"Лети домой, — приказал тот спокойно и поднялся в воздух. — Три дня, Люк. А лучше — сегодня. Ты меня услышал".
Люк отвернулся и раздраженно плеснул хвостом. И взлетел, шатаясь и дрожа, только после того, как его величество исчез в буране.
В двери осторожно постучали.
— Да! — рявкнул он, трясущимися от усталости руками выбивая из пачки сигарету и прикуривая.
Зашел Леймин. Осмотрел покореженного хозяина в чужих штанах, и крайне деликатно поинтересовался:
— Я понимаю, что сейчас не время, ваша светлость, но все же вы сами приняли меня на службу. И я имею право знать, что с вами происходит. Только прошу обойтись без сказок про ваши хождения во сне.
Люк раздраженно махнул рукой.
— Охранники будут молчать?
— Как немые, милорд, — подтвердил Леймин. — Как вас нашли, ни одна живая душа не узнает. И все-таки...
— О том, что я буду в Эмиратах, — продолжил Люк мрачно, не слушая, — знали вы, Ирвинс и Майки, Жак. Найдите, каким образом могла попасть информация о моей поездке к его величеству.
Леймин нахмурился — на впалых морщинистых щеках его заиграли желваки — и склонил голову.
— Сделаю, ваша светлость.
— Священник у меня в замке есть?
Глаза старого разведчика расширились так, будто они сейчас выпрыгнут из орбит.
— Служит в семейной часовне еще со времен вашего деда, милорд.
— Хорошо, — проговорил Люк и со злостью ткнул сигаретой в заполненную пепельницу. — По поводу моих исчезновений, Леймин. Видите ли, я имею обыкновение превращаться в огромного крылатого змея. И летать по ночам.
Безопасник некоторое время молча смотрел на него. Перевел взгляд на затягивающиеся раны хозяина.
— Остановимся на версии про хождение во сне, — наконец, сказал он мрачно.
Люк усмехнулся и кивнул на дверь. И старик вышел, качая головой и что-то бурча себе под нос.
Глава 14.
На севере Бермонта, там, где под покровом полярной ночи океан, скованный льдом, пытался пробить свой крепкий панцирь, а в ярангах неподалеку от берега все ярче разгорались очаги, поднимая белые кривые столбы дымов в стылое небо, дремал старый шаман Тайкахе. Странные видения приходили к старику, отказавшемуся от своей молодости и счастья, странные, обманчивые и зыбкие. То видел он тень солнечной жены короля, играющей в поднебесье с огненными духами и темными ночами спускающейся в замок, чтобы поцеловать призрачными губами спящего мужа. То чудились Тайкахе зеленые поля вместо тундры и теплое море, в котором можно купаться все лето. Или летний лес, среди елей и сосен которого важно выступал тяжелый черный медведь, снисходительно оглядываясь на маленькую медведицу, весело носящуюся по красному брусничнику с двумя медвежатами разных возрастов. А то переносили лукавые духи снов шамана на юг медвежьей страны, показывали снежные склоны гор, черные от панцирей спускающихся в долины чудовищ. Или отступали перед настоящим прозреванием, редко доступным и Великим стихиям — и тогда старый Тайкахе, как в детстве, открыв рот от восхищения, наблюдал за замедленной битвой исполинов, людей и богов, от которых содрогалась Тура.
Шаман очнулся от дремы, потянулся, кряхтя, хлебнул дымящегося на очаге сытного взвара и начал собираться в дорогу. Дойдет на лыжах до железной дороги, гул от которой далеко разносился по тайге, а там уже поедет в столицу. Пришла пора выполнять обещание, данное медвежьему сыну, и пытаться возвращать его женщину. И заодно поделиться видениями — обманка или нет, а надо, чтобы крепка была рука Бермонта, если опасность придет.
Воскресенье, Игорь
В воскресенье Игорь Иванович проснулся поздно — уже занимался зимний рассвет, и комната окрашивалась в серый и розовый. Проснулся в прекрасном настроении. Этому немало способствовала горячая, мягкая ото сна Люджина, прижимавшаяся к нему спиной и мирно посапывающая.
Игорю Ивановичу спать больше не хотелось. Зато определенно хотелось кое-чего другого — чего только может желать отдохнувший и здоровый мужчина поутру.
Капитан могла бы посрамить любого чемпиона по сну — когда господин полковник закончил с ласками и решил перейти к большему, она лишь вполголоса, укоризненно проворчала что-то, поворачиваясь на спину и улыбаясь. И так и не открыла глаз.
Через полчаса Стрелковский, бодрый и довольный, вышел из душа, присел рядом со снова свернувшейся клубочком, закутавшейся в одеяло северянкой, погладил ее по плечу.
Люджина неохотно зашевелилась, повернулась, с трудом приоткрыла сонные глаза.
— Еще? — спросила она удивленно и сладко потянулась. Игорь хмыкнул.
— Конечно, еще. Но потом. Я в храм собираюсь, Люджина, — он с удовольствием разглядывал ее налитую белую грудь, опухшие розовые губы и румянец — то ли от сна, то ли от его утренней активности. Беременность сделала ее совсем слабой, и его это отчего-то приводило в восторг: контраст между агентом и бойцом, не уступающей мужчинам — и разнеженной женщиной, греющей его постель.
— Хотите, чтобы я пошла с вами? — она опять потянулась, едва сдержав зевок. — Да что же это такое, — сурово сказала она сама себе. — Этак я и рожу во сне.
— Врач же пообещал, что на четвертом месяце сонливость должна пройти, — напомнил Стрелковский.
— Угу, — пробормотала она и осторожно коснулась его руки, так и лежащей у нее на плече, губами. — И мама говорила, что первые три месяца она тоже спала. У нас точно были медведицы в роду.
— Не удивлюсь, — ответил Стрелковский — и не удержался, коснулся украдкой ее груди. Северянка понимающе усмехнулась — и он тут же захотел остаться. Но строго напомнил себе про храм и поднялся.
— Будьте готовы к моему возвращению, — попросил он. — Я вчера забыл сказать. Звонил Хиль, сообщил, что можно сегодня навестить Полину. А после они с Тарьей ждут нас на обед.
Люджина охотно кивнула — с супругой Свенсена они сдружились, часто созванивались, обсуждали таинственные женские дела: вязание, покупки для детей и подготовку к родам, а сам подполковник уже несколько раз зазывал их к себе.
— Через сколько вы вернетесь?
— Через два часа, — он почти с умилением смотрел, как она подтягивает одеяло на плечи, снова закрывает глаза. — Успеете выспаться.
— Угу, — проворчала капитан, снова погружаясь в дрему — и Игорь наклонился, мягко поцеловал ее в лоб и пошел одеваться.
В Храме всех богов он отстоял всю службу, привычно повторяя заученные наизусть славословия, подождал, пока разойдутся прихожане, и последним подошел к Его священству. Склонил голову, пока старик благословлял его, и только потом вопросительно глянул на служителя.
Тот сделал знак подождать — ласково выслушал какую-то подошедшую женщину, затем еще одну, что-то вполголоса отвечая им — прихожанки отходили успокоенные. Игорь пока помогал братьям приводить храм в порядок после службы, вместе с ними споро разравнивая песок частыми граблями. Его помнили, приветствовали, обсуждали храмовые дела, и он, вдыхая аромат масел и дымок от курительниц, ощущал себя, будто вернулся в родную большую семью.
— Я подумал над твоим вопросом, брат, — сказал Его Священство, когда они зашли в аскетичный, пахнущий сухими цветами и немного тленом кабинет. — Полистал записи братьев, работавших в больницах.
Игорь почтительно встал у двери, наблюдая, как старенький служитель достает из шкафа стопку потертых, бережно прошитых тетрадей и аккуратно усаживается на стул, просматривает пожелтевшие страницы. После возвращения из Бермонта Стрелковский регулярно бывал в храме — в одно из посещений он и подошел к старику.Покаялся за смерти охраняющих Тарью людей Ольрена Ровента. И попросил о помощи, не вдаваясь в подробности.
— Были случаи чудесных возвращений из комы, — сообщил старик, закрыв тетрадь — и покачал головой, глядя как в глазах посетителя загорелась надежда. — Их немного, все они задокументированы. Чаще всего тело при этом было уже излечено, и только душа никак не могла снова встать на место. Но случалось и такое, что силой молитвы восстанавливался поврежденный мозг или внутренние органы. Однако... вынужден тебя расстроить, брат. Братья, которых отметил Триединый и дал им подобную силу, уже ушли на перерождение.
— А вы, отец, не можете помочь? — с надеждой поинтересовался Стрелковский.
— Для кого ты просишь? — осведомился старик с мягкостью.
— Для дочери, — не стал кривить душой Игорь.
— Расскажи, брат. Сядь и расскажи. А я подумаю.
И Игорь подробно обрисовал то, что произошло в замке Бермонт. Старик внимал, подперев морщинистую щеку ладонью и прикрыв полупрозрачные голубоватые веки. Когда Стрелковский замолчал, открыл глаза, кивнул грустно, вздохнул.
— Послушай меня, брат. Все случаи излечения, о которых я прочитал, происходили через жертву. Или аскезу. Твоя девочка фактически принесла такую жертву ради мужа своего. Триединый не дает ничего просто так. Если где-то прибывает, значит где-то должно убыть. Понимаешь меня? Перед стойкостью братьев склонялись даже законы бытия. Они жили в миру со всеми его искушениями — и несли свои обеты. Преодолевали боль, голод, страх, плотские искушения. Недаром потом их включили в сонм святых. А я и так живу в мире обетов, мое послушание ничего не даст.
— А мое? — кротко спросил Игорь.
— Бывало и такое, — кивнул священник, — что жертву приносил родной человек. Или близкий. Так, известен случай, когда ради излечения брата женщина, аристократка, раздала все свое богатство, и ушла в монастырь, поклявшись не говорить и не носить обуви, пока не проснется ее брат. В этом случае бытию проще исполнить желание, чем наделить добровольного аскета силой, которая ему только навредит.
— Но что я могу? — спросил Игорь.
— Ты? — священник светло улыбнулся ему. — Только молиться, брат мой. У тебя есть свое служение, есть женщина и будет ребенок, и твоя жертва не должна стать причиной несчастья кого-то еще. Иди, брат. Я буду молиться за тебя и твою девочку. Триединый милостив, я верю, что не оставит ее без помощи.
Стрелковский вышел в свежеубранный солнечный храмовый двор, помолился Триединому, прося послать ему возможность помочь — и ушел, чувствуя себя постаревшим и беспомощным. И домой он вернулся хмурым и задумчивым. Посмотрел в синие глаза Люджины, терпеливо дожидающейся его — она почуяла неладное, подошла, обняла. Постоял так немного, вдыхая ее хлебный запах и думая, что верно сказал Его священство — разве может он ради одного ребенка оставить второго?
— Пойдемте, Люджина, — проговорил он, отстраняясь. — Я и так задержался, не опоздать бы на телепорт в Бермонт.
Подполковник Хиль Свенсен встречал долгожданных гостей у выхода из городского телепорт-вокзала, стоя у своей тяжелой машины. Он был в форме, отпустил бороду и стал казаться еще грознее. Мягко пожал ладонь Люджины, потряс руку Игорю, похлопал его по спине. И пригласил садиться в автомобиль.
— Его величество же разрешил тебе приходить через замковый телепорт, — напомнил берман, выруливая на морозные улицы бермонтской столицы. — А ты стесняешься, что ли?
— Не по рангу, — объяснил Игорь спокойно. — Если бы это был официальный визит, то я бы не постеснялся. Как там моя гвардия? Не грызутся с твоими?
— Нет, — хохотнул Свенсен. — Почти все уже побратались. Ребята серьезные. Мои все жалеют, что северянок больше не присылают, — он взглянул в зеркало на Люджину, зачарованно смотрящую в окно на искрящиеся яркие дома Ренсинфорса. — Впечатлили вы их капитан, ох, впечатлили. Если бы не этот герой, — он кивнул на Игоря, — быть бы вам уже берманской женой. Да и сейчас поостерегитесь, — подполковник кинул короткий взгляд на запястье Стрелковского, — у нас говорят — не мужняя — свободная.
— Да кому я с чужим ребенком нужна, — отмахнулась Люджина весело. Поймала строгий взгляд Игоря, улыбнулась ему безмятежно.
— Вас, капитан, и с десятью уведут, — уверенно сообщил Хиль, выруливая на площадь перед замком. — Детей мы любим, не думайте. Берман ребенка никогда не обидит, что человеческого, что нашего. А что в тягости — так сразу понятно, что плодовитая, значит, и дальше нарожаете.
— Буду настороже, — пообещала Люджина серьезно. Снова повернулась к окну — они въезжали под огромные, уже отремонтированные ворота замка в скале.
На входе в теплый внутренний двор замка, где обитала Полина, несли караул и берманские, и рудложские гвардейцы. Командиры, бывший и нынешний, задержались у солдат.
— Королева спит, — сообщил один из них почтительно. Свенсен что-то спросил, завязался разговор, и Люджина не стала ждать мужчин. Если медведица спит, значит можно пройти дальше. И она сделала с десяток шагов, наслаждаясь теплом и зеленой травой под ногами, ступила в тень деревьев. И замерла, увидев за большим прудом мохнатую королеву, развалившуюся на полянке. Она не спала. Увидела гостью, приподнялась, утробно заворчала — и потрусила к ней.
Северянка осталась на месте. Бежать — провоцировать нападение. Но кулаки сами собой сжались, и сонное оцепенение, преследующее ее уже месяц, ушло, как и не было его. Оглянулась — во двор вышел его величество Демьян. Пожал Игорю руку, что-то спросил, окинул взглядом двор — и коротко, низко, на пределе слуха зарычал. От звука этого по коже прошел мороз — но медведица, несущаяся к Люджине, замедлилась, обиженно тявкнула — и все-таки подошла. Понюхать. Занималась она этим увлеченно, мазала носом по платью, тыкалась в ботинки. Взгляд у нее был звериный, но немного удивленный, и она то и дело встряхивала башкой, будто пытаясь сообразить что-то. Заурчала вдруг, вдыхая воздух у живота Люджины, и аккуратно, бережно потерлась лбом об ее одежду.
Капитан выдохнула — страх мгновенно отступил. Не зверь это, а принцесса заколдованная, теперь это четко видно. В их северных лесах водились медведи, и повадки у них были совершенно другие.
— Вы помните меня? — спросила северянка тихо. — Ваше величество, помните?
Медведица не реагировала — она все так же увлеченно терлась лбом об ее живот. Затем лизнула прямо сквозь ткань — раз, другой.
Позади раздались шаги. Люджина обернулась — и Поля выглянула из-за нее и насупленно уставилась на подошедших. Король Демьян снова что-то рыкнул — и медведица подошла и к нему, боднула лбом в бедро.
Его величество слабо, с тщательно скрываемой нежностью и тоской, улыбнулся. И тут же глаза его расширились от изумления — потому что Полина наконец-то заметила Игоря Ивановича. Заметила, застыла, задрав голову и втягивая носом воздух, неуверенно тявкнула — и как-то странно изогнулась. Нос вниз, спина и попа вверх. Будто кланялась. А затем подошла и аккуратно, настойчиво потерлась об удивленного Стрелковского уже всем телом. И снова выгнулась.
Хиль Свенсен сдавленно выругался, повернулся к Игорю и видимо едва удержался, чтобы тоже не обнюхать его тоже. Ноздри его раздувались. А король Демьян за медвежьим представлением наблюдал уже спокойно, только глаза были задумчивыми.
— Что это было? — спросил Игорь уже в машине, когда они ехали в дом Свенсенов. Хиль странно взглянул на него, помолчал. И неохотно ответил:
— Когда мы оборачиваемся, молодняк так приветствует своих родителей, Игорь.
