Интересное2

Срок службы штрафников в батальонах и ротах определялся от одного до трех месяцев. Лица, направляемые в штрафбат или штрафную роту, подлежали разжалованию в рядовые с выдачей красноармейской книжки специального образца. Ордена и медали у штрафника отбирались и на время его нахождения в штрафном батальоне или роте передавались на хранение в отдел кадров фронта или армии.

Штрафники могли быть назначены на должности младшего командного состава с присвоением званий ефрейтора, младшего сержанта и сержанта. За боевое отличие штрафник мог быть освобожден досрочно по представлению командования штрафбата или роты, утвержденному военным советом фронта или армии. За особо выдающееся боевое отличие штрафник, кроме того, представлялся к правительственной награде.

Все освобожденные из штрафбата или роты восстанавливались в звании и во всех правах. Штрафники, получившие ранение в бою, считались отбывшими наказание, восстанавливались в звании и во всех правах и по выздоровлении направлялись для дальнейшего прохождения службы, а инвалидам назначалась пенсия из оклада содержания по последней должности перед зачислением в штрафной батальон или роту. Семьям погибших штрафников назначалась пенсия на общих основаниях со всеми семьями командиров или военнослужащих из оклада содержания по последней должности до направления в штрафбат или роту.

За неисполнение приказа, членовредительство, побег с поля боя или попытку перехода к врагу командный и политический состав штрафного батальона или штрафной роты обязан был применить все меры воздействия вплоть до расстрела на месте.

Вот и все «писаные» правила службы в штрафных подразделениях Красной армии. Все остальное написанное «исследователями» и снятое «гениями» относится к легендам…»

Пыхалов И. «Великая оболганная война»

В штрафной батальон попадали по разным причинам.

Кого-то так наказывали за проявленную в бою трусость, кто-то попадал по собственной глупости, у некоторых сдавали нервы или их подстегивала выпивка, и они шли врукопашную на начальство. Процентов двадцать объяснить свое появление в штрафбате не могли. И на то имелось также огромное количество причин.

Филин и Васнецов относились как раз к «необъяснимому контингенту». Причем объяснения не знали даже командиры, приговор трибунала был засекречен. Это не сильно выделяло бывших разведчиков из общей массы, но командиры посматривали на них косо. Они будто бы чуяли подвох и ждали, когда он вылезет наружу.

И ведь правильно чуяли. Это выяснилось, когда в штрафбат приехали офицеры Смерша из штаба фронта, а с ними какие-то «товарищи из Москвы». Единственным знакомым лицом в делегации оказался Ворончук, теперь уже капитан. В одном ряду с холеными полковниками и даже генералами он выглядел неуместно, однако и товарищи из Управления Смерша, и москвичи относились к молодому капитану хорошо, как к незаменимому специалисту. Шпыняли и отправляли гонцами они нескольких зеленых лейтенантов, тоже прилетевших из Москвы, — это выдавала новая отутюженная форма с неуставными стрелками на рукавах.

Один из лейтенантов и отыскал Филина, а затем Васнецова, и привел их к Ворончуку. Московские и штабные гости пока осматривались и не спешили сообщать командиру штрафбата о цели своего визита, чтобы не поднимать шум раньше времени, так что у капитана Ворончука и бывших разведчиков имелся примерно получасовой зазор.

— Но это не для болтовни, а чтобы глубоко все осознать, — предупредил Василий, наливая товарищам чай и накладывая кусковой сахар в миску, поверх уже нарезанного хлеба. — Налегайте, мужики, подсластите штрафную жизнь. Досталось вам тут за эти три месяца?

— Не больше, чем обычно. — Филин пытался бодриться. — Нас по назначению используют, в разведке. Раз пять всего в атаку ходили.

— И как?

— Ты о наших новых талантах? — Никита отвел взгляд и невесело хмыкнул. — Все пять атак результативно. У меня шесть дырок, у Андрея Михалыча — восемь. Могли бы уже давно в госпитале отлежаться и вернуться в часть, как «искупившие кровью». Или на погост. Раза три точно могли в братской могиле очутиться. Но это теперь не по нашей части. Форму зашили, постирали, да и снова в бой.

— Как народ реагирует?

— Мы не афишируем. Застирываем кровь и штопаем втихаря, чтоб никто не видел. А если видит кто, говорим, что повезло, так… царапнуло. Да и некому реагировать, бои страшные, из каждой атаки четверть возвращается от силы. А новички пока сориентируются — новая атака. Так что легенды о нас «былинники речистые» не слагают. Не задерживается тут народ, ну и легенды, стало быть, тоже.

— Один факт, что вы три месяца здесь, — уже легенда.

— Мы ж разведка. Специально подготовленные бойцы. Этого объяснения большинству достаточно. Офицеры только зыркали. Матерые были кадры, все просекали.

— Не зыркали они, а наблюдали, записывали и докладывали, — признался Василий. — Иначе какой смысл вас в штрафбат отправлять? В тюрьме надежнее было бы спрятать.

— Мы так и поняли. — Филин кивнул и переглянулся с Васнецовым.

— Без доказательств теория — болтовня, — пожав плечами, сказал бывший подполковник.

— Боевые испытания нам устроили. — Никита вновь кивнул. — Хватило доказательств?

— Ты же видишь. — Ворончук постучал пальцем по погону, как бы намекая на большие звезды начальства, прибывшего, чтобы увидеть уникальных штрафников. — Поначалу не верили. Но после третьего или четвертого рапорта — прониклись. Начали планы на вас строить. А когда выяснилось, что немецкую сыворотку воспроизвести пока невозможно, приказали вас беречь.

— То-то, мы думаем, после новогодней ротации полегче стало. Но мы-то грешили на то, что за эти дни серьезных боев не было, своими глазами наших подвигов новый комсостав не видел, а на слово прежним командирам не поверил.

— Тут вы угадали. — Василий кивнул. — Новый комсостав вообще не в курсе ваших особенностей. Ты не стесняйся, Филин, налегай. Давай, еще чайку подолью.

— Видать, непростое дело готовится, если такое начальство заявилось и так бесшумно подкатывает. — Филин с удовольствием похрустел сахаром и запил чаем. — Обычно, если проверка, построение объявляют, шухер до небес. С какой целью москвичи понаехали? Не потому ведь, что им просто захотелось на нас посмотреть.

— Раньше времени рассказывать о деле не уполномочен, но… — Ворончук обернулся к задернутому брезентом входу в землянку: — Заходи!

Полог отодвинулся, и в землянку заглянул старшина Бадмаев. То есть бывший старшина, а теперь боец штрафной роты. Он, как всегда, улыбался и хитровато косился на Ворончука.

— Заходи, не запускай холод, не май месяц. — Капитан махнул рукой. — Знакомьтесь, ваш новый боевой товарищ.

— Это против правил, — заметил Васнецов. — Рядовой состав отбывает срок в штрафной роте, а не в штрафбате.

— Считайте, что перед разжалованием Бадмаеву было присвоено звание младшего лейтенанта. — Василий махнул рукой. — Садись к столу, Бадмаев.

— А младшего лейтенанта Покровского не будет?

— Не все сразу. — Василий усмехнулся и выложил на стол три пачки папирос. — Тоже вам. Теперь к делу. Из Москвы пришло, наконец, заключение по вашим анализам. Я ничего не понял, но доктор Еремина утверждает, что это революция в медицине. Правда, есть кое-какие нестыковки. Вроде как ваши анализы только на две трети соответствуют анализу содержимого той пробирки… из-за которой вы тут героически чалитесь вот уже три месяца.

— Тебе спасибо, товарищ капитан.

— Спасибо скажи своей бестолковой предусмотрительности, — парировал Ворончук. — Мне ничего другого не оставалось. Да вас все равно упрятали бы. Не сюда, так еще куда похуже. На боевые испытания, как ты выразился.

— Можешь не оправдываться, мы понимаем.

— Я и не оправдываюсь. — Капитан пожал плечами. — Больно надо.

— А как это вещество попало к нам в кровь? — Спросил Васнецов.

— Во-от! — Контрразведчик поднял кверху палец. — Здесь вторая нестыковка из трех. Покровский опять взял вину на себя. По его версии, дело было так: он очнулся, придавленный останками этих «неубиваемых», и понял, что весь во вражеской крови. У него было много ранений, но, когда на раны попадала кровь немцев, они затягивались на глазах. Покровский нашел вас и, недолго думая, пока немецкая кровь не свернулась, «окропил» всех троих. И все вы задышали.

— Как он только додумался до такого? — Васнецов нахмурился.

— Я тоже спрашивал. Он ссылается на то, что вырос в семье доктора.

— Так себе оправдание, — заметил Филин.

— Мне тоже версия не нравится, особенно в сочетании с его кавказским прошлым. Очень уж красиво сошлось: Кавказ, «Эдельвейс», новая встреча с егерями уже здесь, после артналета очнулся первым, без свидетелей, и вдруг взрыв секретного поезда. Слишком много странностей. Скорее всего, он врал, что случайно обнаружил эффект заживления с помощью крови бешеных фрицев. Вероятно, он знал о нем заранее. Откуда? Пока неизвестно. Покровский делает вид, что не знает. Поэтому ефрейтор пока и не в штрафной роте. С ним нашим следователям еще работать и работать.

— Может, он и впрямь не знает ничего. Тогда нет никакой нестыковки.

— Может быть, и так. Только нестыковка номер два заключается в другом. Юлит Покровский или нет — дело десятое. Главное, что жидкости, которая была растворена в крови у фрицев, для превращения в «неубиваемых» требуется литра по два на брата. Получается, что Покровский должен был все трупы в яму к вам стаскать, чтобы вы очнулись. Или прямое переливание вам сделать от каких-нибудь уцелевших фрицев. «Окропление» не могло дать эффекта.

— Главная странность не в этом, — уверенно сказал Васнецов. — Перелил нам кровь Покровский или «окропил» нас, мы должны были стать такими же, как фрицы. Но мы другие. Анализы, как вы сказали, это подтверждают.

— Сходство есть, по большей части вещество такое же, — возразил Ворончук.

— В химии зачастую главную роль играет как раз меньшая часть, например, катализатор реакции.

— Разве я спорю? Не вы первый, кто так подумал. Это и есть нестыковка номер три. Но пока у нас нет других версий. И других подозреваемых тоже нет.

— Виноват Покровский нету, — вдруг заявил Бадмаев, шумно отхлебнув чаю. — Память башка у него плохо-плохо. Был еще один. Шприц помню. У себя кровь брал, нам колол.

— Шприц? — Ворончук насторожился. — Ты помнишь, как вам вводили чужую кровь? Почему же молчал раньше?

— Не спрашивали. — Бадмаев ответил невозмутимо.

— А кто это был?

— Плохо видел.

— То есть это мог быть и Покровский?

— Мог быть. — Бадмаев кивнул. — Другой был.

— Так он или другой?

— Он или другой. Плохо видел. Шприц жила попал точно-точно. Леха руки не такие. Он иголка плохо держать, подшивка криво всегда.

Бадмаев отвернул ворот гимнастерки и показал подшитую изнутри полоску белой ткани, так называемый подворотничок, а по-простому — подшивку.

— Нас два санитара откопали, — вспомнил Филин. — Их допрашивали?

— Допрашивали. — Ворончук задумался. — У Покровского руки-крюки, это правда. Но тут против него работает его же легенда насчет врачебной семьи. Попадать в вену он мог научиться у мамаши.

— В любом случае вскрылись новые обстоятельства, — осторожно подсказал Васнецов.

— Прокачаем, — пообещал контрразведчик. — А пока вернемся к текущим делам, граждане штрафники. Через полчаса вам будет поставлена особая задача, поэтому советую настроиться.

— Нам? — удивился Филин. — Троим?

— Вам и вашему батальону.

— Нашему? В каком смысле?

— В прямом. Васнецов пойдет комбатом, а ты — командиром разведроты.

— Нами замените комсостав? — Филин удивился еще больше.

— Произведем внеплановую ротацию комсостава, — поправил его Ворончук.

— Но штрафбатом не командуют штрафники. Вы снимете с нас обвинения и восстановите в званиях?

— Я все сказал. — Ворончук загадочно просигнализировал о чем-то одним только взглядом. — Остальное вам расскажут в штабе…

На подступах к штабу переминались десятка два солдат и младших офицеров в погонах, что выглядело необычно в расположении штрафбата, но все взгляды притягивала единственная женщина — капитан медицинской службы Еремина. Увидев сопровождавшую Ворончука троицу, Алевтина Дмитриевна улыбнулась пританцовывавшим перед ней взводным и направилась прямиком к Филину. Этот демарш вызвал у офицеров легкое беспокойство, они подались за Алевтиной, но Ворончук одним взглядом пригвоздил их к месту.

Дождавшись, когда Еремина подойдет и начнет разговор, контрразведчик похлопал Филина по плечу и направился к одному из «москвичей», он как раз вышел из штабной землянки подышать свежим воздухом. Поскольку Филина и его компанию «благословил» капитан Смерша, офицерам штрафбата оставалось только вздохнуть и, затаив черную зависть, идти по своим делам. Следующий раунд флирта с доктором им светил разве что в госпитале, попасть в который никто особо не стремился.

— Я так рада, что вы живы и здоровы. — Алевтина сказала это искренне, но после замялась.

— Нормально, не тушуйся. — Филин усмехнулся. — Правильно радуешься. Убить нас теперь трудно, это факт. Но кто сказал, что мы бессмертные? Может, эта неуязвимость высосет из нас отмеренную жизнь за год? Мы тут много на эту тему рассуждали с товарищем подполковником.

— С рядовым, — поправил Васнецов.

— Вася ведь сказал, мы восстановлены.

— Пока не вернули погоны — нет.

— Это хорошо, что с вас сняли эти дурацкие обвинения. А насчет отдаленных последствий ничего пока не скажу, хоть меня и включили в группу изучения немецкой сыворотки. Данных по продолжительности жизни нет, можем только предполагать.

— И что предполагаете?

— Сложно все. — Еремина вздохнула. — Но ваша логика антинаучна. Что значит «высосет отмеренную жизнь»? Это фатализм какой-то. Кто вам отмерил жизнь? Вы же советские люди, современные, образованные, а рассуждаете как темные крестьяне из средневековья.

— Сколько проживем, все наше, — сказал Васнецов. — У меня другой вопрос: что тут затевается? Теперь нет сомнений, что дело нечисто и опять касается нашей «сывороточной» компании. Но что конкретно задумало командование?

— Откуда ж мне знать? — Алевтина улыбнулась. — Мне поставили задачу осмотреть вас, всех четверых, и подтвердить, что вы в порядке.

— Троих. — Филин вопросительно посмотрел на Еремину.

— Четверых. — Она кивком указала на одну из штабных машин. — Алексей там. Мне кажется, Ворончук шепчется с московским полковником как раз насчет него. Василий сразу предлагал вернуть Покровского в вашу группу. Похоже, у капитана появились новые аргументы.

— Появились. — Филин кивнул. — Если так, ситуация не выглядит безнадежной.

— Трое или четверо… без разницы. — Васнецов в сомнении покачал головой. — Я могу примерно вообразить, что задумало наше командование. И мне это категорически не нравится.