* * *
" — Выше по реке живут плохие люди.
— Почему "плохие"?
— Когда наши женщины идут по воду, эти люди выходят из своего города и мочатся в реку".
Вариант бактериологической войны в сочетании с психологическим давлением. Время — вторая половина 19 века, место — высокогорье в Северной Индии.
В моей России... Специально в водозаборы "плохие люди" не мочатся. Оно как-то само собой...
"Около 20% проб воды из водопроводных сетей не соответствует требованиям санитарно-химических нормативов и около 10% проб — по бактериологическим показателям. Кроме этого, около 30% поверхностных источников по всей стране не соответствуют гигиеническим и санитарно-химическим нормативам, и около 25% — по бактериологическим показателям".
И снова "факеншит" в сторону попаданцев. Ведь никто из них не занимался проблемой водоснабжения туземцев! Что такое зоб, который есть стойкое воспаление щитовидной железы с соответствующей отдачей по гормональному фону уже не одного человека, а целой нации на протяжении нескольких поколений, пока не вымрет, не слышали? — Это от отсутствия йода. Обычно — отсутствия в воде. А открытые источники как основной канал распространения желудочно-кишечных...? Никогда в сортире от поноса помирать не приходилось? При холере, например?
"Губит людей не пиво. Губит людей вода" — наш фольк правильно определяет главную опасность.
Вся Северная Европа всё средневековье пьёт пиво. Не потому, что нравится, а потому что больше нечего. В Хаменлинне, весьма средне-финляндской средневековой крепости каждому солдату гарнизона полагается 14 литров пива в день. Это при том, что крепость стоит на перешейке между двумя озёрами кристально чистой воды. Но пить нельзя: отхожие места в замке открыты прямо в воду. И летит всё с высоты нескольких десятков метров прямо из аристократических и не очень задниц — в окружающую среду. Без всякой очистки.
Маленькие дети на картинах фламандцев, чуть не младенцы, пьют пиво. От материнской титьки оторвался — сразу к пивной кружке. Иначе смерть. По Южной Европе пьют вино. Генрих IV Наваррский помнил себя с четырёх лет. И с этого же времени помнил, что пил вино.
Интересно, кто-нибудь прикидывал: как действует на здоровье нации непрерывное, ежедневное, начиная с младенчества, потребление слабоалкогольных напитков? О каком здоровье можно говорить, если весь католический мир непрерывно в поддатом состоянии? Тут не только ангелов с архангелами увидишь, тут и Приснодева Непорочная к тебе лично придёт и пощекочет. Католик в эту эпоху ещё ходить не начал, а уже остограммился. И так каждый день до могильной доски.
На "Святой Руси" простую воду тоже пьют мало — квас делают. Но всё равно, нужна вода и умыться, и постираться. И на готовку, и скотине. А сибирская язва, она же "священный огонь", она же такая... примитивная — гробит всех, до кого доберётся.
Не морочьте мне мозги — будем копать колодцы. Понимаю — тяжело. В РФ к третьему тысячелетию с курными избами справились, а с нормальным водоснабжением — нет.
* * *
Пока добрались до Пердуновки — уже светло стало. А в селении нет никого — только дети малые.
Я тут весь из себя такой вздрюченный, как новобранец, что в первый раз в караул пошёл. Вот как начну своё господское, оно же — прогрессорско-попадуйское, дело делать: направлять, поучать да указывать...
А — некому. Все в поле. Точнее: на покосе. Вполне по фольку:
" — А народ где?
— А народ в поле".
И как тут организовывать массовую застройку "светлого будущего", если некем? Я всю дорогу переживал: как-то оно будет, как я начальника изобразить смогу, а получился полный пшик.
И слава богу.
"Меньше народу — больше кислороду" — наша народная мудрость.
Насчёт нашего народа, естественно.
Поставил своих мужиков могилы копать. Каждой паре — отдельную яму. Чимахая с "горнистом" — вроде, драки быть не должно. Николая с Ивашкай — ругани будет... но не поубиваются. Ноготка со Звягой. Звяга, конечно, гонорист. Но на палача наезжать... Если у него такого размера гонор, то лучше сразу расстаться. Третья яма... нынче же, не дай бог, потребуется.
Поставил всем задачу, убедился, что инструмент — лопаты деревянные — у местных... позаимствовали. Без спроса, естественно. Спрашивать-то не у кого. Шесть раз повторил: где и какого размера копать.
"Два еврея — три мнения". Нет, славяне, всё-таки, более однообразны. В части мнений. Но когда даже "пламенный горнист" лезет со своим "эта... ну...".
Спокойно, Ваня, спокойно. Матом — только ругаться.
* * *
Странно: у всех нормальных попаданцев есть враги из местных. С которыми они воюют. Всякие там ретрограды, обскурантисты и мракобесы. У "Янки" — Мерлин и церковь. А вот как бороться со своими сторонниками, сподвижниками и сотоварищами, которые только и норовят друг другу в глотку вцепиться? И попутно послать меня куда-нибудь подальше. Как это и бывает в реальности при всяком серьёзном новом деле? В попадизме и в этой части — пролёт.
А ведь Соломон, например, чётко определил: лучше судить спор между врагами, чем ссору между друзьями. Ибо какое бы решение не было бы вынесено для врагов — один из них может стать другом. Но в споре друзей, каково бы не было решение судьи, один станет ему врагом.
Не об этом ли известная фраза: "Господи, избавь меня от друзей. А с врагами я и сам справлюсь". Это уже не русская народная, это уже — международная мудрость.
* * *
Конец восемнадцатой части
Часть 19. "Парикмахер-парихмахер, а пошёл бы-ка ты на х..."
Глава 100
"Мы любим тех, кому даём, больше, чем тех, кто даёт нам" — общеизвестная истина.
"Я видел
места,
где инжир с айвой
росли
без труда
у рта моего...".
Маяковский прав: чтобы ощутить что-то как своё — надо в это вложиться. Трудом, вниманием, кусочком жизни... Так и я: ощущение того, что это моя земля, моё селище, моё... возникнет после того как я сюда вложусь. Своим трудом, своим умом, своими эмоциями. И моими людьми.
Хорошо бы сделать это не по стиху. А то там дальше: "с пулей ляг, с винтовкой встань". Хотя... откуда тут пули и винтовки? Среднее средневековье, извиняюсь за выражение. Вот в нем и делаем "моё".
Ну-с, Пердуновка, принимай нового владетеля.
Наконец, начали копать. На скорость.
Соцсоревнование в могилокопании.
Николай улизнуть, было, захотел:
— Да я... да там... припасы собрать... Перунову хату глянуть...
— Это — само собой. Но — позже. Пока — ты могилу копаешь, я — сажень делаю.
Вообще-то, это называется землемерный циркуль. Но даже в третьем тысячелетии деревянную буковку "А" называют "сажень". Хотя у неё расстояние между концам ножек — два метра. Берём жердину подходящую, раскалываем на две половинки вдоль. Затёсываем концы с одной стороны. С другой, чуть сместив концы, чтобы рукоятка была, шилом пробиваем дырочки. Дырочки совмещаем. И вбиваем в них палочку. Называется шпенёк. Потом аналогично ставим перекладинку.
* * *
И ради этого надо было в двадцатом веке двадцать лет учиться? И сдавать интегрально-дифференциальное пополам с марксизмом-ленинизмом?!
Как сказала одна наша однокурсница, ярая коммунистка и активистка, попав по распределению туда, куда её послали: "Чтобы понимать политику нашей партии — надо много и долго учиться". Поскольку нормальный человек смысла в той, да и в этой, партийной политике уловить не может.
А мерную сажень сделать — это здесь и вправду продвинутым надо быть: на "Святой Руси" землю мерят верёвкой. "Верьвь" называется. Во всякой веси — своя. Общинное достояние. До такой степени, что в "Русской Правде" слово "верьвь" используется как синоним слова "община".
"И если есть те кто приходят к тебе
Найдутся и те кто придут за тобой
Так же
Связанные одной "верьвью",
Поротые одной плетью".
Правительства всегда пытались процесс межевания упорядочить. Надо же знать: сколько с кого брать! Как было написано на плакате в одном большом магазине: "Товарищи покупатели! Не воруйте товары с полок — не конкурируйте с правительством!".
В 1752 г. вышел Манифест Елизаветы Петровны о Валовом (генеральном) межевании. Измерение расстояний — межевой цепью длиною в 10 сажень, состоящей из 100 или 70 звеньев, соединённых между собой кольцами. Для 70-коленных цепей расстояние между центрами двух соседних колец равнялось 0,1 сажени или 1 футу. Для измерения углов — астролябия. В качестве меры площади — десятина 80*30 сажень.
Народ это вытерпел. Но когда уже в 19 веке во время реформ Александра Второго Освободителя пошло массовое размежевание помещичьих и крестьянских земель, ставшие вольные, но вдруг безземельными, россияне возмутились. Они ловили землемеров и били. А мерную верёвку — урезали.
"Обрезание" землемеров зашло так далеко, что правительству пришлось вновь оснастить своих полевых работников железными цепями. Перерезать их не удавалось. Но находились умельцы, которые втихаря, пока землемеры пьяные лежат, их цепи рвали.
О чем, вероятно, и говорит великий русский поэт и большой знаток крестьянской жизни г.Некрасов, в своём историческом произведении "Кому на Руси жить хорошо?":
"Порвалась цепь великая
Порвалась-расскочилася.
Одним концом — по пьяному.
Другим — по мудаку".
Некрасов, он такой, он знаток. Сам спрашивает: "а кому это тут — хорошо?" и сам же отвечает:
"Кто до смерти работает,
До полусмерти пьёт".
Поскольку после смерти уже не выпьешь, то мы и не торопимся. Работать.
* * *
Я, хоть и русский, но неправильный: как крышу на поварне снесло — насчёт "завязать" подумываю. Пока до "полусмерти" не дошло. А пока вот занятие нашёл — землю святорусскую измеряю. Это делать можно долго — "до смерти". Ещё и детям останется.
"Велика Россия, а измерять некому".
Но я начал.
Прихватил Сухана, пошёл смотреть место.
За Пердуновкой, дальше от реки, сперва — низинка, по которой дорога идёт, потом довольно высокая песчаная грива, под углом к реке. На гриве растёт нормальный сосновый бор. Чистый, светлый. По краям-то уже осинник с березняком, а по хребту этого длинного холма — сухо. Вот тут и будем строиться.
В моё время так деревню ставить нельзя: место под огороды при подворьях должно быть. Здесь огороды — за огородой. За тыном, за частоколом. Застройка получается довольно плотненькая. Но не сплошная, как в Европах.
* * *
Недостаток места в поселениях хомосапиенсов возникает из-за необходимости оборонительной линии. Тын, частокол, палисад, огорода. Чем она короче, тем лучше её защищать.
"Оборонительные порядки противника при отступлении уплотнились, в то время как наши наступающие армии — растянулись".
Это — про Польский поход Красной Армии, он же — "третий поход Антанты". Впрочем, так же можно почти про любой бой хоть в древности, хоть в Новейшем времени.
Здесь такое всенародно понимают и формулируют на уровне фолька: "Хороши хоромы, да нет обороны". Без тына — никак.
Европейские горожане настолько не хотели вылезать за городские стены, что ставили дома стенка к стенке. Улица образовывалась фасадами домов. Выступающие, из-за недостатка места, вторые этажи почти смыкались над улицами, обеспечивая приятный полумрак и раздолье для всяких "потьмушников", влюблённых, крыс и микробов. Солнечный свет, который кучу мрази сам по себе уничтожает, не доходил до мостовых.
Южнее, где с микробами ещё "веселее", в ходу "греческая" застройка. Вдоль улиц — глухие, каменные или глинобитные, стены заборов, домов, построек. Места общественного пользования совершенно не затенены, выжигаются жарким южным солнцем, в рассадники не превращаются. Стены с окнами, дверями, террасами, фасады в нашем понимании — внутрь, в патио. Дом, как наша "избушка на курьих ножках" — к людям задом. Слепо-глухо-немой.
Глухие стены до такой степени, что не только окон, но и дверей иногда нет. В "1001 ночи" хорошо выпивший с халифом аристократ в Багдаде, по дороге домой мочится у стены чьего-то дома и опасается: как бы его кто-нибудь в спину ножом не ударил. Но вместо кинжала под лопатку ему на голову опускается корзина. В которой его и втягивают в покои прекрасной дамы. Поскольку других входов в этот дом нет.
В перенаселённом Иерусалиме даже в конце 19 века народ отказывался селиться за стенами города. Только когда на деньги европейских благотворителей был отстроен целый микрорайон, когда за переезд стали серьёзно платить, а само жилье было бесплатно, несколько сот самых нищих и бездомных семей согласились перебраться на другую сторону "геенны".
На Руси застройка принципиально иная: усадебная, подворная. Улица ограничивается не стенами, а заборами усадеб. Причина проста: на Руси строят из дерева. Страх пожара сильнее страха нападения.
Как выгорают деревянные города... Когда Тохтамыш, через полтора года после русской победы на Куликовом поле, осадил Москву, жители набили грамотами своими каменные церкви в городе на высоту роста. Всё сгорело. Но это города, о них хоть иногда в летописи что-то промелькнёт. Деревни просто горят регулярно. Без всяких "тохтамышей".
Мои современники не имеют, в большинстве своём, личного опыта таких несчастий. И слава богу. Хотя... не по-русски это. По нашему, по исконно-посконному, должно быть как у Некрасова:
"Не то ли вам рассказывать,
Что дважды погорели мы,
Что бог сибирской язвою
Нас трижды посетил?".
И то правда: два пожара да три эпидемии да один сын в рекрутах — за одну, ещё вполне не завершённую, жизнь крестьянки "с красивыми ресницами" во второй половине даже 19 века...
"Ногами я не топтана,
Верёвками не вязана,
Иголками не колота...
Чего же вам еще?".
Говорить не о чем. Скучная, благополучная, размеренная жизнь. Мор, да глад, да пожар, да рекрутский набор...
"И ужас народа при слове "набор"
Подобен был ужасу казни".
До этого "благополучия" — ещё семьсот лет. Фольк так и говорит: "Ох, господи, не доживу".
* * *
Не будем "доживать", будем жить. И попробуем организовать своим смердам и холопам максимально близкое подобие той "скуки".
В середине поселения поставим общинный дом. Типа сельсовета в комбинации с клубом.
Я что, учиться не умею? Сделаем как в Паучьей веси. Смысла пока не улавливаю, но, наверное есть — не дураки же делали. Здесь же сделаем общую площадь. Ну, не площадь — так, свободное пространство оставим. Посиделки там, сельские сходы, развод скотины... Тут же, пониже, колодец выкопаем.
Не, не кругло получается. Такая длинная деревня из одной улицы. В моей России полно деревень такой застройки. И городов. Волгоград вообще — одна нитка в сто вёрст длиной, с пузырями в нескольких местах.
