— Ты ведь любишь меня, Вики, — продолжил он серьезно, всматриваясь ей в глаза — жадно, требовательно. — Ты не девочка уже, хватит обманывать себя. Почти шестьдесят лет мы изводим друг друга — сколько можно? Выходи за меня, Вик. Будь со мной. Я так люблю тебя.
Если бы она могла, то закрыла бы уши. Потому что только на мгновение представила, что скажет "да" — и страх, укоренившийся так глубоко, что она и забыла о нем, вдруг заполонил всю ее.
"Да" — и она снова будет плакать, "да" — и опять будет унижена, "да" — и будет больно. Уже больно. Все это пронеслось за какой-то миг. "Да" — и она умрет.
И Вики все-таки нашла в себе силы.
— Мартин, — проговорила она с сожалением, пытаясь, чтобы голос звучал ровно, — пожалуйста, уходи. Мне жаль тебя — но я не буду с тобой только потому, что тебе так хочется. Можешь мне не верить, но прошу — уходи. Я не знаю, что ты себе придумал, но ты мне не нужен. И я тебя не люблю. Прости.
Он все-таки дернулся, и пальцы так вцепились ей в запястье, что еще немного — и сломает. Закрыл на мгновение глаза.
Можно сто раз повторить себе, что слова не значат ничего, можно знать, что не нужно им верить — но они не перестанут ранить страшнее любого оружия, двадцать тебе лет или восемьдесят, юнец ты или один из сильнейших магов в мире. Можно открыть сердце, получить в ответ ложь — и уйти, потому что нет больше сил добиваться правды. Барон наконец-то разжал пальцы — заныла ее рука, запустил пятерню в волосы и улыбнулся понимающе:
— Да, я пойду. Извини, Вик. Я больше не побеспокою тебя. Не потому, что поверил, конечно.
Прикоснулся теплыми губами к ее щеке, повернулся, создавая Зеркало. Вики закрыла глаза.
Всего пару мгновений перетерпеть. Пару мгновений.
Раз. И два.
Портал со звоном рассыпался — Мартин едва успел отскочить. Повернулся к Вики, напряженно выпрямившейся и поправляющей рукава, насмешливо поднял брови.
— Меня правда не обязательно убивать — я все и так понял, Вик. Или я тебя настолько достал, что ты решила развеять меня по подпространству?
От этих вот шуточек в такой момент, от снова появившейся интонации весельчака, которому ничто не важно, с глубин души хлынуло что-то настолько тяжелое и темное, что она задохнулась от злости. Она одним движением сказала ему больше, чем Мартин за все выступление — а он и тут язвит? Она снова рискнула — потому что не смогла выносить вековое одиночество, которое глянуло на нее из серебристого тумана перехода будущими годами и десятилетиями вежливого, даже сердечного общения. Рискнула, умирая от страха — а он смеется?
— Ненавижу тебя! — крикнула она сквозь слезы, схватила попавшийся под руки кувшин с прикроватного столика, — как же я тебя ненавижу, Мартин! Зачем ты все портишь? Ты все всегда портишь!
Кувшин со звоном разлетелся на осколки далеко за спиной Мартина. Следующей пострадала толстая "Энциклопедия виталиста" — Вики читала ее на ночь. Врезалась в грудь барона — он не успел или не захотел уклониться. Захохотал, и она возненавидела его еще сильнее.
— Тебе всего лишь нужно было подождать! — стакан осыпался осколками у его ног, разбившись о щит. — А не лезть напролом! Дать мне еще немного времени! А ты опять все испортил! Я не умею мгновенно переключаться, Март, я — не ты. Это ты меняешь баб, как перчатки, а я привыкла к одиночеству, мне хорошо и спокойно в нем! Ты все эти годы показательно трахал всех подряд, а теперь хочешь, чтобы я поверила тебе за какие-то месяцы? Я что, похожа на идиотку?
— Ты очень умная, — не стал спорить барон, отклоняясь от несущегося в лоб телефона, — но не очень меткая, если честно.
Она зарычала от оглушающей ненависти и швырнула в него столик. Столик тоже с треском рассыпался на щитах.
— Каждый раз, когда мы виделись, ты рассказывал о своих девках! От тебя несло сексом! — Вики оглянулась, не нашла ничего бросательного, и ударила разрядом — Март поймал его, скрутил и швырнул куда-то за спину. Там грохотнуло, потянуло дымом. — Да ты даже помаду не трудился стирать! И сейчас ты имеешь принцессу, и хочешь параллельно меня? Смеешь говорить мне о любви?
— Да у меня секса уже черт знает сколько не было, — крикнул он в ответ почти радостно. — Вики, клянусь, с Мариной у нас очень нежная дружба!
— Лжец!
— Да клянусь! — он, широко улыбаясь, поднял руки, шагнул вперед, схватил ее, поцеловал куда попал и с недоумением — как она может не верить? — проговорил ей в лицо, снова превращаясь в до жути серьезного Мартина: — Вики, я же сохну по тебе, как сумасшедший. Я устал от других женщин. Мне нужна только ты.
— Ааа, — откликнулась она ядовито, прерывающимся голосом, — не прошло и ста лет. И как мне тебе доверять, Мартин? Откуда мне знать, что ты не поиграешь и не пойдешь дальше?
— А никак, Вик, — сказал он тихо, продолжая ее обнимать — волшебница сердито, напряженно, но все же позволяла ему это. — Что бы я ни сказал, ты будешь сомневаться. Вопрос только в том, готова ты осознанно пойти на риск или нет.
— Не готова, Март. Не хочу больше рисковать.
— Ты же смелая, Вики. Ты ничего не боишься.
— Неправда, — Виктория вытерла ладонями мокрые щеки. — Я притворяюсь смелой.
— Я знаю, — усмехнулся он, согревая дыханием ей волосы. — Ну не плачь, родная. Я сволочь, я знаю. Но ты любишь меня.
— Какая любовь, Март? — с печальной иронией спросила она. — Нам слишком много лет, чтобы романтизировать физиологию. Это совпадение, игра гормонов, инстинкт — что угодно.
— Вики, — наставительно поправил барон, — в нашем возрасте уже можно давать волю инстинктам. Даже нужно. И не мешать играм гормонов, раз уж они за столько лет не устали. А там уже и до романтизации физиологии недалеко.
— Все шутишь? — спросила она обиженно.
— Даже не думал, клянусь, — сказал Мартин самым честным тоном и поцеловал ее в мокрую щеку. Виктория закрыла глаза — стоять так близко и не желать его убить уже было удивительным. Как и вдыхать его запах — вдоволь, без утайки.
— И я не хочу менять свою жизнь. Я слишком стара для этого. Мне вполне комфортно без мужчин.
— Стара? — переспросил он смешливо и сжал ее ягодицы под легким платьем, упругие, крепкие. И тут же звонко получил по наглым рукам. — Но у тебя были мужчины, Вик, — ревниво добавил он. — Я же все знаю, обо всех. Я за тобой следил, как маньяк — все эти годы, и каждый раз сдерживался, чтобы не убить очередного твоего любовника. И Сашу хотел размазать... долго, Вик, очень долго. И Макса. До зубовного скрежета. Только потом я понял, что ты слишком усердно любишь всех, кроме меня.
— Ты же понимаешь, о чем я, — прервала она поток его откровений. — Не уверена, что смогу выносить тебя рядом, Мартин.
— Понимаю, — согласился он спокойно. — Я тоже привык к одиночеству, Вики. И нам будет трудно. Беда в том, что без тебя мне вообще невыносимо. И если ты кого-то и сможешь вытерпеть рядом, то только меня.
Виктория замолчала, переживая его правоту. Внутри все ужасно болело, как после оглушающей истерики, но боль была не тягостной, словно осколки, изрезав и сердце, и все, что еще можно было, все же вышли наружу.
— Что за безобразную сцену ты устроил, — сказала она, наконец, с укоризненным вздохом, и коснулась его губ пальцами, погладила.— Стоишь тут голый.
— В трусах, — поправил он со смешком. — Самому неловко, но я уже не знал, как тебя расшевелить, Кусака. Мы бы так и ходили вокруг да около до конца жизни. Ты такая упертая. Я уже поверил, что все, проиграл.
— Не называй меня так.
— Кусака?
— Да. Меня раздражает.
— Не буду.
Они бурчали, прижавшись друг к другу, будто всю жизнь прожили вместе.
— Что мне теперь делать?
— Пообедать со мной? — предложил он с готовностью. — Я буду милым. Самым милым парнем из всех известных тебе парней.
— Я не могу с размаха взять и пустить тебя в свою жизнь, Мартин.
— Я сумею тебя убедить, — заявил Март самоуверенно. — Просто дай мне шанс и не бегай от меня. Я, — добавил он с видом мученика, — даже готов прожить на поцелуях в щечку столько, сколько тебе нужно будет.
Она скептически хмыкнула — душевное равновесие возвращалось, и вместе с ним — способность трезво мыслить. Насколько это вообще возможно после такого всплеска эмоций.
— Я подумаю, Мартин.
— Думай, — согласился он. — Но не очень долго, — тон его понизился и барон скользнул ладонями по ее спине. — А я помогу тебе думать в правильном направлении.
— Не дави на меня, — строго предупредила Виктория. — Мне все еще страшно.
— Приглашение вместе покататься на лыжах приравнивается к давлению? — деловито уточнил он.
Она помолчала, вглядываясь в его лицо — и решилась.
— Нет, не приравнивается.
— Отлично! — обрадовался барон. — А пожелание собраться и переехать ко мне прямо сегодня?
Она покачала головой, не сдержав улыбки.
— Ох, Мартин, Мартин...
— Не буду торопить, — покладисто кивнул фон Съедентент. — Переедешь завтра. Ты все прыгаешь по дворцам, а я дам тебе дом, Вики. Большой и теплый дом.
— Ты невозможен. Оденься, наконец.
— Мешаю думать? Сейчас возгоржусь.
— Ну дай мне прийти в себя, — попросила она тихо и снова уткнулась носом ему в голое плечо. — Пожалуйста. У меня голова кругом.
— Я просто счастлив, Вики, — сказал он серьезно ей в висок. — Я чертовски, безобразно счастлив. Ты ведь мне всю душу вымотала. Так что уж прости, если буду вести себя как идиот. Сама понимаешь — оставлять тебя с твоими страхами никак нельзя. Я бы прямо сейчас, пока ты ошеломлена и дезориентирована, утащил тебя в храм и сразу после — делать детей, — чтобы самое страшное уже случилось и ты расслабилась. Но, видишь ли, я хочу чтобы твое решение было осознанным. Так что думай, сколько нужно — но рядом со мной. А сейчас, — он все же отпустил ее, взял рубашку, — что там у нас по плану? Обед в горах, лыжи, ужин, вино и я, красивый.
Несколькими часами позднее Виктория, подняв маску на шапочку и сощурившись от яркого солнца и мороза, наблюдала, как несется вниз по склону самоуверенный, нетерпеливый, нахальный блакориец. Натянула маску обратно на глаза, оттолкнулась — и полетела следом.
Вместе с ней от этого искрящегося снега, и от легкости, поселившейся внутри — как будто разрешилась давняя ссора с лучшим другом — летело и крепло ощущение необычайной радости. Такое часто случается в молодости, когда выходишь из темноты в солнечный день и задыхаешься от счастья, от полноты мира. Мир Вики вдруг стал полным — словно она все эти годы смотрела на него сквозь темное стекло и думать забыла, какой он на самом деле.
Был потом и ужин в теплом лыжном домике в горах, и долгие посиделки перед камином с вином и шоколадом. Мартин очень много говорил, словно боясь тишины между ними — об академии и блакорийском дворе, о научной работе по универсализации щитов, которую сейчас пишет — сыпал научными терминами, загораясь, тут же показывал примеры. А Вики привыкала к знакомому и незнакомому Марту.
И как только все эти годы она могла обманываться его легкостью и желанием смеяться над всем и вся? Сейчас он тоже то и дело принимался дурачиться — но это был все тот же Мартин, который утром жестко сказал ей "Достаточно". Тот же, что дрался с ее поклонниками в универе — и мрачно сверкал глазами, наблюдая за ней на дружеских встречах. Конечно, шестьдесят лет никуда не делись — он заматерел, стал тяжелее, порочнее — но все так же размахивал руками, встряхивал черными волосами, улыбался широко — и она смотрела на это и чувствовала, как сладко и требовательно сжимается все внутри. И прислушивалась к себе — в эти моменты Мартин замолкал и пронзительно, проницательно смотрел на нее — и поднимающий голову страх тут же прятался.
Боги, как же трудно даже думать о том, чтобы достать себя из привычной колеи, поменять жизнь, впустить в нее другого человека — и бояться пожалеть, и заранее страшиться того, что придется ломать, прилаживаться друг к другу, привыкать. Как не хочется выходить из зоны комфорта. Но нет ее уже, этой зоны — лежит в руинах, и нужно как-то жить в новом мире.
Мартин не пытался ее соблазнять — зато как-то само собой получилось, что она задремала рядом с ним на диване у камина. И проспала так всю ночь, чувствуя сквозь сон тяжелую ладонь на спине и восхитительный, умиротворяющий запах мужчины, которого она любила всю жизнь.
Утро застало их проснувшимися и тихими. Мартин лежал на спине, Вики — на его плече, прижав ладонь к сердцу под горячей кожей и почти касаясь ее губами. Она была ошеломлена и насторожена, он — давал ей время. Каждый знал, что другой не спит, и думал о своем, и страшно было нарушать солнечную тишину, наполнявшую гостиную лыжного домика с потухшим камином, недопитой бутылкой вина на столике и открытой коробкой шоколада. И общим теплом под одним одеялом.
Первым не выдержал Март — плечо под щекой Вики шевельнулось, и он осторожно провел ладонью по ее боку, прямо по одежде — от груди к бедру. Поцеловал в макушку.
— Привыкаешь? — спросил чуть хрипловато после сна. И этот вопрос, а, скорее, даже звук его голоса вдруг поставили все на свои места — и закрыли все сомнения и страхи прошедшего дня на тяжелый вечный замок. Потому что Вики вдруг поняла, что уже не сможет отказаться от возможности просыпаться вот так, с ним, в тепле и умиротворении.
— Думаю, — ответила она честно.
— О чем, Вик?
— О тебе.
Она не видела его лица, но поняла, почувствовала, что он улыбается.
— Эгоист во мне сейчас бьется в экстазе от восторга.
— Есть с чего, — проворчала она беззлобно, улыбнулась, и, смиряясь с новой непредсказуемой жизнью, поцеловала его в грудь. — Чем мы раньше занимались, Мартин?
— Доказывали друг другу, что можем жить отдельно? — предположил он, продолжая мирно поглаживать ее. — Ненавидели? Злились, ревновали, тосковали, верили в собственное равнодушие? Росли над собой? И выросли ведь, Вик. Я стал тем, кем стал, только благодаря тебе. А ты?
— А я вопреки тебе, — она с удовольствием скользнула рукой по его груди. — Просыпающаяся в тебе мудрость пугает меня больше, чем будущее, Мартин.
— Не переживай, — хохотнул он, — это я случайно. Не бойся будущего, родная. За это время я научился не только шутить, но и беречь тех, кто мне дорог. Я не дам случиться ничему плохому.
— Не надо, не говори так. Так еще страшнее, понимаешь?
— Вики, у нас все будет хорошо, — повторил он с типично мужским превосходством, смягченным долей иронии. — Ты будешь рожать мне детей, а я — с удовольствием жить у тебя под каблуком.
Виктория улыбнулась.
— Ты сам-то в это веришь?
— Милая, — заявил он неподражаемо торжественным тоном, — мир не видел большего подкаблучника, чем я. Тебе всего лишь надо меня слушаться.
Она скептически фыркнула, пошевелилась, забросив ногу ему на бедро.
— И не прижиматься так, когда я пытаюсь быть хорошим, — добавил он с ласкающими слух низкими нотками в голосе.
Виктория прижалась еще сильнее, провела рукой по его груди и ниже — он вздрогнул — и заключила удовлетворенно:
— А я-то думаю, отчего ты такой спокойный.
