающий. Откуда силы брать и странно, что раньше не загнулся.

— Бывает и парализует, а иногда говорить потом не могут. Врать не стану, не в курсе. Но не зря все это было. Заместитель председателя Госснаба Михаил Помазнев написал письмо в Совет министров о том, что председатель Госплана Вознесенский закладывает в годовые планы заниженные показатели. Для проверки письма была создана комиссия во главе с Маленковым и Берией. Они подтянули к своему расследованию историю с подготовкой в Ленинграде Всероссийской ярмарки, которую руководители города и РСФСР просили курировать Вознесенского. И все это представили как проявление сепаратизма. И получилось, что недруги Маленкова и Берии поголовно враги народа. Именно смерть Жданова и дала им шанс. Это его выдвиженцы. Вознесенского с Кузнецовым арестовывают, Молотова еще до того отстранили, 6 марта. Хрущев пока силы не имеет. Кто главный теперь? Маленков и Берия. А Булганин не рыба, не мясо. Будет слушаться этих двоих.

— Коллективное руководство, не самое плохое дело.

— Да! При Ленине оно существовало. Я еще застал помнящих то время. Владимир Ильич с охраной по коридору не ходил. И становится к стенке спиной, держа руки на виду не требовал. Мог и с простым народом общаться. И его слово не было истинной для всех. Он давал высказаться. Правда тоже умел правильно передернуть. На совещаниях высказывался первым, чтоб члены Совнаркома поняли, чего хочет. Но за возражения не расстреливал! Ленинский стиль исчез в 30е годы, с последними партийцами его знающими. Они старались быть подчиненным товарищами, а потом начальниками. А нынешние руководители и господа. Кроме приказного тона ничего не знают и знать не хотят!

Он замолчал и после длинной паузы, когда Воронович успел задремать, побормотал:

— Куда мы пришли, господи!

Наверное, и сам не заметил оговорки. Настоящему коммунисту не положено взывать к сидящему на облаках или просить о милости. Но на фронте и в тюрьме быстро становятся религиозными. Классики так и учили: 'Бытие определяет сознание'.

В кабинете вместе с Пряхиным присутствовал новый и незнакомый человек в штатском. Морда окормленная, да и сам рыхлый, как привыкшие к сидячему образу жизни.

Невольно стукнуло сердце. Такие вещи случайными не бывают. И вызвали с вещами. ОСО уже вынесло заочно приговор и сейчас зачитают?

Старший следователь совершенно невыразительным тоном зачитал невероятную новость: по вновь открывшимся обстоятельствам в ваших действиях состав преступлений не найден, освобождаетесь из-под стражи.

Вороновича кинуло в пот. Руки задрожали. Сколько не настраивайся на хрен с ним, что будет, то и будет, однако, когда так ошарашивают, невольно трясет.

— Подпишите здесь, — внезапно на 'вы', произнес следователь, подсовывая постановление. — И здесь, — еще одна, на этот раз о неразглашении. — Поздравляю, — произнес нормальным голосом и вышел, забрав документы.

— Меня зовут Иван Александрович Ягодкин, — сообщил оставшийся за столом. — Работаю в Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б).

Кажется сейчас и начнется, о чем предупреждал Пряхин в свое время, подумал Воронович.

— Слышали о такой?

— Можно папиросу? — спросил Иван.

Одновременно потянуть время, пытаясь сообразить куда несет и зверски реально захотелось.

— Пожалуйста, — доброжелательно подтолкнул пачку и спички к нему тезка.

Прикурил, затянулся и почувствовал, насколько отвык. Голова закружилась. А сейчас она ему крайне нужна ясной. Ломая, загасил в пепельнице едва начатый окурок.

— Вы занимаетесь чистками в партии.

— Не совсем так, но в том числе. По крайней мере арест Абакумова неминуемо требует внимательно изучить соратников и работников наших 'органов'. Буду откровенным, вам крупно повезло, поскольку расследование деятельности Москаленко заставило внимательно присмотреться к вашей личности. Второй раз попадаете в поле зрения, — он усмехнулся. — И снова в связи с начальством. Теперь им не удастся уйти от ответственности!

Кому им? — подумал Воронович. Уточнять как-то не тянуло. Захочет, сам выложит.

КПК представляло из себя нечто вроде партийной контрразведки и теоретически любого проштрафившегося руководителя могла размазать, не имея никаких прав по Конституции. Но данные ей поручения исправно выполнялись на любом уровне. Среди сидящих наверху, без партбилета, не имелось никого. То есть давление шло не по государственному уровню, а совсем с другой стороны. И работали они по прямому поручению Сталина или, как минимум, с его ведома. Кто сейчас мог спустить приказ не его ума дело, но просто так они б не появились. Главный вопрос, а чем может капитан угро помочь столь влиятельному деятелю. А ведь способен, иначе лично б не заявился.

— От вас мне тоже нужна полная откровенность, — без всяких туманных намеков потребовал Ягодкин.

— Конечно, Иван Александрович.

Тот удовлетворено кивнул.

— Вы за или против советской власти?

Ага, на такой вопрос честно.

— Я за нее воевал, — заявил Воронович, постаравшись передать голосом обиду. — То, что случилось со мной, не ее вина. Конкретных людей.

Выполняющих приказы свыше, хотелось добавить. Но это было б глупо.

— Да, а где ваша жена?

Звякнул тревожный звонок в голове Вороновича. Правду говорить нельзя, но откровенно врать, как следователям тоже опасно.

— У тетки.

Ягодкин выразительно посмотрел на папку. Никаких близких у них обоих не имелось.

— Не родная. Седьмая вода на киселе, но тем и ценна. В анкете ее нет.

— Ее вычеркнули из списка на ссылку, — небрежно сказал Ягодкин. — Как метко сказал товарищ Сталин, дочь за отца не отвечает. Пусть возвращается.

— Большое спасибо, — с чувством ответил, готовый кланяться.

Камень с сердца свалился. Теперь придется расплачиваться.

— Кстати, о конкретных людях. Что вы думаете о, — заглянул в извлеченную из папки бумажку, — о Звонареве Викторе Михайловиче и Олеве Робертовиче Лембите?

— Отличные специалисты и честные, — мучительно размышляя причем столь разные люди и не рисует ли себе снова срок, но топить ни с того ни с сего отвратно, — преданные делу партии, товарищу Сталину коммунисты.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Тогда ознакомьтесь с этим, — толчком оправил парочку листков.

Это были заявления о 'вредительской деятельности И.И. Вороновича, а также предосудительных высказываниях' в узком кругу. И подписаны они были его друзьями, насколько это возможно на работе. Причем не на допросе или под давлением. Сами и накатали. Даже не по одному разу, гниды.

— Что теперь скажете?

— Что от слов про профессионализм не отказываюсь. Возможно именно от преданности партии и написали, придав некоторым фактам определенный акцент. Но, как люди, те еще сволочи.

— А ведь хорошо сказано. И не вывалили кучу воняющих фактов про знакомых. Увы, так поступают не часто. Кажется, товарищ Кедров в вас не ошибся.

Сердце ёкнуло. Это ему аукнулась та история с троцкизмом? Выходит, и партийцам благодарность бывает ведома. А то стал бы им заниматься партийный контроль.

— Итак, время ограничено, потому перехожу к делу. В ближайшее время предстоит много работы по части проверки МГБ и некоторых региональных руководителей. Мне нужны помощники. Вы знакомы изнутри с разными управлениями и в курсе, как шестеренки вертятся. К тому же обладаете опытом ведения следствия. И даже с той стороны стола, — он слегка посмеялся. — Впрочем, неволить не собираюсь. Что предпочитаете Москву и постоянные командировки, с безразмерным рабочим днем или Таллин и прежнее место работы?

— Мне совершенно не хочется возвращаться и смотреть постоянно в глаза этим людям, сталкиваясь на службе.

Можно было б и прямо заявить: 'Я ваш человек, раз вместе с женой вытащили', но излишне патетично. К тому же и предлагающий 'добряк' на это сделал ставку. Ничего не поделаешь, придется отработать.

— Вот и ладненько, — поднимаясь, произнес Иван Александрович. — Сутки вам на улаживание дел, — он посмотрел на Вороновича скептически. Наверное вид недостаточно презентабельный. — Двое суток. Приведите себя в порядок. Парикмахер, баня. Затем явитесь по этому адресу, — протянул бумажку, — к 18.00. Мы по-прежнему, — похоже сказал сам себе, — трудимся по ночам.

Явно подразумевалось, как завел Иосиф Виссарионович. О странном графике, когда в наркомате даже ночью могли вызвать, не слышали только колхозники. Любой начальник, вынужденный так работать, заставлял младших по званию постоянно быть готовым или дежурить. Мало ли, а вдруг справка понадобится.

— Если можно, у меня просьба...

— Да? — нахмурился Ягодкин.

— Трубников Сергей Анатольевич. Там не только хищений нет, даже использования служебного положения с корыстной целью. За два месяца и разобраться в хозяйстве толком не мог, а вешают кучу должностных преступлений. Кроме банкетов со списанными продуктами ничего, на самом деле нет.

— Хороший знакомый?

— В одной камере сидели, была возможность присмотреться.

— Я проверю.

И то хлеб, подумал Воронович, мысленно перекрестившись на счастье. Что смог — сделал. Теперь еще одно дельце. Как начальство посоветовало, требуется кое-что уладить.

Халупа Дагмар была на самой окраине Таллина и пришлось топать ножками. Мотоцикл никто, естественно, не дал покататься. Не успел подойти, а сразу три детские мордочки высунулись из-за кривого забора.

— Дядя Ваня пришел!

Он серьезно раздал каждому по ожидаемой конфете, оставив кулек для прочей братии. Для здешних и это немалая радость, а с деньгами у него по-настоящему паршиво.

Стыдно сказать, но за год с лишним, так и не запомнил всех по именам. Слишком их много. Чертова дюжина. Старшему, Янусу, уже шестнадцать стукнуло и устроил его в милицию, чем тот был крайне доволен. Форма и зарплата. Младшей не больше пяти. Или Яллак не знал о всех, или еще добавилось. Все-таки бывал не часто и в основном через Дагмар передавал нечто, когда появлялась возможность. Ирка знала и принимала, как должное.

— Выпустили? — сказала Дагмар на эстонском, появившись на шум из дома. — Хвала Иисусу. Есть правда на земле. Письмо назад хочешь?

— Само собой. Но тебе надо собраться, со мной пойдешь.

— Куда? — испуганно спросила.

— К нотариусу, — стараясь правильно выговаривать, объяснил. — Мы уезжаем, а ты с ребятами в доме поживешь. Оформить все, как положено, понимаешь? Прописка, доверенность, — это было сказано на русском.

— Почему такое?

— Я вырос в детдоме, — переходя на русский, сказал Воронович. Ему тяжело было подбирать слова. — Там были хорошие учителя. Но это не семья. А тебя они зовут матерью. Не для тебя, для них. Понимаешь меня?

Она кивнула.

— Ну вот и хорошо. Время мало, возьми документы на всех. И Эву. Если что, переведет.

В отличии от уборщицы девчонка хорошо училась в школе и не только говорила свободно на трех языках, но еще и читала. Ирка ей книжки выдавала и хвалила за сообразительность.

Хотя все дети писались эстонцами, добрая половина ими не являлась. Справки то ли липовые, то ли выданы по знакомству. Все ж не зря мыла коридоры в управлении. На одних достаточно посмотреть. Другие невольно себя выдавали. Иван никогда не спрашивал у детей куда делись настоящие родители. Можно было услышать нечто малоприятное. По крайней мере, двое были русские, неизвестно как попавшие в Таллин. Между собой дети говорили на дикой смеси нескольких языков. В детстве хорошо знания усваиваются, а Дагмар сознательно отдавала своих именно в русскую школу учится. Крестьянская сметка ей уверенно говорила: хочешь, чтоб дети жили хорошо, они должны знать язык власти. Эва была немкой из местных, откуда ее познания. Русский она выучила уже после войны в школе и в здешней компании.