Ему за нас и денег, и два ордена,
А он от радости всё бил по морде нас...
Как-то незаметно около начальников образовались четыре физкультурника-мордоворота в хлопчатобумажных спортивных костюмах — группа физического задержания.
Все на месте. Ждут прихода Миронова и его таинственного знакомца.
Появился Миронов. Первое, что бросилось в глаза — землистый цвет лица. У меня был такой же после отсидки в чекистском заключении. Идёт прихрамывая. Левая рука вдоль туловища. Напряжён, как будто под прицелом снайпера. А, может, так оно и есть. Есть человек — есть проблема. Нет человека — нет проблемы. Умер Максим, ну и хрен с ним.
Ну, что же, у меня остаётся примерно полчаса, чтобы убраться отсюда, потому что, подождав немного и почувствовав, что их рассматривали как клоунов, вылезших на арену перед центральным входом, сюда будут стянуты все силы для проверки всех подозрительных лиц мужеского пола в серых костюмах, в шляпах и тёмных очках.
Глава 34
Через день я снова позвонил в НКВД. Моего звонка ждали.
— Дежурный по управлению НКВД, — раздался звонкий голос.
— Полковника Миронова, пожалуйста, — спросил я.
— Соединяю, — ответил голос, щелчок и голос Миронова, — Я слушаю вас.
— Звоню, чтобы попрощаться, — сказал я, — передайте своим бывшим начальникам, что я найду способ передать товарищу Сталину об их отношении к государственной безопасности. Но пасаран, компаньеро Мирон.
— Постойте, — закричал в трубку Миронов, — мне дали гарантии, что никто больше не будет противодействовать нашей встрече...
— А они дали гарантии вашей безопасности? — спросил я. — Пусть ваши бывшие начальники учтут, что ни с кем, кроме вас, я встречаться не буду. И насколько я могу доверять им? Кто может гарантировать их порядочность?
— Я даже не знаю, кто может гарантировать их порядочность, — сказал Миронов, — а чьё слово для вас имеет значение гарантии?
— Мне кажется, что гарантом может быть только Сталин, — сказал я.
— Как вы предлагаете это сделать? — после долгого молчания спросил Миронов.
— Послезавтра традиционное интервью Сталина корреспонденту газеты "Правда", — сказал я. — Так вот пусть он в заключение скажет, что к нему поступает много вопросов о деятельности органов безопасности и он лично гарантирует порядочность органов НКВД. Когда я прочитаю это в редакторской колонке, тогда я перезвоню и сообщу условия встречи.
— Вы хоть сами представляете, как это можно сделать? — спросил меня Миронов.
— Тот, кто отдавал приказ о моём аресте, может объяснить товарищу Сталину, для чего это нужно, — сказал я. — Если "Правда" не напечатает то, что я просил, то можете не ждать моего звонка, — сказал я и положил трубку.
Собственно говоря, мною двигало чувство долга перед Родиной, а не желание выслужиться перед кем-то. Перед новыми правителями выслуживайся, не выслуживайся, конец один — лагеря или расстрел. Страшные для России времена пройдут, но останутся те, кто будут с тоской вспоминать о тех деньках, когда донос был важнее реального положения дел, а при помощи кулака и сапога можно добыть любую истину.
По этой причине сталинский режим начал героизировать царя Ивана Грозного, чья опричнина стала притчей во языцех для цивилизованного человека. И когда Сталина давно уже не будет, неразумные потомки с пеной у рта будут доказывать, что во времена Ивана Грозного и Сталина был "золотой век" России и что Россия никогда не достигала большего расцвета, как в те смутные времена.
Органы правопорядка при помощи пыток будут выбивать признания у людей в несовершённых ими преступлениях. Мздоимство и коррупция достигнут таких пределов, что они будут объявлены национальной катастрофой.
Что поделаешь, когда больные мазохизмом люди приходят на должности, определяющие духовность и политику нашего государства? Тогда всем остальным людям либо приходится притворяться такими же больными, либо же заболевать по-настоящему, чтобы заслужить благосклонность реинкарнаций Сталина и Ивана Четвёртого.
Вполне возможно, что в Россию может прийти и демократия, но ненадолго. Людям дадут глотнуть свободы, и снова окунут в омут диктатуры.
— Дон Николаевич, — женский голос пригвоздил меня к месту. Какой я к чёрту Дон Николаевич? Дон Николаевич исчез в 1918 году, и я продолжил идти дальше, как ни в чём не бывало.
— Дон Николаевич, — женщина догнала меня и схватила за рукав, — Дон Николаевич, помогите мне, мне больше не к кому обратиться, — и женщина заплакала.
Я остановился и посмотрел на неё. Где-то я уже её видел, а вот где, никак не вспомню. А вдруг это провокация? Вдруг меня выследили выходящим из посольства? Затем произвели опознание, а сейчас разыграли сцену, чтобы взять с поличным. Им же нужно отыграться за тот спектакль, который я срежиссировал у центрального входа в зоопарк. Но женщину я где-то определённо видел.
— Дон Николаевич, — сказала женщина, вытирая глаза платочком, — Александр Васильевич в последнем письме, когда ехал в Россию, написал, что, в крайнем случае, я могу обратиться к вам.
Точно! Александр Васильевич знакомил меня с этой женщиной, но это было в 1917 году. Тогда она была молодой. И звали её точно так же, как и его, Александрой Васильевной. Бывают же такие совпадения. Им так и не удалось узаконить свои отношения, помешала революция. А потом Александр Васильевич поехал к ней и приехал.
— Александра Васильевна? — спросил я.
— Узнали, Дон Николаевич, — сказала женщина, — а я всё думала, вы это или не вы. Сашеньку арестовали, — и она снова заплакала.
— Какого Сашеньку? — не понял я.
— Нашу Сашеньку, — сказала женщина, — Александр Васильевич так ни разу и не видел её...
Глава 35
Как это всё по-российски. В лирические минуты я описал всю нашу русскую жизнь в нескольких строчках. Насколько она соответствует действительности, судить вам.
Мой диван — моя тень.
Мой диван — моя лень.
Мой диван — это новый день.
И вдруг — звонок в дверь.
Открываю — она!
Высока и стройна.
Вы ко мне?
Да!
А Вы кто?
Я — твоя Беда.
А Вы одна?
Нет, отворяй ворота!
Так и у меня. Не успел разрулить одну проблему, как наваливается вторая, а за ней придёт и третья. Это уже новый русский закон троицы.
— Где она? — спросил я.
— В Лефортово, — сказала Александра Васильевна.
— И за что? — вопрос для проформы, я даже не сомневался, что по пятьдесят восьмой статье.
— Как у всех 58-я, — сказала женщина, — что-то сказала на комсомольском собрании.
Вряд ли сказала что-то своё, что-то чужое, то есть, бывшего своего, но уже репрессированного. Что бы положительное этот человек ни сделал, всё это подлежало запрету.
Если бы человек доказал, что дважды два это четыре, то после его ареста и расстрела тот, кто продолжил бы считать, что дважды два это четыре, тоже подлежал бы репрессиям.
Иногда я ловлю себя на мысли о том, а что было бы в Германии, если бы Гитлер устроил такие же массовые репрессии среди своих сторонников и всего населения, как Сталин?
Если говорить о том, что гестапо, а в её лицо НСДАП развязало бы массовые репрессии, то это значит, что мы сразу должны ставить знак равенства между РСХА и НКВД.
И главный вопрос, как помочь дочери полковника, замученного в застенках НКВД? Не знаю. Она истовая комсомолка и то, что я могу предложить свою помощь, будет ею воспринято как предательство СССР.
Советский парадокс: человека уничтожают, а он за секунду до расстрела кричит — да здравствует Сталин и компартия! Так ведь не враг же его уничтожает, а тот, кто является олицетворением России — партия — ум, честь и совесть эпохи. И никуда от этого не деться.
В Германии НСДАП. И она печётся об интересах народа и ещё не известно, кто больше заботится об интересах простого народа, НСДАП или ВКП(б).
Александра Васильевна, возможно, примет моё предложение, но вот её дочь — ребёнок советской выпечки, вряд ли, а я уже прикинул, что мне в одиночку будет трудно выбираться из Советской России. Где есть гарантия, что девочка, повинуясь чувству советского патриотизма и классовому чутью, не побежит к своим мучителям с докладом о том, что бывший русский человек предлагает ей выехать за границу? У меня такой уверенности нет и ставить себя под удар я не буду.
— Хорошо, Александра Васильевна, — сказал я, — обязательно постараюсь помочь, если у меня получится. А какая у неё фамилия?
— Антонова она, по моей фамилии, Антонова, — повторяла женщина, получив какую-то частичку уверенности в моей помощи.
Я шёл и думал о том, что не спросил её адрес. Если что, то Миронов поможет найти её, потому что именно к нему я буду обращаться по поводу дочери Борисова.
Через день, ранним утром в редакционной статье газеты "Правда" товарищ Сталин отвечал на вопросы корреспондента и в конце отметил, что он лично гарантирует порядочность советских органов безопасности. То, что он гарантирует, не гарантирует меня от того, что я в полной безопасности на территории СССР. Почему-то в Германии я чувствовал себя в большей безопасности.
В десять часов я позвонил по телефону дежурного НКВД.
— Полковника Миронова, пожалуйста, — спросил я.
— Миронов слушает, — похоже, что полковник сидел в дежурке и ждал звонка.
— Завтра в десять часов в Сокольническом парке около фигуры девушки с веслом на центральной аллее. Меня вы знаете в лицо. Я подойду к вам в том случае, если буду уверен в отсутствии за вами наблюдения, — изложил я условия встречи.
— Хорошо, — сказал Миронов и положил трубку.
По голосу чувствовалось, что это говорит тот Миронов, которого я его знал. Мне кажется, что после смены наркомов сменились и их заместители, вероятно, сменился и тот человек, который покровительствовал Миронову и санкционировал установление контакта со мной.
В посольстве я предупредил сотрудника гестапо, что у меня завтра состоится важная встреча, и что если я не вернусь к девяти часам вечера, то меня нужно будет искать в НКВД и задействовать дипломатические каналы, если руководство сочтёт это нужным.
До вечера я делал необходимые приготовления для встречи. Закупал продукты, напитки, готовил импровизированный стол в том месте, которое знал только я.
Глава 36
В парк я прибыл заранее. Приехал на арендованной "эмке". Договорился с водителем одного технического начальника, заплатил "деньгу" и подкатил к парку за пятнадцать минут до встречи. В начале дня в парке всегда пустынно и каждый человек выглядит как ворона на белом снегу.
Миронова я увидел сразу. Подошёл, поздоровался, взял его под руку и повёл в сторону машины. Перемещений каких-то людей не заметил. Сели в машину, поехали в центр города. Не совсем в центр, но остановились на набережной у одного из путепроводов через Москва-реку. Машина ушла, а мы с Мироновым пошли вдоль набережной, внимательно вглядываясь во всех встречных нам людей и поглядывая назад во время прикуривания. Всё спокойно.
— Ну, и намудрили вы, Дон Николаевич, — улыбнулся Миронов. — Можно сразу было встретиться здесь. Вот и здание НКВД не так далеко.
— Это ещё не всё, товарищ Мирон, — сказал я на подходе к огромной каменной опоре путепровода, — быстренько за мной по лестнице.
Мы поднялись по лестнице на пешеходную часть и остановились у железной дверцы опорной башни моста. Дверца была закрыта на огромный замок. Я отодвинул замок в сторону, вставил ключи и открыл внутренний замок. Висячий замок был для солидности. Мы вошли внутрь, и я закрыл дверь на засов.
Это место мне показал Борисов. Они ещё кадетами устраивали пирушки в технической комнате опорной башни. Я бы сам никогда не догадался, что опора внутри полая и там есть уютное помещение, а ключ у смотрителя Никанорыча.
Осмотревшись в маленькие оконца, и не видя суеты людей, потерявших объектов наблюдения, я пригласил Миронова к импровизированному столу.
— За встречу, — я налил по рюмке армянского коньяка. Или коньяку? Для коньяка и так, и так правильно. Мы выпили, закусив бутербродом с чёрной икрой.
— Хорошо прошла, — удовлетворённо сказал я, — как у вас дела, товарищ полковник?
— Николай Васильевич, с вашего позволения, — сказал Миронов, налегая на закуски. — Вы прямо мой ангел-хранитель. Взялись неизвестно откуда и исчезнете в неизвестно куда. Меня из тюрьмы вытащили, а я про вас ни слова не сказал, хотя мы с вами виделись во время работы над соглашением о сотрудничестве, да и вы не горели желанием встретиться со мной.
— Вот именно, — согласился я с его словами, — немецкие коммунисты буквально дезорганизованы сотрудничеством СССР с Германией. Запад заметался, понимая, что отталкиванием от себя советского государства он теряет возможного союзника в противостоянии фашизму. Но основное противостояние будет между двумя идеологиями — национал-социализмом и коммунизмом. И та, и другая идеологии предполагают завоевание мирового господства, но господином может быть только один. И всё-таки национал социализм ближе к идеологии капитализма, поэтому и Гитлер стал приближаться к границам СССР. С мирными намерениями никогда не приближаются к границам союзника.
— Да пока не видно, чтобы Германия приближалась к нашим границам, — сказал Миронов.
— Поверьте мне, что примерно через месяц что-то будет на границах Польши и Германии, — сказал я. — Будет что-то страшное. Я пока не могу что-то уверенно сказать, но возможны дальнейшие дипломатические контакты Германии и СССР по наказанию строптивого соседа — Польши. Только вот будет ли верить ваше руководство тому, что буду сообщать я? Система передачи информации по радио работает хорошо, а вот для канала обратной связи нужен будет преданный человек, который кровно связан с теми, кому я доверяю полностью.
— У вас уже и кандидатура есть? — удивился Миронов.
— Конечно, есть, — не преминул я подпустить ему шпильку, — Антонова Александра Александровна, комсомолка, дочь полковника Борисова, заключённая в Лефортово и её мать, Антонова Александра Васильевна, жена полковника Борисова.
— Добро, я доложу ваше мнение, — сказал Миронов. — А как ваша решимость по поводу выполнения главной задачи — ликвидации фюрера по сигналу?
— Как мне известно, — сказал я, — это практически невозможно. Второе, от этой акции будет больше вреда, чем пользы в любом случае. Главное, знать о намерениях, а лидеров должен судить суд и выносить им приговор, иначе мы просто сделаем ещё одного мученика, которому все будут поклоняться и давать клятву верности и мести.
— Вам, конечно, легко так говорить, — сказал Миронов, — а мне придётся говорить, что вы полны решимости...
— Что-то, Николай Васильевич, вы разговариваете со мной как со своим сотрудником, — сказал я, — а я ни на какие дела не подписывался и на службе у вас не состою...
— А это мы мигом, — сказал Миронов, — аттестуем на первое офицерское звание, денежное, вещевое довольствие, продпаёк...
— И выписку из отдела кадров в канцелярию Мюллера, — передразнил я его, — а ты уверен, что среди вас нет людей гестапо?
— И ты туда же, — сказал Миронов, — и так друг друга сторонимся, подозреваем в связях с разведками разных стран, так ты ещё тут со своим гестапо...
— Это не бдительность, а конспирация, — сказал я, — меньше знаешь, крепче спишь. Я буду спокойнее спать, если обо мне будут знать один-два человека, и достаточно.
— Да уж, после обращения к товарищу Сталину все языки и прижмут, — сказал Миронов, — здесь листочек с адресом, по которому нужно писать в экстренных случаях. Все сообщения для вас будут подписываться именем Мария. Сейчас вы выбирайте себе условное имя, чтобы спать спокойнее.
— А почему у Центра женское имя? — спросил я.
— Считайте, что это Дева Мария, — сказал Миронов, — а как же будем называть вас?
— Давайте запишем — Фред, — сказал я.
— Но это же не немецкое имя, — удивился Миронов.
— Если немецкое имя, то и коню понятно, что сообщение передаётся для Германии, зачем подчёркивать то, что не нужно, — ответил я.
— Резонно, — сказал Миронов, — на посошок и за удачу. И запомните ещё одно — сигнал опасности — слово "сказывать" в любой вариации, в том числе и в слове "рассказывать".
— Запомнил, — сказал я, — но и ты учти, что в случае большой опасности для меня ты являешься единственной связью для доставки конфиденциальных сообщений от высших руководителей Рейха высшим руководителям СССР, и, если кто-то придёт к тебе от моего имени, гони его прочь. Сделай так, чтобы в моём деле осталась запись об этом направлении моего оперативного использования.
— А ты не думаешь, что это может стать нам смертным приговором? — спросил Миронов.
— Не думаю, — сказал я, — всё равно возникнет ситуация, когда понадобится наша помощь для устройства сверхсекретных контактов.
— Не слишком ли ты далеко заглядываешь? — спросил Николай Васильевич.
— Что значит далеко, — рассмеялся я, — время бежит так быстро, что даже эпохи начинают мелькать перед глазами.
