Тут двери распахнулись, и ей навстречу вылетел с парашютом в руках преподаватель психометрического анализа. Зарычав от злости, как дикий зверь, он что есть мочи хлопнул куполом прямо над головой присевшей в страхе Эфимии. Она забарахталась в складках материи и проснулась, со всех сторон сдавленная страховочными пузырями. Передняя часть машины была смята о прорезиненную стену тоннеля, в котором уже создался затор.
— О, черт! — ругнулась она, увидев, что "синт"-водитель тоже весь в подушках безопасности, а вдобавок ко всему без сознания. — Поздравляю тебя, Фимочка, ты снова вляпалась в историю!
Понимая, что заботливые полуроботы-спасатели, приехав на место аварии, обязательно потащат человека на обследование, а потом в клинику прикатят сотрудники ДПО за показаниями, Эфимия отчаянно завозилась. Пробить пузыри было невозможно: их делали из сверхпрочного, хоть и очень эластичного материала. Похоже, эти подушки изобретались не только для того, чтобы обезопасить пассажиров, но и с целью предотвращения их побега с места происшествия. А смыться отсюда Эфимии хотелось, как никогда.
— Эй! Ау! Господин таксист, не будете ли вы так любезны прийти в сознание и тыцнуть во-о-о-он в тот сенсорчик, а? Я очень, очень спешу! Господин таксист! Очнитесь! Черт! Черт! Черт!
Планируя над застрявшим в пробке транспортом, к такси на мини-флайерах подлетели дэпэошники и несколько медиков с зелеными стереоэмблемами на одежде. Дорожники были в шлемах, врачи — в масках, и лиц их Эфимия не рассмотрела. Вполне возможно, кто-то из них был "синтом" и с ним можно было бы наладить контакт, в отличие от зануд-людей.
— Вытащите меня отсюда! — потребовала девушка, стоило одному из полицейских заглянуть в салон. — Я спешу!
Врачи тем временем извлекли из обморока водителя, и тот стал давать невообразимые показания.
Так, например, "синт" утверждал, будто перед аварией почувствовал нестерпимую боль в груди, успел погасить скорость и только потом отключился совсем за мгновение до встречи машины со стеной. Полицейские и медики переглянулись. Да, это был кибертаксист новой модификации, но даже максимально приближенная к человеческому типу модель не покинула бы конвейер-инкубатор, окажись в ней малейший изъян. "Синт"-сердечник — это что-то неизученное в области генной инженерии на ее стыке с киберпроизводством!
Освобожденная из плена подушек, Эфимия сказала, что спала и ничего не видела. Пожалуй, это был первый раз, когда она не соврала представителям ДПО, и — вот насмешка судьбы! — именно теперь они ей и не поверили! Однако внутренний видеоайз гравимобиля зафиксировал все, что было за секунды до столкновения со стеной тоннеля: спящую Эфимию, резко дернувшегося и сжавшего грудь водителя, рывок, после которого отовсюду выскочили надувные подушки.
— Я могу ехать? — с легкой издевкой спросила она.
Дорожникам и врачам ничего не оставалось, как отпустить ее восвояси.
Эфимии повезло: ее согласился взять в свое такси другой пассажир, лишь бы поскорее миновать пробку. Это был пожилой респектабельный дядька, и он даже не стал расспрашивать попутчицу о причинах аварии.
В Звягинцев Лог девушка попала немного позже, чем рассчитывала, поскольку авария в ее расчеты не входила.
Дом подполковника был полон гостей, и это было вторым сюрпризом для Эфимии, застеснявшейся своего дорожного вида и усталого лица.
Старый робот Буш-Яновских, несколько десятилетий назад созданный в виде пса-добермана, проводил гостью в круглый зал.
— А! Фимочка! — воскликнула Полина, поднимаясь со своего места, а следом встал и ее муж-великан. — Ты какая-то взъерошенная. Что-то случилось? — она прижала девушку к груди, а потом, ухватив за плечи, отстранила, чтобы разглядеть.
— Ерунда, тетя Поля. Небольшая авария по пути к вам.
Буш-Яновская тут же повернулась к Ясне Энгельгардт, которая сидела по другую сторону стола в компании мужа-художника и дочери, и торжественно воскликнула:
— Яська, ты это слышала? Слышала?! Нет, знаете ли, у Калиостро это наследственное! Я ждала бы горячего снега или патоки с небес, если бы дочь Паллады хоть раз доехала сюда без приключений!
Человек тридцать гостей дружно засмеялись, а потом наперебой заговорили о том, как Эфимия выросла и какой стала красавицей, чем смутили девушку окончательно. И только ласковый сын Полины и Валентина, одиннадцатилетний Артемий, почувствовав ее растерянность, предложил показать комнату, где она могла бы отдохнуть и переодеться к столу.
— Ужасно сознательный! — сообщила Буш-Яновская, растрепав его рыжеватые волосы. — Пойдем, я сама провожу тебя. Хочу, знаешь ли, задать пару вопросов.
По дороге через чирикающую попугайскими голосами оранжерею она спросила:
— Как там твои?
Эфимия покосилась на нее с горьким скепсисом в улыбке:
— Если бы я еще виделась с ними! Папе недавно всучили курирование, и теперь он там поселился. На этот день рождения мама подарила ему походную палатку.
— Хм! Но это же Паллада!
— Ну да. У мамы своеобразное чувство юмора. Сейчас я разархивирую и вручу вам подарок, и вы в очередной раз в том убедитесь.
— Надеюсь, это не хомячок?
— Что вы! Разве мама способна подарить что-то безобидное? Как минимум, это шапка-гильотинка, фен-огнемет... ну или на худой конец — удав из джунглей бассейна Амазонки.
— Удав — это хорошо, — плотоядно прищурилась Полина и с мечтательностью добавила, глядя в пестрящие птичьим оперением заросли. — Сожрал бы к чертовой бабушке всех этих проклятых попугаев... И когда они успевают плодиться в таком количестве?
Эфимия хохотнула. Буш-Яновская похлопала ее по плечу:
— Ты, знаешь ли, поразительно похожа на свою бабушку.
— На какую из них?
— На ту, в честь которой тебя назвали, на Ефимию Палладу... Жаль, тебе не довелось ее узнать. А как она пела, какой это был голос! Все забываю тебя спросить: ты тоже поёшь?
Девушка развела руками и вздохнула. А в голове промчалась мимолетная мысль: "Пою, конечно, и что с того?!" Эфимии стало немного неловко за нелепое желание соврать.
— Я рисую... немного, — сказала она, чтобы заглушить внутреннюю борьбу здравого смысла с глупым апломбом.
— Это ты... э-э-э... сама нарисовала? — Полинины пальцы затрепетали возле стереоаппликаций на ее комбинезоне.
— Да ладно вам, тетя Поля! Так сейчас многие ходят.
Полина подергала бровями:
— Принт в виде потрохов робота... Что ж, актуально и оригинально, знаете ли...
— Так сейчас многие ходят! — настойчиво повторила Эфимия.
— Хорошо, хорошо, я не возражаю. Просто немного шокирует... хм... неподготовленных. Дядюшке Сяо вот поплохело слегка, если ты заметила...
— Я подумала, у него просто заряд в батареях кончился...
— У него не может кончиться заряд, потому что батарей давно нет: апгрейд, знаете ли! Вот твоя комната. Надеюсь увидеть тебя за столом.
— Тетя Поля, — остановившись в открытых дверях, окликнула ее девушка.
Буш-Яновская оглянулась:
— Да?
— Много ли в Москве псиоников?
— Хм... Псиоников? Я не считала, но думаю, что их вообще не очень много. Но почему бы тебе не спросить у более компетентных людей? Например, у господина Калиостро-старшего. Или у Бароччи? Я все же из другого, так сказать, ведомства... А в чем дело? Почему ты спрашиваешь?
— Да... так... Показалось. Извините.
И Эфимия скрылась в своей комнате.
* * *
Переночевав у Буш-Яновских, утром следующего дня Эфимия отправилась к деду. Полина подкинула ее на своей машине до самого дома Алана Палладаса.
— Ну что ж, передай маме, что она теряет спортивность. Хотя, в принципе, знаешь ли, подарок меня повеселил.
— А что там было?
Буш-Яновская состроила загадочную гримасу, сделала ручкой и, оставив ее на подъездной дорожке, унеслась прочь. Эфимия почесала щеку.
— И эти тетки укоряют меня за картинки на одежде...
Деда, как и ожидалось, дома не было. Эфимия положила на сканер ладонь и пошире раскрыла глаза, чтобы устройство считало рисунок сетчатки.
— Добро пожаловать! — произнесла система, впуская девушку в жилище старого биохимика.
В большой прихожей Палладаса было множество стереоснимков. Эфимия обожала их разглядывать с самого раннего детства. Все уже давно рассаживались в гостиной деда, а она застревала у гардеробной и ела глазами свидетельства былых событий. Здесь улыбалась в концертном костюме навсегда оставшаяся молодой Ефимия Паллада. Здесь папа и мама отвлеклись друг на друга, забыв о том, что их снимают. Здесь во время какого-то важного разговора застали деда Алана, Михаила Савского, Тьерри Шелла и приемного отца Луиса. Здесь было много всего — и маленькие Эфимия с Луисом и его красавицей-матерью, и ее мама в детстве, и молодой Палладас с коллегами-учеными, все в белом и серьезные...
— Деда! — на всякий случай крикнула она, отлепляясь от стереографий. — Может, ты все-таки дома?
В гостиной послышался громкий щелчок. Эфимия заглянула в комнату. Дома у них так включалась голографическая связь, но у деда это могло быть чем угодно — и не всегда безопасным.
На этот раз обошлось: над столом и правда висела голограмма. Это был рабочий кабинет Палладаса, а затем в фокус заскочил и сам дед, привлеченный сигналом вызова.
— А, Фимка! — радостно возопил он, после чего, не обращая внимания на всякие столы и прочую ерунду, попадавшуюся на пути, полез ей навстречу, и через пару секунд его физиономия, роняя изо рта крошки булки или бутерброда, заполонила собой почти все пространство голограммы. — Погоди, линзы поменяю, слепой совсем!
Он исчез и заговорил откуда-то из-под стола:
— А я ведь помнил, что ты приедешь! Всё дома под тебя настроил!
— Деда, а деда! Ты снова в своей лаборатории ночевал, да? — на кванторлингве укорила его Эфимия.
— Не в лаборатории, Фимка, а у Миши в институте...
— Дед, ну мы же с тобой в прошлый раз договаривались! А потом жалуешься, что у тебя спина болит!
— Ты приезжай сюда, я тебе все покажу, не будешь дурных вопросов мне задавать, — он резко распрямился и поморгал в объектив. — Вот! Теперь тебя вижу! Ты там что, грустная? Давай, приезжай, дорогу знаешь. Тут тебе твой тезка хочет что-то сказать...
Тезкой своей внучки Палладас отчего-то величал клеомедянина Эфия по прозвищу Нашептанный, которого около двадцати лет назад они случайно спасли от гибели и привезли на Землю. За прошедшие годы прежний дикарь-пастух не только повзрослел, но и получил хорошее образование. Краем уха Эфимия слышала, что он теперь даже работает с дедом, участвуя в каком-то эксперименте, который затеял академик Савский в своем институте по изучению возможностей человеческой психики. Несколько лет шли разговоры о слиянии управленческой Лаборатории и института, но пока так и оставались разговорами.
Клеомедянин возник на голограмме перед Эфимией и просиял своей неподражаемой улыбкой. Он был в точности таким же и пять, и десять лет назад.
— Вам нужно это увидеть! — сказал он. — Приезжайте!
— Это он тебя увидеть хочет! — встрял дед, высовываясь из-за какого-то кресла весьма сложной конструкции. — Он скромничает.
— О'кей, я еду!
* * *
Институт Савского, как это учреждение называли в народе, стоял наискосок к площади Хранителей, по другую сторону от зеркального монстра Управления. Это была новая, уже послевоенная постройка подковообразной формы и относительно небольшая по сравнению с тем же зданием ВПРУ. Видно их было издалека — с набережной одной из местных речушек, которая казалась кристально чистой и кишела стайками серебристых рыбок.
Эфимия перегнулась через гранитный парапет, залюбовавшись игрою мальков под лучами еще холодного весеннего солнца. В Москве многое было "в стиле ретро", как это называла мама, и во время каждого приезда Эфимия открывала для себя в городе восточного материка много нового. Вспомнился Луис — его сейчас тут очень не хватало. Они погуляли бы по этой набережной, ведь это здорово! В Нью-Йорке им вечно приходится спешить по делам, и романтика возрождалась только во время поездок. А ее семнадцатилетние они вдвоем отметили в орбитальном ресторане "У Селены" с великолепным видом на Луну и замечательными отдельными кабинетиками, где ты мог видеть все происходящее, а тебя не видел никто. Там впервые Луис ее поцеловал, сделав вид, что чмокает в щеку довеском к подарку, и совершенно непреднамеренно соскользнув губами к губам...
— Ты где так долго ходишь? — дед встретил ее в вестибюле главного входа.
На нем была бирюзовая блуза, как попало наброшенная поверх обычной одежды. На рукаве светился знак — змея, кусающая себя за хвост. Эфимия не раз слышала, как мать шутила по поводу этой эмблемы — мол, наши продвинутые ученые носят символ средневековой алхимии. Но девушке эти идея нравилась.
— Надевай! Так принято. У меня снимешь!
И он настойчиво всучил ей такую же блузу, отчего-то полагая, что она станет отказываться. А Эфимия не стала.
Они долго петляли по коридорам, пока наконец не попали в его лабораторию.
— Иди, здоровайся, раз соскучился! — крикнул дед.
Эфий отъехал в кресле от стола и помахал девушке рукой:
— Минутку! Сейчас кое-что...
— Ты зарядил?
— Да!
— Так включай! Фимка, ты садись вон туда, сейчас будет интересно.
— Не хочу я садиться!
— Ну, стой, если ног не жалко. А я сяду.
Свет медленно погас, в центре кабинета вспыхнула большая голограмма. Это была уже серьезная, основательная запись, а не домашнее видео для повседневной связи. Картинка была четкой, создавая эффект присутствия. Эфий смеялся, что одно время голограмма его пугала, ведь из-за нее люди могли находиться одновременно в двух местах, а в их племени это считали свойством злых духов "тегинантьеста".
Голографический Эфий улегся на то самое сложносконструированное кресло, с которым недавно возился дед, и голографический Палладас облепил его микросенсорами, попутно объясняя для истории:
— Эксперимент номер сто семьдесят четыре. Испытуемый получил задание: медитируя, в мыслях покинуть сознанием свое тело. Здесь, — биохимик положил руку на один из приборов, — будет производиться динамический анализ крови испытуемого, в том числе на молекулярном уровне. Здесь, — ладонь плавно переместилась на другое приспособление, — постоянный контроль состояния его мозга и нервной системы.
Затем Палладас назвал еще с десяток устройств того или иного назначения и наконец перешел к сути эксперимента:
— Я покидаю кабинет, чтобы не мешать испытуемому.
После этих слов Эфий, лежащий в кресле, остался один.
Реальный Палладас толкнул локтем своего помощника, который сейчас смотрел на самого себя, медленно засыпающего на записи:
— Пропустим, а то Фимка тоже заснет.
Клеомедянин согласно кивнул и сместил дорожку вперед. На голограмме он по-прежнему лежал и спал, но за кадром послышался надтреснутый голос Алана:
— Седьмая минута от начала эксперимента. Данные микроанализа...
На записи возникло изображение, транслируемое микроскопами и компилируемое программой-анализатором. Дед смотрел на голограмму с видом победителя и даже подскочил со стула, чтобы лучше различать выражение лица внучки. Однако Эфимия все еще ничего не понимала. Ей казалось, будто она летит сквозь космос, неизменно приближаясь к некоему гигантскому объекту — галактике, квазару или звездному скоплению. Цель становилась все больше, а потом и вовсе поглотила ее и исчезла, но взамен стали появляться и расти, детализируясь, новые цели — звездные системы. И проникновение все глубже и глубже не прекращалось, и вот уже Эфимия держит курс на плане...
