Сбылось, значит, "предсказание", даже без моей помощи. Ладно. Гарри.
— Так, получается, Гарри должен умереть, чтобы мы смогли избавиться от Волдеморта?
— Необязательно.
— Но как же...
— Пока цел хоть один крестраж Волдеморта, он всегда сможет вернуться, задержавшись в этом мире в образе бесформенного и бестелесного духа, — Дамблдор встает. — И всегда сможет возродиться, вселившись ли в кого-то или вернув себе тело специальным ритуалом, в сущности, без разницы. Поэтому необходимо уничтожить все крестражи и только потом избавляться от Темного Лорда.
Ну, а я о чем? Гарри — крестраж, следовательно, от него надо избавиться!
— Подумай над этим, Гермиона.
Да, зря ты дедушка хвалил за сообразительность — что-то ничего в голову не приходит. Но Дамблдор уже скрывается за дверью, а я остаюсь размышлять об услышанном и ожидать мадам Помфри, которая то ли уложит меня обратно на койку, то ли выпишет, чтобы можно было идти в народ, извиняться за содеянное.
Глава 5
МакГонагалл, вопреки словам Дамблдора, не ярится и не пьет валерьянку, просто мрачно и сердито смотрит.
— Мне приятно было видеть, что вы усвоили мои уроки, мисс Грейнджер, — заявляет она после долгой, очень долгой паузы, — но, помилуйте, нападать на преподавателей? Вести себя... так, как вы вели, на глазах у всех? Моя признательность за избавление от мадам Лестрейндж могла бы быть больше, если бы вы вели себя хоть капельку разумно!
— Прошу прощения, профессор, но если бы я вела себя разумно, то никогда не смогла бы помочь вам.
Это чистая правда, но правда и то, что говорит в ответ Минерва.
— Чудом вы никого не поранили! Часть ваших заклинаний летела в мистера Лонгботтома и мисс Патил, обеих! Это не говоря уже о том, что вы сражались в полную силу против своих же!
И тут до меня, как до мутанта-жирафа доходит, почему Аластор и Минерва со мной не могли справиться.
Да ёпт! Они же натурально сдерживались!
Ладно, Беллатриса, там просто на неожиданности проехался, да и потом она предпочла сбежать с добычей, нежели возвращаться и сражаться. Но Грюм! В те моменты моему хомяку казалось, что он самый крутой хомяк на этой полянке, отсюда и удвоенное возмущение — чего это другие покушаются на добычу?! А так все сходится, Минерва и Грюм старались оглушить меня, не поранив, и поэтому мне удавалось на пределе сил отбиваться. Свою лепту, понятно, вносило и безумие, носился там, как пьяный Карлсон с реактивным соплом вместо пропеллера.
В общем, это не я такой удалец, это со мной бережно обращались.
— Простите, профессор, но в тот момент я видела в вас врагов, которые покушаются на мою добычу.
— Добычу? — МакГонагалл внезапно подается вперед. — Вы... прошу прощения, мисс Грейнджер, но будьте точны в эпитетах.
Делаю вид, что вспоминаю, хотя чего там вспоминать. И не хомяк это вовсе был, а выдра, точно. Жадная, драчливая, похотливая выдра с налитыми кровью глазами.
— Да, добычу, — повторяю. — Лаванда воспринималась мной как...
— Говорите как есть, — подталкивает Минерва.
— Как добыча, а точнее, как спасенная самка, которая теперь моя. Ваши попытки атаковать воспринимались, как попытка отобрать самку, которую я добыла в бою.
МакГонагалл смотрит пристально, но без злости, потом уточняет.
— Самку?
— Да, профессор. Для утаскивания в нору и продолжения рода.
— Самку.
— Да, профессор. В ту минуту мне все казалось логичным, и все делилось на категории врагов, добычи, самок и неопасных существ.
— Это мне прекрасно знакомо, — кивает МакГонагалл. — За исключением части с хватанием... самок.
Кашляю, поперхнувшись картинкой, как МакГонагалл в облике кошки хватает в плен и тащит в свой гарем других кошек.
— Вы не освоили до конца анимагию, мисс Грейнджер, и в бою утратили контроль, — говорит МакГонагалл. — Вот поэтому я была против! Нужен контроль! Выдержка! Опыт! Возраст!
А Дамблдор, значит, настоял и я, кажется, даже начинаю догадываться зачем. Если никто не знает, что ты анимаг и не ожидает, то можно сбежать и скрыться, или прийти на помощь, или сразить врагов, не ожидающих такого. Плен — Темный Лорд, приплюсуйте сюда же Гарри Поттера, недаром же он вспомнил то соглашение.
Разить и защищать, ну и еще на помощь звать, зря, что ли, меня учили аппарировать?
— Надеюсь, вы извлекли урок, мисс Грейнджер! — заканчивает Минерва свою отповедь.
— Да, профессор.
Урок, несомненно, очень важный: держите свою похотливую выдру внутри себя.
— Тогда, с началом нового семестра, вы будете тренировать анимагию каждый вечер. Под моим присмотром. Это понятно?
— Да, профессор.
Что, и это все? Не будет нотаций, криков, трансфигураций, обвинений, снятий баллов?
— Разумеется, я жду, что вы полностью объяснитесь с теми, кого обидели, и в дальнейшем на этой почве не будет больше никаких конфликтов.
Ага, не будет. Раскатал свою ежино-выдриную губу до самого пола! Объясниться то можно, хоть и тоскливо, и противно это делать, а вот конфликтов избежать... ладно, чего усложнять? Возвращаемся на исходную — в позицию первого курса.
Пускай шепчутся за спиной, насрать.
— Именно этим я и займусь прямо сейчас, профессор, — наклоняю голову.
МакГонагалл взирает благосклонно и отпускает меня.
В коридоре, да и в целом в школе пусто, правда, скоро начнутся занятия, еще пара дней и снова приедут школьники, будут носиться по коридорам, смотреть на разрушения, ахать и охать, жадно расспрашивать тех, кто был здесь во время атаки. Представляю, чего им наговорят, и от этого заранее кисло и противно во рту, как будто сожрал лимон, а потом его еще и выблевал.
— Бросить все и уехать в Шармбатон, — бормочу под нос.
— Вот так сразу? — саркастично гаркает Грюм почти в ухо. — Грейнджер! Голову выше, подбородок поднять! Что за сопля вышла из медпункта? Где задор и ярость? Где полеты? Где бдительность! Да я мог бы тебя сто раз прибить, а ты бы даже не заметила!
— Профессор...
Грюм делает вид, что собирается меня треснуть посохом, отскакиваю.
— Вот так лучше! Впереди еще много битв, а ты раскисла! Даже Нимфадора не расползалась в такую лужу в первый год своего обучения! Смотреть противно!
С чего бы вообще Нимфадоре расползаться в лужу? Теоретически она может, но на деле... из-за неуклюжести своей переживала, что ли?
— Ну, репетируешь роль желе из соплей? — Аластор не оставляет своей саркастично — грубой манеры.
Если не знать, что под этим натиском он маскирует одобрение, то можно всерьез обидеться. Аластор за свою жизнь завел немало врагов, причем своим поведением и манерой общаться едва ли не больше, чем арестами и посадками в тюрьму.
— Вы же и сами знаете, профессор.
— Ты думаешь, что ты первая, у кого от магии плохо с головой стало? — Аластор удивляется на ходу.
Да, мы куда-то идем, он постукивает посохом и лапой по камню коридоров. Астрономическая башня?
— Нет, профессор.
— Ай, — морщится он, — что ты заладила профессор, профессор.
Потом смотрит искоса и усмехается.
— Каша в голове, непонимание, как смотреть в глаза людям, как жить дальше?
— Да, — еще один диагност на мою голову, правда, у Грюма есть волшебный глазик, наверное, ему можно.
— Не ты первая, не ты последняя, — хлопает меня Грюм по плечу. — Всегда нужно смотреть на результат!
— А результат такой, что никто из наших не пострадал только чудом! — огрызаюсь со злостью в голосе. — Чуть что пошло бы не так, и были бы у вас на руках трупы еще и учеников!
— Тогда мы не вели бы этот разговор!
Внутренний выдр от этих слов рвется в бой.
— Вы же знаете, что я права!
— Несомненно, — самодовольно отзывается Грюм, — но такая вот, злая и боевитая ты мне нравишься больше, чем та задумчивая сопля, что текла по полу коридора, испуская страдание на весь Хогвартс!
— Мне еще учиться здесь, вы представляете, что будут говорить за моей спиной?
— Представляю, — парирует Грюм, — мне это говорят и в лицо, и за спиной, и каких только баек про себя я не слышал, и прозвище "Шизоглаз" там еще самое безобидное! Ну что, и дальше будем меряться, у кого длиннее... протез, или ты все же соблаговолишь постучать и войти?
Вот уж каша в голове. Даже не замечаю, что мы стоим под дверью класса Синистры, поднявшись на самый верх Астрономической Башни.
— Ты спасла ее, зайди и прими благодарность, — командует Грюм. — Потом сходи и прими благодарность от Хагрида, от Поттера, от Уизли, от Лавгуд, от всех, кого ты спасла! Выбрось из головы эти сопли и страдания! Выбрось! Или мне выбить их из твоей головы посохом?
Отшатываюсь, он хохочет.
— Вот! Вот он внутренний зверь! Такой Грейнджер я бы доверил прикрывать мне спину!
Серьезно? Да он точно псих! Или он бы типа вначале вошел к доверию зверю, чтобы тот считал его своим? Все равно псих и еще раз псих. Блин, и тут у него длиннее... протез.
— Да, за твоей спиной будут говорить... всякое, и ты не будешь бегать и жаловаться мне, я знаю, — Аластор внезапно становится серьезен, просто смертельно серьезен, — но насмешники об этом пожалеют. Ясно?
— Да.
— Тогда вперед.
Аврора Синистра и вправду благодарна, даже не упоминает Аваду и взорванного великана. На ее черной, почти матовой коже, видны шрамы, которых раньше не было.
— Пройдут через месяц, — улыбается она, — как и не было, уж Поппи знает толк в мазях и зельях!
Выхожу из башни с тяжелой головой. Почему они все так благодарны? Нет, я понимаю почему, но почему?! Или просто никто не увидел оборотной стороны, этого... этой выдры? Грюм увидел, но его в расчет принимать не будем. Ладно, надо пойти и получить свою порцию дерьма, чтобы голова не заносилась от благодарностей. При этом, если бы не риск для окружающих, то можно было и наслаждаться: полет, легкость в теле, магия направо и налево, это было воистину восхитительно.
Но осознание того, что только чудом никому не испортил жизнь, портит все.
Да, как та ложка... нет, ковш дерьма в бочке с медом.
Лаванда сидит в гостиной Гриффиндора, и при виде меня отскакивает и судорожно пытается вытащить палочку.
— Ну, не глупи, Лаванда, — морщусь. — Если бы я была опасна для окружающих, меня бы не выпустили.
— Ты не будешь кидаться на меня?
— А тебе бы хотелось? — слетает с языка раньше, чем мозг успевает сообразить и остановить.
— Нет, — отвечает Лаванда после подозрительно долгой паузы.
Нет, это не сексуальное влечение с ее стороны. Это нездоровый интерес вида "а что будет, если?", который, как правило, сменяется потом разочарованием. Это то чувство, когда человек боится высоты, но все же не может удержаться и подходит к краю крыши небоскреба, чтобы посмотреть вниз. Это интуиция седалищного нерва, шепчущая, что впереди проблемы, но кто слушает этот глупый внутренний голос?
Но все равно, пауза есть, и, кажется, Лаванда сама понимает, что перетянула с ответом.
— Это было боевое безумие, за которое я должна принести извинения, — говорю, стараясь держать голос ровным.
— Должна?
— Если ты подразумеваешь, что меня принудили, то нет. Это добровольно, но в то же время...
— Заткнись, Грейнджер! — Лаванду потряхивает, палочка в ее руках ощутимо дрожит. — Возьми свои извинения, скатай их в трубочку и засунь себе в жопу, поняла?!
Вот, это правильная реакция на тот карнавал, что был устроен мной на Рождество.
И в то же время ее слова вызывают непроизвольную ответную реакцию. Не скажу, что шерсть встает дыбом и клыки сами лезут наружу, но все же есть, есть что-то такое. Я не ждал, что Лаванда радостно отдастся мне прямо тут, под улюлюканье остальных обитателей башни, но когда тебя посылают в жопу, так и хочется послать в ответ.
А прав ты при этом или не прав, это уже дело десятое.
— Ты мне жизнь испортила! — Лаванда роняет палочку и ревет, во весь голос, зычно и трубно.
Могучая грудь ходит ходуном, поневоле засмотришься, а я стою, как дурак, не зная, что делать.
Разумеется, появляются все остальные ученики славного факультета имени Гриффиндора, словно до этого заранее засели по углам в засаде и ждали, когда же, ну когда же Лаванда заревет?
— Что случилось? — Парвати трясет подругу, та всхлипывает.
Невилл смотрит на меня, опять состроив сложное лицо. Рядом с ним Падме, и мозг отмечает, что они втроем — Невилл и Патил — появились откуда-то. Не из спальни, но они втроем были в башне. Вряд ли, конечно, дело пока дошло до игр в двух горячих рабынь и белого колонизатора-сахиба, но как-то все равно смешно и приятно видеть, что задумка удалась.
Пусть будут счастливы и желательно без меня.
— Грейнджер пришла извиняться, — всхлипывает Лаванда.
Все смотрят на меня.
— Она предложила мне свернуть извинения в трубочку и засунуть их в жопу, после чего расплакалась со словами, что я ей жизнь испортила.
Головы поворачиваются, все смотрят на Лаванду. Та уже не ревет индийской слонихой, лишь всхлипывает и размазывает все это по лицу и груди. Близнецы наблюдают с каким-то спортивным интересом, как будто ждут, что Лаванда наплачет столько, что одежда ее станет прозрачной.
— Это было боевое безумие, и я была не в себе, не отдавала себе отчета в действиях, — повторяю, разводя руками.
Невольно смотрю на руки и лица собравшихся. Шрамы, ожоги, сложные выражения на лицах, но злобы нет. Вроде бить не собираются, но явно уже похождения летающей Гермионы разошлись в пересказах, перепевах и анекдотах. Кому я там, на глаза не попадался? Близнецам разве что, те, наверное... нет, точно, они на улице были! Надеюсь, они не будут просить им рассказать, какая Лаванда на ощупь. О боже, что я несу, на кой хрен им вообще такое, ведь даже в качестве шутки — не смешно.
— В общем, — откашливаюсь, — приношу свои извинения, если кто-то готов их принять.
— Может тебя прокляли? — спрашивает Гарри. — В Дурмштранге... Дора говорит, что в Дурмштранге ты была спокойна и выдержана.
— В Дурмштранге было мало дорогих мне людей, здесь их было много, я перенервничала и сорвалась. Надеюсь, что такое больше не повторится.
Мучительная тишина, и опять все смотрят на Лаванду.
Будем считать, что оно того стоило — жопа у Лаванды на ощупь — просто чудо.
Глава 6
Новая волна отчуждения переносится легче и труднее одновременно.
Не сказать, что голова совсем встает на место, но как-то где-то что-то искривляется и приближается к норме, и поэтому все трудно. Невозможно жить в коллективе, особенно в замкнутом коллективе школы-интерната, и быть свободным от него. Спальни — общие, на уроки ходим вместе, а Парвати и Лаванда, как уже упоминалось, первые сплетницы на деревне.
Правда, внезапно играет другой фактор, которого я не учел, да и не мог учесть, потому что такое просто в голову не приходило. Сцену с Лавандой видели немногие, и все они молчат об обжимашках и тискании за интересные места. Профессора понятно почему, а вот ученицы и Невилл — не исключено, что с подачи Падме — просто не упоминают. Видимо, прикинули и решили, что такое больше ударит по Лаванде, и поэтому в сплетнях фигурирует исключительно безумие, перекошенное лицо, зловещий хохот и прочие атрибуты безумного темного мага. Магессы. Магички.
