Королевская кровь-7 (бывшая Кк6!!) прод.31.03 в общем файле

ВНИМАНИЕ! КНИГА ПОМЕНЯЛА НУМЕРАЦИЮ ИЗ-ЗА ДЕЛЕНИЯ 2 и 3 КНИГ НА ТРИ ДЛЯ ПЕЧАТИ, и из КК6 стала КК7!!!

Королевская кровь-7

Глава 1

Центр Рудлога.

Глухо рванула земля, в щит врезалось темное тело, заверещало — больше всего этот крик был похож на плач маленького ребенка, и было это так жутко, что у видавших виды вояк волосы шевелились на голове.

— Еще одна тварь справа!

Вспышка, рев огня — и свалилась на снег бьющаяся в конвульсиях нежить, все еще пытаясь подползти ближе к желанной пище. Сержант Тержок удовлетворенно выругался, потер грудину — от напряжения последнего месяца пошаливало сердце.

— Еще лезут! Лупи!

Вокруг лопалась мерзлая земля, вскрывая все новые могилы и выпуская на свободу созревших тварей. Боевой маг, сопровождающий отряд, уже не участвовала в бою, хотя без нее они бы не справились с первой волной. Молоденькая девчушка с испуганными глазами давила нападающих Таранами, рассекала Лезвиями, жгла огненными смерчами, пока не выдохлась. Сейчас все ее силы уходили на удержание и укрепление щита. А бойцам оставались только огонь и гранаты.

Отряд медленно продвигался по заброшенному, поросшему кустарником кладбищу — три десятка бойцов с огнеметами, пожилой усатый и круглолицый сержант, армейский маг, — и непрерывно, с гудением лилось во все стороны спасительное пламя, уничтожая взбесившуюся нежить.

Три часа назад в части раздался звонок — на проезжающую по тихой вечерней дороге машину напрыгнули с обочины, разбили стекло и откатились под колеса. Напуганные сообщениями в прессе граждане не стали проверять, кто там — тем более, что свет фар высветил явно нечеловеческие фигуры, выбирающиеся из придорожного кустарника. Рванули оттуда и, отойдя от испуга, первым делом набрали полицию.

— Да сколько же их!

В зеленоватом сиянии выпущенных в воздух осветительных ракет были видны пригибающиеся черные твари, похожие на сидящих на старых шестиугольных надгробиях и среди заснеженных кустов бульдогов. Урдовары. Ростом по пояс человеку, грудина широкая, голова — одна сплошная четырехстворчатая пасть с зубьями-иголками в три ряда, задние лапы короткие, вывернутые — благодаря им твари прыгают далеко, отталкиваясь, как пружинами. Пасти непрерывно раскрывались и закрывались, показывая черную сокращающуюся воронку из плоти — будто урдовары постоянно сглатывали. И воняло от них тухлятиной и ацетоном. Как, богам на милость, бороться с теми, кому неведомы боль и страх? Кто существует только ради уничтожения живого, поглощения горячей крови и мяса?

— Заняли оборону!

Опять раздались бьющие по ушам взрывы открывающихся могил — и сержант выматерился, вытирая вспотевший на морозе лоб. Где же подкрепление? Опытному вояке было страшно, несмотря на то, что это была далеко не первая зачистка. Слишком много нежити успело здесь переродиться и созреть. Слишком мало у него людей. Тержок посмотрел на волшебницу, выставившую вперед дрожащую руку, подмигнул ей, чтобы поддержать — ой, не здесь тебе надо быть, девонька, детей бы тебе растить да за домом ухаживать, — и скомандовал:

— Огонь!

Урдовары словно ждали этой команды — с верещанием начали срываться с места и набрасываться на защиту, корчась в пламени. На горящих собратьев прыгали следующие — десятки тварей, атакующих щит, пытающиеся проломить его массой.

Сержант размахнулся, бросил в месиво из нежити гранату, присел — хотя в этом не было необходимости. Прогремел взрыв, и щит заляпало черными ошметками. Огляделся — его ребята сосредоточенно поливали урдоваров огнем. Бледная волшебница вцепилась в амулет-накопитель — бой шел уже больше двух часов, и от нее зависело, продержится ли отряд до прихода подкрепления, или их всех сожрут. Твари все не заканчивались — зеленоватые пасти щелкали вокруг, царапая щит, издавая тоненький плач, и казалось, что все это какой-то безумный кошмарный сон.

— Сержант, слышите?

Тержок повернул голову — с десяток тварей сорвалось с места и бросилось к выходу из кладбища, где раздавался шум подъезжающих машин. Вместе со светом фар в той стороне начало растекаться голубоватое сияние.

Наконец-то. Подкрепление.

— Еще усилие, бойцы! Помощь идет!

Девушка с облегчением всхлипнула. Снова заревело пламя. Щит постепенно уменьшался — на ладонь, на две, — и сужался круг солдат. Еще немного продержаться и будет легче. Кто же знал, что обычный проверяющий отряд наткнется на такое гнездо урдоваров?

Через несколько минут ладони потеплели, а в душе начало разливаться спокойствие. Солдаты повеселели, то и дело оглядываясь на выход. Оттуда, в окружении бойцов, шел, загребая ногами снег, старенький и щупленький служитель Триединого, сосредоточенно бьющий в маленький колокол и что-то напевающий — и звон этот расходился от него голубоватыми волнами, и нежить замирала. Вяло трепыхалась на снегу, как засыпающая рыба — и со следующим ударом растекалась черной жижей.

Две группы соединились и до утра чистили кладбище спасительной молитвой и огнем. Молитвой и спасительным огнем.

18 января, воскресенье, Иоаннесбург

День возвращения Марины из Блакории

Начальник разведуправления Рудлога Майло Тандаджи смело мог бы работать нянечкой в детском саду. Дети бы под его голос засыпали моментально. А те, кто не заснул — притворялись бы, что спят, чтобы не сердить тидусса.

— ...несмотря на то, что число проснувшихся кладбищ растет, отработанная схема приносит свои плоды, — монотонно зачитывал господин полковник, и Василина едва удерживалась, чтобы не зевнуть. — Активировавшуюся нежить уничтожают гораздо быстрее и с меньшими потерями. Прежде всего работа ведется в населенных пунктах. В Иоаннесбурге, например, уже прокалены огнем все кладбища. Однако существует реальная опасность распространения нежити из старых и забытых могильников. Уже известны случаи, когда крупные особи нападали на автомобили на дорогах, на поезда на полустанках. Международная комиссия считает, что поднятие захоронений сдерживают холода, и что весной по всему миру разразится катастрофа.

Королева Василина кивала, прижимая руки к столу — чтобы не потереть глаза. Как она устала от этих катастроф.

День сегодня выдался тяжелый — с утра они с Марианом присутствовали на торжественных похоронах инляндской королевы Магдалены, и пришлось извиняться за отсутствие сестер перед Луциусом. Впрочем ему, мрачному и немногословному, похоже, было все равно. После возвращения королева привычно потянулась к Ани, чтобы проверить, где старшая сестра — и растерянно обнаружила, что она не на востоке, а на юге.

Не успела улечься паника, как позвонила Марина — хоть тут отлегло от сердца. И вот плановое совещание — в стране чрезвычайное положение, и пусть сегодня воскресенье, отдыхать ей не положено, будь ты сто раз королева. Провела три дня полнолуния в поместье Байдек и изволь дальше работать на благо страны.

— Между армейскими подразделениями поделены зоны ответственности, у всех есть маги, работа идет. Также обнаружена эффективность отчиток на кладбищах жрецами Триединого. Неизвестно, навсегда ли кладбище утихомиривается, или на какое-то время, но нам, сами понимаете, ваше величество, любая отсрочка важна. К сожалению, не все служители обладают достаточной молитвенной силой, но по просьбе Его Священства те, кто способны помочь, временно оставили посты в храмах и монастырях и поступили в распоряжение частей. Хочу сказать, что это, помимо чисто практической пользы, поднимает и боевой дух солдат.

Королева кивнула и пометила себе поблагодарить Его Священство за помощь.

— Также вступил в действие ваш указ о кремации умерших, — продолжал Тандаджи. — Конечно, это не очень популярная мера, но пресса гудит о нежити и народ в большинстве своем относится к указу с пониманием.

— Спасибо, полковник, — Василина украдкой скинула под столом туфли, вытянула ноги. Совещание с участием военного руководства и начальников внешней и внутренней разведки шло уже третий час. Тут же сидел пытающийся незаметно накастовать себе бодрости похмельный придворный маг.

Одна радость — рядом был Мариан. Слушал, делал себе пометки. Потом они обсудят все наедине, и у нее в голове наступит ясность.

— Господа, я рада, что все понимают серьезность нынешней ситуации. Моя настойчивая просьба — провести серию проверок в подразделениях. Не хочется, чтобы из-за халатности кого-то из командиров мы получили неконтролируемый район.

Военные смотрели на нее с почтительной вежливостью, и королева как всегда подавила в себе самоедские мысли: "Кому ты приказываешь, тут все куда компетентнее тебя".

— Господин Кляйншвитцер, — придворный маг поднял на нее глаза, — что с нашим семейным кладбищем?

— Проверяю каждую неделю, ваше величество, — ответил он, — плюс гвардейцы постоянно патрулируют его. — Байдек кивнул. — Чисто, спокойно. Я уже говорил — похоже, что огненная кровь бережет ваших родных.

Королева успокоенно кивнула.

— Игорь Иванович? — позвала она.

— В других странах, кроме Йеллоувиня, те же проблемы, что и у нас, — отчитался Стрелковский. — Захоронения вскрываются все чаще, армия занята купированием ситуации. Только у Желтых затишье, случаи поднятия кладбищ можно пересчитать по пальцам и все в отдалении от столицы. Также не зафиксирована нежить на храмовых и монастырских землях.

— Что с возможными открытиями порталов? — поинтересовалась королева.

— В тех районах, в которых ранее видели порталы, установлены камеры, способные уловить стихийные возмущения, — ответил Тандаджи. — Этим занимается государственный отдел международного магконтроля, они активно сотрудничают с нами. Пока все тихо. Ни порталов, ни чудовищ. Но камеры — это капля в море, и в этот самый момент вполне могут открываться порталы, которых мы не видим.

— Из других государств тоже пока не поступало информации, — добавил Стрелковский.

— Есть ли возможность справиться с такими тварями не-магическими способами?

— Оборонные заводы получили заказ на боевые листолеты и танки, ваше величество, — пояснил министр обороны. — Но в деле они еще не проверены. По нашим подсчетам на основании анализа брони тха-охонга, мощности оружия должно хватить для поражения таких же существ.

— Хорошо, — Василина сделала еще одну пометку — посетить испытания, подняла голову. — Вы свободны, господа. Полковник Стрелковский, полковник Тандаджи, господин Кляйншвитцер, вас прошу задержаться.

Генералитет, министр обороны с помощниками, поклонившись, вышли, провожаемые печальным взглядом придворного мага. Зигфрид едва слышно вздохнул и уставился остекленевшим взглядом в стол.

Василина подождала, пока закроется дверь и чуть расслабилась.

— Удалось выяснить у драконов, где моя сестра? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Драконы исчезли, ваше величество, — с привычной невозмутимостью доложил Тандаджи посмурневшей на глазах королеве. — С утра все, кто был в Теранови, поднялись в воздух и улетели, не предупредив. Их половина дипкорпуса пуста.

— Спасибо, полковник, — хмуро проговорила королева. — Что скажете, Зигфрид?

— Я не могу пробиться к ней, моя госпожа, — с легким отчаянием сообщил Кляйншвитцер, — при всем моем опыте защита вокруг Песков этого не позволяет.

— Есть кто-то, кто может? — поинтересовалась королева. — Может, Александр Свидерский?

— Мы обращались к нему, когда ее высочество была похищена, — вмешался Тандаджи, — он попытался, но не смог установить связь. Но если пожелаете, я попрошу его попробовать еще раз.

— Попросите, — согласилась Василина и вздохнула. — Я говорила с Хань Ши, он утверждает, что Ангелина ушла в колодец и из него не возвращалась. Каким образом она могла оказаться в Песках, он не объяснил — но высказался в том духе, что "сила колодца велика и нашему разуму недоступна". Так что вся надежда на Александра Даниловича.

— Если и он не поможет, рекомендую найти Алмаза Григорьевича Старова, — осторожно высказался Стрелковский. — Но это трудно, его обычно не застать дома.

— Да, — грустно проговорила королева. — Сообщаю вам также, что принцесса Марина возвращается во дворец. Полковник Тандаджи, полковник Стрелковский, я сожалею, что в пятницу была резка с вами.

Полковники, вызванные в пятницу в поместье Байдек и получившие гневный выговор, молча склонили головы.

— На этом, видимо, все, — сказала Василина, и Зигфрид встрепенулся, с надеждой уставился на королеву. — Господин Тандаджи, жду от вас ответа Свидерского. До встречи, господа.

Марина появилась из дворцового телепорта незадолго до ужина. Забежала к Василине, обняла ее, прошептала "Прости. Я была в безопасности". Опустила глаза перед внимательно разглядывающим ее Марианом Байдеком. Его ноздри дрогнули, и он едва заметно покраснел. То ли от гнева, то ли от смущения.

Впрочем, даже не обладай он берманским нюхом, понять, отчего так тиха и испуганно-улыбчива третья Рудлог, отчего так туманны ее глаза и воспалены губы, было несложно.

Марина убежала, отговорившись тем, что очень устала и очень голодна, а принц-консорт поцеловал жену в висок и сообщил, что уйдет на полчаса по важному делу. И обязательно вернется к ужину.

— Мариан, — с укоризной попросила королева. — Не нужно.

— Нужно, — коротко ответил он и направился к телепорту, откуда недавно вышла Марина. Василина только вздохнула — здесь она не имела власти. Да и мог ли он поступить иначе?

Принц-консорт, которому и довелось донести до жены новость о Маринином побеге, шел по коридору, вспоминая, как утешал супругу, мечущуюся, злую, стараясь не обернуться — и как до боли сжимала она его плечи и рычала не хуже медведицы: "Мариан! Ну за что она так со мной?! И почему именно Дармоншир? Из всех мужчин, которые были бы счастливы составить ей пару, она выбрала того, кто потакает худшим ее качествам. И как за ней не уследили?".

"Невозможно остановить того, кто хочет уйти, василек, — сказал он ей чуть позже, раздувая ноздри и зализывая ее слезы. Пахло от нее как всегда в эти дни будоражаще, и во рту сами собой появлялись клыки, и по холке вниз начинала появляться шерсть — предвестник оборота. — Во всяком случае, я уверен, что Дармоншир не причинит ей зла".

Уже потом, обессиленная своим гневом, она послушно улеглась рядом, прижалась к нему и пробормотала: "Пусть совершает свои ошибки. Я умываю руки. Не хочу, чтобы потом кричала, что у них проблемы из-за меня".

Марина, с ее сумасбродностью и отчаянностью, не могла отвечать за свои поступки. А вот тот, к кому он шел — должен был уберечь ее. Обязан был сдержать себя. Как мужчина и как дворянин.

В Дармоншир-холле Байдек появился через несколько минут. Приказал дворецкому проводить его в покои герцога — у бедного старика даже не нашлось слов, чтобы отказать. Поднялся по лестнице, вошел без стука.

Небрежно брошенная на кровать одежда, запах табака, шум воды в душевой. Байдек остановился — терпения ждать у него хватало всегда.

Люк появился через минут десять — с мокрыми волосами, с полотенцем, обернутым вокруг бедер. Увидел барона, понимающе усмехнулся.

— Надеюсь, вы позволите мне надеть штаны, ваше высочество?

— Позволю, — ровно ответил Мариан, закатывая рукава рубашки.

— А закурить? — продолжал ерничать герцог.

— Обойдетесь, ваша светлость.

Люк оделся, помял левое плечо, чуть поморщился и поклонился.

— Я к вашим услугам, барон.

Бил Байдек жестко и страшно. Через пару минут Дармоншир уже не двигал левой рукой и судорожно вздыхал, пытаясь прийти в себя после удара под дых. Еще через некоторое время поднимался, уцепившись за стул и слизывая с губ кровь. И как всегда, не просил пощады.

И увернуться не пытался — снова атаковал, нарывался на кулаки, с глухими стонами отшатывался после ударов. Самого Байдека задел всего пару раз — но что боевому офицеру разбитый нос и шум в ушах?

Наконец, Люк упал на ковер, перевернулся, оставляя после себя кровавые пятна, оскалился, попытался подняться. Не получалось.

Мариан встал над ним, глядя на попытки опереться на руку.

— Я просил тебя не трогать ее, — сказал он спокойно и чуть глухо. — Не бесчестить. У тебя есть обязательства перед ее сестрой, у тебя есть титул, который накладывает ограничения. Она — не та, с кем можно просто переспать. Если у тебя осталась хотя бы капля чести, ты возьмешь ее в жены.

Люк наконец-то сел, со смешком вытер кровь с лица, и Мариан оглянулся, взял со стола салфетку, бросил противнику. Тот прижал ткань к разбитой брови и все-таки встал, потряс головой.

— Я, — сказал герцог очень внятно, — могу повторить только то, что я уже говорил, барон. Это не ваше дело. Не лезьте сюда.

— Все, что касается семьи Рудлог — мое дело, — так же ровно ответил Байдек. — Их некому защитить, кроме меня.

Веселая наглость в глазах его светлости сменилась задумчивостью. Принц-консорт, коротко кивнув, отправился к выходу, на ходу расправляя рукава рубашки.

— Я предложил ей замужество, — неохотно сказал Люк ему вслед.

— Отказалась? — спросил Байдек, не оборачиваясь.

— Да. Не лезь сюда, — Дармоншир помолчал и добавил с трудом. — Прошу тебя.

Барон взялся за ручку двери, повернул ее.

— Ты все равно поступил не по чести.

— Да, — не стал спорить Люк.

— Исправь это.

Дверь открылась — за нею стоял бледный дворецкий, держа в руках поднос с чаем.

— Думаю, — вежливо проговорил Мариан, пропуская слугу в покои, — его светлости сейчас предпочтительнее врач.

Из-за его спины раздался хриплый смех — и Байдек едва удержался, чтобы не покачать головой. Ну и родственничка ему сулит судьба.

И какой же удивительной стойкостью наделили боги этого человека — наряду с не менее впечатляющим набором недостатков.

Василина, увидев потрепанного мужа, не сказала ни слова. Принесла ему мокрое полотенце на нос, погладила кисти рук со сбитыми костяшками и позвала виталиста. К ужину Байдек был уже в форме — зашел в детскую, подхватил мальчишек на руки и направился в столовую.

Вечернее застолье прошло с привычным уже привкусом тревоги за одного из членов семьи. И как всегда, они изо всех сил делали вид, что все хорошо — будто эта оживленность и легкость могла убедить судьбу, что и с Ани, и с Полей ничего страшного не происходит. И что бы ни случилось — в конце концов вся семья снова будет сидеть за общим столом и болтать обо всем на свете.

А пока можно притвориться, что все в порядке прямо сейчас.

Болтали маленькие принцы, лепетала в своем кресле уже пытающаяся вставать Мартинка. Святослав Федорович рассказывал о поездке в поместье, о том, как обживаются там бывшие соседи, Валентина с детьми и матерью, и Каролинка, ездившая с ним, оживленно кивала, вставляла реплики и что-то чиркала вилкой на салфетке. Алинка поела очень быстро и убежала дальше — готовиться к оставшимся экзаменам, и ее провожали жалостливыми взглядами, в которых, тем не менее, виднелась гордость. А принцесса Марина была непривычно, до кротости тиха и рассеяна — и только иногда в ее глазах загорались веселье и лукавство, и губы норовили расплыться в улыбке.

И эта улыбка так напоминала королеве собственное мечтательное состояние много лет назад, что она не могла не любоваться сестрой. И стараться прогнать тревогу за ее выбор подальше.

В этот вечер телефонная связь между Инляндией и Рудлогом дрожала от затаенной нежности и разрывалась от невозможности передать словами желание быть рядом, вжаться в другого. Уткнуться в него и общаться синхронным дыханием и стуком сердец, легкими прикосновениями и теплом, согревающим в самую холодную зиму.

— Тебя не съели?

— Нет. Даже не покусали. Что делаешь?

— Думаю, что пора красть тебя еще раз.

Смешок.

— Ни капли терпения у вас, ваша светлость.

— Неправда. Если бы это было так, я бы тебя не отпустил.

Пауза и волнующий шепот:

— Может... может и не нужно было.

— Марина, — опасные нотки в хриплом голосе, — я в течение двух часов буду у тебя.

Вздох и провокационное:

— А ты можешь?

— Я все могу.

— Нет. Не нужно, Люк. Дождемся Ани.

— Ты теперь правильная девочка?

— Ну нужно же хотя бы попытаться.

Приглушенный, царапающий сердце смех.

— Попытаемся. Спокойной ночи, принцесса.

— Спокойной ночи, Люк.

Хорошая девочка Марина, положив трубку, с той же рассеянной улыбкой и ощущением щемящей нежности в сердце, побрела в ванную. Ноющее тело требовало горячей воды.

А его светлость Люк Дармоншир кивнул заглянувшему виталисту, который вышел на время разговора, поджег сигарету, закрыл глаза и затянулся разбитыми губами. И поморщился, когда начало пощипывать и тянуть в снова онемевшей после встречи с Байдеком левой руке.

Александр Свидерский, воскресенье, 18 января

Александр с утра в воскресенье появился у кровати Катерины, напугав ее до полусмерти. Несколько раз моргнул недоуменно — глаза были красные, воспаленные, — извинился заплетающимся языком и принялся открывать Зеркало к себе.

Катя помаялась, глядя, как наливается серебром портал, встала и потянула Свидерского в постель. Пахло от него жженой сладковатой травой, как от осеннего костра.

— Не хотел тебя пугать, — пробормотал он, уже засыпая.

— Ничего, — тихо ответила она, — спи.

Она полежала с ним немного, прислушиваясь к себе и улыбаясь воркованию голубей под крышей, прижалась, погладила мага по голове и снова задремала. Через часок проснутся дети, а пока можно и понежиться здесь, в тепле и безопасности.

Александр, несмотря на дикую занятость, не забывал о ней, и Катерина каждый раз встречала его чуть настороженно и смущенно, греясь о расцветающую внутри радость. Свидерский рассказывал о делах учебных, с удовольствием ужинал с ней и детьми, показывал ей простейшие плетения, приносил учебники и даже договорился с несколькими преподавателями, чтобы те днем приходили к ней и обучали по программе первого курса университета.

Дочери тоже привыкали к нему — и пусть не встречали дядю Сашу таким же восторженным визгом, как иногда заглядывающего обожаемого дядю Мартина, — но быстро смекнули, что частый гость знает ответы на все вопросы, и мучали его после ужина своими "почему", перебивая друг друга. Александр не сюсюкал и не дурачился, но умел объяснять так, что и маленькой Анютке все было понятно.

Иногда, уставший и измотанный после рабочего дня и встреч с Алмазом, он задремывал у них в гостиной на диване, ожидая, пока она уложит детей спать. И тогда Катерина, как примерная жена, стягивала с него обувь, подкладывала под голову подушку, укрывала — и уходила в свою комнату одна.

Они так и не были вместе после событий в пещерах. Алекс не торопил и не настаивал, а Катя, скучающая по его крепким рукам, все никак не могла решиться и позвать его в спальню под теплой крышей храмового дома. Так что они пока обходились тихими разговорами на ночь и осторожными редкими поцелуями.

Но несмотря на отсутствие близости, Катя ощущала, как спокойнее ей становится — и отмечала в зеркале, что уходят и горестные складки у рта, и привычка чуть склонять голову при разговоре. Александр оказался тем самым столпом уверенности, которого ей так не хватало. И единственное, чего она боялась сейчас — что опять произойдет что-либо ужасное, что снова перевернет ее жизнь. Что с ним что-нибудь случится.

Алекс проснулся во второй половине дня от звонка телефона. Потянулся к трубке, зевнул. В окно лилось яркое и радостное зимнее солнце. Сверху, над потолком, деловито ворковали голуби, слышен был сыпучий шорох падающего снежка, и спалось здесь, на природе, где поблизости не было ни одного крупного города, куда слаще и крепче, чем в Иоаннесбурге.

— Да?

— Александр Данилович, добрый день. Это Тандаджи.

В голосе тидусса Свидерскому послышались какие-то обреченные нотки.

— Нужна помощь, полковник?

— Как всегда, Александр Данилович, как всегда. У нас проблема. Принцесса Ангелина опять в Песках и, к сожалению, не удается установить с нею связь. Вы не могли бы попробовать открыть к ней портал? Да, я помню, что у вас не получалось, но помимо вас не к кому обратиться...

Александр вспомнил Макса, который шастает туда-сюда сквозь Стену, как из кухни в гостиную, Мартина, который от дурости великой проверял себя — и ведь получилось! — и решил, что самое время тоже попробовать. Тем более, что когда он пытался в прошлый раз, он был еще в теле старика и сознательно сливал резерв. А сейчас силы не только восстановились, но и возросли благодаря магическим битвам и встречам с Алмазом Григорьевичем, где приходилось выкладываться до предела.

— Подождите пару минут, господин Тандаджи. Я постараюсь вам помочь.

Но то ли ночные бдения с Алмазом не прошли даром, то ли он переоценил себя -выстраиваемый на ее высочество переход шел волнами, рассыпался серебристой пылью и не поддавался, как Свидерский ни лил резерв и ни старался стабилизировать его.

— Увы, — с тяжелой досадой сказал он в трубку через некоторое время, — не вышло. Но я знаю того, у кого должно получиться. Перезвоню вам, полковник.

— Буду очень благодарен, Александр Данилович, — степенно ответил тидусс и отключился. А Александр еще раз потянулся, набрал номер Макса, и, поднявшись, подошел к узенькому окну. Там, во дворе, под солнцем и неизвестно откуда взявшимся падающим снежком, носились Катерина с дочерьми. Успели уже слепить кривоватую снежную горку — сугробы выросли огромные — и катались с нее. И герцогиня в яркой вязаной шапочке, в толстой лыжной куртке выглядела очень юной. Заметила его в окне, неуверенно улыбнулась и помахала рукой. И он тоже поднял руку в ответ, слушая гудки.

Макс, видимо, опять работал в лаборатории в наушниках, и достучаться до него, пока природник не выйдет из исследовательского транса, было невозможно.

Алекс сунул телефон в карман и ушел к себе домой, в Иоаннесбург. Надо хоть показаться на глаза слугам, пока не начали думать, что он пропал. Принять душ, переодеться и обратно сюда. Может же он позволить себе немного отдыха? Особенно после того, как переусердствовал ночью, чуть не оставшись в надпространстве.

За прошедшие с памятной битвы в вулканической долине две недели ректор МагУниверситета не имел ни минуты покоя.

Во-первых, пришлось держать ответ перед комиссией международного магконтроля с приглашением глав служб безопасности всех стран Туры — появляющиеся из порталов чудовища другого мира и предполагаемая опасность для держателей тронов были весомым аргументом, чтобы проблема обсуждалась на самом высоком уровне. Макс на заседание идти отказался.

— Вы видели то же, что и я, — сухо пояснил он, — только время потеряю. Если у уважаемых коллег останутся вопросы, пусть приходят ко мне сами. Я отвечу. Но тратить время на бесконечные пустые разговоры не собираюсь.

Вики в этот день сопровождала короля Инляндии, Мартин — короля Блакории в совместной поездке, и пришлось Алексу отдуваться за всех, рассказывая и о похищении, и о роли Черныша в прошедших событиях, и о бое с чудовищными "стрекозами". Теперь Данзана Оюновича и его сообщников искала и магическая полиция, и секретные службы по всей Туре — но, увы, безрезультатно.

Во-вторых, Алмаз Григорьевич, уязвленный в самое сердце противостоянием с давним другом-соперником, тоже прикладывал немалые усилия по его поиску — и привлекал к этому Алекса, походу обучая его. Так что чувствовал себя почти восьмидесятилетний Свидерский снова студентом у ворчливого преподавателя.

Черныш сотоварищи как сквозь землю провалились. Хотя почему как — скорее всего, они и находились под землей, там, где стихийные колебания и узость помещений не позволяли на них сориентироваться. Или же Данзан Оюнович окружил себя множеством глушилок, экранирующих поиск.

— Нужно найти его, пока он еще что-нибудь не удумал, — бухтел Алмаз Григорьевич, готовя инструменты для очередного ритуала. — Слишком уперт всегда был, слишком уверен в своей правоте. Хоть поговорить с ним, постучать по дурной голове.

И Алекс после рабочего дня в университете отправлялся к старому ворчуну, вдыхал дым травяных, расширяющих сознание сборов или чертил на ладонях, ступнях и висках усиливающие концентрацию знаки — и вместе с ушедшим в транс учителем "перебирал" мир, пытаясь уловить тонкую вибрацию ауры Черныша.

Поговорить с Данзаном Оюновичем удалось сегодня ночью. Точнее, говорил Алмаз — а Александр парил в надпространстве, глядя, как идут навстречу друг другу, сшибаясь и переплетаясь, желто-сине-фиолетовые ментальные волны и удерживая канал. Но если у них с Троттом сил хватило только на отрывочные слова-сигналы и короткие предложения, то у старых магов получился вполне себе развернутый разговор.

"Черныш".

"Все не угомонишься, Алмазушко?"

"Чего ты хочешь?"

"Предотвратить конец мира и конец магии, друг. Вернуть в мир бога".

"Почему ты не обратился ко мне? К нам?"

"С твоим чистоплюйством ты предпочтешь ничего не делать и ждать катастрофы. А остальным кроме их исследований ничего не интересно".

"Ты понимаешь, что порталы опасны? Что эти чудовища нанесут не меньше вреда, чем исчезновение магии? "

"Чудовищ можно уничтожить. Популяция людей восстановится. А Тура без магии станет местом без будущего. Подумай. У тебя тоже не будет будущего, Алмаз".

"Но у вас не получилось. Портал открылся, но ничего не изменилось. Вполне возможно, что ты ошибаешься. Что нет там никакого Жреца".

"Возможно. Не получилось, да. Но я предпочитаю пробовать дальше".

"Ты фанатик, Данзан"

"О, нет, друг мой. Я — тот, которого никогда не признают героем. Мы сделаем то, что потом лицемерно назовут ужасным и антигуманным. Уже называют. Но именно мы спасем этот мир".

"Что вы задумали?"

"Не считай меня идиотом, Алмаз. Я не дам вам возможности остановить нас. Прощай, друг".

Они-таки засекли район, где он находится — но это мало что дало. Блакорийские горы, чуть в стороне от владений Черныша. Увы, когда видишь сверху горные вершины и где-то глубоко под ними — тусклое сияние искомой ауры — очень трудно потом конкретно перенести место на карту.

Да и как перепахать двадцать квадратных километров горной системы, как найти вход в пещеры, где скрывается Черныш? Алмаз Григорьевич истеребил бороду в лохмотья, но пока они зашли в тупик, и оставалось только пробовать все новые способы, надеясь, что хоть что-то поможет. Увы, магические умения имели свой предел. И хотя к поискам подключились-таки маги из старшей когорты — Черныш оставался недосягаемым.

Встреча четверки магов со старшими коллегами прошла около недели назад в Лесовине, в доме Алмаза Григорьевича. И быть бы ей деловой и суховатой — ибо опытные товарищи весьма сдержанно выслушали рассказ Алекса об его похищении и последующих событиях в вулканической долине, — если бы профессор Тротт не притащил с собой цветочный горшок, в котором над узловатым стеблем с вычурными листьями подрагивал налившийся золотом вытянутый цветочный бутон. Впереди было полнолуние, и редкая орхидея была готова цвести.

С совершенно невозмутимым лицом Тротт вручил горшок и несколько луковиц Гуго Въертолакхнету, который до этого хмурился и ворчал что-то себе под нос, поглядывая на веселящегося Мартина и чуть виноватую Викторию. Горшок сыграл роль миротворца — старый маг усадил инляндца рядом и углубился в сканирование растения и обсуждение свойств измененного цветка, не обращая внимания на присутствующих. Иногда от уголка, где расположились погодник и природник, доносились экспрессивные возгласы:

— Невероятно! Как, как вы додумались до этого, профессор! Нет, это, простите, совершенно извращенное плетение!

— Зато рабочее, — снисходительно отвечал Макс.

— Да, — радовался Въертолакхнет. — Прощаю, прощаю вам мои пионы, коллега! А на каких растениях вы еще пробовали эту усиливающую формулу? Вы же понимаете, что это целая область в магнауке, которую вы походя открыли? Измененные растения могут превращать пустыни в пастбища, выживать в высокогорных районах...

— У меня, к сожалению, нет времени на это, уважаемый коллега, — с той же великолепной небрежностью пояснял Тротт. — Орхидею я усиливал, потому что мне нужна была вытяжка из ее корней, а мотаться в Тидусс каждый раз не хотелось. Остальное — побочный эффект.

Гуго смотрел на него так, будто готов был расцеловать. И снова потрясал руками:

— Невероятно!

Старшие члены встречи поглядывали на него, младшие — на Макса с одинаковым выражением ласкового понимания. Мол, чудик, да, но наш, родной. И последующие излияния почтенного Гуго ("Очень талантливые ребята, ох, простите, леди Виктория, и прекрасная дама, очень интересные") растопили ледок в общении — все дружно договорились приложить усилия к поиску Черныша и разговор постепенно перешел в обмен опытом и налаживание контактов.

Макс отзвонился только вечером, когда Александр показывал Кате упражнения для растяжки пальцев. Выслушал его просьбу, буркнул: "Подожди". И ответил через несколько минут:

— Я не могу сейчас пройти в Пески, Данилыч. Не удержу. Там сильнейшие стихийные возмущения, Зеркало сминает, как тряпку. Вряд ли попасть туда сейчас вообще под силу человеку...

Глава 2

Ангелина. Вне времени

Тишина. Не слышно ни дыхания, ни стука собственного сердца. Да и тела нет — горстка огненных искр, опускающихся на пол золотистого круглого зала. Он похож на ракушку — стена начинается по центру и уходит спиралью по кругу, расширяясь, вторая закрывает его снаружи от вечности, пронизанной нитями чужих жизней, и зыбкий, похожий на дымку пол едва заметно движется по этой спирали, так, будто под туманом несет свои воды мощная река.

Стены сотканы из солнечных и голубовато-холодных лунных лучей, которые словно обрели плотность — и в сплетениях сияющей лозы то тут, то там проглядывают синие окошки-зеркала, выпуклые, как кисти винограда. Все стены усыпаны этими зеркалами, как дерево плодами — или одуванчиковые поля озерцами.

Искорки обретают плоть — и у выхода из "ракушки", в самом начале — или конце? — зала, там, где туманная река завершает свой ход и изливается в чернеющую вечность, встает худенькая женщина с очень светлыми волосами. Оглядывается, невольно ежится от черноты и бесконечности за ее спиной. И идет поперек движения пола, туда, где стена поддернута темным кружевом, похожим на морозные узоры на стекле.

Женщина не отражается в зеркалах — совсем другие лица, пусть и похожие на ее собственное, смотрят оттуда, и мелькают в осколках времени тени предков, приветствуя осмелившуюся прийти к ним.

Черное кружево тонкой вязью бежит по стене — и Ани идет за ним, и каждый шаг все труднее, все невозможнее, словно на ее плечи ложится вся тяжесть жизней, прожитых родом Рудлог. В синих озерах памяти появляется и движется параллельно с ней прекрасная женщина с чуть вьющимися льняными волосами.

"Мама!"

"Не задерживайся, доченька. Иди дальше"

"Поговори со мной. Побудь со мной"

"Я и так всегда с тобой, родная"

Прикосновение ладони к изломаной фигуре за стеной жизни — и теплый поцелуй в лоб, и объятья, теплые, успокаивающие. Ани идет вдоль стены — и Ани стоит, прижимаясь к той, кого ей дали увидеть, и плачет.

"Не нужно. Ты у меня самая сильная девочка. Я так горжусь тобой, Ангелина".

"Я не защитила тебя, мама. Но я стараюсь защитить девочек. Хоть так простить себя".

Горький вздох и крепче объятья.

"Не все в наших силах, доченька. Иногда нужно просто смириться. Иди. Не останавливайся. Не оборачивайся".

Последнее прикосновение — и Ани остается одна. И все тяжелее поднимать ноги — невозможно шагать против времени, невозможно одной вынести груз чужих лет.

Но она — Ангелина Рудлог. Для нее нет невозможного.

Снова движение в стеклах-оконцах. И перехватывает дыхание от того, кого она там видит. И как в далеком детстве, начинает болеть сердце и сжиматься горло.

"Отец".

Светловолосый мужчина за пятьдесят с голубыми глазами и уверенными чертами лица. И опять Ани идет дальше, против ровного движения пола, хватаясь пальцами за ускользающие стены, чтобы не отшатнуться назад — и одновременно стоит, вглядываясь в забытые черты.

"Мне жаль, что я не увидел, как ты растешь, дочь".

"И мне. Я так скучаю, папа. Я очень хотела, чтобы вы с мамой жили вместе и всегда".

"Прости. Я сделал много ошибок"

Воспоминания. Теплые и сильные руки, прижимающие к плечу, на котором так безопасно спать. Пальцы, почесывающие спинку. Приглушенный голос.

"До-чень-ка. Любовь моя. Красавица".

У папы щетина и обожаемый нос, который можно обслюнявить, потянуть пальцами. Папа щекочет и смеется вместе с тобой. Гладит по голове. Исполняет все капризы — стоит только зареветь или даже нахмуриться и засопеть.

"Избалуешь ее", — смеется мама. Совсем еще девчонка, чуть старше Алинки.

"И пусть. Кто ее еще побалует?"

Им, маленьким, не объяснили, куда внезапно пропал отец из дворца и почему они больше его не видели. Василина была совсем малявкой и не реагировала так, как Ани — а для старшей принцессы рухнул привычный и безопасный мир. И именно тогда закончилось для нее детство, и началась жизнь Ангелины-наследницы.

Уже потом, когда Ангелине исполнилось 12, мама прямо и спокойно рассказала, что случилось у нее с первым мужем. Но старшая Рудлог уже умела держать лицо и отреагировала так же спокойно. Только сны из детства на некоторое время возобновились да подушка по утрам отчего-то оказывалась мокрой.

Принцесса уже далеко от места, где видела отца — а в глазах соленая дымка, и Ани скользит пальцами по неровной черной вязи проклятия и считает шаги. Ноги будто схвачены страшнейшей судорогой и вплавлены в гору, и непонятно, как у нее получается переставлять их. До места, где начинается вязь, совсем немного. Двадцать шагов? Тридцать? Целая вечность.

Из осколков-зеркал, покрытых черными трещинами, начинает сочиться кровь — и стены полыхают от огненных капель, скатывающихся по сплетению света, как слезы. Ангелина уже не смотрит туда — склонила голову и идет вперед, и кажется, что еще шаг — и она упадет, и будет отнесена рекой времени назад, в самое начало.

Но она дошла. Не могла не дойти.

Наконец перед ней последнее треснувшее зеркало. Мутное — ничего не разглядеть, но именно от него идут побеги тьмы, прошивая все последующие на огненном древе ее рода.

И принцесса прикладывает к нему руку — и снова рассыпается роем жгучих искр, впитывающихся в стекло времени.

Огненная искорка вылетела из камина, поднялась в воздух в старом замке Рудлог, слилась с трепещущей свечой на столе. Не было здесь еще ни пышного убранства, ни знакомой облицовки стен — все серое, монументальное, закрытое гобеленами, и только узкие окна позволили догадаться, что это Малый салатовый зал в центре нынешнего дворца, бывший ранее королевскими покоями.

В комнате при свете свечей разговаривали двое мужчин, очень похожих друг на друга. Отец и сын. Оба с льняными длинными волосами, с очень светлыми глазами, широкие в плечах, невысокие. Лица резкие — упрямые подбородки, фамильные скулы, поджатые губы, и голоса громкие, рокочущие, агрессивные, хотя разговор мирный. И одеты они похоже — темные вышитые туники с длинными рукавами, широкие штаны, всунутые в сапоги, теплые плащи. За окном холодно, и в замке, видимо, тоже.

— Полетишь в драконью страну, — говорил старший, — с посольством. Мы их ласково встречали, сейчас они нас зовут, на спинах своих понесут вас. На государство наше сверху смотри да карту черти, пригодится. Прилетишь в Лонкару — себя показывай хорошо, вокруг гляди да запоминай как что устроено, с Владыками общайся как с равными, норов свой держи в узде — Пески страна богатая, многими чудесами полна, нам нужна как добрый сосед.

— Воля твоя, батюшка, но я бы пригодился вам и здесь, — отвечал второй. — На Севере неспокойно, окорот нужен.

— Ты славный воин, Седрик, да и у меня рука пока сильна, — усмехнулся первый, — меч удержит. Пробудешь там год, может, два — сколько понадобится, чтобы объехать все города Владык и понять их уклад. А потом пойдешь в их Университет — давно хочу здесь такой же сделать, вот и привезешь мне как что там устроено.

Искорка в свече на искусно сделаном столе из черного дерева беспокойно шевельнулась, свеча вспыхнула, осветив два лица. Юное еще — нет, наверное, и шестнадцати лет, — Седрика-Иоанна Рудлога. И тяжелое, заматеревшее лицо отца его, Вельгина.

— За тобой пущу корабли по океану, пройдут по реке Неру и будут ждать сколько нужно в Тафийском порту, на них и вернешься, когда увидишь все, что нужно. Это оговорено.

— Да, отец, — Седрик едва заметно склонил голову в знак покорности, хотя лицо его было мрачным и сердитым.

— С тобой полетит широкое посольство, бери также гвардию свою — негоже королевскому сыну без свиты. Довольно они пили твою кровь, теперь запечатлены, и в чужой стране прикроют, если понадобится. До конца жизни не будет вернее у тебя людей.

И опять Седрик склонил голову.

— Да, отец.

Взметнулось пламя костра — то во дворе огромного дворца в Лонкарре жарили мясо, встречая высоких гостей. Полетели искры — и среди них одна, живая, маленькая. Высоко взлетела, все видно с небес, все слышно.

Владыка владык, Терии Вайлертин, устроил пир, чествуя посольство из Рудлога, и юный Седрик, сидя за столом по правую руку от огромного красноволосого дракона, пил вино и посматривал на окружающую роскошь.

Были здесь и Владыки других городов, и прекрасные драконицы, смелые, не склоняющие голов, — в отличие от женщин Рудлога, — и видели они силу сына Красного, и взгляды их горячили кровь.

Жарко было этой ночью в Песках, и вовсю били фонтаны, и ворочалась на горизонте далекая гроза, и пахло зеленью и близким морем. Прекрасны и свежи были Пески, и сердце королевского сына, привыкшего к битвам и стали, смягчалось — не мог он не любоваться на окружающее великолепие.

Обилен и шумен был пир — и вели Седрик и Терии неспешные разговоры, как равный с равным, и благосклонно слушали они песни сладкоголосого барда Мири, и с азартом наблюдали, как решили гвардейцы и драконы померяться силой, испытать друг друга в поединках.

Сильны были пришедшие из Рудлога — но не уступали им и драконьи бойцы. А в конце встал из-за стола высокий дракон-воин, перебросил красную косу через плечо и крикнул:

— А кто против меня осмелится встать? Кого поучить сейчас, на славном пиру?

Замолчали и люди, и драконы. Слава Четери, Мастера Клинков, гремела по всей Туре, и не было бесчестьем проиграть ему — ибо никто до сих пор не мог его победить.

Один за другим стали выступать вперед воины из рудложьей гвардии — и драконы тоже кланялись, просили дать им бой. И под короткий мотивчик, наигрываемый Мири, великий Мастер, быстрый, как молния, и такой же смертоносный, сразился с каждым — и никто не продержался против него до окончания мелодии. Кроме Нории Валлерудиана.

Искорка в небе задрожала, спустилась вниз звездочкой, засияла радостью и тоской.

Такой же, как сейчас, только в зеленых глазах нет смертной печали, воспоминаний о боли. Такой же — но выглядящий куда младше, беззаботнее и веселее, хотя чувствовались от него и знакомые прохладные волны силы, и виднелась в глазах мудрость.

— Мой сын, — с затаенной гордостью сказал Терии Седрику. — Владыка Истаила. Он и его брат будут сопровождать тебя по Пескам. Придет время, и он станет Владыкой владык, и как вам нужно узнать нас, так и ему будет полезно узнать вас за время твоего пребывания здесь.

Славным был этот поединок, но и Нории упал, обливаясь кровью — и со смехом помог ему подняться Мастер клинков, похлопал по плечу. И зарычал, оглядывая всех безумными глазами:

— Неужели никого не осталось? Неужели больше никто не порадует Владыку и Седрика?

И тогда выступил вперед долговязый юноша, и снова затрепетала искорка, но уже от печали — это был Марк Лаурас, убитый Четом в ее страшном сне. Юноша поклонился с почтением, поднял слишком большой для него меч — и начался бой.

И преобразился нескладный парень. Зажглись глаза его тем же вдохновением, что сверкало во взгляде Четери. И был поединок так красив, так совершенен, и длился по сравнению с другими почти вечность — что замолчала давно музыка, и стихли разговоры, а сталь все звенела, и юный гвардеец все стоял против Мастера. Но не выдюжил — упал, пропустив удар — и Четери сам залечил его раны, поднес ему чашу с вином и пошел к столу, где сидели Седрик и Терии.

— Сын огненного бога, — сказал дракон, улыбаясь шальной улыбкой, — нашел я сегодня себе ученика. Отдай его мне в обучение. Отпущу его, как только научу всему, что смогу.

Седрик посмотрел на Лаураса — самого юного среди его гвардии, — и кивнул. И просветлел лицом Мастер. А огненную искорку подхватило ветром и снова понесло куда-то сквозь время, останавливая на мгновения и опять увлекая вперед.

Вот дворец Истаила — Ангелина мгновенно узнала его. Тлели в золотой курительнице благовония — и потрескивали искрами, сгорая, драгоценные масла. А вокруг были покои Владыки, хорошо знакомые ей. Неподалеку от курительницы, в просторном холле, Нории учил Седрика играть в шахматы — и повзрослевший сын Рудлога старался не горячиться, продумывать ловушки, выдерживать характер.

Как все привычно. Даже столик шахматный стоит на том же месте, где она видела его в последний раз. Где играли они с Нории.

Тут же и Энтери — расположился на софе, наблюдая за игрой. Мужчины пили вино и разговаривали. И тон разговора был самый шутливый и дружеский.

— Ваши женщины, конечно, хороши, — жарко и уже со знанием дела говорил Седрик, — но, простите меня, друзья, очень уж своевольны и свободны. Я люблю наших дев, теплых и мягких, мужчинам не перечащих, мять такую — одно удовольствие.

— Все мужчины любят тихих, — рокочуще согласился Нории, — поэтому у нас многие остаются неженатыми до конца дней своих. Одно дело — брачный полет, другое — жить вместе.

— И ты не собираешься брать жену? — удивился Седрик.

— У меня полсотни нани-шар, друг, — ответил Нории с улыбкой, и искорка сердито затрещала, заполыхала в ароматном табаке, — нежных, как пух, так зачем мне приводить в дом колючку?

Мужчины захохотали, и огненная искорка беззвучно смеялась вместе с ними.

Дальше была Тафия. Самый большой на Туре город, бело-лазурный, как все драконьи города, заполненный народом. Несла мимо белых стен свои воды широкая река Неру, и порт ее был полон огромных кораблей, торговцев и моряков. Стоял посреди Города-на-реке величественный дворец Владыки, а неподалеку, на холме, возвышался старейший университет в мире.

Ани видела мгновения из жизни далекого предка, вспыхивающие перед ней картинками и обрывками разговоров, но нигде не задерживалась, не останавливалась — река времени несла ее обратно, к ответу на заданный вопрос.

Седрик провел в Тафии год после поездки по Пескам, проживая в роскошном доме недалеко от дворца Владыки. Был он и там принят, как дорогой гость, и Владыка Теонии с супругой, невероятно красивой Огни, и с их детьми — подростками на несколько лет младше самого Седрика — часто приглашали его разделить с ними обед или ужин. Прилетали навестить друга Нории с Энтери, и славные у них были пирушки — да и он то и дело наведывался в Истаил. Писал отцу подробные отчеты о том, что да как здесь устроено, и не без ревности признавал, что Пески и богаче, чем Рудлог, и люди здесь живут лучше, и маги сильнее, и даже чудо-университет, собирающий под своими сводами научных людей со всей Туры, вряд ли получится повторить. Видно было, что драконы понимают свою силу и именно поэтому так радушны — кто решит ссориться с богатым и крепким соседом?

Прощался королевский сын с драконьей страной нехотя. Но за Милокардерами ждала наследника престола его страна и его отец, и нужно было возвращаться обратно.

Увозил он с собой не только знания о Песках и богатые дары. Накануне отъезда последний раз обедал Седрик у Владыки Тафии и с замиранием сердца смотрел на прекрасную Инити — младшую сестру Огни. Потому что ему, молодому, яростному, непривычно тепло делалось от ее улыбок и лукавых зеленых глаз.

Сын Красного бога за два года в Песках сполна вкусил горячей любви свободолюбивых и гордых дракониц. Наблюдал он и брачные полеты — от гортанного рева поддавшихся инстинкту драконов ему самому хотелось обернуться и полететь вместе с ними, вслед за ускользающими крылатыми девами. Но одной он готов был простить и свободу, и высокомерие, ибо хотел видеть ее своею женой в своей стране. Седрик писал отцу просьбы посвататься к Инити, объясняя это государственной необходимостью — будет крепче союз между двумя странами, будет сильнее и сам Рудлог. Никто из туринских правителей не имел еще в супругах дочь Белого и Синей, и кто, как не он, Седрик, достоин и достаточно силен, чтобы стать первым?

Оставила искорка предка, потянуло ее сквозь мутную пелену времен — и снова выбросило в родном дворце. Горели факелы и свечи, и множество людей сидело за широкими столами, кричало здравницы, и текла рекой хмельная брага. То король Рудлога, Вельгин-Иоанн, встречал сына своего, Седрика, наконец-то вернувшегося домой. Пьян был король и радостен, а в глазах молодого наследника стыла трезвая тоска, и холод шел от него, выбивая облачка пара из ртов близсидящих людей. Схватил он золотую чашу с вином, выпил и заскрипел зубами, сминая драгоценный металл — и потекло расплавленное золото меж его пальцев.

— Значит не хорош я им, — рявкнул он, наконец, — отказали. Чем же я не хорош? Разве не честь для любой женщины стать моей женой?

— Отказали, да в утешение богатые дары прислали, — сурово отрезал король, хлопнул сына по плечу. — Дольше живут они, чем мы, для них что ты, что Инити — дети еще. Ей двадцать пять, по нашему — перестарок, а у них до тридцати пяти женщина не рожает, лунные дни не наступают — на кой тебе жена, что десять лет наследника не принесет да на пять лет старше? И будешь ты уже стариком, а она все еще молодой да юной.

— Люба она мне, — мрачно проговорил Седрик. — Никого не хочу кроме нее.

— Ой, ой, — захохотал король. — Знаю, сын, я тоже кроме матери твоей видеть никого не мог, как увидел ее, решил — моя будет. Но у них свой обычай, у нас свой — не в обиду они отказали, а по уму. А жениться тебе надо, да. Присмотрел я тебе жену...

Длился и веселился пир, а за стенами замка всю ночь метался в обличье красного волка наследник короны — ушел в лес, гнать оленей и рвать острыми зубами живую плоть, пить кровь и выть от тоски. А через месяц женился он на светлой да голубоглазой Ольге, дочери сильного герцога — тем крепче страна, тем вернее люди — и ушел воевать очередное непокорное племя. Уже через девять месяцев родила супруга ему первенца, и хоть был Седрик с женой ни ласков, ни жесток, за сына одарил ее вниманием сполна.

Но привычка уходить в лес волком и охотиться осталась с ним на долгие годы.

Опять понесло искорку дальше. Бой, снег, грязь, кровь. Седрик славу свою и отцовскую увеличивает, страну расширяет — не приведены еще к покорности ни Север, ни Юг, есть еще племена, не склонившиеся перед Рудлогами, есть еще куда Стену двигать. Не юноша уже — мужчина — рубит врагов, жжет их пламенем, и в глазах его ярость, и расступаются перед ним противники, так ужасен его лик. Знают враги, что когда входит будущий король в боевой раж, оборачивается он огненным вепрем — и тогда не остановить его, и горе тем, кто попал под его клыки.

Один из противников со спины подобрался, замахнулся — и упал, сраженный клинком матерого зеленоглазого воина в доспехах с гербом старой династии Гёттенхольд. Кивнул блакориец союзнику — и снова разошлись их дороги в этом бою. Потом, после победы, поделят они по чести завоеванные земли, и встанут Стены друг напротив друга, оставив тонкую нейтральную полосу между ними.

Вот и картинки мирной жизни. Разросся Иоаннесбург, много жителей пришло в него, привлеченных силой Рудлогов — а все равно не сравнится ему с драконьими городами. Построили в столице университет, крепко построили, на века, собрали в него волшебников со всей страны, дали им учеников, в которых талант к волшбе замечен был. А через некоторое время старенький профессор продемонстрировал во дворце королю и его сыну тонкий переход-Зеркало.

— Это как дверь, что можно открыть в любое место, — тонким голосом вещал старик, — к любому человеку. Давно мы над этим бились, и, наконец, получилось. Только должен открывающий знать человека или место, к которому идет.

— А далеко-то пройти можно? — спросил заинтересованный Седрик. В глазах его снова видно было что-то юношеское, как тогда, когда он взирал на чудеса Песков.

— Зависит от силы мага, мой господин, — горделиво ответил старый волшебник, — кто-то на сто шагов, а кто-то и на дневной лошадиный переход. Никто так не может, даже в драконьем университете только чаши портальные придумали, а до переходов не дошли.

— А к супруге моей сейчас открыть можешь? — поинтересовался Седрик. — Ты же ее видел.

— Могу, — величаво кивнул старик и начал шевелить пальцами. Открылось с тонким звоном Зеркало, профессор поманил королевского наследника за собой — и вышли они в покоях будущей королевы. Та побледнела, закричала и лишилась чувств, а старший сын Седрика, даром, что всего семь лет ему, нож схватил и над матерью встал — защитить, как положено мужчине. Отхохотался буйный сын Красного, жену по щекам похлопал, к груди прижал, сына похвалил, да велел старику отмерить золота мешок за труды

Прилетали к нему драконы — и встречал он и Нории, и Энтери как самых дорогих братьев. Ни словом, ни жестом обиды своей не показывал, наоборот — радушием их окатывал, словно стыдясь злости, что внутри жила, никуда не делась. И смотрел на него Нории задумчиво — видел он, что терзает что-то друга, которого полюбил всем сердцем, а Седрику казалось, что не спокойствие светится, а высокомерие в глазах гостей, что относятся они к нему как к мальчишке. Не менялись совсем дети Песков, хоть Нории родился еще при прадеде Седрика. У наследника трона уже и первые морщины у глаз пошли, а драконы все так же были молоды. И ни разу не спросил Седрик про Инити, не излил обиду, не дал зажить нарыву. Так бы поругались, да помирились бы по-мужски, за дракой и вином. Но нет. Гордость не позволила, что всем Рудлогам в довесок к огненному нраву дана.

Огненную искорку снова подхватило ветром времен — и выбросило из чадящего факела в темной пещере. Посреди пещеры стоял странный камень, похожий на широкую мраморную чашу с двумя ручками-рогами. Полумесяцем поднимались высоко вверх эти острые и тонкие вершинки, похожие на клинки, и по ним текла кровь из ладоней бородатого черноволосого мужчины с светящимися зеленым глазами — того самого, что помог в битве Седрику Рудлогу. Только что он сам положил на острия руки и нажал — и застонал сквозь зубы, когда камни пробили ладони.

Кровь собиралась в углублении между "рогами" и впитывалась в камень, и очень это все напоминало ритуал, который проводила королева Ирина на глазах у старшей дочери.

Долго текла кровь, пока, наконец, чаша не полыхнула чернотой и не втянулись в нее клинки-острия. Лишь тогда мужчина, бледный, почти обескровленный, опустился на пол без сил. И тут же со всех сторон из темноты пещеры полетели к нему летучие мыши — прикасались, отчаянно пища и сыпались, сыпались на землю, мгновенно иссыхая.

Через несколько минут человек пошевелился. Разгреб гору летучих мышей и пошел к выходу. Глаза его приобрели обычный зеленый свет.

Вышел он из пещеры у подножия горы, где ждали его верные люди. Поклонились ему, накинули на плечи мантию черного и серебряного цветов — цветов старой династии Гёттенхольд, — подали меч и подвели коня, и он, зычно рыкнув что-то, понесся вниз по склону к густому лесу, что покрывал землю до самого горизонта.

Искорка пометалась на ветру — и вдруг оказалась в другом месте. В богато украшенном зале. Стоял у стены трон, а на троне сидел тот самый, зеленоглазый. Король блакорийский. За его спиной висел на стене большой щит с гербом старой Блакории — черным вороном на фоне двух изогнутых клинков на серебрянном фоне. Рядом с королем расположились еще несколько людей, все пожилые, матерые, как он сам.

— В этот раз еще хуже, — скупо роняя слова, говорил король Блакории. — Алтарь-камень много взял. Слабеет наша сила, слабеет Стена, сколько пройдет, пока падет она и станем мы легкой добычей для соседей? А если, как и предсказано, род наш иссякнет и кровь наша ослабнет без влияния господина нашего Черного Жреца?

— Мой король, Фридхельм, — низко вступил один из сидящих, — говорил я тебе — нужно было выкрасть дочь Вельгина, стала бы она тебе женой, смог бы позвать Жреца из небытия. Раз уж Рудлог отказал тебе, когда ты честь по чести ее руку просил.

— Вельгин против бога своего не пошел, — невесело усмехнулся блакорийский монарх, — а сейчас поздно уже по покрытой кобыле сокрушаться, Герман. Рудлог хитер — прознал, что нужна она мне, но не стал дразнить, выдал Саину замуж. Ждать, пока у Рудлога еще дочери народятся некогда, так что нужен нам Рубин.

— Рубин сейчас на Маль-Серене, — угрюмо напомнил еще один из советников. — Бабы стерегут его почище своей царицы, да и никто из соседей нам его добровольно не отдаст.

— Запрещено, — кивнул Фридхельм Черный. — Но следующий по очереди — Рудлог, за ним Пески, и что нельзя сделать силой, можно сделать хитростью. Если выйдет все, как я задумал, то и Рубин у нас будет, и трон Рудлога пустым останется. Не простят драконы оскорбления. И их ослабим — а там, глядишь, и пророчество сбудется. Полно нам ждать, пока боги решат, пора и самим дело делать...

Искорка хотела еще послушать — но снова сменилась перед ней картинка. Похороны. Ярко горели костры на старом кладбище, провожая могучего короля Вельгина в последний путь. Король Седрик стоял рядом с супругой — тонкой, молчаливой. По правую руку от нее старший сын — уже юноша, лицо один в один с молодым королем, по левую младший — вот-вот стукнет ему десять годков.

Над саркофагом с телом мужа раненой птицей плакала мать Седрика, любимая жена Вельгина, и вой ее леденил душу стоящим тут же воинам. И силен ее муж был, и хорош, и править бы ему еще и править, греть ее постель и душу своей любовью. Не было ему соперника ни в бою, ни на охоте, медведей голыми руками ломал, а умер не в честной схватке, а от чужого вероломства — устроили ему засаду на крутом речном берегу, сдвинули сверху огромные камни, обвалом короля в воду снесло — не выбраться, будь ты трижды потомок бога.

Хоронили короля, горели костры, плясала между ними искорка, жадно слушая разговоры — а за спиной Седрика стоял король Фридхельм, прибывший проводить в последний путь великого правителя, и глаза его были темнее тучи, и лицо — жестоким.

И опять показали искорке-принцессе замок Рудлог. Огромный воин с тяжелым мечом подошел к трону короля. Склонил колени, положил перед собой меч.

— Закончил я свое обучение, мой господин. Позволь снова встать в твою гвардию, прикрывать твою спину, службу свою кровную нести.

— Долго же ты, Марк, — удивленно произнес Седрик-Иоанн.

— Ученичество длится всю жизнь, — гулким басом ответил воин, — но тянуло меня сюда, повелитель, с каждым днем все труднее было там оставаться, кровь твоя звала меня. Многому я научился — смогу и твоих воинов поучить. Окажи милость, прими меня обратно.

Меньше чем через год стал Марк Лаурас во главе королевской гвардии — и про силу его, и про умение долго еще ходили легенды среди воинов и простого народа.

Шли годы — воевал Седрик, и, казалось, ярость его и жажда крови не иссякнут никогда. И часто приходил на помощь ему Фридхельм Гёттенхольд. За прошедшие годы стали они не просто друзьями — верными союзниками. И первым с королем Блакории поделился Седрик открытием своих магов, и часто навещали они друг друга через Зеркала — любо было рудложскому королю, что принимал его Фридхельм как равного, хоть был старше на двадцать лет. До того доверял Седрик блакорийцу, что сговорился, что если Ольга разрешится от нынешней беременности дочерью, то отдаст он ее в жены сыну Фридхельма — вопреки воле господина своего, Красного воина. Но Ольга родила третьего сына — крепко было семя Красного, не ослабло еще, чтобы девочек зачинать.

И в очередной раз вынырнула из небытия искорка. Завертелась, закрутилась — вокруг был храм, и стояли статуи богов, и в чаше у изножья Красного воина горел красными и фиолетовыми всполохами маленький камень, похожий на свернувшуюся кровь.

— Подарил ты мне сегодня радость, друг, — глухо говорил Фридхельм Гёттенхольд. — Знаю, что не ладят мой бог и твой, и тем больше тебе благодарен.

— Боги тоже ошибаются, — бесстрашно ответил Седрик прямо перед лицом Красного воина. — Сколько раз мы с тобой на врага вместе ходили, сколько ты мне спину прикрывал? Была бы моя воля, устроил бы так, чтобы и Блакория не была обделена Рубином — но никогда на это не пойдут ни желтый тигр, ни дракон, ни медведь. А уж о бешеной царице и говорить нечего.

— Ничего, — хохотнул Фридхельм и хлопнул Рудлога по плечу, — Блакория и без него богата. Хотя драконам Рубин тогда и вовсе не нужен — и земли у них много, и богатств неслыханно. И живут втрое дольше, чем мы.

— Да, — помрачнел Седрик.

— Невольно станешь свысока к нам, жалким червякам, относиться, — словно в шутку, продолжил Фридхельм. Но искорка видела еще кое-что — как льется от него фиолетовый ментальный поток, не встречая сопротивления, ибо глубоко доверие ее предка к черному королю.

Задумался Сердрик, а блакориец хмыкнул удовлетворенно, глаза его зеленью полыхнули — и зашептал мысленно: "Оскорбили тебя, обидели, прилетают, другом зовут, а одной женщины пожалели. Что с того, что хлеб с ними разделял, если они на тебя, как на зверушку диковинную, мало живущую, глядят? Лукавы драконы и хитры — а ты силен, всех победил, вот и летают к тебе, задабривают".

Не первый раз он так шептал — и ничего не замечал яростный и гневливый Рудлог, потому что на благодатную почву упали зерна лжи. Слишком горд был Седрик, чтобы понять, что поддался внушению. Все же он был только вторым сыном — и могуч, и закален в боях, а только опытнее и сильнее Фридхельм, старший сын своего отца.

— Да, — совсем тяжело ответил Седрик, развернулся и ушел. А Фридхельм, прежде чем последовать за ним, жадно посмотрел последний раз на Рубин и втянул в себя воздух.

— Какая мощь, — проговорил он, — какая мощь!

Глаза его снова начали светиться зеленью, и он через силу заставил себя сделать шаг назад.

Замок Рудлогов. Опустились перед ним белые драконы, перекинулись — прилетели в гости к другу Нории и Энтери, и с ними сам Владыка владык, Терии Вайлертин. Вышел им навстречу Седрик, обнял, как братьев. Счастлив он был в этот момент, действительно счастлив. И встретил их пиром, и королева сама обносила гостей вином, и дорогую утварь выставили перед ними, и в самом богатом зале приняли, и лучшие покои отвели.

Отшумел пир, пришло время поговорить о делах. Собрались они в покоях Седрика — королева тихо удалилась в свои комнаты, детей увела. Мужской разговор предстоял, не нужно отвлекать.

— Не только погостить мы к тебе прилетели, — говорил Нории, а волшебная искорка притаилась у него в волосах и замерла в предчувствии беды, — но и за помощью. Знаешь ты, наверное, что пришла в Пески невиданная засуха. Не было у нас никогда такой беды. Хоть и держим мы землю, а неладно что-то в мире, раз равновесие нарушилось. Большая часть урожая засохла на корню, реки обмелели, начался падеж скота, люди страдают от голода.

— Чем могу я помочь вам? — спросил Седрик, глядя на сильнейших, что прилетели к нему с просьбою.

Ответил Владыка Терии.

— Просим мы тебя отдать нам Рубин на год раньше. Не хватает нашей силы сейчас, трудная пора наступила для Песков. Не как друга прошу, как короля сильного Рудлога — обдумай, скажи нам свое решение. Если откажешься, поймем, справимся, но с Рубином куда проще нам будет.

Задумался Седрик. Терпеливо ждали ответа красного короля драконы, не сомневаясь в его согласии. Ибо в памяти их он не только правитель великой страны, но и юноша с горящим взглядом и честным сердцем. Но удивил их старый друг.

— Знайте, — произнес он, наконец, — что не будь у меня короны, я бы ни минуты не сомневался. Но в следующий раз Рубин будет в Рудлоге только через тридцать лет. Имею ли я право забирать целый год процветания своей страны?

— Ты отказываешь нам? — спокойно и терпеливо уточнил Терии.

— Нет, — раздраженно отозвался Седрик. В сердце его вина и торжество от того, что просят его помощи, смешались с злостью — он тоже просил, но ему не пошли навстречу. — Но мне, как вы и сказали, нужно время, чтобы обдумать вашу просьбу и принять разумное решение. И я очень надеюсь, что в любом случае оно не повлияет на наши отношения. А пока, прошу, будьте моими гостями.

Через некоторое время в своих покоях тихо беседовали драконы. И слушали их соглядатаи, чтобы каждое слово передать своему королю. Но, увы, были там люди, что работали не только на Рудлог.

— Что будем делать, если Седрик откажет? — спросил Нории, стоя у распахнутых ставень и любуясь на пышную зелень, омываемую налетевшей к ночи грозой.

— Постараемся убедить его, — ровно ответил Владыка Терии. — А если не получится, то придется принимать другие меры. Нам нужен Рубин, некуда деваться. Надеяться на внезапные дожди бесполезно — слишком долго мы их ждали.

— Он согласится, — с уверенностью сказал Энтери. — Разве может он оставить нас в беде?

С печальными улыбками посмотрели на него Терии и Нории. Энтери повезло не быть правителем, и не знал он, что дружба — это одно, а политика — совершенно другое. Там, где дружба и симпатия заставляет отдать последнее, политика велит воткнуть нож в спину и провернуть, чтобы урона больше нанести.

За окном заполыхали молнии и уже все три дракона зачаровано обратили свои взоры на потоки дождя, барабанящие по подоконнику, заливающиеся в комнату.

— Матушка разгулялась, — с почтением проговорил Нории, вытянул руки за окно, набрал в ладони воды, умылся. — Красный свой сезон празднует, супругу встречает.

— Полетать бы, — мечтательно выдохнул Энтери. — Давно я под дождем не летал.

— И я бы слетал, — глухо пророкотал Нории. — Заглянул бы в храм, поклонился Красному, попросил бы помощи — чтобы смягчил Седрика.

— Полетайте, — согласился Владыка Терии. — А я спать. Завтра нелегкий день.

Ани-искорка нырнула в темноту. И не должно болеть сердце у крошечной точки — а болит, не должно сжиматься от будущего горя, а будто задыхается она. Куда сейчас выкинет ее колодец памяти? Нужна ли ей такая страшная память?

Нужна.

И понеслись видения, забрасывая ее то в прошлое, то в будущее, смешиваясь — и все страшнее были они, все неотвратимее.

Зазвенели на ветру тонкие бамбуковые палочки и серебряные трубочки. Вставал рассвет над вишневыми садами, пока в Рудлог спускалась ночь. И в эту рань в маленьком павильоне неподалеку от императорского дворца уже горели свечи. Там кипела работа, там слушал срочный доклад своего соглядатая глава императорской тайной службы. Выслушал, хищно глаза его блеснули — любят желтые вмешиваться в политические узелки, свои нити вплетать.

Наградил шпиона, подождал, пока закроется Зеркало, по которому маг отправил своего человека обратно в Рудлог, и поспешил на встречу со старым императором.

Тей Ши, ослепший на оба глаза, но видящий больше иных зрячих, сидел на скамье, пока супруга его, стоя на коленях перед мужем, расчесывала его длинную бороду. Стар был йеллоувиньский тигр, но зубы его оставались крепки и хитер он был так, как другим монархам и не снилось. Договорил глава тайной службы, замолчал. А старик кивнул величественно.

— Мудра природа, Хин Ву, не терпит дисгармонии. Слишком возвысились Пески, а в союзе с Рудлогом и вовсе непобедимы стали. Если переступит через себя мальчишка Рудлог, то уйдет драконья страна вперед так, что и вовсе не догнать ее будет, а с такой мощью рано или поздно захотят они расширить свои владения. Хорошо, если на Эмираты пойдут, а если на Йеллоувинь?

— Что прикажешь делать, великий? — с поклоном спросил Хин Ву.

— Заберите камень. Даже если стерпит это Седрик, засуха в Песках пойдет нам на пользу — будут драконы закупать у нас зерно и фрукты, за счет них усилимся. А если не стерпит — тем лучше. Сразу два сильнейших будут истощены войной, а наш благословенный край тем временем станет первым, и поклонятся нам другие страны. Спрячь Рубин, чтобы не знал никто, где он, а через год, как придет время, подкинем обратно. Так и порядок вещей не нарушим, и мальчишку от неверного решения убережем.

Не успела возмутиться искорка-принцесса — как перед нею новая картинка. Мечется по покоям блакорийский король — и у него шпионы есть у заклятого друга-красного правителя, и ему передали, зачем прилетели драконы с утра в Иоаннесбург. Тихо наблюдают за ним верные советники, ближе которых нет у него.

— Сколько лет, — рычал блакориец, — сколько лет впустую! Еще немного, и сам бы отдал мне камень, но прилетели эти твари, не откажет он им, не сможет. Когда еще возможность такая предоставится?

— Что прикажешь делать? — спросил его один из советников — ровно так, как в далеком Йеллоувине спрашивал своего господина глава тайной службы.

Фридхельм Черный остановился, устало рухнул в кресло.

— Сейчас хороший момент, чтобы забрать его, Герман. Только нужно поспешить. И сделать так, чтобы никого из наших людей не заметили.

Той же ночью в охраняемый храм всех богов в Иоаннесбурге проникли воры. Проскользнули черными ловкими тенями мимо охраны, как невидимые. Подхватили камень в шкатулку, выбрались — и ушли в Зеркало.

Только наутро священники обнаружили, что свершилось святотатство — опустела чаша в изножье статуи Красного воина.

А королю Седрику о краже сообщили как раз тогда, когда собирался он завтракать с дорогими гостями. Много он думал этой ночью — и так и не принял решение. Донесли ему также, что Нории и Энтери вернулись под утро, и заполыхал он гневом, ворвался в покои гостей. Обернулись ему навстречу драконы, нахмурились — вслед за королем стража вошла, окружила их, замерла.

— Что это значит, Седрик? — поинтересовался Нории. — Что случилось?

— Сегодня ночью, — рыкнул красный король, едва сдерживаясь, — пока вы летали, пропал из храма Рубин, который вам так нужен. И я спрашиваю у вас — не вы ли его взяли? Вы были в храме, видели вас!

Почернел Владыка владык Терии. Но попросил терпеливо:

— Остынь, не ведаешь ты, что говоришь. Прилетели мы к тебе как к другу за помощью, уж не думал я, что нарвусь на оскорбления. Один раз скажу только из уважения к твоему гневу и нашей дружбы — никто из нас не трогал камень. Веришь ли мне?

Седрик повел красными глазами, выдохнул и заревел, срываясь в бешенство:

— Некому больше, никому он не нужен более! Сейчас обыщут ваши покои, если нет его, и поклянетесь вы на крови, что не брали, что не спрятали куда-то, то извинюсь перед вами.

Закружилась вокруг лютая вьюга, снося мебель и гобелены со стен — и тут же выставил Нории круглый щит, а Энтери зажег в ладонях две сферы.

— Да в своем ли ты уме? — резко ответил Терии. — Или не видишь, с кем говоришь? Я кто тебе, вассал твой, чтобы ты слову моему не верил, а кровную клятву требовал? Гнев застил тебе разум, Седрик Рудлог. Обыскивай покои. Но знай — если ты это сделаешь, сюда мы больше не вернемся.

Еще больше разъярился король, что его, как мальчишку, отчитывают. Махнул стражникам — рассыпались те по комнатам. И опустил голову Нории, отвернулся от бывшего друга. Знал он, что перегорит тот, пожалеет, но есть вещи, которые не прощаются.

Ничего не нашла стража в покоях драконов. Ни слова не сказав хозяину, ушли красноволосые гости из дворца, и горе было бы тому, кто посмел бы их задержать. Поднялись дети Синей и Белого в воздух и улетели.

Остыл к вечеру Седрик. Стало совестно ему, что друзей он обидел. А повиниться гордость не дает. Да и Рубина нет больше в храмовой чаше.

И пошел он с горя пить — вином заливаться, и думать, как дело поправить, и метался от самых черных подозрений к горькому самопорицанию.

Затаились все во дворце — только великан Лаурас бесстрашно сносил гнев короля, заламывал его, когда крушить все начинал да на слуг руку поднимать. И сыновей своих Седрик не трогал с супругою. Но не имела тихая Ольга достаточно власти над его сердцем, чтобы утешить и утихомирить буйного мужа — поэтому хоронилась в своих покоях, да терпеливо сносила, когда приходил он к ней в постель ярость свою хоть плотской любовью приглушить.

В те дни понесла она четвертого ребенка, и так и назвали его потом — Ярин Рудлог.

А на третий день после отлета драконов решил Седрик наведаться к союзнику своему, Фридхельму Черному. И застал его тоже пьяным и мрачным — встретились два горя, смешались, вспенились, и снова под влиянием темного начали в душе красного короля крепнуть подозрения.

А на четвертый день донесли ему, что в Песках впервые за долгое время пошли дожди.

Недолго думал король Рудлога, прежде чем принять решение. Ярость его не знала границ, и начал собирать он войска, отправляя их на нейтральную территорию между Рудлогом и Песками. В драконью страну же направил он с послом письмо, в котором было всего два предложения:

"Верните Рубин в храм до окончания этого месяца. Ежели это не будет исполнено, я приду за ним сам".

Послу не ответили, но после рассказывал он, как потемнело от гнева лицо Владыки владык, как налились красным его глаза, когда он прочитал послание. Но выдохнул дракон, успокоил себя. Все же он был старше большинства живущих на Туре. И мудрее был — понимал, что нет ничего хуже войны.

Полетели от него к Седрику послы в последней попытке достучаться до короля, затуманенного гневом от нанесенного оскорбления и предательства друзей. Понесли письма примирительные с предложениями приехать в Пески, самому убедиться, что нет у драконов Рубина.

Но все сильнее становилось влияние Фридхельма Черного. Мучился он от того, что упустил камень, способный спасти их род и страну и вызволить их божественного повелителя. Так сильна оказалась власть блакорийца, что шептал он уже и на расстоянии, показывал Седрику картины сладкой мести и славных будущих побед. Оставалась у Черного теперь одна надежда — перемолоть в боях всех драконов, чтобы пала Стена, дойти до нынешней столицы Песков и забрать Рубин втайне от Седрика.

Драконьих послов король Рудлога принял оскорбительно, на пороге дворца, не дав им даже войти, не предложив по чести воды, хлеба и отдыха. Выслушал, махнул в раздражении рукой и велел улетать, пока их пушками не поприветствовали.

"Пока нет войны, — прорычал он, — я отпускаю вас. Но не прилетайте боле — только если с Рубином".

Стягивались на границу войска, плыли к берегам Песков, туда, где была полоса, не защищенная Стеной, корабли их Рудлога и Блакории с оружием, лошадьми и солдатами. Из Песков же драконьи Владыки выслали всех рудложских торговцев и чиновников, поставили на дороги посты. Застыли две страны в напряжении — и ровно через месяц Седрик лично возглавил первый удар на ближайший к морю гарнизон драконов. И так зол он был, так распалился от битвы и запаха крови, что не было пленных в том бою — всех вырезали, до единого человека.

И понеслись перед искоркой-принцессой картины кровавых битв, побед и поражений, и видела она умирающих — и простых солдат, и магов, и драконов, — и слышала их крики, и чувствовала удушающий запах смерти и паленой плоти, когда срывался Седрик в ипостась огненного вепря. И хотела бы закрыть глаза, зажать уши — да не могла, и хотелось орать и плакать от ужаса, да нечем было.

Долго длилась война на границе, бесславная, немилосердная, ухмыляющаяся то оскалами трупов, припорошенных песком, то ржавеющим под летним солнцем железом, воющая тысячами голосом матерей, жен и детей, стонущая агонией раненых и звенящая сталью. Через много битв получил ранение Седрик — на руках вынес его верный Марк Лаурас из боя, и повезли короля в Рудлог лечить, и оставил он великана за себя, отдав приказ не отступать, вырвать победу из драконьих лап... Но слишком сильны были драконы, что считал король лишним подтверждением, что Рубин у них — таяли войска красного и черного, но и повелителям Песков приходилось несладко.

И снова видела огненная искорка страшный бой Мастера клинков с его учеником... и обагряла парные клинки красная кровь... и рыл одинокий раненый дракон могилу тому, кого он воспитал и выучил... и сжималась от горя рядом с ним принцесса — потому что плакал непобедимый боец Четери, и слезы его были горше полыни.

Ушли после памятного боя остатки двух армий из Песков. Принесли раненому королю тяжелые вести, и сто раз проклял он в гневе Лаураса, забыв о том, что за него сложил он голову и уберег его от позорной капитуляции и полного разгрома, а то и потери страны, решив итог войны честным поединком. Не стал он думать и о том, что сам виноват в проигранной войне.

Но слово было дано, слово было подтверждено Отцом-огнем — и едва оправившийся от ран Седрик послал в страну драконов послов. С письмом, в котором просил мира и предлагал подписать договор.

Так выламывало, так корчило его от поражения, что начались у него приступы эпилепсии и бешенства, и в один из них избил он свою супругу, тишайшую Ольгу, что закрыла собой вызвавшего чем-то неудовольствие старшего сына — и сын старший первый раз пошел на родителя, отбил-таки мать у озверевшего отца. Даром, что еще и двадцати не было -первый раз схватился с ним, пока лекари да маги королеву врачевали — и в ужасе бежали придворные из дворца, от трескающихся от жара камней, потому что боялись, что два Рудлога разворотят его бурей и огнем и себя там похоронят, и других.

Чудом не убил Седрик сына — услышал он плач младшего, Ярина, которого нянька пыталась вынести из покоев королевы. Услышал, осознал, что делает, увидел окровавленного старшего сына, стеной вставшего против отца, рявкнул, вцепился себе в волосы, зубами в кожу, руку до крови прокусил, бешенство останавливая.

На коленях потом вымаливал он у жены прощение. И гордость не позволяла ему, а только есть что-то превыше гордости — ужас его пробирал от содеянного, когда смотрел он на изуродованное лицо скромной и верной супруги, что столько лет его нрав выносила, слова поперек не сказала, и любила его, и ласкала робко, насколько он позволял, и четырех мальчишек ему родила. Вон, старший, названный в честь бывшего друга Норином, какой вымахал — хорошо отцу намял бока, сильно в нем пламя красного. Оставлял Седрик его в Рудлоге хранить границы от других соседей, пока отец на войне — и не посрамил его первенец. Заматерел, вырос.

— Спасибо, что остановил, — сказал он сыну потом. Повинился, хоть и стоило это ему это немалых сил.

Жена слабенькая стала после побоев, ходила, сгорбившись, хромая, вздрагивала от его появления — и грызла его изнутри горькая вина, и корил он себя, и последними словами ругал, и задаривал ее подарками — а она глаз не поднимала, только кивала: "Да, муж мой, да, господин мой".

Не выдержал он однажды, сорвал со стены плеть, нож острый, упал перед ней на колени:

— Избей меня, убей, Олюшка, не могу я так больше, чудовище я, что поднял руку не на врага на поле брани, а на тебя, на женщину, на супругу свою верную. Не делала ты мне зла, а только отплатил я тебе яростью своей.

А королева первый раз на него взгляд подняла и сказала тихо:

— Да что же я, зверь, чтобы бить и убивать?

И зарыдал король от слов этих, зарычал, как волк, согнулся, ноги ее обнял. А только робко коснулась его волос женская рука и тут же отдернута была испугано.

Золотое сердце было у королевы Ольги. Говорили потом, святостью своей она половину грехов мужа отмолила да потомков отбелила. С этой поры Седрик-Иоанн с супругой разговаривал только тихо, почти шепотом, и называл ее не иначе как "сердечко мое". А если вдруг затмевала его сознание ярость — достаточно было появиться хромающей королеве, чтобы успокаивался он, приходил в себя. Воцарилась во дворце красных тишина. А вне его готовились две страны к примирению. Решено было, что подпишут договор мирный все аристократические рода со стороны Рудлога и все драконы со стороны Песков — чтобы не было кровной мести, чтобы никогда больше между двумя стенами не было страшных битв.

И хоть тих стал Седрик среди родных, злость его от поражения не уменьшилась. Уверен он был, что ему, не знавшему проигрышей, выиграть войну только Рубин в драконьих руках помешал. И предложил ему тогда Фридхельм Черный, высохший, потемневший— только глаза одни остались ядовитые, зеленые, — хитрость последнюю.

"Испытаем последний раз драконов. Кину я на них проклятье смертельное, если дашь мне силой своей подпитаться, кровью твоей поделишься. Тут-то и откроется, что Рубин у них — а свидетелями станут все аристократы и послы иноземные. От нас-то они отбились, а если всем миром на них насядут? Не выдюжат".

Мучился Седрик, просил у отца своего совета, спускался в зал, где лежал первопредок их, Иоанн, да только молчал огненный бог, как не слышал его.

И вот настали дни подписания мирного договора. Прибыл красный двор в долину в Милокардерах, на нейтральную территорию, разбили лагерь, стали ждать драконов. Вскоре побелело небо от крыльев, раздался шум великий и трубный рев — то враги их летели, старые и малые, мужчины и женщины. Кто сам лететь не мог, того на спинах несли.

Так был важен для драконьего народа этот день, так была тяжела для них война, что никто не хотел пропустить полную капитуляцию Рудлога, по которой Милокардеры переходили им в вечное пользование. А заклятый враг, встав перед лицом Терии Вайлертина, должен был произнести слова о том, что признает свое поражение и клянется больше меч в сторону Песков не поднимать.

— Летят, — прошелестел Черный король. — Твари самодовольные, красуются.

Как белые листья в прекрасном танце опускались на другой конец долины драконы. И чудилось Седрику в их реве оскорбление, а в медлительности их — насмешка. И шепот в его голове твердил: "Не мир они прилетели заключать, а опозорить тебя, силу свою показать еще раз, и Рубин у них, и победа, неужто спустишь?"

И нарушил красный король важнейшую заповедь из кодекса воинов, данного отцом его, Огнем Изначальным: соблюдать законы войны, и победу и проигрыш принимать по чести. Положил руку на плечо Фридхельму и сказал сквозь зубы:

— Моя сила — твоя.

Оскалился Черный, выставил вперед руки, застонал, всасывая в чудовищную воронку хаоса мощь огненную — и сорвалось с его пальцев смертельное проклятье. Мигом почернело небо в долине, и люди, соратники, стоявшие перед ними, падали замертво, обугливаясь, как головешки, и полетела огромная сеть в приземляющихся врагов.

И вдруг выкинуло искорку в те сферы, куда человеку путь заказан — узрела она богов, всю суть их стихийную, и внимание их, к долине прикованное. Узнала и что ушли Красный и Синяя в человеческие тела, ибо последней каплей, опрокинувшей чашу весов, было их участие в поединке Четери и Марка Лаураса — а Белый уж давно доживал жизнь слепым калекой, родившимся без рук и без ног, но почитаемого как святой в далеких Эмиратах, и вот-вот должен был вернуться в небесные чертоги.

Увидела она, как распростерся Желтый, удерживая Туру в равновесии, а Зеленый, не успевая, взрастил вокруг драконов камень, чтобы уберечь их от проклятия, что убило бы их наверняка — и тут же сам ушел в десятки перерождений, ибо грубо вмешался в жизнь человеческую. Остался на Туре один Желтый, приняв на себя всю ее тяжесть.

А два короля с изумлением смотрели, как на месте, где кружили драконы, появляется высокая гора, и сеть проклятия стекает по ее склонам, истаивая и развеиваясь.

Закашлялся Фридхельм Черный, начал харкать кровью, согнулся — и повалился замертво. Надорвался.

А над долиной воцарилась тишина.

И в тишине этой начал трезветь Седрик. Посмотрел на руки свои, на гору, сжал кулаки, и снова себе в предплечье зубами вцепился, до крови прокусил. Заревел от стыда, от осознания, что поступил он подло, что всю жизнь его и потомков его будут называть Рудлоги Подлые, Рудлоги Бесчестные. Шел он к горе, тяжело переставляя ноги — и разбегались от него люди — и не было рядом верного Марка, чтобы скрутить короля, не дать навредить ни себе, ни другим.

Несколько недель бился Красный у горы — жег ее пламенем, бил молниями, льдом сковывал — но что человек против миллионов тон камня? Приказал он собрать магов, но и те ничего не смогли сделать.

Вернулся он во дворец поседевшим, глаза от сыновей прячущим. Отдал сыну корону и державу, взял нож и направил его в сердце — да только с криком кинулась на него жена, выбила оружие, запричитала, обхватила дурную гордую голову мужа, заплакала — не оставляй меня, не надо, молю, за тобой пойду, так и знай!

И остался Седрик для нее жить. Живым себя истязать. Явился к нему через десяток лет Красный воин. Наказал его страшно — три дня и три ночи не выходил король из подземного святилища, а когда вышел, глаза его белыми от мук стали.

— Нет тебе прощения, — проревел первопредок на прощание, когда снял его со стены, измученного, измочаленного. — Дал я тебе пойти в эту войну, чтобы Белому и Синей, против меня пошедшим, отомстить. Имеет война всегда две стороны, победу и поражение, и тяжело поражение, но и его нужно принимать честно. Опозорил ты меня. Но пережил наказание с достоинством — проси, чего хочешь, сын.

— Ничего не хочу, — просипел король, — только разрушь гору, выпусти драконов.

— Да разве я б разговаривал с тобой, если бы это можно было! — зарычал Красный, и снова наотмашь сына ударил, что упал тот, кровью заливаясь. — Если я эту гору разрушу, в воздаяние придется мне за каждую спасенную душу жизнь на Туре проживать — а там их не много не мало, несколько тысяч! Я тебя на десять лет без присмотра оставил, ты вот что натворил, а как мне на тысячу поколений уйти? Опозорил меня, род свой опозорил! Послушал наветы черной твари, слаб оказался мой сын, что позволил в мозг свой потомку Черного влезть! Хорошо хоть брат земной не дал убить их на месте, дал нам всем надежду! Хоть не люблю я белых и синих, а только без них на Туре совсем жизни не будет.

— Скажи тогда, что делать, — упрямо попросил Седрик.

— Ничего не делать, — сказал странным голосом бог, и глаза его огненные словно смотрели сквозь время, а в словах его слышалось ... смирение? — Вижу я сейчас, что уже пошло воздаяние. Падет гора через много лет, а за деяние твое по проклятию драконьему будет род твой платить, пока не расплатится. Слушай же меня — и мне за тебя отвечать придется. Придется мне, Красному, просить своих братьев и сестру об услуге, не бывало такого, да видимо, всему время приходит. Прикажут они — уберут люди все упоминания о войне, уберут записи, чтобы не было нам позора до конца веков, скроется память об этом через несколько поколений. Но нам за это платить, мне за это братьям моим и сестре обещания давать. Эх, сын, сын...

Замолк вдруг огненный бог, на искорку, все эти три дня в усыпальнице парящую и тысячу раз умиравшую от жестокости предка своего, прародителя, вдруг посмотрел прямо, руку протянул. Погладил пальцем — словно сил придал — и шепнул ласково:

— Лети. И сделай правильный выбор.

Успела увидеть она, как предок ее, Седрик, записи свои о войне из сундука достает. Что-то сжигает, что-то оставляет. Тяжела его дума — имеет ли он право от потомков скрыть свои поступки, скрыть, за что на них проклятие наложено?

Последний раз ослушался он своего бога. Сложил записи тонкой стопкой и сунул их в тайник в доске своей шахматной, любимой. Хоть сто лет бейся, а не поймешь, что там скрыто. И велел он везде оставить шахматные знаки, чтобы догадались потомки — шахматы в Рудлог из Песков пришли, шахматы с ним, Седриком, связаны, авось не глупее его будут будущие поколения, догадаются. И оставил он памятник на площади перед дворцом, ему, Змееборцу, поставленный слишком ретивыми подданными — как напоминание себе и еще один знак потомкам.

Все это промелькнуло за мгновение — и оказалась Ангелина в горе. И там, отупевшая от шока и горя, прожила с драконами их заключение и смерти. Слышала она плач детей и металась, пытаясь спасти их — немая, бессильная. И проклятия на свой род и род Черного слышала, страшные, через века способные дотянуться. Чувствовала волны силы, приходящие к драконам, когда умирал кто-то из Владык, целовала крылья застывшего Нории, видела Чета, глядящего безумными глазами сквозь камень, ощущала тишину и тонкие песни богини-воды, умолявшей детей своих дотерпеть, дождаться спасения.

Много она видела. Слишком много. Вряд ли это мог вынести кто-то другой. Только Ангелина Рудлог.

И понеслись вспышками смерти ее предков, подтверждая догадки о проклятии. Рудлоги спивались, сходили с ума, погибали в результате несчастных случаев и в битвах, сгорали от своего огня, пытаясь потушить его алкоголем, охотой, войнами, любовниками — и чем дальше, тем меньше они жили. Пролетела перед глазами смерть деда Константина, опять пришлось пережить гибель матери — и Ани, вымотанную, выпитую увиденным до дна, снова выбросили в родовой зал, прямо в туманную реку времени.

Принцесса выпала спиной вниз из зеркала и затихла, сглатывая и пытаясь перевернуться. Раскинутые руки не слушались — и ее очень медленно несло к краю спирального зала, туда, где извергалась в черное ничто дымчатая река.

Туман поднялся вокруг Ангелины стеной, повторяя очертания ее фигуры — и над ней появилось золотистое лицо ее близнеца из колодца.

— Ты спросила, было ли на вашей семье проклятие, — прошелестел голос. Он был одновременно бесплотным и трубным, как рев, вибрирующим на низких нотах и пробирающим все тело. — Ты получила ответ.

— Я также спросила, как мне его снять, — прошептала Ани. Губы не хотели двигаться, и звуки, которые она издавала, больше были похожи на хрип.

— На этот вопрос нет ответа, — равнодушно произнес золотистый двойник и спустился еще ниже — жутковатые и пустые глаза оказались прямо перед ее глазами, завораживая и пугая, мерзлые губы касались губ принцессы — как будто холодным электричеством пробивало.

Ани скрипнула зубами и оскалилась от злости. Сжала кулаки и с усилием подтянула их к себе, пытаясь схватить существо-из-Колодца. Но пальцы смыкались на пустоте.

— Есть. Скажи мне, как. Я согласилась заплатить. За три вопроса!

— Нет ответа, — как заведенный, повторил двойник. — Нет проклятия. За вас уже заплатили.

— Кто? — прохрипела старшая Рудлог. — Как?

Существо вдруг отпрянуло — и она смогла сесть. Краем глаза увидела, как быстро-быстро истаивает черная паутина на зеркалах ее рода, как очищаются стены из солнечной лозы. А лицо двойника переплавлялось. Длинные волосы, широкие скулы, орлиный нос, чуть насмешливые губы, и глаза — спокойные, мудрые. Нории поднялся во весь рост, повернулся — скользнул ключ по широкой спине — и сказал невидимому собеседнику:

— Пришло время. Нет возможности больше ждать.

Она распахнула глаза — и задохнулась, потому что зал сжался в точку — и снова выкинуло ее огненной искрой во дворце Истаила, в покои Нории.

— Моих сил не хватает больше. Ты и сам чувствуешь, — говорил Нории, стоя у окна. Он был страшно исхудавший, и только глаза горели багряным огнем. Рядом с ним расположился мрачный Чет, с глухим стуком раз за разом вгоняющий в резной подоконник острый нож. — Почти две недели сокращается зеленая полоса. Город почти остался без воды, животные умирают, скоро придет черед и людей. Песчаники обезумели. Сколько моего народа умрет, прежде чем дойдет до наполняющегося Белого моря? Что-то надломилось в мире, Четерии. Будто пробоина образовалась в первых числах января. Жизнь уходит как в бездонную дыру, и я на пределе. Да и ты тоже, я же вижу. Я либо исполню свое предназначение, либо истеку до капли и умру бесполезной смертью.

— Красная, — прорычал Четери и метнул нож в дерево — далеко улетело лезвие, воткнулось, срезав ветвь с розовыми цветущими цветами. — Ты обещал ее ждать до первого дня весны.

"Обещал!"

Заметалась искорка, закружилась по комнате — и зло ей было, и страшно, и хотелось орать от бессилия. Зашипели магические светильники, начали потрескивать — да только никто не обратил на это внимания.

— Забудь, — ровно произнес Владыка. — Я позвал ее и попрощался, и получил ответ. Неволить ее я не буду. А еще две недели я не продержусь. Мой народ, мой долг, Четерии.

Он вздохнул, перевел взгляд на клумбу с алыми розами — еще цвели они, помнящие руки красной принцессы. И он помнил.

— Не зря все так случилось. Мать ведь давно дала мне знак, сделав тебя Владыкой. Есть кому держать возрожденные Пески, есть кому править. Не нужно было мне медлить.

Чет, стоя рядом с ним — друг глядел в темнеющий сад — примерился к шее. Там есть точка. Нажать — и проспит Нории несколько дней. И можно пока слетать в Рудлог, найти упрямейшую на Туре деву с душой воина и похитить ее еще раз. А здесь запереть их в покоях, пока не поговорят.

— Не стоит, Четерии, — не глядя на него, сказал Нории. И улыбнулся. От него веяло смертью. — Я запрещаю тебе мешать мне.

Четери взвыл, вцепился крепкими пальцами в подоконник и выломал его от злости и бессилия.

— Глупец! — рявнул он, отряхивая руки от древесной крошки.

— Девять Владык не пожалели своих жизней, чтобы мы могли жить, — укоризненно проговорил Нории, — а я слишком любил свою, чтобы поступить правильно. Ты знаешь, что так нужно.

— Послушай, — резко позвал его Чет, схватил за плечо, повернул к себе. — Нори-эн. Я старше тебя, моей жизни осталось меньше. Дай мне заменить тебя.

Нории покачал головой.

— У тебя Светлана, сын и ученики, — объяснил он мягко. — Твои корни для жизни. У меня никого. Прости, брат, но платить не только твоей, но и их судьбами я не буду. Это только мой долг. Я не зря все это время учил тебя тому, что знаю сам. Я оставил дела Ветери — он сможет управлять городом до появления новых Владык. Ты честен и принципиален, и достаточно жёсток, чтобы править Песками. Отпусти меня, Чети-эн. Отпусти. Не нужно затягивать. Слишком много слов, еще немного, и это будет похоже на жалобы. Хватит разговоров. Мне и так... страшно. Не говори пока Энтери. И не сопровождай меня. Не уверен, что ты не попытаешься остановить обряд.

Чет криво усмехнулся, до боли сжал его плечо, шагнул навстречу. Что мог сейчас сказать он — воин, привыкший не бояться смерти и идти ей навстречу? Нории был в своем праве, и Мастер не мог не уважать и не понимать его выбор. Двое красноволосых мужчин обнялись — крепко, сдержанно, — и Владыка Истаила отступил, развернулся и вышел в дверь. А через несколько минут поднялся в небо огромным белым драконом.

А в опустевших покоях выругался сквозь зубы Мастер Четери, смахнул со стола кувшин с вином и зарычал от горя. И замерцала, угасая, растерянная и ошеломленная искорка, которую уже утягивало вперед, в будущее — или настоящее? В уже произошедшее или туда, где все должно еще было произойти?

Она сверкнула звездочкой над Белым морем, пронеслась выше, к пустынным терассам на границе с Йеллоувинем — здесь, по рассказам Нории, раньше расстилались благоухающие цветочные поля. Опустилась на бархан как раз тогда, когда белый дракон обернулся человеком. Босые ноги его утопали в песке, и двигался он так, будто сил оставалось лишь капли. Красные глаза становились все ярче, он принюхивался, поворачивал голову из стороны в сторону, и орнамент на его теле в лучах уходящего солнца светился ослепительно-белым, и казался он существом из другого мира с нечеловеческим хищным лицом.

Нории двигался молча, и скрип песка под его ногами резал душу. Долго он ходил-кружил, склонял голову, прислушивался, и, наконец, остановился. Поднял руки и что-то прошептал едва слышно.

И заволновался песок, зашелестел, зашумел — и начал двигаться, стенами уходя в стороны. Будто гигантский булыжник кинули сверху на пустыню — и понеслись в стороны круги-волны. С рокотом от трения мириадов песчинок поднимались от одиноко стоящего в центре дракона сыпучие цунами и уносились за горизонт, обнажая волнистый серый камень, лежащий прямо у ног Нории, и огромную каменистую равнину вокруг.

Вот и последние песчинки с шорохом утекли в стороны, обнажив рисунок на круглой плите, похожий на растительный орнамент. Из бороздок рисунка поднимались вверх едва заметные белесоватые стеклянные иголочки. Тоненькие, маленькие — как остренькая, только-только начавшая пробиваться по весне трава.

Нории покачнулся. Опустил голову, переступил с ноги на ногу, поджимая пальцы. Красные волосы закрыли лицо.

"Мой народ, — пророкотал его Зов. — Я ухожу, чтобы дать вам жить. Кровь свою отдаю Пескам, кровью своей смываю все долги. Словом своим и кровью своей снимаю проклятие с рода Рудлог — ради будущего Туры. Не дело женщинам и детям платить так, как должны отвечать мужчины. Вот мое слово — живите в мире, забудьте о мести. Запрещаю вам мешать мне. Прощайте, братья и сестры".

Несколько секунд как затих Зов — и содрогнулась пустыня от тоскливого рева сотен поднявшихся в воздух драконов. Спешили они к алтарному месту, спешили отдать последние почести приносящему себя в жертву.

— Душа моя чиста и разум спокоен, — прошептал Нории едва слышно, — всего отдаю себя. Примите мою силу, отец мой, матушка-Вода, напоите мою землю, молю.

Затих, помедлил мгновение — и шагнул в орнамент. Пронзили его ноги травинки — иголки, и застонал он, стиснул кулаки, и заплакала, закричала с ним огненная искорка, — а под ступнями дракона расплывалась кровь, впитывалась в камень. Полыхнул алтарь раз, другой, становясь прозрачным — и загорелся белым цветом, и рванулись вверх, прошивая ступни стеклянные нити-побеги, вскарабкались вверх по коже. Вонзились в кожу острыми шипами, потекли вниз от проколов крупные капли крови,— и начал краснеть чудовищный терновник, высасывая жизнь из добровольной жертвы, поднимаясь выше, по живой, подрагивающей плоти.

Искорка рванулась к нему — и ее отшвырнуло неведомой силой.

Как он устоял на ногах? Как вообще можно это выдержать? Боги! Да что же это! Что же это такое!!!

Вокруг Нории то тут, то там на каменной равнине трескалась, взрывалась земля, выбрасывая толстые хрустальные побеги ввысь — и они ложились на землю, и тоже тянулись тонкими усиками к дракону. Скоро вся равнина была покрыта сверкающим терновником — и шипы уже поднялись к поясу живой еще жертвы, и на ближайших ветвях начали раскрываться круглые цветы-лотосы, источающие белый свет.

Село солнце.

Темнела ночь, содрогался мужчина в объятьях пьющего кровь терновника — и сияли цветы, освещая его бледное лицо, сжатые кулаки. И звучал над равниной едва слышный, непрекращающийся хрип-стон, бесконечный, жуткий....

Он открыл глаза, смотрящие уже за грань жизни, и посмотрел прямо на Ани. И обескровленными губами прошептал:

— Не плачь...по мне...

Она прорывалась к нему, что было сил, убиваясь о призрачную стену — и ничего не могла сделать. Внутри маленькой искорки росло дикое пламя — и в очередной раз она рванулась к нему — и заорала от ярости, от бессилия, потому что снова выпала в спиральном зале, в туманную реку. Тело весило сотни тонн — но она поднялась, ноги не двигались — но она шагнула вперед, к застывшему бесстрастному двойнику — и зашипела, давясь схваченным судорогой горлом:

— Ты...ты! Мне нужно туда!

Руки ее заполыхали — и на лице золотистого идола впервые проскользнуло что-то похожее на удивление.

— Ты! — громыхала она, истекая огнем — и зал зашумел, встала стеной река времени, заволновалась, погнала воды обратно, от взбесившейся принцессы. Начали трескаться зеркала прошлого, и почернела солнечная лоза от гневного пламени. — Немедленно! Отправь меня к нему! Как мне! Как мне попасть туда?!!!

— У тебя остался всего один вопрос, — золотистый двойник растекся дымкой — и снова собрался. В улыбающуюся Пол, затягивающую волосы в хвост. — Сестренка! — крикнула она недоуменно. — Неужели ты оставишь меня?

Ангелина со свистом втянула в себя воздух и бессильно опустила руки. Погасло пламя, а в душе словно нож провернули — закровоточила, начала расти дыра на месте сердца.

Золотистая Пол недоуменно и удивленно подняла брови, закрыла лицо руками и заплакала. Как в детстве — навзрыд, с судорожными всхлипами. Задрожала — пронеслись перед Ангелиной видения о последнем дне сестры, увидела она и солнечный мост, и взгляд Полины на пробуждающегося Демьяна — и сестренка опустилась на четвереньки, оборачиваясь в медведицу. Зарычала, посмотрела на Ани пустым звериным взглядом и бросилась на нее — Ангелина упала, — щелкнули челюсти, вгрызаясь в шею, впились когти в грудь.

— Оставишь? — прорычала медведица, облизывая окровавленную пасть.

Ани всхлипнула и обняла ее, уткнулась носом в шерсть.

— Не заставляй меня делать выбор, — прошептала она, почти теряя сознание. — Только не так. Прошу.

— Один вопрос, — прошелестела медведица — и рассыпалась, поднялась ввысь тысячами парящих семян одуванчиков.

— Я жду. саундрек к эпизоду http://www.youtube.com/watch?v=TIAn8GtBX14

Старшая Рудлог помедлила всего мгновение — оно понадобилось ей, чтобы снова взять себя в руки и включить разум. И опустила голову, смиряясь.

На самом деле ведь нет никакого выбора.

И она заговорила, четко озвучивая свое желание.

Во дворце Тафии, Города-на-реке, стояло грозовое молчание, прерываемое коротким гулом периодически сотрясающейся земли. Было светло, как очень ранним утром. Теплая южная ночь уже накрыла Пески плотным бархатным покрывалом, но под черным куполом накатывались со стороны границы с Йеллоувинем трепещущие, переливающиеся перламутром тонкие стихийные волны. Вздрагивала почва — и в то же мгновение шире разливалось небесное море, и еще одна перламутровая волна закрывала звезды и немного откатывалась обратно.

Тихо было не только во дворце. В Тафии, как и во всех Песках люди смотрели на небо и молились.

А во дворе, перед шумящим фонтаном сидел Владыка Четерии и пил терпкое, отдающее горечью вино.

Четери улетел из Истаила через десяток минут после Нории. Светлана ждала его в Тафии — но не мог он появиться перед ней сейчас, сжатый, как скала, почти ослепший от горя.

Поэтому Мастер опустился на песок, не долетев до зеленой зоны своего города. Выхватил из воздуха клинок, распорол себе предплечье, щедро полив кровью пустыню — и первых поднявшихся из-под земли песчаников встретил почти с облегчением и злой жаждой.

Он дрался, убивал, рвал их — а духи мертвой земли будто чувствовали близкий конец

и ревели, и поднимали песок до небес, пытаясь уничтожить красноволосую смерть с сияющими клинками. В небесах проявлялись первые тусклые звезды, провожая уходящее за виднокрай солнце, и все новые и новые духи вставали из барханов, кидались под лезвия. И казалось Чету в этом какое-то отчаяние, будто они желали погибнуть в бою, а не просто раствориться, смытые волной чуждой им стихии.

Горечь после боя никуда не ушла, только стала острее. И Зов уходящего Владыки Четери выслушал, стоя обнаженным на остывающем песке — в последних лучах заходящего солнца все еще оседала желтоватая пыль, уносимая едва заметным поднявшимся ветерком.

Выслушал, опустил голову, чувствуя, как по разгоряченному плечу скользит холодный Ключ. Все правильно. Последний Владыка старых Песков уходил, закрывая свои и чужие долги. Защищая и свой народ, и своих друзей, и свою женщину, которую он выбрал — ну и что с того, что она не выбрала его?

Все правильно. Но все равно больно.

Боль не утихла и во время охоты, когда Четери, рыча, догонял и рвал челюстями испуганных антилоп — горячая кровь лишь усилила восприимчивость, и первую волну силы, исходящую от умирающего друга, Чет почувствовал гораздо раньше, чем она прокатилась по небу.

Скоро стихия, оплаченная кровью сына Синей и Белого, разольется над всеми Песками. И с последним вздохом Владыки Истаила прольется на пустыню, возвращая ее к жизни.

Четери вернулся в Тафию — и во внутреннем дворе, на резной скамье, обнаружил уснувшую жену. Здесь она ждала его, здесь встречала каждый раз, улыбаясь и подходя, чтобы обнять. А сейчас не дождалась, уснула.

Чет не стал ее будить. Подхватил на руки, отнес в спальню, аккуратно уложил на кровать. Вернулся обратно и потребовал вина. Кислого, сухого, терпкого.

Завтра будет новый день, в котором не будет Нории и он, Чет, станет единственным Владыкой возрожденных Песков.

— Почему? — прошептал он, глядя в перламутровое море небес.

Мать-богиня не ответила, и он взял кувшин и начал пить. Бодро плескал фонтанчик в широкой чаше, и вода в нем редко подрагивала в такт земле. Птицы испуганно молчали. На Пески опустилась тишина.

Чет отбросил опустевший кувшин, переждал очередной толчок, и потянулся за вторым. И замер, первый раз в жизни остолбенев от изумления.

Вода в фонтане встала столбом и выплеснулась во все стороны, добежав до его ног. А в чаше соткалась из кипящей жидкости и золотистого тумана обнаженная беловолосая женщина. Выгнулась, упираясь затылком в дно фонтана, забила руками по поверхности воды, закричала от боли, как раненная чайка — и Четери бросился к ней, выдернул к себе, сжал — так ее корчило, что могли порваться связки. Она кричала и кричала, пока не охрипла.

— Х-х-холодно, — сипела Ангелина Рудлог, цепляясь за дракона скрюченными пальцами. Она тряслась крупной дрожью. — Чееееет! Ааааааа!

Кричала она жутким шепотом, и радужка стремительно белела, и сама Ани была белая в синеву. Снова выгнулась в судороге, и Мастер в несколько шагов преодолел расстояние до скамьи, зафиксировал принцессе голову, с трудом разжал зубы и начал вливать в нее вино — большая часть проливалась на тело, но принцесса пила, жадно глотая, стуча зубами по краю кувшина. Ноги ее не держали, и Четери стянул рубаху одной рукой, натянул на правнучку Седрика, прижал к себе и вздохнул, наполняя ее витой. Принцесса, не соображающая от боли, царапала его до крови и силилась вздохнуть.

Земля под их ногами вздрогнула.

— Как ты появилась здесь, безумная женщина? — спросил он, когда она перестала выгибаться и обмякла в его руках. Весила она еще меньше, чем он помнил.

— Попросила, — прошептала она с трудом. — Мне сказали, тут вода, сюда меня могут перенести, тут ты, ты поможешь. Помоги мне, Четери, — она подняла белые от мук глаза. — Отнеси меня к нему.

— Ты опоздала, — без злости проговорил Мастер. — Он скоро умрет. Он и так оказался слишком силен.

От нее полыхнуло таким жаром, что потрескались пустые кувшины, и ветви на цветущих кустах жасмина обуглились. Ани снова вцепилась когтями в драконье плечо. Потекла кровь.

— Нет, — прорычала она вибрирующе, — не умрет. Помоги мне! Ну же! Прошу, Четери. Прошу тебя!

Он восхищенно, почти благоговейно цыкнул языком и отступил. Потому что наконец-то окончательно слетела вся шелуха и предубеждения, и он увидел ее такой, какая она есть — величайший воинский дух, сильнейшая кровь буйного Красного, заключенная в слабое тело. Как жаль, что она не родилась мужчиной. Как горд бы он был, имей такого ученика.

Снова вздрогнула земля — и плеснула над их головами еще одна перламутровая волна. Ангелина подняла лицо.

— Что это? — спросила она неверяще.

Землю снова тряхнуло.

Тук-тук. Пауза.

В глазах принцессы появились ужас, смешанный с пониманием.

— Это его сердце, — глухо проговорил Четери. — Бьется все медленней.

— Да что же ты стоишь, глупый дракон! — крикнула она зло, мгновенно приходя в неистовство. — Оборачивайся немедленно!

И Мастер клинков, как покорный слуга, отошел подальше и сделал так, как она велела.

— Успею, — твердила она, глядя вперед, туда, где на горизонте разливалось белое сияние. Руки, сжатые вокруг красного шипа на гребне Чета, немели от напряжения и холода.

— Успею, — шипела она ледяным потокам ветра, выводящим песнь смерти. Смерть смотрела на маленькую женщину чуть насмешливо и снисходительно, дразнила ее, то даря надежду, то погружая в отчаяние замедлявшимся ритмом сияющих волн, колола едва заметными искрами звезд: "Ну куда ты торопишься, красная, зачем? Никто еще не ушел от меня, и он не уйдет, и ты не успеешь..."

— Успею!

"Отец мой, помоги. Не просила тебя никогда и не о чем, сейчас прошу, заклинаю, услышь меня, помоги!"

Ветер стал жарким, напоил ее силой, огладил ласковыми ладонями. Дракон фыркнул, затрубил благодарно, понесся еще быстрее.

"Не в моих силах сейчас помочь тебе, дочь моя. Но все, что нужно, у тебя от меня есть".

Четери снижался, а Ани кричала ему: "Быстрее!". Перед ними в небеса редкими толчками изливался гигантский фонтан силы, растекаясь по небу. Выглядело это так, будто на каменной равнине стояла огромная и прозрачная переполняющаяся чаша, на узком дне которой цвел сверкающий терновник, шагов пятьдесят в поперечнике. Спутанный, переплетенный, как хрустальные жилы с огоньками-цветами.

Вокруг этой чаши, опустив головы, сидели сотни драконов. Было страшно тихо — только с очередным всплеском изредка гулко вздрагивала земля.

Четери опустился на песок, вытянул крыло — и она сбежала по нему, даже не оглянувшись на сдержанный рев, раздавшийся при ее появлении. Вгляделась в хрустальные заросли.

В сердце разливался страх. Терновник цвел чудесными белыми цветами, которые пахли сладким молоком и ванилью — и она сразу же возненавидела этот запах. Запах насмешливой, снисходительной смерти.

Нории она не видела. Но он был там. В центре. Где стихия жизни была плотной, как молоко, и сворачивалась перламутровыми жгутами, яростно выбрасывающимися в небо.

— Я не могу пройти дальше, женщина, — раздался позади неживой голос Мастера клинков. — Никто из нас не может коснуться терновника.

— Дай мне свое оружие, — попросила она сипло и вытерла вспотевшие ладони о рубаху.

Мастер выдернул из воздуха светящийся клинок и протянул ей. Никогда еще его оружия не касалась женская рука.

— Пусть боги помогут тебе, — тихо сказал он. И покачал головой от очередного изумления, когда она с трудом, но ухватила клинок — слишком тяжелый для хрупкой Рудлог, и побрела вперед, волоча его по песку.

Драконы гудели, раздраженно царапая камень равнины когтями, стучали хвостами. Пронзительно, плачуще закричала одна из дракониц — Огни — и вслед за ней завыли остальные.

Красная принцесса не дрогнула и не обернулась.

"Замолчите", — приказал им Четери, и над пустыней снова стало оглушительно тихо. Опустился на песок, скрестил ноги и закрыл глаза. Потянулся сознанием к умирающему — Нории был глух от боли и не откликался. Свеча его жизни мерцала уже едва заметно. И Чет, чувствуя, как пронзают его невидимые иглы, вдыхая и выдыхая и сжимая кулаки, ушел в транс — и открылся, делясь своей силой с другом, разделяя с ним его боль.

Ранее было бы милосердием дать ему умереть. Но не сейчас. Сейчас он ничем не может помочь слишком долго принимавшей решение женщине. Только подарить ей немного времени. Насколько его — ставшего Владыкой смешные недели назад — хватит.

Молчащие драконы видели, как приблизилась красная принцесса к терновнику — слишком маленькая, слишком слабая на фоне зарослей и бьющей в небеса стихии. Засветились тревожно белые цветы, замерцали в ночной тиши — а она неумело, неуклюже подняла клинок и обрушила его на заросли.

Раздался звон и полетели вниз осколки. И она ступила дальше, прямо на них, раня ноги, и снова размахнулась и ударила.

От крови ее плавилось стекло, растекаясь раскаленными лужицами — а она рубила, не обращая внимания на боль в плечах, на летящие осколки, режущие ее руки и тело.

Медленно, как же медленно. И как много еще рубить.

Она вся была как напряженная струна. Отстранилась от боли и только считала шаги.

Пять. Шесть.

Сколько нужно сделать до центра? Двадцать пять? Тридцать?

Толстые стебли, острые шипы, цветы, глядящие на нее тысячами глаз и пахнущие ванильной смертью.

Семь. И восемь.

Рукоять скользила в израненных руках, и по лицу текла кровь. И долго, слишком долго не слышно было очередного удара сердца.

Девять.

Страх шептал — "все, конец". Страх делал руки слабыми, страх говорил ей — "нет, не успеешь".

"Я успею. Я — Ангелина Рудлог!"

Страх поднимался перед ней толстыми хрустальными стеблями — принцесса, слизывая с губ текущую по лицу кровь, снова размахнулась и обрушила удар на переливающийся ствол, но он не разбился — только щербина осталась. И она с криком била еще и еще, пока не заорала от ярости — вывихнула запястье, а стебель был иссечен всего наполовину.

Под ногами едва заметно дрогнула земля.

И Ани отбросила оружие, расставила руки — и обернулась огромной чайкой. И поднялась в воздух.

Нории был в самом центре — до плеч оплетенный страшной лозой, поднятый над землей, с раскинутыми руками, с безвольно запрокинутой головой — будто его торжественно несли прямо в небесные чертоги. По шее его поднималась тонкая плеть, впивалась иглами, и все ближайшие побеги были красными от крови, и цветы на них светились так ярко, что видно было хрустальное переплетение глубоко под телом — живое, змеящееся, оскалившееся тысячами игл.

Чайка зло закричала-заплакала, обернулась прямо в воздухе и рухнула в ванильную сладкую смерть. К нему, на него, обхватывая его руками и чувствуя, как пронзают тело шипы. Потекла красная кровь, смешиваясь с его кровью и слезами, и зашипели, обугливаясь, побеги терновника, расступились, откинув ее на обнажившийся камень. Не отпускал дракона терновник — а вокруг Ангелины, пытающейся подняться на ноги, расцветали новые цветы, освещали маленькую женщину, скользящую израненными ладонями по булыжникам. И она снова поднялась, шагнула к Нории и принялась голыми руками ломать ветви, отдирая их от тела. Но она ломала — а побеги снова бежали вверх, впиваясь в дракона, на котором уже места живого не было, она билась — а все пышнее цвел сладкий цветок.

И она в ярости остановилась, оглянулась — на равнодушные цветы, на поднимающиеся выше ее головы заросли. Внутри заворочался дикий огонь, и она зашипела от невозможности выдержать его жар.

— Отпусти! — заорала она и полыхнула огнем в стороны — пламя текло с ее рук, выжигая хрусталь, и страшных сил стоило удерживать его, чтобы не коснулось оно Нории. — Отпусти!

Две стихии столкнулись — равные, не уступающие друг другу — там, где оседали пеплом побеги, поднимались новые, пытались подобраться к дракону.

— Нет! — кричала она в исступлении. — Не дам! Отпусти!

Бушевал над пустыней огненный столб, и пламя выплескивалось из чаши с ревом, и драконы один за другим вставали вокруг не приходящего в себя Четери, накрывали его щитами. А Ани слабела — от потерянной крови, от усталости — и не сдавался божественный терновник.

Она упала. Иссякла.

И снова зазмеились по почве хрустальные побеги, подбираясь к дракону. И насмешливо, приторно запахло ванилью, пробивающейся сквозь гарь.

— Нет, — прошептала принцесса упрямо и подползла к Нории. Прислонилась к его ногам, вцепилась скользкими ладонями. — Не отдам!

Застонал у края чаши Четери, и изо рта его потекла кровь. Он сделал булькающий вздох, уперся ладонями в землю и замер, не открывая глаза. И земля содрогнулась.

— Меня, меня возьмите, — почти теряя сознание, шептала принцесса окружающим ее и дракона, нависающим вокруг цветам. Они расплывались то ли от слабости ее, то ли от слез. — Добровольно отдаю кровь свою... сильную... не навредит вам боле... слово даю... отцом своим клянусь...

Глаза ее белели, и губы, покрытые запекшейся кровью, цветом сравнялись с лицом.

— Только отпустите... отпустите... берите меня...

И закричала от боли, когда первый из побегов коснулся ее ступни, впился шипами и полез вверх. И ринулись за ним другие, поверив в уязвимость почти уничтожившей их женщины. Прошили тонкую кожу, подняли Ани ввысь и назад, далеко от дракона, и замерцали, поглощая огненную кровь.

Четери рухнул набок, заскреб пальцами по земле, силясь вбить в истончающуюся нить жизни как можно больше силы.

Где-то далеко, в Тафии, проснулась от страха одна в их постели его жена, Светлана.

Дрогнула земля.

Начали осыпаться побеги вокруг Нории, опуская его на землю.

И он открыл глаза. Багровые, пламенеющие, дикие. Зарычал, опускаясь на землю, и обернулся в дракона. И страшной пастью своей и лапами начал крушить, топтать терновник вокруг себя, пробираясь к принцессе.

"Успела".

Она всхлипнула, чувствуя, как шипы подбираются под сердце, и потеряла сознание.

И не видела, как тонкой красной нитью струящаяся внутри побегов ее кровь вдруг полыхнула и выжгла все вокруг, опалив Нории перья и оскаленную морду.

Как он перекинулся обратно и, шатающийся, покрытый ожогами, поднял ее из пепла и побрел к краю выжженой чаши, прочь от обугленного алтарного камня.

И Четери, очнувшийся, ругаясь, как видавший виды солдафон, чуть не сломал их обоих, обнимая. Рыкнул, отсылая часть драконов за дичью — срочно нужна была свежая кровь, а сам схватил за плечо Нории, не отпускающего из рук покрытую гарью и кровью Ангелину, и начал делиться с ним остатками силы.

Один за другим присоединялись к нему драконы, и исчезали ожоги с тела Нории, а Владыка с усталой, бесконечной нежностью прижимал к груди принцессу, — и светились линии его ауры, отдавая Ани виту.

А Чет смотрел на них и часто моргал, думая о том, что стареет и становится сентиментальным и слезливым. И еще вспоминал о том, что когда-то сказал ему учитель.

Мы все пленники судьбы. Но иногда наступают эпохи, великие эпохи, когда меняется мир. Смотри внимательно и ты увидишь знаки. Увидишь, как люди вырастают над судьбами, и даже боги склоняются перед их силой, перед добровольными и безоглядными жертвами во имя другого. Как борьба идет до последней капли крови, до последнего вздоха, и смерти вопреки — и отступает рок, и ломается предначертание. Никогда такое не бывает случайно. Смотри. Наблюдай. Помни. Такое случается только тогда, когда мир уже треснул и нужны те, кто сошьет его вновь.

Четери вернулся к Светлане под утро, вымотавшийся, как сотня тягловых жеребцов. Он лечил, он нес двух упрямцев в Истаил — и Энтери, и другие драконы летели слишком медленно, а пострадавшим нужен был покой.

Ни охота, ни кровь не восстановили его достаточно — и, чтобы не шуметь в покоях и не тревожить жену, долго обмывался во внутреннем дворе, потом из чистой прихоти залез в окно, нырнул к Светлане под бок, обнял ее, положил большую ладонь на живот. Света шевельнулась и расслабилась.

— Не спишь, — пробормотал он, коснулся ее плеча губами и пожаловался: — Как же я устал, Светка...

Все напряжение этой ночи осталось за пределами их спальни, и он вздохнул, окунаясь в тепло и уют их маленького мирка. Сонная, льнущая к нему жена, ее запах, биение ее сердца.

— Что случилось? — шепотом спросила жена, притискиваясь поближе. Он довольно засопел — упругая и пышная попа прижималась куда надо, и возвращались силы. От Светланы шла прохлада родственной стихии-воды, и он окончательно расслабился, впитывая ласковую энергию. Вот такой вот его личный светлячок.

— Завтра расскажу, — Чет поерзал, поднял руку ей на грудь и задумчиво, прикидывая свои возможности, погладил. В принципе, не так уж он и устал...

— Я испугалась, — поделилась она тихо.

— Чего? — удивился он, аккуратно сгибая ее ногу в колене и подтягивая вверх.

— Остаться без тебя, — продолжила Светлана и замерла, послушно повернув голову для поцелуя. От нее сразу запахло желанием — всегда, всегда она готова была принять его. — Это все беременность, — прошептала она с нежностью, когда Чет оторвался от ее губ, скользнул к шее. — Плохой сон приснился.

— Непорядок, — смешливо проговорил он и потерся о нее бедрами. — Придется утешать. Да, Света?

— Дааа...

Глава 4

Ангелина Рудлог вынырнула из дремы. Еще не совсем проснувшись, пошевелила пальцами ног, потянулась сладко, долго, с удивившим ее саму почти мурлыканьем. Телу и голове было легко и приятно, будто она наконец-то, за очень долгое время выспалась и отдохнула.

И на душе был покой. Словно она гору с плеч сбросила. Даже воспоминания о боли не нарушали этого тягучего, непривычного расслабления. И принцесса очень долго нежилась в кровати, не открывая глаз, поглаживая прохладный шелк простыней и вдыхая непривычно сильный и свежий запах роз и травы. И не глядя она могла точно сказать, что она в Истаиле, во дворце Нории. Дворец знакомо, на грани слуха, шумел, за окнами где-то далеко переговаривались садовники, радостно пели местные птицы и слышен был тихий плеск фонтанчика в холле ее покоев.

Ани открыла глаза, приподнялась на локтях, осмотрелась. Точно, ее покои на мужской половине дворца. За открытыми окнами — рассвет, наполняющий сад туманной розовой дымкой. Принцесса во все том же расслабленном состоянии встала, накинула на себя легкую, почти прозрачную сорочку, лежащую на столике, и пошла в сверкающую золотом и мрамором купальню. Организм требовал посетить уборную и освежиться.

Интересно, сколько же она спала?

Ее кольнула тревога. Нужно же сообщить родным, что с ней все в порядке.

И где Нории?

В покоях было пусто и тихо. И привычно. Все на своих местах. Принцесса шагнула в купальню — там все так же стелился по мрамору парок из горячих бассейнов, стояли на бортиках баночки с травяными мылами и маслами. С теми, что нравились ей. И за аркой, ведущей в сад, видна была синяя, заполненная водой чаша большого бассейна, в котором она так любила плавать — и на местах были окружающие его разноцветные, радостные, чуть колышущиеся от ветерка занавески.

Здесь ее ждали.

И зеркало было на месте. Она стянула сорочку, придирчиво посмотрела на себя — исхудавшую, больше похожую на неоформившегося подростка со спутанными волосами и острыми скулами, покачала головой и отправилась мыться.

Она уже заканчивала, когда в купальню заглянула Суреза.

— Ой, госпожа! — воскликнула она дрожащим голосом и сцепила пальцы у груди. — Как хорошо, что вы проснулись! — женщина выглянула обратно за дверь и ворчливо крикнула: — Сафаиита нашлась! Накрывайте стол, да поживее!

И снова вернулась, прижала руки к щекам, всхлипнула:

— Да позвольте же, я за вами поухаживаю! Да как же я рада, что вы вернулись!

— И я рада тебя видеть, Суреза, — мягко сказала Ани и нырнула, смывая с волос остатки пены. Вынырнула, подставила голову под поток воды из широкой бадьи, которую быстро подхватила малита, и встала, поднялась по ступенькам из ванны. Подождала, пока служанка оботрет ее тело, накинет легкий халат, и села в кресло, вытирая волосы.

— Сколько я спала? — спросила она лениво чуть позже, когда малита, шепча свой заговор, расчесывала ее перед зеркалом. — И какой сегодня день?

— Сегодня двадцать первое января, госпожа. Почти три дня проспали.

Ангелина задумалась — сколько же она была в колодце? Получается, больше недели?

Суреза помялась, понизила голос:

— Владыка только вчера проснулся, госпожа.

И выжидательно посмотрела на Ани через зеркало. Принцесса едва заметно усмехнулась и ничего не сказала.

Ей стало совсем легко — и в то же время внутри заворочалось недовольство.

Суреза укоризненно поглядывала на Ангелину, на ее волосы, хотела что-то сказать — но вздохнула, опустила глаза и снова принялась водить гребнем по волосам.

— Что, Суреза?

Дочь Песков снова вздохнула и не выдержала:

— Какие косы обрезали! — заворчала она. — Да зачем же, сафаиита?

— Тяжело мне было, Суреза, — вздохнула Ани.

— Чтоб оно не было тяжело-то, — продолжала ворчать служанка, расхрабрившись, — тяжесть она не на голове, а в душе, госпожа! А жених что на свадьбе резать будет? Этак вы вообще без волос останетесь!

— Отрастут, Суреза, — Ани не стала спорить, закрыла глаза и улыбнулась — Суреза продолжала ворчать. Очень по-доброму. Что в этом Рудлоге принцесс и не кормят, похоже, что виданое ли это дело, когда женщина мужчину спасать лезет — видимо, уже и до слуг дошли рассказы о произошедшем в зарослях терновника. И что деток надо побольше и поскорее, тогда и бегать от такого богатого, красивого и доброго Владыки не захочется.

Еще влажные волосы заплели в короткую толстую косу и повели госпожу завтракать. Стоило только увидеть накрытый стол, ощутить пряные запахи мяса и рыбы, приправленных травами, и тонкий сладкий аромат лепешек, как внутри проснулся зверский голод. И жажда — до слез захотелось пить. И Ангелина, разлегшись на софе, отпивалась чаем, ела мало — не хватало еще после стольких дней без пищи заболеть от несдержанности, наблюдала, как хлопочет Суреза, показывая ей новые наряды — ей неинтересно было, но она кивала, не желая обижать всхлипывающую от радости служанку. И ждала.

И когда скрипнула дверь, и Суреза охнула и тихой мышкой выскользнула из покоев, Ангелина Рудлог лишь немножко помедлила, чтобы утихомирить буйство эмоций и встала навстречу Нории. Расправила плечи, подняла подбородок.

В спальне воцарилось молчание. Нории смотрел на принцессу, чуть склонив голову набок, она разглядывала его.

Владыка казался крепче, чем когда она видела его в последний раз, но все равно выглядел изможденным. И в красных волосах появилась седая прядь. Горло свело, когда Ани попыталась сказать "здравствуй", и она отстраненно подумала, что все произошедшее превратило ее в истеричку. И что глупо и неправильно сейчас вести светские беседы.

Принцесса шагнула к нему, с нежностью и тоской погладила плечо, волосы, провела пальцами по щеке — и, размахнувшись, влепила ему пощечину. Дракон перехватил горящую от удара ладонь,снова прижал к щеке, потерся об нее и улыбнулся. От этого простого жеста и от улыбки его остатки спокойствия разлетелись вдребезги.

— Как ты посмел не дождаться меня?! — крикнула она ему в лицо. Глаза защипало. — Как посмел, Нории? Не рассказать о проклятии? О том, что будешь делать, если я не соглашусь?!!

Дракон притянул ее к себе, обнял так крепко, что принцесса зашипела, прижимаясь губами к его груди и вдыхая его запах.

— Сердишься, — пророкотал он понятливо ей в макушку и провел ладонями по спине — от них шло покалывание.

— Очень, — прошептала она. Негодование так и полыхало, и Ани мотнула головой, перевела дыхание, пытаясь успокоиться. Нории поднял ее голову за подбородок и поцеловал — и она взорвалась, вцепилась ногтями в широкие плечи, поднимаясь на цыпочки, впиваясь в его губы и кусая его до крови. Он не отстранялся, только зарычал чуть слышно, рокочуще, и руки стали смелее — сжали ее ягодицы, проскользили по бокам, коснулись затылка, груди — и Ангелина забыла о злости, расслабилась от этого рычания, окунаясь в мужские, бесконечные терпение и нежность.

Замерла, когда Нории чуть отодвинулся, слизнул свою кровь. Коснулась его губ — и погладила по щеке. И отошла к окну, встала спиной, коснувшись руками знакомой резьбы подоконника — нужно было собраться с мыслями. И сказать то, что нужно было сказать.

— Мне было бы трудно жить, если бы в мире не было тебя, — проговорила она с трудом. — Поэтому я очень, очень злюсь, Нории.

Он подошел, обхватил ее рукой, мягко поцеловал в макушку — и Ани откинулась ему на грудь, закрыла глаза. Как же хорошо. Как легко.

— Как я мог сказать тебе о проклятии? — проговорил он тихо. — Как я мог сказать о терновнике? Ты бы посчитала, что я не оставляю тебе выбора. Поначалу в этом не было необходимости, а затем я понял, что ты возненавидела бы меня еще сильнее. И не было бы нам с тобой жизни, Ани. Мы бы воевали в браке.

— Да какая разница, — Ангелина с раздражением царапнула его коготками по руке, — как бы я была с тобой? Я не дура, Нории, потом бы разобралась. Это мое дело.

— Нет, — сказал он убежденно, — не твое.

Она все раздумывала над его словами — и признавала его правоту. Скажи он во время ее пленения, и она бы прочно связала драконов и все несчастья своей семьи, и ожесточилась бы. И слова о терновнике восприняла бы, как шантаж. Да и разве мог он требовать, чтобы она собой спасла его? Не стала бы она презирать его после этого?

— И я не мог ждать, Ани, — проговорил он тихо.

— Как-нибудь продержался бы до конца месяца, — ответила она сердито, не замечая, как вместо царапанья поглаживает его пальцы. — Мог бы сказать мне в Йеллоувине. Как ты вообще оказался там?

Он усмехнулся — широкая грудь вздрогнула. Не обвинил, не высказался, что был уверен, что она не придет к нему. Да она и сама разве была уверена?

— Хань Ши передал через моего представителя в Пьентане, что ты будешь гостить у него.

— Старый интриган, — буркнула Ангелина. За окном удивительно яркими красками шелестел просыпающийся сад. Розовое сияние сменялось на желтоватое, праздничное — поднявшееся солнце поило зелень светом. Ани втянула носом воздух.

— Дождь был? — изумленно спросила она.

— Скорее, моросящий туман, — гулко проговорил дракон. — Моя сила рассеялась небольшим дождиком. Обряд был не закончен.

— Чудовищный обряд, — в голосе ее звучали страх и злость.

— Это наша плата за жизнь для нашей земли, — спокойно ответил Нории. — У вас ведь тоже есть алтарный камень.

Принцесса повернула голову, посмотрела на него.

— Он совсем другой.

— Но тоже питается кровью, как и все артефакты, оставленные нам первопредками. Только вам нужно чаще делиться с ним небольшим количеством крови, а у нас терновник забирает все, но и землю оживляет на сотни лет.

— А Колодец в Пьентане — это что?

— Тоже алтарь, Ангелина. Алтарь равновесия. Просто в другой форме. Постой, — рука его сжалась, — ты что, была в колодце?

— Да, — ровно ответила она.

— Безрассудная женщина! — рыкнул дракон. — Почему, стоит тебе уйти от меня, ты сразу рискуешь собой? Стихийные духи алтарных мест — существа древние и опасные. Они часть божественной энергии, за много веков ставшие почти разумными. С ними не стоит связываться тем, кто не несет крови их создателей.

Она покачала головой, вспоминая, как озвучила в колодце требование перенести ее к Нории — а золотистый двойник ответил: "Это не вопрос. Ты оплачивала ответы, а не действия".

Тогда она призвала легко откликнувшийся огонь и пообещала выжечь все вокруг.

"Ты сама погибнешь", — смеялся ее близнец, не веря в угрозы.

И она ударила. Разлетелся зал памяти, и принцесса зависла в пустоте, превращаясь в чистое, беснующееся пламя — а вокруг пошло все радужными пятнами, и замерцало — и дух испугался, и пообещал отправить ее туда, где ей смогут помочь.

"Я не могу отправить тебя напрямую, но я нашел того, кто поможет. Он сейчас рядом с водой. А вода идеальный проводник для других стихий. Но ты можешь погибнуть".

"Согласна", — крикнула она. И потом был болезненный бросок через ледяную бесконечность, распылившую ее на атомы и собравшую снова во дворце Чета. И затихающее позади золотистое сияние.

Вот что это такое, оказывается.

— И терновник разумен? Он слышал меня.

— Насколько это доступно стихийным духам, Ани.

— Он согласился взять мою кровь.

— Пожадничал, за что и поплатился. В нем не хватило силы переработать твое пламя. Удержал, сколько мог — и сгорел.

Ани передернула плечами.

— Я обещала, что кровь не причинит ему вреда.

— Знаю, — гулко сказал Нории и сжал ее сильнее. — Мне все рассказали, моя смелая Ани. Не вини себя — ни ты, ни твой бог не могут менять суть вещей. Но откуда стихийному духу это знать? Он велик, но в развитии своем как малое дитя, и ему недоступны понятия "жестокость" или "опасность". Как ребенок может без надзору выпить сладко пахнущее крепкое вино, так и ты для него была заманчива, но опасна. Восстановится — корни его глубоко по всем Пескам — осторожнее будет.

В саду, прямо под окном, запела какая-то пташка — и так старался маленький певец, такие волшебные трели выводил, что они оба заслушались, мирно прижавшись друг к другу у высокого окна.

— Что ты теперь будешь делать? — спросила она тихо.

— Не печалься об этом, — в голосе его почти не была заметна горечь. — Я не стану больше принуждать тебя. Ты не несешь ответственности за мою страну и за мой выбор.

Принцесса повернулась в его объятьях, посмотрела в зеленые глаза.

— А ты — за мой, — сказала она твердо. — Спроси меня, Нории.

— Пожалела меня? — дракон склонил голову. — Не нужно, Ани.

— Я что, должна тебя уговаривать? — мгновенно вспылила она. Оттолкнула его в сердцах, сжала кулаки. — Знай же, что я и так собиралась согласиться на брак! Еще до того, как все узнала! При чем тут жалость? Мне плохо без тебя, Нории!

Он засмеялся, глядя в негодующее лицо.

— Ты станешь моей женой, принцесса?

— Нет! — мстительно процедила она. — Я вернусь в Рудлог и думать забуду о тебе, проклятый дракон!

— Сегодня, — продолжил он, улыбаясь.

— Я сказала — нет!

Он склонился, чтобы поцеловать ее.

— Боги, — проговорил он ей в губы, и в голосе его были отчаяние, ярость и счастье, — как же я люблю тебя, упрямая женщина. Тебе принесут одеяние для свадьбы, Ани.

— Я помолвлена, Нории.

— Ты выберешь, в чем выйти к гостям. Либо моей невестой, либо гостьей. Я приму твой выбор, Ани-эна, и никто не осудит тебя. До захода солнца у тебя есть время подумать. Стань моей без всяких условий, принцесса.

— Я не могу так. Нужно оповестить родных, решить, как объяснить это прессе, чтобы минимизировать слухи и ущерб для семьи...

— Без условий, — повторил Нории рокочуще, сжимая ее в своих крепких руках — и Ани не могла не смотреть на него почти завороженно, запрокинув голову. — Не как Владыка и дочь Красного, а как мужчина и женщина. Родных, да и весь мир, можно пригласить на шестой день, на церемонию принесения даров Богине. А сегодня у тебя еще есть время подумать, действительно ли ты хочешь отдать себя мне. Если да, то остальное неважно.

"Неважно?"

Нории погладил ее по шее, коснулся губами губ и вышел.

А Ангелина Рудлог, побродив в задумчивости по покоям, села допивать чай — но руки дрожали, хотя ей казалось, что она спокойна и холодна, и она расплескала напиток из чайника, и в раздражении отшвырнула чашку.

Дворец будто затих, ожидая, что решит она — а принцесса, чувствуя, как эмоции становятся неуправляемыми, отправилась туда, где привыкла за время пленения приводить мысли и чувства в порядок.

К своим розам.

Она снова стояла на коленях, согнувшись,рыхля землю и удаляя сорняки (так много их было, будто ее ждали и здесь), а из окон дворца, останавливаясь, выглядывали люди и драконы — и отступали, когда принцесса поворачивалась лицом к ним.

Но она и так бы не заметила. Рос ворох вырванной травы у края клумбы, а Ани, дрожащими руками дергая вьюнки, шепотом проговаривала свои страхи и мысли, выстраивая их в строгий порядок — и легче становилось ей, будто в транс входила она, отстраняясь от эмоций.

— Ты ведь уже приняла решение, — бормотала она, вдыхая нежный розовый запах, от которого растворялся навязчивый, холодящий страх. — Неужели смутишься, отступишься?

Солнце слишком быстро двигалось по небосклону, гладило теплыми лучами ровные плечи и льняные волосы красной принцессы. Кто бы понял, глядя на ее прямую спину, какие эмоции бушуют внутри, как предвкушение сменяется страхом и виной, и злостью, и уколами ужаса, когда представлялось Ангелине, что она не успела — и горячим, захлестывающим ее с головой, желанием присвоить себе мужчину, которого она полюбила. Полюбила с той же страстью и мощью, с которой делала все остальное — слишком много в ней было пламенного духа, чтобы чувствовать вполсилы. И она больше не врала себе, что сможет без него, и шептала свои молитвы, свои уговоры.

— ... Ведь хотела сделать все правильно — закончить с помолвкой, убедить Нории выждать нужное время.

Особо упрямый вьюнок запутался между стеблей роз, и Ани с жесткостью дернула его, не оставляя сорняку ни шанса, дунула на выпавшую на лицо прядь.

— ... Обговорить условия брака, выторговать преференции для Рудлога... планировала, да...

Она рассмеялась, подставляя лицо солнцу — шип царапнул ладонь, и принцесса лизнула ранку, чувствуя вкус земли и травы. И усилием воли заставила сжавшееся тело расслабиться.

— Так было бы правильно, — в голосе явно пробивались панические нотки, и она фыркнула, как лошадь, мгновенно переходя в состоянии злости на себя. Кто эта испуганная девочка? Старшая дочь Красного воина?

— ... А что ты ждала — что все пройдет в идеальных условиях? Не бывает так. Не бывает.

Ее нервной энергии сейчас хватило бы, чтобы перепахать сотню клумб.

— ...Тем более, что проблема Песков не решена, а если отбросить эмоции, то времени нет. Все решится, все... Все равно будет так, как захочу. Пресса взбесится, конечно, но с журналистами можно сделать по-умному... подскажу Василине... Луциус утешится, если проследить, чтобы Дармоншир и Марина поженились... только бы не наделали глупостей...

Она бы не была Ангелиной Рудлог, если бы действовала иначе.

— ... Полина.

Ани выпрямилась, потерла рукой грудь — там, где разнылось сердце, и выдохнула. Она не оставит попытки помочь сестре, но у Поли еще есть Демьян. Сильный, любящий ее муж. И он обещал сделать все, чтобы вернуть Пол.

Ангелина снова склонилась над цветами, закусив губу, вздохнула, пытаясь принять непривычное чувство смирения, и некоторое время молча, отчаянно рвала сорняки. Была еще Каролишка, которую она не могла оторвать от себя, были теплые вечера с родными, была страна, служить и властвовать которой ее учили... Пядь за пядью освобождалась земля от мелких вьюнков, крепко вцепившихся корнями и не желающих уходить. И пядь за пядью очищала принцесса разум, и шептала себе, убеждала себя, не замечая, как то хмурится, то улыбается недоверчиво, изумленно, счастливо, словно не веря, что все это говорит она, что все происходит с ней:

— Все решается, все...

И когда она закончила, в душе воцарился мир. А, может, она просто оцепенела и оглохла от волнения?

Старшая Рудлог, отряхнув исколотые ладони, в том же состоянии совершенной отстраненности пошла в купальню — и там отдалась в руки служанок и массажисток, и долго плавала потом в своем бассейне, любуясь на яркие пятна занавесок, растекающиеся в воде подрагивающей палитрой. Вернулась в покои, мельком бросив взгляд на разложенный на кровати свадебный наряд, на ларцы с драгоценностями, и села писать письма. Василине. Каролинке. Министру иностранных дел. Валентине с матерью. Герцогу Лукасу Дармонширу. Марине. Алинке. Отцу.

И рука ее на этот раз была тверда.

День перевалил за половину, когда она позвала Сурезу с сестрой, встала перед зеркалом в спальне и приказала:

— Делайте, что нужно.

И через некоторое время забурлил дворец, оживая от быстро передающейся из уст в уста новости. Служанки вызвали на помощь целую толпу женщин, которые быстро и тихо разожгли тонкие ароматические палочки с ровным и успокаивающим мятным запахом. Застелили спальню яркими синими и белыми полотнами, занавесили ими же окна — началось таинство, и тонкий шелк колыхался от ветерка, и казалось, что вокруг — теплое и ласковое море.

По ткани на пол рассыпали зерна, морскую соль и пахнущие сладостью, солнцем и пылью сушеные фрукты. Принесли тонкие струнные инструменты, и четыре девушки уселись по углам — и полилась по покоям восточная мелодия, успокаивающая душу. И песня — бесконечная, радостная, с пожеланиями долгой и счастливой жизни, плодовитости и покровительства Богини.

А остальные, боясь сказать хоть слово, чтобы госпожа, не дай боги, не передумала, подождали, пока снимет она одежду, и начали покрывать ее тело и лицо тонким узором из золотистой пасты, красить ладони и ступни. Ани молчала — и только иногда по телу пробегала нервная дрожь, и тогда принцесса начинала размеренно вдыхать и выдыхать свежий мятный воздух. Были бы здесь сестры — Вася с ее мягкостью, Марина с острым язычком, смешливая Поля, сосредоточенная Алинка, Каролина, которая тут же принялась бы ее рисовать — и не было бы так страшно. Остро накатили одиночество и тоска — что же она делает здесь, среди чужих людей? Куда же она без родных? Как?

Захотелось бежать — но она осталась на месте, захотелось плакать — но она вздернула подбородок и сильнее сжала зубы.

Решила — иди до конца.

По покоям вдруг прошла теплая медвяная волна радости — и заскрипели плиты пола, выпуская из стыков цветы и травы, заполыхали магические светильники, и взметнулись лазурные занавески, впуская порыв теплого разноцветного ветра — он принес с собой тысячи цветочных лепестков, осыпал ими принцессу, огладил крепкими руками, пощекотал затылок, разметал волосы.

Она изумленно посмотрела на все это безобразие и тряхнула головой, пытаясь сбросить застрявшие в волосах лепестки. Нории сообщили?

Служанки уже, не скрываясь, улыбались. С нанесением орнамента закончили, и Суреза выскользнула за дверь — и вернулась через некоторое время с блюдом, полным горячих медовых лепешек. За ней шла девушка, осторожно несущая прозрачный сосуд со странным розоватым напитком.

— Это традиционные невестины сладости. Чтобы были силы на ночь, госпожа, — с робкой улыбкой сказала Суреза, протягивая ей лепешку и наполненный кубок. — И диара. Пейте, сафаиита. Его делают из лепестков роз, фруктов и семи трав. И пьют его один день в жизни, перед свадьбой. Он обостряет чувства и показывает богине правду. Пейте, шеен-шари.

"Силы на ночь?"

Опять стало страшно и жарко, и губы пересохли — женщины захлопали, засмеялись, подбадривая — и Ангелина одним махом осушила кубок, пошатнулась. Ее поддержали — напиток был сладко-кисленький, травяной, без алкоголя — но в голове пронесся ураганом, и обострились чувства и запахи, и начало отступать страшнейшее напряжение.

Орнамент на теле подсыхал, принцесса подкреплялась медовыми лепешками — изумительно вкусными, а служанки поначалу осторожно, а затем, видя, как улыбается шеен-шари, весело начали подпевать девушкам с инструментами. На языке Песков, почти скороговоркой — насколько она могла разобрать, то были шутливые советы молодой жене, как вести себя с мужем в первую брачную ночь и дальше.

Паста высохла и ее смыли мягким освежающим маслом — а на белой коже остался цветочный орнамент, неожиданно яркий.

— Зачем это делается? — полюбопытствовала Ани, разглядывая узоры.

Она была сама на себя не похожа — голубые глаза казались больше и — Ангелина нахмурилась — испуганней, волосы — еще белее, и губы ярче. И тело выглядело как статуэтка из светлого дерева, покрытая резной вязью. Диковатый вид.

Взгляд ее почти неприлично блестел.

— Старая традиция, чтобы обмануть злых духов, — с охотой объяснила Суреза, с некоторой опаской открывая ларец с жемчугами и второй — с золотом. — Чтобы не узнали вас и не помешали свадьбе. Что вы выберете, госпожа?

Ангелина усмехнулась — цветочный ветер, смех и невестин напиток прогнали страх прочь, повернулась, переступая по пробившимся из пола цветам, придирчиво взглянула на драгоценности. Кто способен ей помешать, если она все уже решила? Только она сама. Выпила еще диары, подняла руки — и на нее надели тончайшую короткую сорочку с пышными рукавами, крепящимися чуть ниже локтей золотыми браслетами, и золотыми же цветочными застежками на плечах, и одно за другим начали крепить к этим застежкам бесчисленные, яркие, цветные покрывала свадебного наряда. Надели под грудь драгоценный пояс — тяжелый, сжавший ее, украсили запястья и щиколотки позвякивающими браслетами с многочисленными висюльками.

А ей казалось, что она слышит, как ходит Нории в соседних покоях — и звучат там мужские голоса, и как звенят посудой в огромной кухне, и шумят крылья приземляющихся драконов. А еще на грани слышимости то возникал, то пропадал странный гул — был в нем топот множества ног, и песни, и смех, и крики.

— Что это? — спросила она недоуменно.

Суреза понимающе посмотрела на нее.

— Город готовится к свадьбе, сафаиита. Вы сами все увидите.

В спальне темнело — там, за синими занавесками, садилось солнце. Зажглись магические светильники, сильнее запахло мятой и цветами. Комната купалась в лазури. Волосы невесты увили жемчугом, и накрыли голову синим вышитым шелком, спустившимся до пола, и надели сверху изящный золотой обруч, украшенный сапфирами и тонкими цепочками с вставками, стелящимися по вискам и затылку.

Женщины молчали, с шуршанием ступая по ткани, устилающей пол — теперь нельзя было заговаривать с невестой, пока не станет она уже женой, — и в тишине этой гулко билось ее сердце, и принцесса выпрямлялась, каменела, необычайно остро чувствуя скользящий шелк на теле. Как быстро прошел день. Как скоро изменится ее жизнь.

Распахнулись двери спальни, открыли в холле двери покоев — там стоял Нории, ждал ее.

Великолепный — верхняя часть волос собрана на затылке в узел, остальные рассыпаны по плечам, одетый в синюю длинную рубаху до пят, и поверх нее — такой же длинный белый шавран, расшитый золотом. Увидел ее, склонил голову, улыбнулся с облегчением — и она шагнула вперед. К нему.

Прибывшая в Истаил с Четом, вернее, на Чете, Светлана стояла у выхода из дворца рядом с мужем и знакомой ей Тасей — много здесь было драконов и дракониц, много людей, и все беспокойно ждали молодоженов. Тут пахло травой и ярко светили фонари, затмевая звезды, и Света немного стеснялась любопытствующих взглядов и отступала за мужа.

Ей самой было любопытно, ибо много она слышала об Ангелине Рудлог — и от мужа в том числе, много читала сама, но так и не видела ее вживую. У супруги Энтери глаза тоже светились интересом.

— На месте жениха и невесты я бы сбежала через черный ход, — прошептала Тася Свете, кивая на обилие народу, и Светлана кивнула понимающе. Каково будет невесте под всеми этими взглядами? Со стороны Чета раздался совсем неторжественный смех — он переговаривался с братом Владыки, и Света сжала его руку и улыбнулась сама, прислушалась.

— Не откажет, — говорил он громогласно, — не в этот раз, Энти-эн. Красные собственники, она уже заплатила за него кровью — теперь точно не отпустит от себя.

Энтери мягко улыбался — Светлане он очень нравился. Добрый и теплый. Они с женой были неуловимо похожи и обладали той уютной притягательностью, которая отличает гостеприимных людей.

— Поверю когда увижу на ней брачный браслет, — ответил он шутливо, и вдруг прислушался, прижал палец ко рту и повернул голову в сторону широких дверей дворца.

Все затихли. Распахнулись створки, и рука об руку вышли из дворца удивительно маленькая женщина с покрытыми узорами лицом и сверкающими ледяными глазами — и Нории. Он выглядел очень необычно — но невеста! Света даже выступила вперед, чтобы разглядеть лучше. Несмотря на небольшой рост, Ангелина Рудлог приковывала все взгляды и принимала их с абсолютным спокойствием, с величественностью даже. Дракон рядом с ней смотрелся просто огромным — наверное, ее макушка едва достигала его груди.

Чет позади Светы усмехнулся — она повернулась, и увидела, как он подмигивает невесте — и та едва заметно улыбнулась в ответ.

Свету кольнула ревность — остро она почувствовала, что очень уже большая и беременная, и изяществом и в лучшие времена не сравнилась бы с тонкой, как тростиночка, Ангелиной. Тут же подступили слезы — и Чет словно почувствовал это, подгреб ее к себе и куснул за ухо. Мол, что за глупости, Света?

Она потом, когда за воротами скроется удивительная пара, поворчит на него и пожалуется, а Чет, с удовольствием воспринимающий все ее собственнические порывы, расхохочется и заявит:

— Эти двое столько крови из меня выпили, что я чувствую себя их отцом, не меньше. Волновалась она очень, вот я и помог. Эх, жена!

Вот как его не ревновать?

Света улыбалась, прижавшись к нему — но на всякий случай все же загадала, чтобы ничто и никто не помешало свадьбе.

Город не спал, светя синим и белым, город, накрытый звездной ночью, купался в голубоватом лунном свете, город был украшен лентами и огнями, как невеста, и сладко, волнующе пах южными цветами. И от запаха этого кровь становилась горячее, а рука крепче сжимала руку. Жители Истаила устелили путь от дворца до храма Синей тканями, усыпали лепестками — а сами скрылись в домах, наблюдая сквозь прорези ставен, как ступает по тихой улице Владыка, ведя за руку волшебную свою невесту, великую колдунью. Они пройдут к храму, проведут обряд и вернутся обратно — и как только ступят за ворота дворца, жители вытащат на улицы столы, накроют их всем, что есть в доме, и будут пировать всю ночь, и еще три дня после.

А пока — тихо! — нельзя! Не спугнуть бы удачу, не навлечь бы преждевременной радостью беду на эту пару. Жених с невестой молчат, и вокруг все должно молчать.

Город шуршал нетерпеливым дыханием тысяч людей и ветром, бросал жениху с невестой под ноги лепестки и водяную пыль с фонтанов. Совсем близко был храм. Ани, завороженная окружающей красотой, и не заметила, как они дошли. Перед ними открылись двери — и женщины в одеяниях служительниц Синей подождали, пока пройдут они внутрь, в сумрак — и захлопнули створки за их спинами.

Величественная богиня любви с чаячими крыльями за спиной, поднимающаяся из слюдяного моря, смотрела на пару ласково и внимательно, и мозаичный лик ее светился, переливался голубоватыми и перламутровыми отблесками. Тих был храм, устеленный коврами — только лазурная дымка от глубокого колодца у ног Богини стелилась по полу, да поблескивал нож на маленьком столике. Пахло цветами и морем из чаши, стоявшей рядом — и усиливающийся ветер пел свои песни в высоких окнах, и огонь в светильниках разгорался все ярче, трещал все яростнее. И глухо, бешено стучало сердце красной принцессы.

Нории подвел ее к алтарю, наклонился, целуя в губы — в полумраке его лицо, покрытое вязью, казалось совсем чужим, и Ани жадно и отчаянно подалась навстречу, вцепилась ему в запястья — но Владыка высвободил руки и нажал ей на плечи, заставляя опуститься на колени. Лишь вздох слетел с ее губ — и она покорилась. И дракон, взглянув на нее сверху, опустился рядом.

Двое у алтаря, поклоняющиеся друг другу среди замершего в ожидании города. Блеснул нож, разрезая мужскую ладонь — и в чашу закапала драконья кровь. Еще одно движение над протянутой тонкой рукой — и ни звука, ни стона, только рваное дыхание. Смешалась кровь в пахнущей летом чаше, и первой выпил из нее Нории, и протянул своей невесте.

Сладкое вино. Зашумело в голове, заиграло в теле — скоро, скоро ночь, жди мужа своего, красная дева, готовься к его силе, познаешь ее сполна. Подставляй лицо под его пальцы — мажут лоб, щеки и губы горячей кровью, а тебе хочется целовать их, и ты облизываешься, и от солоноватого вкуса еще больше обостряются чувства, хищно чувствуешь себя, дико, и едва не рычишь ты, скалясь. И сама протягиваешь руку и касаешься мужского лба, щек и губ — и он тоже слизывает кровь, и глаза его багровеют.

Усилился ветер — начал трепать красные волосы, позвякивать твоими украшениями, взметнул до высокого свода пламя из светильников.

— Благословляю, — шепнула лазурная дымка, и темная вода двумя змеями поползла от колодца. Нории, не отводя от Ани глаз, протянул в ту сторону руку, и принцесса отзеркалила его жест — и проскользил холодок по раненным ладоням, исцеляя, сомкнулся на запястьях драгоценными синими браслетами.

— Перед ликом матери-воды и под взором отца-воздуха беру тебя в жены, Ангелина Рудлог, — пророкотал Нории. — Ты моя, а я твой.

Снова сжал дракон нож, протянул руку, взял невесту за волосы — и отрезал их вместе с накидкой по самый затылок. Застучал падающий жемчуг, скользнули светлые пряди по шелку, рассыпались вокруг — а Владыка поцеловал ее, вложил в руку тяжелую рукоять и опустил голову, почти коснувшись лбом ее колен.

— Перед ликом матери-воды и под взором отца-огня беру тебя в мужья, Нории Валлерудиан, — эхом откликнулась принцесса. — Я твоя. А ты — мой.

И собрав его красные пряди, тоже обрезала их острым лезвием. Погладила его по шее, прижалась губами к макушке, чувствуя, как улыбается он ей в колени. Тихо стало в храме. Но полыхнул огонь, заревел, освещая храм так, что больно стало глазам. Владыка мгновенно вскочил на ноги, схватил Ани, сжал, напрягся — и захохотало божественное пламя, зарычало:

— Достоин. Доказал! Благословляю! Другую дочь прочил я тебе в жены, желая оставить старшую на троне, но что уже сделаешь! Береги ее, дракон!

Потяжелели браслеты на запястьях, нагрелись — и проступили в лазури огненные рубиновые жилы.

— Обещаю, — проговорил Нории, и пламя омыло его, метнулось к Ани, поцеловало в лоб родственным жаром и отхлынуло, ласково и почти извиняющеся скользнув по лику строго улыбающейся богини.

— Благословляю, — зашумел серебристыми потоками ветер, обнимая их за плечи — и рядом с рубиновыми жилками на браслетах проявились белые, прозрачные. Хлынула из колодца вода, разлилась вокруг новобрачных, закрутилась водоворотами, не тронув их — и унесла жертву в колодец, оставив их оглушенными, жмущимися друг к другу.

Долго они касались друг друга в плотном сумраке храма, скользили ладонями по одеждам, перебирали короткие волосы, и пьяны были от вина и божественной силы, разлитой в воздухе, и целовались ожесточенно, буйно, задыхаясь от желания. Но их ждали во дворце — и они едва оторвались друг от друга. Поспешили на пир, мимо тихих окон и светлых стен, под сияющей луной к белому дворцу — не выдержал Нории, подхватил свою владычицу на руки и быстрее понес к высоким воротам.

Плохо помнила Ани, как встречали их здравницами и смехом, как осыпали золотом и зерном, как усаживали за длинные столы. Праздновал дворец, веселился Истаил — а она ела мало, полная тревожного предвкушения, и задыхалась от гостей и жары, и хотелось ей на воздух. Словно не слышала она поздравлений, улыбалась тем, кому нужно было улыбаться, вставала, когда нужно было вставать. И когда желание бежать стало невыносимым, со стуком поставила на стол чашу, поднялась и скользнула к выходу, оглянувшись у самой двери на мужа, посмотрев ему в глаза.

Острым был тот взгляд, и был в нем вызов и огонь. Поймаешь ли ты меня, муж мой? Хватит ли у тебя сил?

Затихли гости. Владыка улыбнулся, ни на кого не глядя, допил, не спеша, вино, давая ей уйти, и только сидящие рядом Четери и Энтери видели, как до белизны сжались на чаше его пальцы. Встал, втянул ноздрями воздух — и вышел за принцессой в украшенный золотом и резьбой коридор.

Ани была там, уже далеко. Оглянулась еще раз — манящим был ее взгляд — и пошла дальше, быстро переступая босыми ножками, позванивая браслетами, один за другим скидывая с себя драгоценности и мешающие убегать покрывала. Они разноцветными пятнами ложились на пол, прохладно и скользяще касаясь ступней Нории, идущего следом.

Он заставлял себя не спешить, медленно двигаясь по коридору, а попадавшиеся навстречу слуги и гости вжимались в стены за резными тонкими колоннами и опускали головы, стараясь казаться невидимыми. Все, видевшие дракона на этом пути, понимали: свадьба творится не в зале, полном празднующих людей, и не в ликующем городе. Свадьба творится здесь и сейчас. И если тебе дорога жизнь, будь ты слуга, гость или брат, не вставай на пути Владыки в эту ночь.

Жаркая спираль начала раскручиваться внутри, ноздри раздувались, вдыхая тонкий женский запах. Предвкушение, желание, страх, упрямство, немного усталости. Огромный мужчина проходил мимо застывших в молчании людей, и пламя круглых плоских свечей, выставленных на полу вдоль колонн, колебалось и потрескивало в сумраке от движения его мощного тела и расцвечивало желтоватым перламутром его одежды. Он снял шевран, кинул его на пол. Невеста его далеко впереди вышла во двор и растворилась в теплой южной ночи, но он ощущал ее, видел высокий костер ее ауры, и волосы на затылке вставали дыбом, и внутри рождался рык, когда он представлял, как нагонит ее.

Владыка неслышно вышел в дворцовый сад. И лишь затем зашевелились застигнутые таинственной силой люди, оставшиеся в коридоре. К дверям, за которыми скрылся господин, поспешили стражники, готовясь закрыть и охранять все выходы. Этой ночью ни боги, ни люди не должны были помешать свадьбе.

Ангелина сбросила последнее покрывало, мягким шелком скользнувшее на траву. Она слышала и чувствовала Нории, идущего по ее следу, и бежала вперед, подставляя тело ветерку.

Догони меня еще раз, дракон. Я так хочу.

Напиток из лепестков роз и хмельное крепкое вино сделали ее свободной, и растопили лед горячие поцелуи в тихом храме. Ани забралась в самую чащу, туда, где даже садовники бывали только несколько раз в год, где трава была некошена и в ней светились огоньки светлячков, а вокруг пруда стояли плакучие ивы. Пробралась к деревьям, прислонилась спиной к иве, закрыла глаза, выравнивая дыхание. И открыла их как раз тогда, когда Нории вышел на поляну перед прудом.

Он, уже обнаженный, шел по колышущейся траве, и на переливающейся перламутром его коже светились линии ауры. Без одежды он выглядел еще огромнее, и она смотрела, ждала, и не могла отвести взгляда.

Красноволосый гигант остановился, потянул носом воздух. Хищно улыбнулся заострившимся лицом.

— Прячешься, моя Ани, — прорычал он, обходя по широкой дуге поляну. От голоса его она затрепетала. — Это хорошо. Беги, моя принцесса. Беги.

Она не выдержала — быстрой птахой метнулась к темнеющей чаще. Он настиг ее у кромки деревьев, поймав за короткие волосы, разодрал сорочку, повалил животом на мягкую траву, прижавшись сверху, опаляя кожу горячим дыханием, дрожа всем телом. Маленькая, обманчиво хрупкая, крепкая, как сталь. Ани тяжело дышала — сознание куда-то уплывало, обостряя инстинкты — и чувствовала она, как тяжелый мужчина вжимает ее в землю, с силой вдыхает ее запах, и едва не застонала, когда он пошевелился, подсунув ладонь ей под шеку, коснувшись пальцами губ, лизнул шею и вдруг прикусил там кожу.

Ей и не нужна сейчас была ласка — и она вцепилась зубами в его руку, и выгнулась всем телом навстречу. И застонала требовательно, яростно, и потерлась об него ягодицами, жмурясь от предвкушения, щедро замешанного на страхе.

Я уже твоя. Уже покорна тебе, насколько может быть покорен огонь — возьми его, но смотри, не обожгись, дракон. Справишься ли со мной?

Зарычал Нории, и жестче стали его руки.

От нее пахло возбуждающе и терпко, и губы были сладки, как мед — и он, ужасаясь силе поднявшегося желания, все еще пытался остановить себя, быть нежнее, осторожнее. Но ревел в нем дракон, догнавший свою женщину — а она охотно изгибалась под ним, подставляя губы, и отвечала на поцелуи, обжигая его своим огнем, и столько силы было в ее теле, что ему приходилось усмирять ее ласками, обуздывать прикосновениями — и как отзывчива она оказалась, как легко подходила к краю удовольствия.

Сколько же в ней страсти. Сколько необузданной ярости.

Напрягалось, сопротивлялось вторжению ее тело, и кричала она, прокусывая его ладонь до крови, и стонала от слишком большого мужчины — и он поглощал ее пламя, и рокочущим шепотом утешал ее, срываясь в рык, приподнимаясь над ней и опускаясь обратно.

Сладкая, горячая. Зовущая. Принявшая его. Не боящаяся боли. Вскрикивающая, вздрагивающая. Он заставил ее охрипнуть от крика — а она заставляла его двигаться быстрее — пока сознание не сжалось в крошечную точку, тело — в тугой узел, такой невыносимый, что он впился зубами в плечо жены, и взорвался, изливаясь в нее.

Медленно они приходили в себя среди измятых трав и шелестящих ив. Судорожно вздохнула Ани — и муж ее втянул в себя воздух, приподнялся, почуяв запах слез... и испугался, испугался так, как никогда в жизни.

— Прости, прости меня, — тревожно зашептал он, покрывая поцелуями, зализывая ее искусанные плечи и холодея от ее молчания.— Прости, Ани-эна, не трону тебя больше, если не пожелаешь... больше не повторится...

Она потянулась, по-новому ощущая свое тело, и тихо ответила, заставив его улыбаться от облегчения:

— Повторится.

Чуть позже он на руках отнес ее в резной кружевной павильон с круглым отверстием в куполе, через которое было видно звездное южное небо с крупными, как бриллианты, звездами. Где-то на горизонте ворчал уже гром и сверкали зарницы, и снаружи веяло свежестью.

Внутри павильона бил теплый источник, собирая воду в ступенчатую чашу, а вокруг были постелены мягкие ткани, ковры и подушки, поставлены плоские свечи, кувшины с напитками и сладости.

Они долго лежали в чаше источника, чувствуя на коже ласковые струи воды, медленно лаская друг друга. Он лечил ее — а Ани лежала спиной на его груди, в полудреме наблюдая, как его рука расслабленно гладит ее грудь. Мысли путались, болело тело, но все было правильно, и в душе ее царил покой. Так она и заснула на драконе, осторожно прижавшем ее к себе.

В эту волшебную ночь из городов пустыни, бывших вотчин погибших Владык, ушел песок. Забили фонтаны, вода наполнила колодцы и каналы. Над пустыней грохотала гроза и шел дождь, питая иссохшую землю, умывая не спящих ликующих людей. И поднималась ввысь, расплескивала до границ Песков зеленая живая волна из трав, деревьев и цветов, и открывались голубыми очами бесчисленные озера — и могучая река Неру наконец-то наполнилась водой, бурной волной прошедшей от истока до устья.

Спала на груди своего Владыки измученная Ангелина Рудлог, не слыша ни шума грозы, ни крупного, взбивающего землю ливня, и спокойным и счастливым был ее сон. Нории гладил ее по тонкой спине, прислушиваясь к себе, к невиданной силе, истекающей из него и откликающейся очередными грозовыми тучами, бушующим морем и свежим запахом ожившей земли.

Свадьба состоялась. Свадьба была угодна богам.

Глава 5

В воздушном дворце Белого Целителя цвели подснежники и носились туда-сюда хитрые змейки-ветерки. Стоял посреди пахнущего ранней весной зала с высокими арками вместо стен огромный стол, сотканный из льда и туманных вихрей, и в мягких травяных креслах сидели четыре бога, пили вино из березового сока. Праздновали.

— Хороша свадьба, — довольно проговорил Белый, поглядывая вниз — туда, где крутились под их ногами и громыхали грозы. — Крепко силой напоила моего сына твоя дочь, Иоанн. По нраву ли тебе сейчас жених, брат?

— Ничего не скажу, — прогрохотал Красный воин ворчливо, — неплох. Однако и третья была бы ему впору.

Белый тонко улыбнулся и промолчал. Но заговорил изящный Ши, любуясь вязью на драгоценной чаше. И голос его был мелодичен и тих — но такой обладал силой, что умиротворял остальные стихии:

— Ошибусь ли, если скажу, что он и от третьей не откажется, раз сама в руки идет?

— Не ошибешься, — подтвердил Целитель, улыбаясь — совсем юным он казался, и глаза его сверкали азартом. — Медведь двоих загреб под лапу, чем мои дети хуже?

Воин зарокотал недовольно, поглядел на спокойного, развалившегося в полузверином обличье Хозяина лесов. Тот лениво махнул лапой, рыкнул.

— Наказал я его. Что вспоминать?

— За мою дочь мало! — Красный стукнул чашей по ледяному столу, и расплескался напиток, разлетелся в стороны цветочной пыльцой.

— Помню, помню я Седрика, — отмахнулся Зеленый. — Тебе всегда мало, брат. Мой сын, мне решать.

— Тяжелее вина — суровее взыскание, — перебил его Красный, подождал, пока взлетевшая на стол змейка дольет ему в чашу вина из кувшина, который сжимала она хвостом. — Я ему этими тремя днями долгую жизнь выторговал да судьбу обманул, жизнь роду продлил. Успел укрепить страну, успел.

— А девочек-то своих и пальцем не трогаешь, — вмешался Белый с хитрецой. — Разве что не курлычешь вокруг них, вон мужей как ревниво отбираешь.

— Женщины, — пробурчал Красный, и все они, не сговариваясь, оглянулись туда, где на грани видимости вставали высокие обсидиановые стены владений Черного. Где тосковала их сестра и жена. — Не тронешь. Благо, наследник растет мужчиной. Старшую не удалось на трон усадить, так хоть тут огонек радует меня.

— Отчего же вторая у тебя нелюбимая? — порыкивая, поинтересовался Великий Бер. — Как и не видишь ее. Старшая да старшая, а дочь твоя на троне позабытая, милостью твоей обойденная. Не виновата она, что судьба и правило поперек твоей воли встали. Не виновата, что натурой мягка — не видишь, что ли, какой огонь под мягкостью этой пылает? Или не твоя дочь? Или не твоя кровь?

Насупился Красный, закручинился.

— Да, радуется от буйства старшей мое сердце, — признал он ворчливо. — Но неправда твоя, брат, все дети мне дороги.

— Даже пятая? — небрежно поинтересовался Желтый.

Полыхнули ревностью и виной глаза огненного бога. И снова оглянулся он в сторону обсидианового замка. Снова загрохотали снизу молнии — и подняли чаши боги, выпили молча. Крепче мир, меньше им работы. И так не до людских проблем сейчас — держат Туру, ждут, пока пророчество жены их исполнится. Каждый чем-то жертвует — кто жизнью детей, кто троном. Ко всему готовы, но даже богам тяжко дается ожидание.

— А что же ты, брат, — обратился Белый к Желтому, — присмотрел уже своему трону красную невесту?

Мрачно зыркнул Воин-огонь на Ши. А тот перекинул черную косу на плечо и улыбнулся, пожал тонкими плечами.

— Мои дети и так сильны. Куда им огня в равновесие добавлять? Пока приноровятся, снова Туру лихорадить будет. Довольно с нашего мира потрясений. Нынешнее бы пережить, Ворона бы дождаться.

Помрачнел Красный — снова ревность и вина были в его взгляде, и по рукам его побежал огонь, но сдержался он, не дал волю ярости. И остальные затихли, изумленные, молча опустошили кубки. Захлопотали, засуетились вокруг божественных господ змейки-хозяюшки, опять полилась пахнущая скорой весной брага — и под громыхание ночных гроз над Песками продолжили великие стихии праздновать свадьбу.

Над Песками вставало солнце, с изумлением взирая на изменившуюся пустыню и спеша напоить теплом высокие травы и деревья, высушить лужи в чистых, умытых городах. Дошел черед и до Истаила — торопясь, пока снова не закрыла небо погромыхивающая над дальними лугами гроза, рассвет высветил кроны высоких деревьев и лазурные крыши, радужные купола храмов, добрался до тихого дворцового парка, взбежал по стенам дворца и заглянул через открытые ставни в покои Владыки.

Осторожно дотянулись солнечные лучи до постели, на которой спал огромный мужчина, бережно прижимающий к себе маленькую женщину. Заиграли золотом в льняных и красных волосах, спустились на небольшую грудь и покоящуюся под ней широкую ладонь, огладили изящные бедра, высветили узор на мощных, мужских, возвышающихся позади.

Ангелина Рудлог, Владычица Песков, сморщила нос, недовольно повернулась спиной к окнам и проснулась, замерев от непривычной близости мужского тела. Движение кольнуло возбуждением, отдалось томлением и почти неощутимой болью в мышцах. Рука мужа -нужно привыкать называть его так — скользнула ей по лопаткам, спустилась ниже, притянула к себе. Ани настороженно коснулась прохладной груди Нории губами и так и замерла, зажмурившись.

Как же непривычно.

"Хорошо?" — спросила она себя, украдкой погладив дракона по бедру и совсем уже смело — по изгибу от ягодиц к спине. Чуть отстранилась, посмотрела на мужа — он спал крепко, и красные волосы с седой прядью падали ему на украшенное орнаментом лицо, и ключ покоился у ключицы.

Хорошо. Ты весь мой, дракон. А я — твоя.

Солнце грело плечи и спину, и Ангелина, сонная и тихая, выскользнула из объятий Нории, закрыла ставни, полюбовавшись пахнущим свежестью, сверкающим росой садом. Накинула на плечи шелковый драконий халат и направилась в купальню, стараясь не наступить на длинные полы одеяния и с улыбкой глядя на цветы и траву, пышно разросшиеся в стыках плит пола.

Голова одновременно была очень ясной — и чуть заметно кружилась от воспоминаний, а от взгляда, брошенного в зеркало, принцессу кольнуло стыдом и удовольствием. Короткие, до подбородка, волосы, едва заметные под орнаментом синяки на плечах, опухшие губы — и потемневшие глаза той, что стала ночью женщиной.

Боги, что она творила — и что позволяла с собой делать!

— Мой мужчина, — прошептала она твердо. — Муж. Могу делать с ним, что захочу. И он со мной.

Ани, посвежевшая и умытая, вернулась в спальню. Нории растянулся на всю постель, сжав вместо нее, Ангелины, подушку, подмяв ее под себя. И принцесса скинула халат, забралась на кровать, прижалась к мужу со спины. Поколебалась, и разозлившись на собственную робость, погладила его по руке, скользнула пальцами по груди, услышала как меняется его дыхание, и куснула за плечо.

Мой муж!

— Шари, — Владыка вздрогнул от очередного укуса и повернулся, навис на ней — вдруг раскрасневшейся, опустившей глаза. Усмехнулся, коснулся губами лба.

— Ну что же ты, — пророкотал он ей в висок — дыхание его было травяным, совсем не как после сна. Потерся о шею, поцеловал туда же. — Продолжай. Зачем разбудила?

— Нужно дать моей сестре знать о свадьбе, — прошептала Ани, глядя, как спускается он ниже, касается языком соска, еще и еще. По телу плеснула томная волна, разгорячила дыхание, заставила запустить пальцы в красные волосы. — Отправить посольство, оповестить ее. Нужно...

Он покачал головой, щекоча волосами ей кожу, и рассмеялся в живот — вибрация пошла ниже, мгновенно распаляя ее — и зажимая от предчувствия боли.

— Вот это моя Ани.

— Нории... нужно передать родным мои письма...

Голос ее был почти умоляющим, и она уже обеими руками вцепилась ему в волосы, выгнулась, послушно позволяя развести бедра. Какой же он все-таки большой.

— Четери все сделает, — пророкотал дракон, касаясь губами светлого пушка на лобке. Потерся об нее щекой. — Успеешь отдать письма. Я вчера обговорил с ним остальное.... не беспокойся пока, моя владычица...

Он лизнул тонкую кожу бедра, застонал рокочуще:

— Как сладок твой запах, шари... как вкусен твой огонь... не бойся, Ани, не бойся... не будет больше крови... привыкнет ко мне твое тело...

Голос его понижался — и руки крепко держали ее, не давая сжать колени. И как же нежны были его касания.

— Так сладок...

В огромной спальне не осталось места страху — только расслабленному, тягучему удовольствию. Мужскому тяжелому дыханию и стыдливому, все смелеющему шепоту, перешедшему в стоны, заглушаемые шумом набежавшей грозы. Доверию. Он изучал ее — а она откликалась, он вел — а она следовала за ним. И на этот раз взял он ее медленно, после долгой любовной игры, почти погрузившей ее в беспамятство. Наливались вишневым цветом глаза, и движения его все еще отзывались тугой болью, но и та расходилась жаром и негой, растворялась в теле — онемевшем, расслабленном от ласк и пережитых вспышек наслаждения, заставляя напрягаться, полыхать, желать большего. Что боль, когда мужчина сдерживается так, что дрожат руки и вены проступают на висках? Что страх — нужно просто забросить ноги ему на бедра, толкнуться навстречу, услышать глухой рык и дернуть за волосы. И пережить, перенести, задыхаясь и крича, его мощь и краткое, жесткое буйство.

Мой муж. Могу делать, что захочу. И он — со мной.

Четери отнес Свету в Тафию, воспользовавшись краткой передышкой между грозами. А обратно уже возвращался под ливнем, играя с молниями, взмывая выше туч, к солнцу, и снова ныряя обратно. Так давно он не летал в грозу, что уже забыл, как наполняет взбесившаяся стихия тело юной, свежей силой, и как хочется от нее дурачиться, будто он малыш, только вставший на крыло.

Чет долетел до Истаила, приземлился под дождем, обернулся, усмехнулся одобрительно. Видать, по вкусу пришлась новой владычице супружеская жизнь. Пусть льет, пусть питает землю. Пройдет несколько дней — и нормализуется погода в Песках, и пойдет годовой цикл своим чередом.

Он успел одеться и выпить вина, когда подошедший Зафир, слуга Нории, сообщил, что Владыка ждет его на обед в своих покоях.

Сидели за столом Энтери и Ветери, была там и Ангелина — аура ее светилась алыми всполохами, сплетаясь с аурой Нории, и умиротворенной казалась красная принцесса. Но взгляд ее был так же тверд, как раньше, и спина такой же прямой. И только в движениях появилась едва заметная плавность, да губы раздвигались в улыбке чаще, чем обычно.

С Четом в Рудлог должно было лететь большое посольство, и принцесса передала письма, перечислила, что нужно сделать — он слушал ее с любопытством и фыркал про себя. Во-первых, Нории уже все озвучил, во-вторых — разве он не участвовал в сватовстве раньше? Ну и что, что сейчас порядок не тот. Суть-то одна.

Через пару часов драконья стая, возглавляемая Мастером клинков, скрылась за кромкой туч. А Нории подождал, пока жена, с тоской глядящая в сторону Рудлога, расправит плечи и отойдет от окна, чтобы переодеться. И повел представлять своему народу.

В заполненном большом зале — пришли сюда и драконы, и главы человеческих племен — Владыка помедлил, пока им обоим кланялись и воцарялась в зале тишина после приветствий. И заговорил.

Вот жена моя, ваша госпожа и владычица. Ее слово — мое слово, ее желание — мое желание. Почитайте ее, как меня, почитайте больше меня, ибо я почитаю ее.

Ани слушала его рокочущий голос, смотрела на теперь уже свой народ и видела в глазах присутствующих и благоговение, и страх, и смятение, и благодарность. Много предстояло работы. Очень много. Но ее это совсем не пугало. Никогда Ангелина Рудлог не боялась трудностей.

Иоаннесбург

Долгожданный звонок в кабинете начальника Зеленого крыла раздался во второй половине дня. Всю ночь Тандаджи поступали сводки о внезапно развернувшихся над Песками грозах, о том, что территорию соседнего государства вдруг начали видеть спутники, что поутру обнаружилась перед наблюдателями у границы расстилающаяся до горизонта зеленая страна. Они на свой страх и риск выехали за Стену — и не было больше полосы блуждания, только связь прерывалась.

Подняли среди ночи Зигфрида — но все так же ломалось Зеркало, которое маг пытался выстроить к Ангелине Рудлог, и после десятого разлетевшегося перехода Майло отпустил сонного блакорийца, приказав просыпаться каждый час и повторять попытки. Увы, пока повторы были безуспешны.

Тандаджи собирал информацию и периодически, словно забывшись, недоверчиво качал головой. Сложить два и два — Ангелину Рудлог в Песках и ожившую страну — было нетрудно, но как доложить об этом королеве? Нет, прежде нужно найти чудесным образом попавшую из Йеллоувиня в Пески принцессу, подтвердить догадки. И он терпеливо ждал звонка от агентов.

— Тандаджи, слушаю, — произнес он в трубку ровно.

— Господин полковник, — раздался задыхающийся от волнения голос капитана Рыжова. Тидусс поморщился — никакой выдержки. — Господин полковник! У приграничного телепорта опустились драконы из Истаила. Шестнадцать человек! Перешли в Теранови — запрет мы ведь не ставили! И сейчас отдыхают на территории дипкорпуса, сообщив сотрудникам, что обязаны встретиться с королевой. Что прилетели по поручению Владыки Нории и ее высочества Ангелины! С ними муж Таисии Михайлис из Теранови, помните, Энтери? И тот, что меня чуть не придушил, — в голосе Рыжова проскользнула обида. — Все разукрашенные, как на свадьбу!

Майло поморщился и тоскливо посмотрел на золотых рыбок. Не доводит до добра проницательность.

— В каком они настроении?

— В хорошем, господин полковник, — несколько удивленно ответил Василий. — В радостном, можно сказать. Но говорить, что будут обсуждать с ее величеством, не хотят, отвечают, — он понизил голос до заговорщического, — что это дело межгосударственное.

— Следите, Рыжов, — бросил Тандаджи, отключился и поспешил набрать министра иностранных дел — пока тот не пошел докладываться королеве и не поставил дворец на грань уничтожения. Ее величество за прошедшие дни и так перенервничала. Тут нужен деликатный подход.

Министр Кинкевич, старый лис, вежливо согласился отдать Тандаджи право принять на себя удар, пожелал удачи и положил трубку. А тидусс, поправив мундир, сделал еще один звонок — Байдеку, обеспечив себе прикрытие тылов, и направился к королеве.

Василина приняла его в своем кабинете. Спокойная — только в голубых глазах тревога, да лицо бледное. Тандаджи поклонился, как обычно, немного залюбовавшись ее кудряшками.

— У вас хорошие новости, полковник? — мягкий голос ее чуть подрагивал. Скрипнула дверь и взгляд королевы потеплел, и она нежно улыбнулась вошедшему принцу-консорту. Байдек обменялся с тидуссом рукопожатием, встал рядом с супругой, положив руку ей на плечо — и она совсем успокоилась.

Тандаджи чуть-чуть полегчало.

— Надеюсь, что да, ваше величество, — проговорил он уверенно. — Ваша сестра жива, находится в Истаиле, у Владыки Валлерудиана. К сожалению, пока не смогли установить, как она там оказалась. Если позволите — в Теранови ждут вашего согласия на встречу драконы, которые принесли известия от ее высочества Ангелины...

Воистину, не выбери его судьба для должности начальника разведки, тидусс мог бы стать лучшим из дипломатов.

Василина выслушала его, нервно сплела пальцы.

— Почему они еще не здесь, полковник?

— Простите, ваше величество, — с невозмутимым лицом ответил Тандаджи, — но нужно подготовить зал, охрану... обязательно. Понимаю, как вам не терпится узнать новости про сестру, но мы не можем пренебрегать безопасностью.

Королева подняла сердитый взгляд на мужа, но тот только коротко кивнул. И она вздохнула.

— Я даю вам час, полковник. Прекрасно, если справитесь быстрее.

Она успела переодеться. Сообщить встревоженному Святославу Федоровичу и младшим сестрам, что прилетели драконы и скоро будут новости об Ани. Каролинка разрыдалась, не в первый уже раз за прошедшие дни, вцепилась королеве в руку и начала умолять взять ее с собой. Она очень скучала по Ангелине.

И Василина, как всегда, распереживалась, обернулась к Байдеку.

— Каролина, подожди, — произнес Мариан, и шестая Рудлог затихла от его серьезности. — Закончится официальная часть, и сможешь сама обо всем расспросить.

Но окончательно успокоила младшенькую Алинка. Оглядела красноносую и шмыгающую сестру с ног до головы. И занудно, рассудительно заявила:

— В таком виде тебя к делегации из другой страны просто не пустят, чтобы не позориться. Пойдем приводить тебя в порядок.

Каролина встрепенулась, бросила взгляд в зеркало, подхватила на руки щенка тер-сели, с которым после отъезда старшей сестры не расставалась, и помчалась в свои покои.

Драконы появились из телепорта через час. Встречал их лично принц-консорт. Скользнул взглядом по длинным, расшитым драгоценностями одеждам — нет ли где оружия, посмотрел на сундуки, которые притащили гости с собой, встретился взглядом с Владыкой Тафии, сдержанно кивнул Энтери.

— Рад приветствовать вас, — сказал он после рукопожатий и представлений, — ее величество, супруга моя, примет вас. Вижу я, что не с пустыми руками вы пришли.

— То дары огненной госпоже от Владыки Владык, — охотно объяснил Четери, — малая их часть. Позволишь ли вручить ей?

— Лучший дар — известие о сестре, — проговорил Мариан настойчиво. — Слуги отнесут ваши дары в зал встречи. Не дело гостям груженными по дворцу идти.

"Отнесут и проверят по пути", — говорил его взгляд.

Чет не стал спорить. У этого крепкого медведя своя задача, у него — своя.

Ее величество появилась в светлом зале приемов через пару минут после того, как провели туда драконов и занесли сундуки. Ее сопровождал Святослав Федорович. Драконы поклонились, она кивнула, улыбнулась мягко и немного настороженно. Четери, до этого развлекавшийся рассматриванием гвардейцев, глядел на нее с умилением. Они уже встречались — в Теранови, на памятном подписании договора о мире и сотрудничестве, и тогда она вызывала то же желание двигаться аккуратнее и говорить тише, чтобы не расстроить. Скромное платье, прямая спина, аккуратная прическа и взволнованное лицо. Огненная — аура полыхает, греет, — но как же похожа на его Светлану. Настоящая женщина. Повезло ее мужу.

Муж, к слову сказать, подождал, пока она остановится, и занял правильную позицию — сбоку и чуть спереди. Чет едва не кивнул одобрительно — молодец. Если что, успеет закрыть своим телом.

За дверью послышались тихие шаги, шепотки — Байдек тоже что-то уловил, потому что покосился туда, качнул головой. Чет усмехнулся про себя — медведь не видел то, что видел он — два огонька, один из которых был ему очень знаком.

— Господа, — чуть тревожно произнесла королева, — мне сказали, у вас есть известия о моей сестре. Слушаю вас. Все ли с ней в порядке? Почему она не прилетела с вами?

Чет выступил вперед, отметил, как неуловимо напрягся принц-консорт.

— Радостное известие привезли мы тебе, государыня огненная, — сказал он настолько почтительно, насколько мог, как учил его Ветери — нудя, заставляя повторять церемонные речи. — Благодарим, что так скоро приняла нас и просим выслушать, а потом судить. В сундуках этих выкуп от Владыки владык за сестру твою, Ангелину. Вот сапфиры, ясные, как глаза твоей сестры, — двое драконов открыли один из сундуков. — Вот рубины, алые, как губы ее. — И второй сундук был открыт. — Вот белое золото, но не сравнится оно с красотой ее волос... Не заменит золото тебе сестру, не утешит от разлуки с нею, и бесценна красота ее и жизнь, но такова наша традиция...

Он остановился — в голубых глазах королевы плескались настоящий ужас и мольба — не надо долгих речей, скажите, что с сестрой! Лицо ее было спокойным, но аура наливалась мощью — и ощутимо холодало в зале. Что себе придумала уже? И он, забыв все, о чем бурчал ему Ветери и как учил говорить, бухнул по-солдатски прямо:

— Вчера сестра твоя, Ангелина, стала женой Владыки Нории.

Еле слышно ругнулся позади него Ветери, а королева потрясенно замерла — от нее полыхнуло тревогой, гневом, недоверием, и муж ее нахмурился, глядя на Чета с явным желанием его придушить. За дверью зала зашуршало.

— Не думай, — продолжил Мастер понятливо и спешно, — не принуждали ее, своей волей она приняла решение. Расцвела сегодня наша страна, и поспешили мы к тебе, дабы принести выкуп от Владыки и обговорить все. Принесли мы и письма от твоей сестры. Тебе, твоему отцу и сестрам.

Василина-Иоанна без слов протянула руку, и Ветери с поклоном передал ей стопку писем.

Она быстро перебрала их, нашла свое, отдала одно отцу, остальные — мужу. Развернула и начала читать.

Долго читала. Много написала ей Ангелина, начиная со своих видений в колодце — и королева то тревожно сжималась, и веяло от нее холодом, то удивленно поднимала брови, то качала головой. Дошла и до последних строк.

"Василина, сестричка. Понимаю, что новость неожиданная, но, думаю, ты поймешь меня. Если бы существовала разумная альтернатива, я бы не торопилась. Еще раз скажу, что согласие на замужество я дала добровольно. Отстраняясь от личных мотивов, Нории — хорошая партия для меня и отличная для страны. К сожалению, придется разрешать эту ситуацию, дабы купировать скандал. Прежде всего нужно связаться с Дармонширом, передать ему мое письмо. Прочитай его, я уверена, что герцог согласится содействовать. С Луциусом будет сложнее — может затаить обиду, но и это решим. Если Пески восстановятся, прошу, пришли с драконами магов-телепортистов и арку телепорта — чем быстрее наладится сообщение, тем быстрее я смогу с тобой все обсудить лично. Люблю тебя. Ангелина Рудлог".

Василина закончила читать и передала письмо мужу.

А в коридоре, прижавшись к дверям и ничуть не стесняясь охраны, затаив дыхание подслушивали две младшие принцессы. Каролина Рудлог опять всхлипывала, пытаясь сдержаться, чтобы не заплакать в голос, Алина шикала на нее. И в этот момент появилась рядом с залом их старшая сестра, Марина. Только вернулась с работы, родных никого на месте нет, горничная передала ей, что, по слухам, прилетели драконы. И вот они, младшенькие, нарядные и причесанные, а у гвардейцев по обе стороны дверей каменные лица и мученические глаза.

— Малышня, — сказала она таинственно, — ну, что говорят?

— Ани замуж выдалииии, — громко зарыдала Каролинка и Алина испуганно зажала ей рот. Третья принцесса изменилась в лице.

— Как выдали?

— В Пески, — шепнула Алина. — Вчера свадьба была.

— Что за бред? — ругнулась Марина, мгновенно зажегшись злостью. Метнулась туда-сюда по коридору, вернулась к двери и решительно нажала на ручку.

В зале стояла оглушительная тишина. Драконы с удивлением уставились на вошедшую, на заглядывающих в дверь двух девушек. Чет так вовсе ухмылялся — вот эта с ее кипучей аурой куда более напоминала Ангелину Рудлог, чем королева. Василина укоризненно посмотрела на третью принцессу, Мариан оторвался от письма, строго покачал головой.

— Ваше величество, сестра моя, — четко проговорила Марина, — простите за вторжение. Я услышала новости и не могла оставить их без внимания.

Алина застенчиво помахала Чету, и тот, веселясь, кивнул в ответ. И тут же нахмурился, присмотревшись. Под плотным огнем девушки видна была черная сердцевина. Будто замороженная, спрятанная — но не для него. Вот это да.

— Мои сестры, — ровно представила вошедших королева, — Марина, — третья сердито кивнула, — Алина, Каролина. Пожалуйста, заходите.

Две младшие шмыгнули к Святославу Федоровичу, Каролина прижалась к нему, шмыгая носом. Марина же остановилась перед королевой, невежливо повернувшись к гостям спиной, что-то начала тихо высказывать ей. Чет прислушался.

— Что происходит? Какая, к чертям, свадьба? Ты же понимаешь, что Ани никогда не поступила бы так? Только не она!

— Марина, — ее величество немного покраснела, — остановись. Я сама потрясена, но нам передали письма от Ангелины, и нет оснований полагать, что она писала их под давлением или не сама. Тем более мы скоро встретимся.

— Верните Аниии! — снова заплакала младшая Рудлог. — Зачем ей муууж?

— Я бы посмотрела на свадьбу, — грустно проговорила Алина. — Как это без меня? По старому обычаю было, да? Можно было бы составить описание...

— Почему так быстро? — злилась третья. — Что могло ее заставить? Как она вообще оказалась в Песках?

— Ииииии! — рыдала Каролиша.

— Дети! — деликатно пытался успокоить их Святослав.

Драконы восторженно молчали, наблюдая за пламенным хаосом из четверых Рудлог.

Королева начала бледнеть. Глаза ее посветлели.

— Тихо! — как-то рычаще, почти неслышно рявкнула она — но у присутствующих дрожь пошла по телу. И в зале воцарилась тишина. Байдек одобрительно и немного удивленно взглянул на жену. Марина тяжело дышала, но молчала.

— Господа, — сдержанно произнесла ее величество. — Предлагаю всем переместиться в столовую, выпить чаю, дождаться ужина и спокойно поговорить. Вам приготовят покои, — она кивнула одному из гвардейцев, и тот вышел передать приказ. — Погостите у нас, пока мы все не решим. Марина?

Третья неохотно повернулась к гостям.

— Приношу извинения за свою несдержанность, — сказала она медленно, и в голосе ее была угроза, и в глазах сверкали молнии. — Мы очень беспокоимся за сестру и ваши новости... удивительны. Я бы очень хотела, чтобы она сообщила нам их... лично.

— Мы все понимаем, ваше высочество, — примирительно проговорил Ветери. — И понимаем ваше недоверие. Мы надеемся, что скоро будет налажен телепорт, и вы сможете пообщаться.

В глазах Марины все еще плескалось недоверие.

— А Зеркало не открыть?

— Пока Зигфрид не может этого сделать, — пояснил Байдек.

— Я могу отнести тебя к ней, принцесса, — вступил Чет. — К ночи уже будешь в Истаиле.

Марина задумалась, махнула рукой.

— А давайте!

— И я хочу, — тихонько вмешалась Алина.

— И я! — это Каролина.

— Никто никуда не полетит, — сурово сказал Байдек и все три уставились на него с обидой. — Мы ждем, пока будет установлен телепорт.

Чет неслышно хохотал — боги, и он еще печалился из-за одной Рудлог! Вот кому надо молитвы при жизни возносить — каково справляться с целой семьей безумных женщин!

Потом было чаепитие, плавно перешедшее в ужин. К этому времени вся семья уже успела прочитать письма и находилась в состоянии разной степени растроганности. Чет, осторожно придерживая тонкую и хрупкую фарфоровую чашечку с чаем, окруженный любопытными огненными девами, рассказывал о событиях, свидетелем которых он стал, под просящим и мягким взглядом королевы упуская кровавые подробности — нечего пугать младших.

— Четыре дня назад, — говорил он, — ваша сестра появилась во дворе моего дворца будто из Зеркала, только без него. В это время Владыка проводил... ритуал напоения Песков. И Ангелина попросила меня отнести ее к алтарному камню. Там она... отговорила Нории от ритуала. И через три дня они поженились.

— Она ведь счастлива? — спросила Марина, пристально глядя на него.

— Счастлива, — уверенно подтвердил Четери.

— Кто бы мог подумать, — смиряясь, пробормотала третья Рудлог и покачала головой. — Кто бы мог подумать...

— А как проходят у вас свадьбы? — все-таки не выдержала Алина. — Обрядовая часть отличается от нашей? Сильно?

Чет, перед тем как ответить, сделал еще глоток чая. Лучше бы вина, конечно. А то он от такого количества скоро сам станет янтарным и лимонным на вкус. Но пока дракон пил, рассказ начал Ветери, и Мастер смог немного передохнуть от болтовни. И полюбоваться, с каким жадным интересом зеленоглазая принцесса внимает их сладко поющему дипломату.

Тьма в ней ощущалась застывшей, чуть пульсирующей, спокойной. Семья то ли не в курсе — хотя королева должна же видеть ауры! — то ли знают, но не придают значения. В любом случае это не его дело. Мало ли тайн ему открыто, не уподобляться же глупой сплетнице, не умеющей держать губы сомкнутыми.

Самая младшая Рудлог, Каролина, сидела, угрюмо уткнувшись взглядом в стол. И губы ее периодически обиженно кривились, и тогда она очень печально, душераздирающе вздыхала. Старшая сестра написала ей ласковое письмо, в котором много раз повторила, как любит свою малышку — и если Каришка захочет, то может хоть каждый день приходить в Истаил по телепорту и гостить на каникулах. А если отец не будет против, то и вовсе переехать в Пески. Но Каролину это не утешало — в голове крутились мысли о том, что скоро у Ани появятся свои дети, и тогда они останутся с папой одни-одинешеньки, и никому не будут нужны.

От этой мысли стало совсем плохо, и она едва сдержала слезы. Подняла глаза — и с изумлением уставилась на прозрачный цветок, который протягивал ей красноволосый дракон. Неохотно приняла подарок, но тут же отвлеклась, рассматривая искусно сделанные то ли из стекла, то ли из хрусталя стебель, листики и лепестки — со всеми жилками и просветами. Очень красиво.

— Спасибо, — пробормотала она, стараясь быть вежливой и не гундосить.

Четери, давным-давно освоивший этот нехитрый фокус, усмехнулся. Что пятьсот лет назад, что сейчас он действовал на всех женщин, от младенцев до старушек.

— Когда сможет заработать телепорт? — поинтересовалась королева, одобрительно улыбаясь ему. — Когда улягутся эти стихийные возмущения?

Чет пожал плечами.

— Максимум три дня, — ответил он, — хотя у Нории может быть и быстрее. Когда Владыки принимают Ключ, над их городом стихия кипит сутки. Но это происходит, потому что они молоды и неопытны, не умеют обращаться с силой. Нории же давно уже прошел совершеннолетие.

— Совсем мало времени, чтобы все организовать, — опечалилась королева.

— Это уже его забота, — невозмутимо откликнулся Чет. — Его и нашей владычицы. Не только к вам полетят посольства — все государи будут приглашены на церемонию.

Пока в одной части дворца проходил ужин и прием гостей, в другом кипела работа. Тандаджи не мог позволить себе уйти домой, пока не прояснится ситуация. Он выслушал доклады своих людей, присутствовавших на встрече, приказал поставить жучки в покои, приготовленные для гостей, и ждал возможности поговорить с Байдеком.

Жаль, что нельзя заглянуть в письма от ее высочества Ангелины. Но, судя по тому, что драконов пригласили на ужин — и спокойствию королевы после официальной части, сомнения в авторстве писем и версии крылатых гостей не возникло.

Поразительная беспечность. Хотя и королеве, и даже Мариану простительно не знать, каковы бывают методы убеждения, и как можно заставить даже самого могущественного человека действовать так, чтобы и самые близкие ничего не заподозрили.

Тандаджи выжидал. Заглянул к Игорю — тот тоже не ушел домой. Сидел за столом, скинув китель, просматривая бумаги и каким-то хитрым способом раскладывая их вокруг себя. Веер справа, веер слева. Стопка на самом краю, подпирающая несколько чашек со следами кофе. Чашка была и в руке начальника Управления внешней разведки, и он рассеянно подносил ее к губам, что-то чиркая на листе, заполненном схемами и стрелками и поглядывая на очередную бумагу из "веера".

— Занят? — осведомился тидусс, когда Стрелковский поднял на него глаза. Тот снова поднес к губам чашку, недоуменно посмотрел на нее и отставил — она была пуста.

— Как и ты, — ответил Игорь Иванович с иронией, — как и всегда. Заходи. Отвлечешь меня. Нужно переключиться, потому что я чувствую себя параноиком.

— Паранойя в нашем деле называется интуицией, — тонко улыбнулся тидусс, не признаваясь, что сам зашел, чтобы "переключиться".

— Знаю, — пробурчал Стрелковский, — я тебе сам это сто раз говорил. Садись. Кофе?

Тандаджи, поколебавшись, кивнул, и Игорь Иванович ополоснул чашки, сыпанул туда растворимого порошка — и залил кипятком из маленького чайничка, стоящего тут же.

Полковники дружно глотнули горький напиток, почти синхронно поморщились.

— У тебя сегодня насыщенный, должно быть, день, — заметил Игорь. — Сумела ее высочество удивить.

— Или ее заставили нас удивить, — пробурчал Тандаджи, упорно глотающий кофейный кипяток. — Я пока ни в чем не уверен.

— Проверить надо, — согласился хозяин кабинета, поднял руки, потянулся до хруста. — Но, Майло, Ангелина Рудлог куда упрямее своей матери. А Ирину, — взгляд его на мгновение застыл, и Стрелковский опустил голову, потер кулаком висок, — я за время работы изучил достаточно. Нет такой силы, которая заставила бы этих двоих сделать что-то против воли. Ирина бы предпочла умереть.

"Она и предпочла", — повисло в воздухе.

Тандаджи не изменил выражения лица.

— Факты, Игорь. Сам понимаешь, мне нужны факты. И я их получу.

— Факты, — Стрелковский вздохнул, раздраженно постучал ладонью по столу. — Мне бы тоже они не помешали.

— Поделишься? — поинтересовался тидусс, чуть сощурившись.

— Аналитики подкинули повод для обдумывания, — Игорь Иванович недовольно махнул рукой на заваленный бумагами стол. — Мы наладили обмен сведениями между службами разведки Туры. В том, что касается возможных заговоров, покушений и поиску Черных. Кстати, агенты работают отлично. Хвалю, полковник.

Тандаджи скромно склонил голову.

— В отдел аналитики идет вал информации. Нашей и внешней. Разные события. По отдельности — ничего интересного, а когда начинаешь комбинировать, поневоле появляются неприятные выводы.

Стрелковский потянулся к правому вееру, стал вытаскивать из него листы, сшитые с фотографиями, выкладывать перед собеседником.

— Сам суди. Этот — мастер по радиотехнике из Пьентана, — с фотографии на Тандаджи смотрел пожилой йеллоувинец. — Пропал пять дней назад. Вышел с работы, а домой не дошел. Этот, — на стол лег еще один отчет с фотографией, — химик. Ранее работал на оборонном заводе в Блакории. Пошел за хлебом четыре дня назад. Не нашли. Эти, — еще два отчета опустились на стол, — бывшие военные. Инляндия. И так далее, — стопка шлепнулась о дерево. Больше десятка человек за два дня. В разных странах, в разных местах. Вышли из дома, с работы — и не вернулись.

Тандаджи хмуро кивнул, допивая остывший кофе.

— Конечно, мало ли людей пропадает каждый день. И, может, это не взаимосвязано, спросил я себя? — с некоторой злостью продолжил Игорь. — Может, один напился и где-то отсыпается, второй сбежал с любовницей, третий и четвертый дезертировали? Возможно, это мелочевка, которая не стоит внимания?

— Вполне может быть, — кивнул Тандаджи.

— И тут из Тидусса, — Стрелковский аккуратно сложил отчеты обратно, — мне докладывают, что у нас два дня назад пропал агент.

Тандаджи опять кивнул.

— Сверчков.

— Совершенно верно. Организую поиск — через сутки его нашли в притоне на окраине, невменяемого, со стертой памятью. Менталисты ничего сделать не могут. Начали рыть, над чем он работал — оказалось, обмолвился коллеге, что вышел на подпольный цех производства орвекса.

Майло глотнул кофе. Орвекс — взрывчатка. Простая в изготовлении, но мощная. Названа по имени случайно создавшего ее химика.

— Но опять — мало ли этих цехов по Туре? — продолжил Игорь Иванович. — Чем этот конкретный мог Сверчкова заинтересовать? Благо, тидуссцы помогли, провели облаву по району, где агента видели последний раз. И вышли на небольшой свеженький цех в подвале заброшенной школы. Все, как положено — склад ингредиентов, ящики с взрывателями тут как тут. Полупустые. Видно, что в помещении работали. Но взрывчатки мы не нашли.

— Опросили жителей близлежащих домов?

— Естественно. Объявили о вознаграждении, — Игорь поморщился, — пришлось отделять фантазии тех, кто жаждал получить деньги, от реальности. К счастью, нашлись дети, которые накануне играли рядом. Вот они отдельно друг от друга рассказали, что подглядывали в окошко и видели, как какие-то люди таскают через Зеркало тяжелые ящики. Много. Полагаю, не меньше двадцати — насколько получилось выспросить у детей. Они, к сожалению, не все умеют считать. Зато прекрасно помнят лица. Один из прекрасных детей узнал по фотографии одного из пропавших блакорийских военных. Живого и здорового. Второй клялся, что видел там йеллоувиньца, но узнать не мог — сказал что они все похожи. И тут я, — Игорь достал из папки фото, прикрепленное к нескольким заполненным листам, — вспомнил этого господина. Узнаешь?

Тандаджи взгляделся.

— Из контактов Соболевского?

— Совершенно верно! — хищно процедил Стрелковский. — Примерный семьянин, отец двоих детей, клерк. Пропал после ареста заговорщиков. В молодости служил в армии. Специалист по взрывным работам, Майло. Отослал я фотографию в Тидусс на всякий случай. И что ты думаешь?

— Опознали, — ровно проговорил Тандаджи.

— Опознали! — рявкнул Игорь. — И вот складывается паззл. С одной стороны темные, которые уже устраивали покушения и сейчас на основании некоего предсказания хотят ослабить престолы. С другой — неучтенный орвекс в количестве, которое может распылить весь наш дворец. А с третьей — это все всего лишь мои предположения. Потому что нет никаких доказательств, что этот клерк-взрывник, — Стрелковский постучал по черно-белой фотографии ногтем, — как-то связан с нынешними лидерами темных. Может он обычный преступник, а не заговорщик. Понимаешь теперь, почему я так взвинчен? — Стрелковский покосился в сторону пустых чашек. — А еще я поддерживаю связь с Свидерским. Маги тоже ищут темных, но безуспешно. И это меня очень царапает. Не упустил ли я чего, Майло? Не станет ли мое упущение фатальным для королевской семьи и Рудлога? Вот и роюсь в шелухе, — он кивнул на бумаги, — и жду озарения. Завтра с утра совещание глав разведок. Будем делиться информацией. И мне хотелось бы, чтобы я был уверен в том, чем делюсь.

— Понимаю, — ровно ответил Тандаджи. Игорь сейчас напомнил ему Кембритча, идущего по следу, и тидусс угрюмо подумал о том, что ему в отделе все же не хватает безумца. И Игорю, видимо, тоже. — Сколько раз ты просматривал эти отчеты?

— С десяток точно, — недовольно отозвался Стрелковский.

— Значит, вся информация у тебя в памяти уже есть. Иди домой. Ночью все в голове устаканится и утром найдешь решение.

— Возможно. Но ты бы смог заснуть?— усмехнулся Игорь Иванович.

— На этот случай, — тоном умудренного жизнью мужа и главы семейства сказал Тандаджи, — у тебя есть Люджина.

Лицо Стрелковского чуть прояснилось.

— У меня ощущение, что я общаюсь с самим собой. Сколько раз я тебе говорил это про Таби?

— Вот и послушай умного человека, — пробурчал Майло, взглянул на часы и встал. — Мне пора.

Тандаджи вернулся в кабинет, покормил рыбок и отзвонился жене. Выслушал порцию вечернего ворчания, с невозмутимым лицом произнес пару ласковых уговоров и попросил ложиться спать и греть постель к его приходу. Снова взглянул на часы и направился к выходу. Нужно было действовать.

Игорь Иванович все же отсидел за своими отчетами еще часа полтора. И сидел бы и дольше, но позвонила Люджина, сонно попросила привезти шоколад и лимонов, "потому что умру, если не съем, Игорь Иванович!", зевнула в трубку — и он сам через минуту после окончания разговора раззевался. Глаза слипались, голова перестала работать, и Стрелковский поехал домой, завернув по пути в магазин.

Большой дом его незаметно стал совсем уютным. Игорь зацепился взглядом за новый ковер в холле и пошел дальше, к своей комнате. Сменились занавески на окнах, появились цветы на подоконниках. Много цветов. Мебель обзавелась мягкими накидками. Люджина, когда не вязала, поддавалась набиравшему силу инстинкту гнездования — и каждый день в доме появлялась новая деталь, и он становился женским, уютным. Поначалу она тратила на это свои скудные средства, и Игорь когда узнал, — они как раз опять сидели на диване перед камином, тихо прижавшись друг к другу, — поинтересовался со сдержанным удивлением:

— Люджина, что за глупости? Вам быть хозяйкой в этом доме, и делаете вы это не только для себя. Пощадите мою гордость.

— Я не могу просить у вас деньги, Игорь Иванович, — с иронией обьяснила Дробжек, глядя на него снизу вверх. — У меня на это не хватает духу. Да и вообще может вам изменения в обстановке не по душе, а вы молчите, опасаясь расстроить бедную беременную.

— Все мне по душе, — проворчал Стрелковский, немного раздражаясь, как всегда, когда она демонстировала свою независимость или смущалась. — Табуреткой махать у вас духу хватает. А замуж за меня выйти или обязать оплачивать расходы по дому — нет.

Дробжек только улыбнулась ему в плечо. На следующий день он перевел на ее карточку почти все деньги, что у него были. А на укоризненный взгляд вечером невозмутимо ответил:

— Тратьте их на что заблагорассудится. Это приказ, капитан.

— Да, шеф, — со смешком ответила она и мягко, очень осторожно поцеловала его в щеку. И Игорь еще некоторое время довольно улыбался — потому что она никогда не проявляла инициативу. В постели он обнимал ее — или обнаруживал себя жадно целующим и стискивающим ее грудь, или снимающим с нее сорочку — и только потом она начинала отвечать. Целовал по утрам, тянулся к губам вечерами, после работы, привлекал к себе, когда она садилась рядом. Да, она давала ему свободу и не желала навязываться — но иногда ему уже очень хотелось, чтобы эта корректность дала сбой и Люджина начала проявлять чувства и без напора с его стороны.

Стрелковский переоделся, направился к столовой. Взгляд зацепился за грустного зайца, примостившегося между цветочными горшками. Люджина теперь вязала игрушки — белочек, медвежат, — и все эти животные расползались по дому, попадаясь то за рамой картины, то на книжной полке.

Появилась и детская. Пока пустая, но постепенно заполняющаяся вещами. Колыбель и кроватку купил он сам, и теперь, заглядывая в комнату и видя крохотную колыбель, в которой лежал на боку вязаный медведь, закрыв глаза и прижав к щеке сложенные лапы, Игорь все время замирал и подсчитывал, сколько же осталось до рождения. Шесть с половиной месяцев? Очень долго. А как же уже хотелось подержать на руках ребенка.

Люджина ждала его в столовой, но уже ужинала. Щурила сонные глаза и крохотными кусочками ковыряла заботливо приготовленную рыбу. Увидела его, улыбнулась.

— Я съела все лимоны в доме. Привезли, Игорь Иванович?

Он пошуршал пакетом — и через пару минут сам сел за стол, наблюдая, как Дробжек, нарезав лимоны аккуратными дольками, с выражением безумного счастья в глазах поедает их одну за другой.

— Мне даже смотреть на это кисло, — сказал он с усмешкой.

— Не смотрите, — откликнулась Люджина, — все равно не дам. Все мое.

Игорь ужинал и наблюдал за ней, рассеянно пьющей чай, и ему было тепло и хорошо. И если бы ему сказали, что он за это время ни разу не вспомнил о работе, он бы очень удивился.

Люджина безропотно перенесла переселение в его спальню, и принесла с собой не только вещи и изменения в обстановке, но и запах теплого хлеба, остающийся на белье после сна, и ту самую атмосферу покоя, которая ему была так нужна. И в этот вечер северянка тихо скользнула к нему под одеяло, подождала, пока обнимет, и потом уже прижалась сама и закрыла глаза, пока Игорь расслабленно гладил ее тело. Она хорошо пополнела за это время, стала мягче, пышнее, — хоть и докладывали ему, что она исправно посещает зал. Стрелковский легко поцеловал ее в висок, и как много раз до этого сдвинулся ниже, зарылся лицом в ее грудь, вдохнул хлебный запах — и до утра ему просто не осталось возможности вспоминать о работе.

Королева Василина же с мужем, заглянув к детям — те готовились ко сну — направились в свои покои. Там она устало опустилась в кресло, еще раз перечитала письмо от Ани, достала предназначенное Дармонширу, проглядела и его. Со вздохом откинула голову на спинку кресла. Мариан, уже снявший китель и рубашку, подошел к ней, и она обняла его за бедра, прижалась щекой к теплому животу.

— Сестры не перестают меня удивлять, — жалобно призналась она. — Что делать, Мариан? Я с ума сойду, пока наладят телепорт, и я не так наивна, чтобы действовать, пока не получу подтверждение от Ани лично. Сердце мое верит им, и я знаю, что они говорят правду, чувствую. Но ведь разумно дождаться встречи с Ангелиной, да? И еще нужно поговорить с Луциусом и Дармонширом. С Дармонширом! — повторила она возмущенно. — С чего Ани вообще взяла, что он пойдет навстречу, а не начнет нас шантажировать? С него станется потребовать себе Марину за молчание.

— Я поговорю с ним, — Байдек погладил расстроенную жену по волосам, вытащил шпильки. Василина помотала головой, смешно щекоча его живот носом.

— После того, как ты вколачивал в него понятие о чести? Упрется.

— Не думаю, — усмехнулся Мариан, запустил пальцы ей в локоны, помассировал голову. Королева застонала от удовольствия.

— Нет... я сама должна. Надо же мне учится делать неприятные вещи. Оооо... что за день! Как я устала! И что же делать? Точно с ума сойду, пока телепорт будет готов.

— Ложись спать, василек, — предложил Байдек задумчиво, и она задрала голову, недоуменно посмотрела на него.

— А ты?

И лизнула ему живот. Уцепилась зубами за ремень, потянула, снова глянула мужу в глаза — настроение ее стремительно поднималось, и взгляд был лукавый.

— А я поговорю с Тандаджи, — улыбнувшись, сообщил не поддавшийся на провокацию муж. — Ложись, милая. Мы, скорее всего, допоздна засидимся.

— Я скоро ревновать к нему начну, — вздохнула государыня всея Рудлога и снова откинулась в кресле. — Отправить его в отпуск, что ли?

— Не разбивай ему сердце, — с усмешкой ответил Байдек. — Решит, что впал в немилость.

— Иди, — проворчала Василина и потянулась. — И возвращайся поскорее.

Но Мариан, вместо того, чтобы отправиться в Зеленое крыло, поднялся на второй этаж, к покоям гостей. Постучал в дверь, прислушался — ему показалось, что там разговаривают.

Дверь открыл Владыка Тафии. Усмехнулся, посторонился, давая обзор на гостиную. Там с невозмутимой миной на лице стоял начальник разведуправления, делая вид, что любуется картиной на стене.

— За сколько вы сможете отнести меня в Истаил? — ровно поинтересовался Байдек у Чета, шагая в покои.

— Нас отнести, — откликнулся Тандаджи непринужденно.

Четери захохотал.

— Кого мне ждать еще? Всех сестричек во главе с королевой?

— Василину не беспокоить, — строго предупредил Мариан. — Хватит с нее на сегодня. Майло, кстати, мы с тобой сейчас общаемся в Управлении.

Тандаджи тоскливо кивнул — опять врать королеве. Чет переводил взгляд с одного на другого, глаза его блестели.

— Не доверяете, — вынес он вердикт и снова хохотнул. — Правильно. Пути два часа от границы с Песками, но я управлюсь быстрее, если не боитесь холода и дождя. Но подумайте — у них сейчас вторая ночь после свадьбы. Как бы не размазали нас троих от большой радости.

— Ангелина поймет, — с некоторой неловкостью проговорил Мариан.

Чет недоверчиво хмыкнул.

— Не боитесь, что если мы вас обманываем, то получим еще двух заложников?

— Нет, — спокойно и весомо ответил Байдек. Я разбираюсь в людях. И если бы посчитал, что вы что-то утаиваете, то пришел бы не к вам, а отправил отряд к Истаилу. Но моя супруга тревожится, и обратиться к вам самое разумное и быстрое решение.

Мастер одобрительно покачал головой.

— Хорошо, — сказал он насмешливо. — Но я никуда не полечу, пока мне не дадут вина. От вашего чая у меня уже на зубах скрипит. Столько сладкой воды я в жизни не пил. Терпел, думал, потом прополощу горло нормальным напитком, но, — признал он с обезоруживающим простодушием, — ваши слуги отчего-то боятся ко мне заходить.

Вино появилось через пару минут, после разноса, который устроил Мариан ответственному за обеспечение гостей. Кажется, ровный голос принца-консорта напугал слуг больше, чем необходимость заходить в покои к кровожадным драконам. Пил Четери, едва не урча от удовольствия, пили и северянин с тидуссом — но эта стихийная пьянка побила все рекорды быстротечности. Гвардейцы принесли командиру два комплекта теплой военной формы и непромокаемые плащи, и тут же, в покоях, Мариан и Тандаджи оделись, пока Чет с выражением блаженства на лице опустошал последний бокал.

Потом они втроем тихо прошли к телепорту, возле которого мялся Зигфрид — и через еще пяток минут уже поднимались над Песками, направляясь в сторону Истаила.

Ангелина Рудлог первый раз в жизни столько времени ничего не делала. Точнее, она, конечно, была занята. Мужем. И любовью.

Любовь оказалась очень увлекательным делом. Любовь их изливалась оглушительными грозами и возвращалась через окна запахом свежей зелени, гладила их разгоряченные тела влажным ветерком и застывала в сомкнутых руках, в сплетении волос и гулком стуке сердец.

Болезненная обнаженность друг перед другом была почти невыносима, но никаких сил не было отказаться от нее. И Ани разрешила себе это время любви. Разрешила и потерялась в ней. День превратился в вечность, в которой кроме них двоих никого не существовало. Иногда Ангелина словно просыпалась, обнаруживая себя то в купальне, где горячая вода и Нории утешали ее ноющее тело, то за столом, уставленным блюдами. Неприлично обнаженной — с тонким халатом, накинутым на плечи, не скрывающим ни груди ее, ни бедер — и снова терялась и загоралась под взглядом мужа, и не хотелось ей есть и пить. Она вставала, подходила к нему, запускала пальцы в красные волосы — и пропадала. И ей все мало было его горячих и нежных слов, его умелых рук, и его тела, отныне и навсегда принадлежащего ей — и красная принцесса со свирепой жадностью впитывала их и никак не могла насытиться.

Кажется, никто и никогда ее так не любил.

С этой мыслью она заснула вечером на плече мужа, закинув на него ногу, собственнически обхватив рукой — а Нории, подождав, пока выровняется ее дыхание, в который раз уже осторожно провел ладонью вдоль спины и ниже, излечивая. Сам он находился в том состоянии сытой удовлетворенности, когда не хочется ни двигаться и говорить, ни спать. Так и лежал, прижимая к себе огненную Рудлог, чей темперамент оказался под стать его собственному.

За окнами утихал дождь, переходя в тонкую морось. Владыка прислушался — показалось ему, или он услышал звук больших крыльев над дворцом?

Не показалось. Через десяток минут в голове раздался... ну, можно было бы назвать это осторожным шепотом.

"Нори-эн?"

Владыка выслушал Четери, усмехнулся. Подождал еще немного — жалко было будить Ани. Но все же склонился к ее уху, пророкотал:

— Просыпайся, шари. К тебе прилетели гости.

Гости, продрогшие, промокшие, грелись в покоях горячим вином со специями, переодевшись в сухую местную одежду — пока их собственную унесли сушить скромные девушки-прислужницы. Им принесли кушаний, накрыли стол. Четери присоединился к ним — он был очень голоден.

Когда открылись двери, и в покои вошла Ангелина Рудлог, а за ней — Владыка Нории, трое мужчин молча наперегонки уничтожали жаркое.

— Приветствую вас, — гулко проговорил повелитель Песков. — Мы присоединимся к вашей трапезе.

Поднялся Тандаджи, невообразимо серьезный и забавный в традиционной длинной рубахе, поклонился. Встал Мариан, пожал руку Нории, крепко обнял Ани, придирчиво осмотрел ее.

"Все в порядке?" — говорил его взгляд.

Ангелина сжала его руку. И отпустила.

"Да".

Он кивнул и отступил, успокоенный. Верный, надежный Мариан.

— Не думала, что вы сорветесь сюда, — сказала она, присаживаясь за стол. — Господин Тандаджи, какими судьбами?

— Это моя работа, ваше высочество, — ответил тидусс, внимательно глядя на нее.

— Владычица, — поправила она. — Теперь таков мой титул. Мариан, а ты?

— Василина волнуется, Ани, — она понятливо кивнула. "Василина волнуется" — и Мариан хоть на луну заберется, только чтобы успокоить ее.

— Моя госпожа, — голос Тандаджи был тверд, — позволите ли поговорить с вами наедине?

Нужды в этом не было — он уже успокоил подозрения, наблюдая, как расслаблена старшая Рудлог в обществе мужа, как касаются друг друга эти двое, как осторожны движения огромного дракона. Но все нужно доводить до конца.

— Вы можете пройти в соседнюю комнату, — предложил Нории безо всякой тревоги. — А потом вернуться и нормально поесть.

Ани улыбнулась едва заметно и поднялась. И за ней двинулись Байдек и Тандаджи. Тидусс появился через несколько минут, невозмутимо сел за стол, потянулся за лепешкой. За дверьми продолжался разговор между родственниками — и когда они вошли обратно, лица их были спокойны.

— Я приношу свои извинения за то, что мы потревожили вас, — церемонно проговорил Байдек. — Я получил ответы на все вопросы. Мы сейчас отправимся домой.

— Не стоит извиняться, — откликнулся Нории — Ани расположилась рядом с ним, первым делом потянулась к чайнику с чаем под скептическим взглядом Чета. — Все правильно. Мужчины должны беречь своих женщин. Останьтесь до утра, отдохните — куда вы полетите ночью?

Мариан покачал головой.

— Не сочтите за обиду, Владыка, но там мое место. И те, кто все еще остаются под моей защитой. Надеюсь, что мы с семьей сможем погостить у вас подольше.

— В любое время, — понимающе ответил Нории. — Мой дом — ваш дом.

Через три часа принц-консорт прошел мимо охраны в гостиную их с Василиной покоев. Тихо снял мокрую одежду, направился в ванную под душ, согреться. Он, несмотря на закалку Севером, очень замерз и устал, и даже горячая вода не прогнала нутряной холод. И Мариан энергично растирался полотенцем, разминал мышцы, поглядывая через приоткрытую дверь на кровать, где под толстым одеялом спала жена.

Завтра он все расскажет ей, и она, конечно, возмутится или даже рассердится, что не предупредил. Но зато он выиграл ей несколько часов спокойного сна и несколько дней без сомнений и нервов. И выполнил свой долг.

— Какой ты холодный, — сонно пробормотала Василина, потерлась об его ноги ступнями, поджала пальцы. Развернулась, почти не просыпаясь, обняла — укутала его своим теплом, даже жаром. И снова ровно задышала.

И он, мгновенно согревшись, прикоснулся губами к ее волосам и тоже провалился в сон.

Глава 6

Марина, 22 января, вечер того же четверга

После ужина с драконами, который вполне можно было бы назвать свадебным, если бы на нем присутствовали жених и невеста, я вернулась в свои покои. Достала телефон, подаренный Люком. Там светилось сообщение.

"На юге Манезии, в эмирате Оннара сейчас время сияющего океана. Любопытно взглянуть, да?"

"Да, — написала я, улыбаясь. — Удиви меня".

Опять страстно захотелось набрать его, сказать — да, хочу видеть тебя, сейчас!

Но завтра нужно было на работу. И я отложила трубку, закурила, достала письмо Ани, чтобы перечитать. Старшая сестра писала прямо и четко, безэмоционально, но у меня руки холодели, когда я представляла себе хрустальный терновник, пьющий кровь — исполнился, исполнился мой сон! — или путешествие в прошлое. А вот последний абзац и вовсе заставлял меня нервничать.

"Марина, мое решение осознанное, и я надеюсь, что ты примешь такое же осознанное относительно Дармоншира. К сожалению, здесь я оказалась не очень хорошим примером, и могу лишь просить выждать некоторое время, пока не уляжется скандал, и не демонстрировать отношения на публике. Верю, что ты понимаешь свое положение и не наделаешь глупостей. Лорд Лукас — авантюрист, пренебрегающий мнением света, но он безусловно умен, сила его личности не вызывает сомнений, как и его обаяние. Он много сделал для Рудлога, хоть и имеет своеобразные понятия о верности и чести. Тебе решать, нужен ли он тебе в качестве мужа. И тебе отвечать за свой выбор.

Впрочем, мы еще сможем обсудить все, когда наладят телепорт-сообщение.

Очень люблю тебя. Ангелина".

Мой пес, подросший, но упорно пытающийся спать в лапах огромного медведя, лениво тявкнул. Открылась дверь, заглянула любопытная Алинка. Из-за ее плеча выглядывала самая младшенькая.

— Можно?

Я махнула рукой, сунула письмо под подушку кресла, затушила сигарету. Поднялась и прикрыла окно — заснеженный парк подмигивал мне голубыми и зеленоватыми огоньками ледяного городка, светил фонариками. Его тоже украшали к первому дню весны.

— Заходите. Что-то случилось?

Вид у них был самый таинственный. Видимо, мои приключения и побеги не прошли даром, и сестрички решили, что если где-то и замышлять авантюру, то только у меня.

Увы, Ани одним замужеством не просто сравняла счет, но вышла далеко вперед. Теперь, чтобы вернуть себе титул самой непредсказуемой, надо по крайней мере забеременеть тройней.

Я вообразила себе огромный живот, детей, цепляющихся за руки и юбку всю оставшуюся жизнь, и поспешно решила, что согласна на второе место.

Каролинка отпустила с рук щенка тер-сели, уселась на ковер, разложив перед собой бумагу, карандаши, какие-то рисунки. Щенок метнулся к подоконнику, прыгнул на него — и за ним бросился Бобби, сел у окна, заскулил — спускайся, мол, играть. Его высокомерно игнорировали.

Каролина шуршала бумагой. Я мельком увидела наброски присутствовавших сегодня на обеде драконов, в очередной раз подивилась таланту младшенькой — все были очень узнаваемы. Алина плюхнулась в кресло, сморщилась от запаха табака.

— Все выучила? — полюбопытствовала я.

Она мотнула косичками.

— Ты же ничего не знаешь! Я вчера сдала предпоследний экзамен. Теперь только на следующей неделе.

— Поздравляю, — со смешком сказала я. Вчера пришлось задержаться в госпитале, и родных я не видела. — Сдашь и отпразднуем.

Она вздохнула.

— Самый трудный остался. И преподаватель там очень требовательный.

— У меня ведущий хирург тоже требовательный, — поделилась я, поглядывая, как Каролина, сощурив глаза, начинает рисовать меня — короткая стрижка, сигарета в пальцах. — Я его обожаю.

— Ну а я нет, — буркнула Алина, покраснев. — Мариш, мы пришли спросить тебя... Знаешь, Ангелина написала, что в Колодце она видела жизнь нашего прадеда, Седрика. Что Пол искала его записи, а он спрятал их в шахматном столике. Понимаешь, нам ведь не все рассказывают...

— Не все, — честно признала я. — Что случилось?

Алина указала глазами на Каролину. И та подняла голову, протянула мне стопку рисунков. Мятых, где-то разорванных и склеенных.

— Я никому не показывала, — жалобно сказала она. — Страшно было. И не рисовать не могла, мне так плохо было, пока не нарисовала, Марин!

Я молча проглядывала рисунки. Злые, с резкими сердитыми штрихами, с пятнами от воды. Или слез?

Ани с лицом, причудливо украшенным каким-то цветочным орнаментом, в накидке с необычным обручем на волосах. Она же с тонким мечом, поднимающая его на разросшийся кустарник. В сплетениях ветвей, распятая на них, пронзенная шипами. Ани в руках огромного мужчины с едва обозначенным лицом и длинными волосами.

Я снова вспомнила свой сон и передернула плечами. Взяла следующий лист — этот же мужчина за шахматным столиком, и напротив его — соперник, совсем юный, с выразительными нашими фамильными чертами, беловолосый. И дальше — столик на витых ножках, раскрытый на манер ракушки, и в нем тонкая панель с углублением, где лежат бумаги. Мужские руки, грубые, покрытые шрамами, на двух завитушках над ножками.

— Полина говорила, Седрик, очень уважал шахматы, — напомнила Алинка. — Я думаю, если бы у нее было еще немного времени, она бы обязательно догадалась.

Чем дальше я смотрела, тем страшнее мне становилось.

Израненный, окровавленный мужчина на стене, запястья и щиколотки его прихвачены огненными кандалами.

Дракон, застывший в камне, с изогнутой шеей, с вывернутыми крыльями — как мушка в янтаре. Только вот глаза у "мушки" живые и полные страдания.

— Последний посмотри, — попросила Алина.

Там бились двое. Наш новый знакомый, Владыка Четерии, с двумя клинками — очень похожими на то оружие, которым Ани на рисунке рубила кусты, — и высокий, мощный воин, удивительно похожий на друга Алинки, Ситникова.

— Я как этого дракона сегодня увидела, чуть с ума не сошла, — грустно проговорила Каролинка. — А остальное, Марин? Правда?

Она умоляюще посмотрела на меня — губы ее дрожали.

"Боги, ну почему вы ко мне пришли, а не к той же Васе? Она бы нашла слова!"

— Отчасти, — сказала я как можно спокойнее. — Видимо, наша сестричка пережила не лучшие моменты в жизни. Но сейчас же все хорошо. Ты сохрани эти рисунки, при встрече покажешь. Чудо ты наше! А контролировать ты свои видения можешь? Вызывать их?

— Нет, — младшенькая снова чиркала карандашом, осматривая меня. Успокаивается она так, что ли? — У меня вообще всего несколько раз так было.

— Меня не рисовала? — небрежно поинтересовалась я. Не хватало еще, чтобы этот невинный ребенок увидел нас с Люком.

— Нет, — буркнула она. — Не вертись.

Помолчала и закусила губу.

— Полю рисовала, Мариш. В похоронном одеянии.

Я вытащила сигарету и снова закурила. Алинка поморщилась, пересела на ковер к сестре, погладила ее по голове. Каролина, опустив голову, продолжала накладывать тень на мое изображение.

— А что с шахматным столиком? — нарочито бодро и деловито уточнила Алина. — Каролина говорит, она точно такой же видела в музее. Давай сходим, а, Мариш? Вдруг что-то найдем? Покажем Василине...

— Закрыт ведь уже, — попыталась отбиться я. — Завтра, девочки.

— Для нас откроют, — уперто возразила Алина. — И даже отпрашиваться ни у кого не надо, это ведь территория дворцового комплекса. Охранников возьмем и все.

— Ну пойдем, — заканючила Каролина. — Я туда часто хожу по вечерам, рисую, сторож уже привык. Все равно тебя завтра днем не будет, а без тебя не так интересно.

Гавкнул Бобби, глядя на меня с надеждой. С ним уже гуляли, но когда это для пса прогулка будет лишней? И я со вздохом поднялась.

— Идите, одевайтесь. Тащите вашу старушку-сестру на мороз.

Через несколько минут мы выскользнули из дверей семейного крыла в парк. Алина, как ледокол, целеустремленно топала вперед, оставив нас позади, за нами шагала охрана, вокруг, по заснеженному парку, между украшенных фонариками деревьев, носились Бобби и водяной дух. Тер-сели мухлевал — подпускал моего пса близко, быстро-быстро сыпал задними лапами ему в морду снег и уносился с победным лаем.

Собак мы оставили на улице под присмотром одного из охранников. Сторож музея, пожилой мужчина с интеллигентным лицом, отложил "Культурный вестник", встал, поклонился. Выслушал нашу просьбу, открыл зал и включил свет.

Музей был гулок и пуст. Многочисленные вещи нашей семьи, изображения предков, статуи. Тревожно было здесь — будто за нами следили. Будто мы пришли во время, принадлежащее духам прошлого.

— Вот, — прошептала Алинка, — вот он!

Шахматный столик стоял в экспозиции, посвященной Седрику Победоносцу. Алинка шагнула за ограждение, присела.

— Кариш, иди сюда! Покажи, что там у тебя нарисовано!

Сестры склонились над рисунком, зашушукались. Начали жать на завитки.

— Не сломайте от большого усердия, — попросила я, любуясь на них. Сестренки синхронно оглянулись, укоризненно уставились на меня, и Алина упрямо нажала на очередные завитки. Столик щелкнул и раскрылся. Наша студентка взвизгнула, потянулась к лежащим там свиткам.

— Стой! — шикнула Каролина возмущенно. — Ты что, не знаешь, что они могут рассыпаться от прикосновения? Сюда нужно реставраторов! Или того, кто сможет их стазисом накрыть!

— Но ведь оставлять так тоже нельзя, — Алинка едва не подпрыгивала от любопытства. — А вдруг кто украдет? А если прочитают? Там же наше, семейное! Мариш, — я уже стояла рядом, всматриваясь в бледные строчки на свитках. Подтверждение того, что Ангелине показали в Колодце. Не самые славные страницы нашей истории. — Позвони Зигфриду, а?

Бедный, бедный Зигфрид.

Можно было бы позвать Мартина. Но за привлечение постороннего меня по голове не погладят. А еще я так и не нашла в себе сил встретиться с ним лично. Мы созванивались, болтали, смеялись, договорились встретиться на выходных — и все это время я чувствовала себя предательницей и лгуньей. Как будто я ему изменила. И про Люка никак не могла сказать.

Так что лучше Зигфрид.

Придворный маг появился через три минуты — почему-то в официальной одежде, с трагичными глазами. Посмотрел на меня, как на палача, выслушал просьбу сестер, вздохнул и сделал, что просили.

— А пакетика у вас нет? — с надеждой спросила Алинка.

Блакориец снова исчез и вернулся с пакетом, куда и перекочевали свитки.

— Я могу еще чем-то помочь? — поинтересовался таким голосом, будто если я отвечу "да", он повесится. Кажется, работа у нас ввела его в меланхолию.

— Нет, — ответила я, нежно улыбаясь. — Спасибо вам, господин Кляйншвитцер. И спокойной ночи. Мы вас больше не потревожим. Сегодня.

Он кивнул, начал настраивать Зеркало — и тут у него зазвонил телефон.

— Да, господин Тандаджи, — проговорил маг, пытаясь изобразить воодушевление. — Конечно. Через минуту буду у телепорта.

Он отключился и покосился на нас — едва удерживающихся от того, чтобы не захихикать.

Спина его, уходящего в Зеркало, выражала крайнюю степень обреченности.

— Завтра отдам их Василине, — воодушевленно рассуждала Алинка, бережно прижимая к груди пакет и шагая по расчищенной дорожке ко дворцу. Окна покоев нашей венценосной сестры уже погасли — наверное, легли с Марианом спать. — Пусть решает, кому доверить реставрацию. Эх, почему же Поли с нами нет! Она бы обрадовалась. Столько эти записи искала.

— Еще порадуется, — уверенно проговорила я и свистнула, подзывая Бобби. Тер-сели уже устроился на руках у Каролинки и заснул. Она гладила его и вздыхала.

— Думаешь? — тихо проговорила Алина. И посмотрела на меня своими зеленющими глазами, полными совсем еще детской надежды и просьбой не разрушать ее.

— Конечно, — ответила я с немного горьким сарказмом. — Ты не заметила? Мы же неубиваемые, Алиш. Что бы ни происходило — мы выживаем. И с Полей все будет хорошо.

— Дай-то боги, — прошептала она и замолчала.

— Каролин, — позвала я, когда мы уже шли по коридору Семейного крыла. Сестричка остановилась. — Послушай. Прошу тебя, если ты еще что-то такое почувствуешь и нарисуешь, покажи кому-то из нас. Не прячь и не рви. Это важно. Хорошо?

Она кивнула и опустила глаза в пол. Развернулась и пошла дальше.

23 января, пятница, Иоаннесбург.

Королева Василина проснулась с тяжелым сердцем. Сомнения опять одолели ее, а ведь сегодня нужно было распорядиться о телепорте — и драконья делегация должна была улететь.

И Мариана рядом не было. Он вернулся с пробежки, когда она уже умывалась. Зашел в ванную, поцеловал ее величество в плечо, стянул влажную футболку.

— Я вчера ночью летал в Пески, — сказал он, продолжая раздеваться. Королева замерла. — С Ангелиной все так, как она написала. Не солгали драконы.

Она проглотила укоризненное "Опять не сказал мне" — слишком велико было облегчение.

— Как она?

Муж прошел в душ, включил воду.

— Необычно умиротворена, василек. Если бы не смущающие обстоятельства, я бы не желал для нее лучшего брака. Ты уже принимала душ?

— Нет, — проговорила она растерянно.

— Иди ко мне.

Королева сняла пеньюар, сорочку. Мысли разбегались.

— Спасибо, — пробормотала она, обнимая мужа под струями горячей воды. Взяла мыло, провела по его груди. — Теперь я хотя бы могу действовать без сомнений. Распоряжусь, чтобы связались с Дармонширом, надо решить этот вопрос. Как ты добрался туда?

— Четери отнес от телепорта на границе, — Байдек тоже потянулся за мылом, за мочалкой. Пробежался ладонью по спине супруги. — Лететь совсем недолго.

— И опасно, — все же не выдержала она. — А если бы тебя похитили?

— Ну что ты, — проговорил он серьезно. — Здесь во дворце брат Владыки и с ним еще четырнадцать драконов. Даже если не принимать во внимание мое чутье, кто бы рисковал ими? Гости очень легко превращаются в заложников, доступа за щит дворца у них нет, я усилил охрану. Повернись, Василина.

Она послушно отвернулась к стенке, пока Мариан натирал ей спину, подробно рассказывая о встрече. И потом — так любимые им ягодицы, то ли намыливая, то ли поглаживая их. И ноги.

Когда она повернулась обратно, глаза его блестели. И она, улыбнувшись, взяла из его рук мочалку и повела ей вниз по широкой груди.

Такие совместные минуты словно возвращали ее в те времена, когда ей нужно было быть баронессой, хозяйкой его дома, матерью его детей, и, главное — его женой. Они успокаивали, скрепляли их семейный мирок — и позволяли ей не сойти с ума от груза ответственности.

Корона короной, а когда муж говорит "иди ко мне" — она идет. Подождет корона. И страна подождет.

Рабочий день начался после спешного завтрака, с распоряжений помощнице, встреч с придворным магом и начальником разведуправления, министрами, и продолжился переговорами с драконами. Но теперь в Синем зале присутствовали не только Мариан, но и премьер Минкен, и министры иностранных дел и обороны, и целая толпа помощников.

Василина сильно переживала среди такого количества внимательно слушающих ее мужчин, и тем тверже был ее голос, хотя руки холодели и опять влажной становилась спина.

— Четери, — проговорила она мягко, когда все собрались, — я благодарна, что вы пошли навстречу и организовали встречу его высочества и моей сестры. Это поможет нам сэкономить время. Я отдала распоряжения о предоставлении вам телепорта, сопровождающих магов и инженеров. К вечеру элементы арки подвезут сюда, но есть проблема — господин Кляйншвитцер заверил нас, что они слишком громоздкие для переправки через дворцовый телепорт.

— Не беспокойся об этом, огненная госпожа, — Четери старался не улыбаться очень откровенно — так интересно было наблюдать за повелительницей Рудлога, изо всех сил играющей свою роль. — Я отнесу их в Истаил. Могу ли я просить тебя о второй арке? Для Тафии.

Василина задумалась на мгновение, кинула взгляд на министра обороны.

— В военном резерве еще есть, — коротко рапортовал тот, — но нужно расконсервировать, проверить работоспособность. Потребуется еще день. И день на установку в Песках.

— Я вернусь за вторым, — согласился Четери. Василина посмотрела на помощницу — та понятливо записывала распоряжение.

— Если все пройдет удачно, — Ветери, с его тонким лицом и способностью находить подход к любому собеседнику, у рудложцев вызывал очевидно больше доверия, чем прямолинейный Мастер Клинков, — то сразу после установки телепорта в Истаиле мы отправим посольства к государям соседних стран. С его величеством Инландером Владыка поговорит лично. Остальных известим о браке между ее высочеством Ангелиной и Владыкой Нории и пригласим на обряд принесения даров Богине. Обязательно подготовим сообщение для жур-на-лис-тов.

Василина кивнула, встретилась глазами с братом Владыки, Энтери — он все больше молчал и улыбался ей ободряюще. Королевской пресс-службе еще предстояло деликатно объяснить народу, куда подевалась старшая принцесса Рудлог. И после новости в Пески рванут все репортеры мира, и не остановит их ни отсутствие дорог и электричества, ни страх перед драконами. Так что итоговое заявление должно остаться в ведении Песков.

— Еще один важный вопрос, господа. Надо наладить грузоперевозки между нашими странами. Ангелина написала, что у вас была старая дорога, которая проходила по побережью между Милокардерами и морем и соединялась с дорогой Рудлога. Сможет ли по ней идти грузовой и легковой транспорт?

— Мы, увы, не можем сказать, каково ее состояние сейчас, — с сожалением откликнулся Ветери. — Нужно пробовать.

— Проще всего сейчас для торговли приспособить ваши портовые города, — вступил в беседу Минкен. — Флот у нас есть, крупногабаритные грузы — телефонные вышки, например, — лучше доставлять на кораблях. Даже если сухопутная дорога сохранилась, вряд ли она отвечает современным требованиям. Да и не выдержит одна трасса необходимый поток. Нужна железная дорога, но ее быстро построить не получится. Остается только вода.

И они надолго углубились в предварительное обсуждение первых поставок в Пески, о которых просила Ангелина в своем письме. Не по-сестрински уже — с заключением контрактов, оплатой, приглашением специалистов. Потом, конечно, все это будет оформлено договорами, обговорено профильными комитетами. А сейчас нужно хотя бы обозначить поле деятельности.

Драконы часто останавливали беседу, не смущаясь, вежливо просили уточнить отдельные слова — и она затянулась до обеда. Но расходились все уставшими, но удовлетворенными — Минкен подсчитывал будущую прибыль и тихо радовался разумному поступку старшей Рудлог — не ошибся он в ней, и вряд ли она могла лучше послужить стране. Министр обороны думал о том, что нужно бы пощупать магами Стену Песков и сделать хорошие спутниковые карты, министр иностранных дел — что стоит оставить дипкорпус в Теранови, пока в столице Песков не наладят инфраструктуру. Предстояло много работы. А драконы дождались, пока встанет королева, поклонились ей.

— Могу ли я показать сородичам город? — поинтересовался Энтери.

Василина немного смутилась, посмотрела на Мариана.

— Я распоряжусь, чтобы придворный маг дал вам допуск за щиты, — под понимающим взглядом Чета проговорил он невозмутимо. — Вам предоставят машины, водителей и охрану.

— Мне не нужно охраны, — усмехнулся Четери. — А вот от автомобиля не откажусь. Пока мои братья будут развлекаться, я должен выразить свое уважение родителям жены. И, — задумчиво протянул он, — решить еще один вопрос.

Люк

Лорд Лукас Дармоншир с каждым днем становился все мрачнее и раздражительнее. И было с чего — мало того, что заняться было нечем, так и по ночам творилась какая-то ерунда, заставляющая его серьезно беспокоиться о своем здоровье и психике.

Началось все через сутки после его возвращения из Блакории. Как раз после того, как Люк, помаявшись от безделья и странной тревоги, почти осязаемо покалывающей кожу, выехал на Колибри покатать по пригородам Лаунвайта. И два часа спустя обнаружил себя на полпути от столицы к Дармонширу, среди унылых туманных полей.

Справа уже блестело тонкой полосой туманное свинцовое море. Солнце играло с тучами, то выпрыгивая в просветах и ослепляя водителя, то прячась и уступая место косому ледяному дождику. Дождь делал снег черным, превращая его в кашу, дождь пропитывал инляндские и траурные флаги на префектурах маленьких городков, мимо которых проносился Люк. Инляндия погрузилась в недельную скорбь.

Смерть королевы Магдалены оказалась неожиданной и лишь добавила кусок в складывающуюся головоломку. Интересно, не его ли величество Луциус поспособствовал скоропостижной кончине супруги?

Солнце в очередной раз выглянуло, залило унылый загородный пейзаж золотом, высветило дорогу до горизонта, заиграло на ледяном крошеве, набегающем на пустынные мокрые пляжи. Скоро в Инляндию придет весна — и тогда все покроется желтоватым и зеленым пушком, и седое море перестанет бросаться на берега штормами, снова станет лазурным. И можно будет взять яхту, в очередной раз выкрасть Марину...

Он выругался, ударил ладонями по рулю. Тут же заныло плечо, напоминая о настойчивом пожелании Байдека, снова будто электричеством начало потряхивать тело, и до безобразия захотелось позвонить, сорвать с работы, заставить ее приехать, довести до храма и предложить очередную авантюру. С ее безрассудностью Марина могла бы и согласиться.

Люк уже не выносил ее работу — мешающую их встречам, — раздражался из-за того, что нужно было учитывать мнение ее родных, и совершенно беспросветно утопал в нежности, когда они созванивались или обменивались сообщениями.

— Скажите мне, ваша светлость, — иронично проговорила она в один из первых после их расставания разговоров, — известно ли вам, что такое предохранение? Или вы решили рискнуть и стать отцом?

Он с досадой пощелкал зажигалкой. Забыл, конечно же забыл. Слава Тандаджи, ничего не упускающему. Надо будет ему, что ли, запас дурман-травы обновить.

— У меня капсула вшита, Мариш.

— Прекрасная новость, — в ее голосе читались облегчение и смех. — Но я все же куплю серьгу. А то я уже представила себе, как через девять месяцев у меня появляется младенец с дурным характером, умноженным на два.

Он тоже представил и понял, что не готов в ближайшее время делить ее ни с кем. Ни с семьей, ни с младенцами. Когда спадет безумие, может быть. Если спадет. Три дня в горной хижине ничуть не утихомирили его желание — наоборот, только раздразнили. Ему было мало. Он хотел всё.

"Колибри" пела под руками, и мелькнула шальная мысль вжать педаль сильнее и доехать до Иоаннесбурга. Снова поселиться там. Ближе к Марине. Но разницы не было — наличие телепорта уравнивало расстояния. К тому же, поселись он хоть у стен дворца, это никак не решит проблему.

Люк никогда не отказывал себе в исполнении желаний. Сейчас он желал, чтобы Марина была с ним. В его постели по ночам, в его руках утром, в его доме вечерами. Чтобы каждый раз, как возникала потребность в ней, он мог взять и утолить голод. Эгоизм? А что в этом плохого? Чертовы условности, договоренности и прочая светская шелуха!

Впрочем, его бы не остановила и сотня договоренностей и обещаний — но Марина просила подождать. И он ждал. И сверхъестественным своим чутьем понимал, что сейчас тот хрупкий момент, когда нельзя давить, нельзя подталкивать к решению — иначе Марина воспротивится и все усложнится еще больше.

Его секретарь, Майки Доулсон, каждый день связывался с помощницей Ангелины Рудлог, чтобы узнать, когда жених и невеста смогут встретиться, но ответ всегда был нейтрален — ее высочество еще не вернулась из деловой поездки в Йеллоувинь, и, к сожалению, в графике своем не может выделить ни минуты для встречи. Телефон старшей Рудлог молчал. Объяснение откладывалось, хотя срок их договора уже почти истек, и Люк буквально заставлял не сорваться в Йеллоувинь, чтобы найти там ее и поговорить.

Море справа уже расстилалось широким и белесым волнующимся полотном — еще чуть-чуть и поглотит нитку дороги. Впереди крюком выдавался нависающий над волнами и туманом брызг мыс с тяжелым обледенелым маяком, мигающим красным. А влево от дороги уходила широкая каменная стена, очерчивая границу герцогства. Здесь начиналась система фортификаций Дармоншира.

Люк проехал дальше, и вернулся, свернул к ближайшему форту, решив посмотреть, многое ли изменилось там с детских лет. Комендант гарнизона, седоусый и грузный полковник Фрост, встретил владетеля земель и своего непосредственного командира с тревогой и удивлением. Но уже через полчаса, уяснив, что его светлость в военном деле разбирается и приехал без намерения вмешиваться в его работу, с удовольствием показывал ему и быт гарнизона, и смену патрулей, и как осуществляется связь с соседними фортификациями. И даже лично сопроводил на высокую дозорную башню, откуда открывался все тот же унылый вид на поливаемые дождем поля, леса и близкое море. Разбавлял его только тщательно поддерживаемый оборонный вал, и ров, засаженный кустарником, да видневшаяся система окопов и блиндажей.

— Учения проводим, ваша светлость, — объяснил Фрост. — Нужды нет, да в этой слякоти бойцам только дай заскучать, сразу же пойдут драки и самоволка. А лопата в руках, да на валу или во рву любую скуку выгонит.

Люк усмехнулся — дисциплинарные приемы у всех военных одинаковы. В поддержании вала действительно не было нужды, да система фортификаций давно уже изжила себя — но в Инляндии были сильны традиции. Если предки построили, отчего бы не использовать?

С комендантом они пообщались очень оживленно — оказалось, что Фрост знаком с преподавателями в его училище. И перед тем, как попрощаться и уехать, Люк попросил составить список требуемого для гарнизона и передать в замок Вейн. И пообещал приехать еще.

Когда красная спортивная машина взревела, засияла фарами и в сумерках понеслась по дороге вдоль стены, полковник Фрост набрал коменданта следующего форта и в самых дружеских выражениях посоветовал ему проверить, все ли в порядке в гарнизоне. Потому что он практически готов побожиться, что не более чем через двадцать минут к ним заглянет новоявленный и очень въедливый герцог Дармоншир.

Люк доехал до замка Вейн уже в темноте. Пребывание среди солдат и офицеров встряхнуло его и успокоило — все же в армии все проще, прозрачнее и спокойнее. Герцога уже ждал отличный ужин — утиная грудка под маринадом, запеченный паштет, глазурированые овощи, — приведший его почти в блаженство. Так что он с удовольствием выпил бокал вина и лег спать.

А утром встал похмельным, агрессивным и измученным — потому что тревожное покалывание, не дающее сидеть на месте со вчерашнего дня, усилилось, стоило ему только сомкнуть веки и начать уходить в сон. Усилилось до вполне осязаемого, болезненного — то, что казалось очередной потребностью в адреналине, переросло в выбивающие слезы судороги. Его словно на дыбе всю ночь растягивали — сокращались мышцы, болели суставы и жилы, перед глазами мерцали белые пятна, и все это под мелкую лихорадочную дрожь.

Боль была необычной — а ему ли, ломавшему и отбивавшему все, что можно, не знать все оттенки боли? Простыл, вероятнее всего, или просто надорвался. Или его нагнал откат после последних событий с Дьерштелохтами. А, может, кулаки Байдека не прошли даром.

"Стареешь, Кембритч".

Он несколько раз вставал среди ночи. Принимал горячий душ — становилось легче, но ненадолго. Закидывался обезболивающим. Курил. В конце концов не выдержал — взял бутылку из бара и напился. Виски притупил ощущения, расслабил тело, и к утру Люк забылся глубоким алкогольным сном.

Вызванный днем виталист осмотрел его, недоуменно пожал плечами.

— Простите, ваша светлость, но если не учитывать абстиненцию, вы совершенно здоровы. Я бы даже сказал, показательно здоровы.

Люк мрачно пошевелил плечами. Не было даже отголоска боли, и руку больше не хотелось беречь. Даже дышалось как-то легче.

— Могу только предложить витамины и успокоительное, — продолжил виталист, — предполагаю, что это нервы шалят, лорд Лукас. Больше спите, регулярно питайтесь, находитесь на свежем воздухе побольше. Никакого беспокойства. Лучше бы вам поехать в санаторий на месяц-другой. Вывести вам сейчас алкоголь?

— Давайте, — пробурчал герцог, пережил несколько неприятных секунд изматывающего сушняка и с наслаждением выпил почти кувшин кисленького морса, который оставил на столике догадливый камердинер, при утреннем посещении правильно оценивший и вусмерть пьяного хозяина, развалившегося на кровати, и пустую бутылку.

Люк отпустил виталиста и пошел в душ, смывать алкогольный пот. Плотный обед вернул ему расположение духа, и после он снова сел в машину и поехал осматривать оставшиеся форты.

Знакомое покалывание началось к вечеру, после захода солнца. Он еле довел "Колибри" до замка — так тряслись руки, отказался от ужина, быстро поднялся на слабеющих ногах в свои покои и выпил сразу четыре таблетки успокоительного. Прислушался к себе.

Кажется, отпустило. Неужели и правда нервы?

— Да уж, — проворчал Люк, глядя на свои руки. Те едва заметно подрагивали. — Совсем ты в трепетную барышню превратился, Кембритч.

Через несколько часов его светлость корчился в своей постели, зарываясь лицом в подушку, мокрую от пота и слез, и старался не орать в голос. Сердце словно заполнило всю грудь и молотило так громко, что у него ныли виски и затылок, и все это сопровождалось совершенно противоестественным, животным чувством страха. Хотелось вскочить и куда-то бежать, прятаться, спасаться. Хотелось к матери — как будто ему было три года, и можно было бы найти спасение в ее объятьях.

В те редкие мгновения, когда боль отступала, Люк жадно глотал воду из графина, обливаясь и роняя его на постель. И едва успевал напиться, как его снова скручивала судорога, еще страшнее, чем предыдущая, и не было сил ни позвонить и позвать на помощь, ни вообще двинуться. Это было больнее и жутче, чем наркотическая ломка, и он ощущал, как ползет по телу холод, как немеют ступни и кисти рук, и как замедляется стук сердца.

Люк понял, что умирает, когда не смог вздохнуть.

Забился на кровати, хрипя и пытаясь схватить ртом воздух, уже не чувствуя тело — перед глазами полыхнуло раз, другой, и все предметы в темноте стали видимыми, как днем.

В ушах зашумело — он повернул голову, царапая пальцами грудь, сотрясаясь от безумной, подбрасывающей его на постели дрожи — и увидел, как медленно, светя осколками и кусками рамы, разлетается окно, как врываются в покои разноцветные ветра, похожие на длинные, окутавшие вихрями комнату радужные ленты, как собираются над ним в сумасшедший, мельтешащий клубок — и резко опускаются, впитываясь в солнечное сплетение.

И взрываются внутри, распыляя его в радужный туман, с ревом выносящийся в окно, и дальше, в небо.

Острые шпили замка были последним, что он запомнил — потому что внезапно стало совсем не больно и его светлость просто отключился.

Луциус Инландер проснулся от ощущения, которому поначалу не поверил. Встал, распахнул окно, прислушался.

— Лици, холодно, — сонно проговорила леди Шарлотта. Он не отреагировал, и она подошла, накинула ему на плечи теплый халат, но его величество покачал головой, сбросил его, высунулся до пояса в ночной лаунвайтский туман.

Повернулся — она вздрогнула. Никак не могла привыкнуть, что глаза у него светятся.

— Ложись досыпать, Лотти, — попросил он хрипло. — Мне нужно уйти.

Тело его начало окутываться серебряным сиянием, и леди Лотта отступила к кровати, зачарованно глядя на него. Она видела это только в юности. Его величество прыгнул за окно, и все затихло.

Она подождала немного, покачала головой — и шагнула к створкам, закрыть их. И едва не вскрикнула, зажав себе рот руками — за окном глухо и утробно заворчало, и в окне на пару мгновений мелькнула вытянутая морда, зубастая пасть, и огромный, чуть ли не во все окно, светящийся глаз с небесно-голубой радужкой, в упор посмотревший на нее.

Окно графиня решилась закрыть только минут через десять. И ничуть не смущаясь, налила себе маленький бокал абсента. А потом и второй. Потому что только что отчетливо вспомнила, с кем спит.

Луциус пришел к ней в ночь после похорон Магдалены, разбитый и пьяный, и она кричала: "Убирайся! Как ты можешь — твоя жена только упокоилась! Боги, Лици, неужели у тебя нет ничего святого?!!!" Но он не ушел. Рухнул на кровать, закрыл ладонями лицо и сгорбился. И молча так сидел, не реагируя на ее злость и возмущение.

Мужская слабость выбивает из колеи. Особенно если этот мужчина обычно производит впечатление невосприимчивого чурбана.

А женской слабостью являются любовь и жалость. Леди Лотта затихла, так же обессиленно села рядом, погладила его по волосам, обняла — и обнимала, пока у нее не затекли руки, а король Инляндии не заснул на ее плече.

Он так и не сказал ни слова. Ушел утром, до того, как она проснулась — и вернулся вечером, спокойный и собранный — будто и не было никакого серого лица и боли в глазах. И теперь уже взял свое.

Теперь он приходил каждую ночь, и Шарлотта Кембритч чувствовала себя последней грешницей на Туре, и ежедневно посещала маленькую часовню в доме, и тихонько молилась Богине и всем богам, чтобы их простили и не судили строго. Иногда они долго, тихо и мирно обнимались, пока он с язвительностью рассказывал о дневных делах, иногда молчали, иногда сразу засыпали. Полная иллюзия семейной жизни.

— Я хочу надеть на тебя брачные браслеты, — сказал он ей накануне вечером, когда они уже засыпали. — Закончится год траура и станешь моей королевой.

— Мы уже проходили это, Лици, — леди Лотта качнула головой, чувствуя, как задумчиво его величество водит подбородком по ее макушке.

— Может, есть еще один шанс? — пробормотал он.— Ошибался же я и раньше, может, ошибся и сейчас?

— В чем ошибся, Лици? — тревожно спросила она. Луциус промолчал, и леди Кембритч закрыла глаза, засыпая. Уже знала, что не ответит.

Несмотря на его напор, глухоту к отказам и к элементарным приличиям, на его агрессивность и язвительность, на вот эту скрытность — она принимала его таким, какой есть, и с ним ей было уютно и спокойно.

Леди Лотта допила свое лекарство от страха, забралась в постель, еще хранившую тепло мужского тела, и заснула. Кто бы другой маялся и беспокоился — но только не мать Люка Кембритча, с малых лет натренировавшего ей замечательно крепкие нервы.

На ферме, расположенной у границы Инляндии с Рудлогом, истошно лаяли собаки. Пожилая хозяйка, поворочавшись и послушав поднятый псами концерт, сопровождаемый храпом мужа, ткнула того в бок локтем. Работники, днем обслуживающие коровник на сотню голов, на ночь уезжали в соседнюю деревню, и послать разобраться больше было некого.

Супруг всхрапнул, но не проснулся.

— Роб, — сварливо позвала она и затрясла мужа за плечи. — Сходи посмотри, что там. Может, воры?

Хозяин фермы приподнялся, с завыванием почесал грудь, разлепил наконец-то глаза и кинул взгляд в окно. Там, в свете тусклого фонаря, колыхалась белая плотная мгла.

— Боги, Бекки, — проворчал он, — какие воры? В этом тумане рук своих не видно. Спи, полают и заткнутся. Может, крыса пробежала.

Он не успел заговорить — раздался треск, что-то во дворе загрохотало, посыпалось. Заорала сигнализация на машине, испуганно замычали коровы. Фермеры молча и опасливо покосились друг на друга.

— Ружье возьми! — крикнула в спину мужу хозяйка. — И шапку теплую надень!

Через минуту Роб Хомкинс, шлепая по снежно-грязевой жиже резиновыми сапогами до колен и сжимая ружье, осторожно подходил к коровнику. Фонарь, стоящий поблизости, был согнут будто ураганом, но светил, хотя толку от этого было мало — туман стоял такой плотный, что идти приходилось на ощупь.

Раздался топот — из белого киселя выскочила корова, метнулась вправо, задев хозяина — тот не удержался, упал. Кое-как, ругаясь, поднялся из грязи и побрел к коровнику. И, остановившись, вытаращил глаза — крыша строения была смята, сбоку зияла огромная дыра. Оттуда раздавались странные глухие звуки, заглушаемые истошным ревом коров и телят. Все-таки воры? Пытаются вывести животных? Но зачем же взрывать стену, если он двери не запирает?

Роб приоткрыл дверь коровника, подсветил себе фонариком.

Там, в темноте, клубами перекатывался белый туман, будто даже уплотняющийся к центру. В нос сразу шибануло запахом горячей крови. Луч фонарика плясал по туману, высвечивая силуэты испуганных мычащих животных, жмущихся к стенкам стойл, куски крыши — ее словно выворотили наружу, и фермер никак не мог понять, что происходит. Еще шагнул вперед — и на его глазах метрах в двадцати от него с ревом взмыла в воздух корова, закричала от боли, раздался отчетливый хруст — животное просто ломало и рвало с влажным чавканьем в клубах белого тумана.

Он дрожащей рукой направил фонарик на прыгающую в воздухе подрагивающую плоть,

и вдруг пережеванная в ломаный комок корова поднялась выше и исчезла, словно провалившись куда-то. Клубы дернулись, меняя расположение, уплотняясь, показывая огромный голубой глаз с вытянутым зрачком, окруженный серебристыми чешуйками и перьями — и складываясь наконец-то в ужасающую по масштабам картину.

На него, стрекая длинным раздвоенным языком из большой змеиной пасти, заканчивающейся странным кожистым клювом, смотрел, поднимаясь и изгибая шею, огромный змей. Клюв, длинную шею да капюшон из перьев — все, что успел разглядеть Хомкинс. Потому что змей распахнул пасть, полную зубов, и рванулся к нему.

— Святые угодники, — пролепетал фермер и выстрелил раз, два — и выскочил через дверь, услышав, как врезается в стену тяжелая голова. Нырнул под большой трактор, затаил дыхание, отчетливо видя из-под колеса, как поднимается над коровником узкая голова, как одним прыжком змей переносится через стену, опускаясь на четыре короткие лапы, и склоняется над его убежищем. Чудовище отшвырнуло пастью трактор, встало на дыбы, примеряясь — и человек заорал, прикрываясь рукой и слыша вторящий ему яростный рев.

Когда Роб Хомкинс открыл глаза, прямо перед ним, над ним, с шипением и рыком сплетались, разнося остатки коровника, уже двое чудовищ. Спикировавшая сверху вторая ужасающая тварь вцепилась пастью в загривок ночного вора, впилась когтями передних лап в бока, обвила его кольцами и, оттолкнувшись короткими, похожими на крокодильи задними лапами, забила крыльями и утащила его в небо.

Чудищ поглотил туман. Сверху доносился отдаляющийся рев, и молочная мгла закручивалась вихрями, металась туда-сюда.

Фермер поднялся из грязи и побежал в дом. Там, в дверном проеме, в одной ночнушке и сапогах, стояла его седовласая жена, всматриваясь в пелену и сжимая топор.

— В подвал, Бекки! — заорал он и супруга, не став спорить, метнулась в дом.

А наверху, на небывалой высоте, кипела борьба. Голодный разоритель коровников ухитрился извернуться, вцепиться в брюхо соперника, и тот, взревев, понесся к земле, к стоящему темными копьями лесу. Шваркнул обнаглевшего змееныша о стволы, вспахал им мерзлую почву, снова вцепился в загривок, пытаясь подавить ментально.

"Как твое имя? Вспоминай!!"

Придушенное шипение и животный голод были ему ответом. Ни мысли, ни просвета. Старый змей сжал кольца сильнее, потряс, тыкая чуть не сожравшего человека сородича клювом в древесную щепу и грязь.

"Вспоминай! Как твое имя!"

Тот дернулся, покатился по земле, вздыбился, выгнулся — и чудом каким-то выскользнул, остановился напротив, заклекотал, раздувая перья, угрожающе поводя головой из стороны в сторону.

Соперник. Главный. Убить. Главный буду я. Смогу есть сколько захочу.

Метнулся вперед, и старший досадливо топнул лапой, на миг воздев голубые очи к небу и тоже рванулся навстречу.

Говорят, в эту ночь двух туманных, светящихся серебром огромных змеев воздуха видели в море, с судна, чуть не перевернувшегося от взбивающих ледяную воду тварей. Соленая черная вода кипела в свете прожекторов, и капитан, отдавший приказ срочно менять курс, наблюдал в бинокль, как мелькали среди брызг и волн чудовищные хвосты и пасти, как сплетались кольца, как рвали они друг друга по живому — и более крупный, вцепившись куда-то в загривок тому, что поменьше, утянул его на дно.

"Назови мне свое имя. Имя. И я тебя отпущу"

Нечем дышать. Рвешься вверх — снаружи душат кольцами, в пасть хлещет вода. Кое-как изворачиваешься, скребешь когтями по дну — и с силой вылетаешь наружу.

И тебя снова несет ввысь, и в голове рев "Имя! Вспомни! Имя!"

Ты вымотан и ранен. Тебя швыряют на камень — и ты отчетливо, несмотря на ночь, видишь, как вокруг поднимаются горы, подсвеченные голубоватой луной, изредка выныривающей из-за облаков. Соперник — главный, сильный, зажимает тебя в какую-то щель, больно царапающую бока, выворачивающую крылья. Дышишь со свистом.

"Имя, — шипит в голове, — вспоминай!"

"Я хочу ессссть..."

"Разрешшшу...имя, змееныш, имя!"

Ты замираешь, понимая, что проиграл.

"Что такое имя?"

Тебя снова встряхивают, но зубы уже не сжимают загривок.

"Как тебя называет мать?"

Выпрыгнувшая в просвет луна вспышкой слепит глаза.

"Мать".

Картинками воспоминания — теплые руки, улыбка, темные волосы. Запах молока.

"Молоко вкусссноеее".

Раздраженное шипение. Но голова взрывается от воспоминаний и от приходящего на смену им ужаса. Почему-то глаз выхватывает собственную трехпалую лапу, покрытую чешуей. Дергаешься — и в стороне поднимается и опускается серебристый чешуйчатый хвост.

"Что за хрень со мной произошла?!!! Кто ты? Кто я?"

"Имя!"

"Люк. Меня зовут Люк".

Кольца вокруг разжимаются и ты некоторое время лежишь мордой в снегу, приходя в себя. Потом медленно встаешь, поджимаешь хвост, опасливо склоняешь шею и разворачиваешься.

И смотришь на освещенного луной огромного змея с четырьмя такими же короткими лапами, как у тебя, тонким туловищем, длинной шеей и хвостом, пастью, сужающейся в кожистый зубастый клюв — и изящными перьями, начинающимися за головой и трепещущими на ветру до половины шеи. Змей ранен — но раны его словно поддергиваются белесой дымкой и затягиваются.

"Ты хотел есть".

Голод мгновенно выбивает из головы все мысли — и только краем обалдевшего сознания ты удерживаешь себя.

"Есссть..."

"Здесь чуть ниже пасется стадо горных коз. Иди, поохоться. И возвращайся".

Ты не дослушиваешь — прыгаешь со скалы, в полете рассматривая серые точки на белом склоне. Еда. Кровь.

Оставшийся на каменной площадке старый змей, вытянув шею, смотрел, как неуклюже, вмазываясь в снег и поднимая лавины, хватает голодный новорожденный рассыпающихся в стороны животных. Сверху зашумело, и рядом с ним опустился еще один. Молча встопорщил перья, с любопытством посмотрел вниз.

"Знакомая аура. Как это вообще возможно?"

"Возможно", — сухость ответа читалась отчетливо.

"Ты мне много должен объяснить, Лици. Я себе не поверил, когда почуял. Думал, мой старший раньше срока решил обернуться".

"Я не могу. Не властен над этим. Обещай, что поучишь его, если что-то случится. А сейчас лети обратно под бок к Тали".

"Почему ты знаешь все о моих секретах, а я о твоих ничего?" — обиженно уточнил второй король.

"Потому что я умнее, Тери".

Некоторое время со скальной площадки сыпались камни — там возили друг друга о камень два змея. Снизу раздался разочарованный рев, и два величества расцепились, снова вытянули шеи над долиной.

"Лети. Этого младенца надо еще и охотиться учить, видишь?"

По снегу, раздраженно шипя, носился за козами, подпрыгивая и зависая в воздухе, хлопая короткими перьевыми крыльями, молодой серебристый змей.

"Смотри. У него еще розоватым перья отливают. Ну точно как у тебя после первого оборота".

Умиленные нотки чувствовались даже при ментальном общении.

"Лети давай!" — раздраженно рыкнул змей, чувствуя в себе желание устроить ураган от счастья и гордости, и нырнул вниз.

"Я зайду к тебе днем", — прошипели ему вслед.

После охоты, когда стадо коз было уничтожено, а в теле появилась легкость и сытость, наконец-то заработали и мозги.

Серебристые змеи расположились на скальном участке в горах Блакории — старый обвил скалу, молодой лежал у ее подножия.

"Я так и буду теперь по ночам всех жрать?"

"Нет. Это первый раз. Вспыхнувшая аура требовала подпитки. Потом по необходимости. Только следи, чтобы не волноваться и не перенапрягаться — в первый год можешь непроизвольно обернуться".

Люк забеспокоился, покосился вверх.

"А если с ... женщиной? Я тоже обернусь?"

Сверху раздалось прерывистое шипение, похожее на кашель. Его сородич хохотал.

"Как это типично. Миллион вопросов, а ты беспокоишься о том, сможешь ли трахаться. Не переживай. Твоя женщина в безопасности".

"Я хочу домой. В Дармоншир".

"Не ной".

"Мне страшно. Такое ощущение, что меня вышвырнули в подростковый возраст".

"Это нормально. Через неделю окрепнешь, и все пройдет. А пока будет кидать из крайности в крайность. Что поспособствовало твоему обороту?"

"Кровь... я пил кровь одной... "

"Этого мало, — раздраженно фыркнул змей. — Ты не женился тайно случаем? На одной из Рудлог?"

"Нет", — угрюмо отозвался Люк и постарался почесать лапой заживающую холку.

"Тогда...? — старший зашипел матом и врезал хвостом прямо по зудящему загривку. Люк отпрыгнул, чуть не соскользнув в пропасть. — Идиот! Боги, какой идиот! Какая растрата сил!"

"Ты не знаешь, почему у нас такие кривые и короткие лапы? — невинно поинтересовался новообращенный, исхитрившись-таки достать когтями до нужного места. Пришлось дико изогнуться. — Да и вообще, честно скажу, если я выгляжу как ты, то я редкостной мерзости оборотень".

"Не переводи тему!"

"И все-таки, как я мог обернуться? Из Дармонширов это умел только первый герцог, брат короля".

Старый змей молчал.

"Нас много таких?"

Опять молчание.

"Ты заснул, что ли?"

Старый змей рыкнул, показывая игольчатые зубы.

"Не дерзи, змееныш. Помолчи. Я думаю".

Его светлость вытянулся у скалы и затих, покачивая свешивающимся в пропасть хвостом. Закурить бы сейчас...

"В Дармонширах все равно сильно наследие Белого, — словно неохотно прошипел старший змей сверху. — Полагаю, ты выпил кровь, это стало толчком. А затем... инициировал одну из красных. Кого?"

"Не твое дело", — огрызнулся Люк.

"Несложно догадаться" — ехидно заметил змей.

Люк нахмурился — насколько позволяла мимика.

"Я тоже умею догадываться. Может, сам скажешь, кто ты?"

Его сородич повертел головой.

"Полетели. Я обучу тебя возвращаться в человеческую форму, но здесь ты замерзнешь. И осознанно оборачиваться в родовую форму. Завтра к полуночи прилетай сюда же. Буду учить тебя управляться с ветрами".

"Кто ты?" — упрямо повторил Люк.

"Ты же умный мальчик, — устало прошипел собеседник. — Додумаешься сам. Я не имею права говорить".

"Я уже додумался, — мрачно произнес Люк. — Благо, в Инляндии только один человек может, по слухам, оборачиваться по подобию Белого".

"Держи свои соображения при себе".

Вот сейчас старший подавляет, и приходится подчиниться. Шея сама собой изгибается.

"Хорошо. Как мне тебя называть?"

"Наставник. Полетели. Надо успеть, пока тебя не хватились. Да и меня...короче, поднимай зад. И постарайся решить вопрос с фермером, чтобы не болтал".

Наставником новообретенный сородич оказался довольно въедливым и занудным. Пока два змея летели над облаками к Дармонширу, он толковал Люку про ветра — как ощущать, ловить их, как заставлять нести, куда нужно. Как ориентироваться в пространстве и определять, откуда какой поток пришел.

"Запахи, ориентируйся на запахи. Когда побываешь во всех странах в этой ипостаси, не перепутаешь. Каждое место пахнет особенно и поит воздух своим ароматом. Северные ветра пахнут снегом, хвоей и камнем. Те, что приходят из Бермонта, несут с собой вкус мхов и хвои, блакорийские — тинные, с едва уловимой болотной кислинкой. Рудлог большая страна — с Милокардер спускаются потоки, впитывая испарения жирного чернозема и лиственных лесов, с Севера приходят мощные континентальные ветра, в них много влаги от озер, много хвои. Йеллоувиньские — суховеи. Морские несут с собой дожди, а те, что идут через Маль-Серену, ты научишься определять — они пахнут любовью".

Люк, купающийся в обилии этих запахов, растерявшийся от них, недоверчиво повернул голову к тому, кто называл себя наставником.

"Ты поймешь, о чем я говорю, — насмешливо отозвался тот. — После того, как встречаешь ветер с острова Иппоталии, обостряется инстинкт размножения".

"Он и сейчас не спит, — буркнул Люк и облизнулся раздвоенным языком. — Даже и не знаю, чего хочу больше — жрать или размножаться".

Змей-старший раздраженно мотнул хвостом, и по спине обуреваемого инстинктами потомка Белого ощутимо хлестнуло холодным ветром.

"Потом о бабах подумаешь, Лукас. Побольше самоконтроля".

Самоконтроль явно проигрывал желанию долететь до Рудлога и снова выкрасть одну принцессу. С ее острой грудью и горячими губами... и крепкими бедрами... и татуировкой внизу живота... какая все-таки пугающая интуиция у Марины...

"Ты меня вообще слушаешь?"

"Да, — смиренно отозвался Люк. — О чем ты говорил?"

Его змейшество с великим терпением повторил:

"Самые чистые ветра — высоко над Турой, где небо черное и видны звезды, а воздуха так мало, что он не держит запахи и пропитан божественной силой. Туда можно подниматься, чтобы подпитаться, но это опасно".

Лорд Лукас, с усилием хлопающий крыльями, зевнул во всю пасть, чуть отстав, снова получил ветром по спине и нагнал наставника. Тот уже объяснил, что крылья не держат в воздухе, а лишь помогают движению, и что можно лететь и не используя их, изгибая тело на манер ужа, плывущего в воде.

"Ты можешь летать и в человеческой ипостаси, — вещал большой змей, и восходящее солнце золотило его чешую и длинные изящные перышки за ушами. — Ты и сам ветер, ты — эфир, и в твоей власти принимать любой размер и растекаться эфирным туманом... ты можешь вообще не принимать какую-либо форму, но это опасно, поэтому пока даже не думай пробовать. Потом покажу. Так можно создать бурю, став ее сердцем, так можно остановить ее".

"Опасно" было самым частым словом, которое вдалбливал ему наставник.

"Попробуй сегодня проверить целительские способности, — наставлял его старый змей. — Они должны проснутся. Это самое первое, что просыпается при инициации. Возьми анатомический справочник, найди подопытного, ощути его виту руками. Не пощупай, — ехидно пресек он фырканье Люка, — а просканируй над телом. Ты поймешь, как вибрирует каждый орган, запомнишь это, и ощутишь, если с ним что-то не так. Это как будто в гармоничной музыке звучит фальшь".

"Не проще показать мне?" — возмутился Люк, тренирующийся в это время лететь без крыльев и старательно виляющий телом, пришедший от этого в дикий восторг и начавший выписывать в небе круги и восьмерки. Умом он понимал, что ведет себя как идиот. Но его переполняла такая чистая радость, что никак не мог устоять.

"Не проще, — прошипел змей-старший, воздевая глаза к небу от выкрутасов ученичка, — потому что для обучения тебе нужно знать хотя бы основы анатомии. Вот и займись. И еще раз повторю — сдерживайся, эта неделя будет сложной. Избегай волнений. Иначе могут быть жертвы".

"Легко сказать, — огрызнулся Люк. — Я вообще не понимаю, как я обернулся. И как мне в этом случае сдерживаться?".

"Почувствуешь, что не в состоянии совладать с собой, — занудно проговорил его змейшество, — сделай несколько вдохов-выдохов, попытайся найти внутри точку спокойствия, растянуть ее на все тело".

Люк снова фыркнул.

"А попроще, уважаемый наставник?"

Старый змей очень тяжело вздохнул.

"Бывали случаи, когда тебе очень хотелось дать кому-то в морду, но нельзя — и ты останавливал себя?"

"Редко, — честно признался лорд Лукас. — Чаще всего я себя не останавливал. Но так куда понятнее, спасибо".

"Придется учиться, — твердо заявил наставник. — У тебя день, чтобы потренироваться. Жду тебя ночью в горах. А сейчас тихо спускаешься в лесок, оборачиваешься и идешь в замок. В тумане тебя не должны увидеть".

"Обьясни, наконец, как обернуться?" — мысленно взвыл его светлость, у которого уже башка опухла от наставлений и поучений. Да и инстинкты никак не хотели замолкать.

"Представь, что ты человек и все, — откликнулся старый змей невозмутимо. — Снижайся, Лукас. Я понаблюдаю за тобой. И еще, — он поколебался. — Не трогай пока зеркала. Понял? Не прикасайся к зеркалам. Ни в коем случае".

"А что будет?" — устало поинтересовался Люк. Новых впечатлений и знаний оказалось уже слишком много, и его начало потряхивать.

"Распылит в подпространстве, — буркнул наставник. — Запомнил? Не трогай зеркала!"

Люк скользнул на заснеженную полянку в парке, где сквозь плотный туман еле-еле виднелись шпили замка Вейн. Покосился на свои лапы, погрыз деревья — ужасно чесались клюв и зубы. И, отплевавшись от щепок, закрыл глаза и представил себя таким, как привык видеть в зеркале.

Зависший на высоте в несколько сот метров Луциус Инландер наблюдал, как вспыхнул серебристым контур большого змея воздуха и в одно мгновение сжался в обнаженного человека.

Ох, как же хорошо. У него самого не с первого раза получилось.

Люк встал, осмотрел себя, поглядел вверх — и свистящим хриплым шепотом, перемежающимся ругательствами, пообещал исхитриться-таки, совершить государственное преступление и откусить наставнику голову. И далее очень непечатно высказался про то, что при всем уважении к его умнейшеству снова познал желание дать кому-нибудь в морду.

Дерзкий мальчишка! Учить его и учить. Зато начнет думать вперед и всегда ожидать подвоха.

Король Инляндии захохотал, вильнул хвостом и отправился в Лаунвайт.

А лорд Дармоншир, чувствуя, как немеют ноги в хлюпающей снежной грязи и стараясь не трястись от холода, под покровом сумерек и тумана пробрался к родовому замку. Подергал боковую дверь, досадливо поморщился — наглухо была она закрыта после прошлого приключения с Дьерштелохтом, полюбовался развороченным окном своей спальни со свисающим куском рамы и направился к главному входу.

На стук молоточка через пару минут выглянул дворецкий, да так и застыл, глядя на хозяина во всей красе.

— Ирвинс, — высокомерно проговорил Люк, — не одолжите мне свой пиджак?

— Конечно, ваша светлость, — на автомате проговорил слуга. Глаза у него были круглыми.

— Благодарю, — невозмутимо кивнул лорд Дармоншир, обвязал пиджак по талии и прошел в холл. — Прошу вас сегодня подать завтрак пораньше. И вызовите мастера — ночью был сильный ветер, у меня в спальне выбито окно.

Пунцовые замершие горничные, смахивающие пыль с великолепных статуй, украшающих холл замка, могли вдоволь полюбоваться очень прямой спиной его светлости, неспешно поднимающегося по лестнице. И кое-чем пониже, прекрасно очерченным — что не смог полностью скрыть узкий предмет одежды.

После горячего душа, пяти выкуренных сигарет и очень обильного завтрака, который его светлость потребовал повторить, Люк наконец-то примирился с реальностью и перестал ежеминутно поглядывать в зеркало, чтобы проверить, не покрывается ли он чешуей. Еще две чашки кофе и пару сигарет спустя он уже пришел в себя настолько, что спустился в кабинет, приказав подать ему второй завтрак туда, открыл ежедневник и аккуратно, по пунктам записал все, что запомнил. И решил, что ему очень надо поговорить с Байдеком. Марина обмолвилась, что тот начал оборачиваться после того, как выпил кровь ее сестры.

В свете этого предположение, что кровь Марины усилила гены первопредка, передававшиеся через Дармонширов, не казалось фантастическим. И, значит, его смутные подозрения беспочвенны, и все странности — следствие удачного набора генов и катализатора по имени Марина?

Он подумал, подумал — и все же вписал в планы пункт "Сделать тест на отцовство". И с удовлетворением снова закурил.

Мозг в человеческой ипостаси работал, как нужно, приглушая требования плоти, и на удивление не было ни шока, ни паники, нормальных после таких открытий. Люк чувствовал себя очень живым. Настоящим. И с удовольствием открыл окно, вдыхая туманный запах влажного ветра и ощущая желание снова прыгнуть в молочную дымку, и снова и снова перебирал случившееся, вспоминая детали, отмечая, что еще нужно сделать.

И пусть дворецкий поглядывал на него с беспокойством, явно прикидывая, не стоит ли позвать санитаров, и пусть старина Жак Леймин, которому охрана сообщила о выломанном окне, осмотрел спальню и хмыкнул недоверчиво, пробурчав — "что ж это за ветер, что вынес раму, но оставил все вещи на местах".

Майки Доулсон исправно доносил хозяину слухи, множащиеся и обрастающие подробностями среди слуг. Люди сами придумают объяснение, не надо только им мешать. И Люк с чистым сердцем воспользовался одной из версий, и пояснил Леймину, что ничего не помнит — мол, проснулся и обнаружил себя в парке.

— На камерах наблюдения вас нет, — мрачно сказал старый безопасник. — Как вы прошли к выходу?

— Может, я по стене спустился? — беззаботно откликнулся Люк.

Леймин открыл окно кабинета, посмотрел на шершавую, крупную кладку стены.

— С высоты пятого этажа, ваша светлость? Во сне?

— Жак, — проникновенно проговорил лорд Лукас, — я честно говорю, что понятия не имею, как там очутился. Поэтому можно предположить любую чушь. Может, и по стене — возможности человеческого организма неизвестны...

Леймин повращал глазами, покашлял.

— Чую я, что лукавите вы, милорд. С таким же лицом вы уверяли меня лет двенадцать назад, что только-только выпили пива, когда я застал вас с красными глазами от дурман-травы. Признавайтесь — опять балуетесь наркотиками?

— Да что вы! — укоризненно возмутился Люк. Выдержал недоверчивый взгляд старика — и вздохнул с облегчением, когда тот, пробормотав, что поставит на окна решетки — во избежание будущих испытаний возможностей герцогского организма, вышел из кабинета.

Ожидаемый звонок раздался в одиннадцать утра. Звонил начальник полиции округа, Джошуа Хиггинс, с которым лорд Лукас познакомился после покушения в парке.

— Ваша светлость, — волнуясь, проговорил толстяк в трубку, — простите, что беспокою, но я обязан докладывать вам о чрезвычайных происшествиях в герцогстве.

— Я все понимаю, — отозвался Люк, — что случилось?

— На юге Дармоншира разрушена ферма, — продолжил рыжеволосый усач, — хозяева утверждают, что ночью на коровник напало чудовище. Огромный змей, милорд.

Люк хмыкнул.

— Алкоголь?

— Я сам про это первым делом подумал, ваша светлость, — голос Хиггинса был уныл, — но следователи заверили меня, что тесты показали нулевое содержание спирта в крови. Бедняги напуганы так, что отказываются выходить из дома. И, самое главное, — он вздохнул, — я сейчас на месте, милорд. Коровник действительно разрушен.

— Может, смерч? — с нужной долей неуверенности предположил лорд Дармоншир.

— Нет, — печально вздохнул начальник полиции. — Ни один смерч не оставляет огромных трехпалых следов и не питается коровами, ваша светлость. Боюсь, они говорят правду.

-Это очень неприятная новость, Хиггинс.

— Да, милорд.

— Нужно позаботиться о людях. Скажите им, что при желании они могут перебраться в любой район Дармоншира. Я выделю им помощь на переселение и обустройство. А если захотят остаться — на ремонт и закупку стада.

— О, это было бы прекрасно, лорд Лукас, — воодушевился полицейский. — Бедные старики. С ними сейчас работают психологи и медики.

— И нужно поймать это существо, полковник. Ни одна тварь на моей земле не должна пугать людей.

— Я уже поднял по тревоге полицию герцогства, милорд. Будет производится патрулирование, и если что-то заметят, на место сразу же вызовут боевых магов.

"Спасибо за предупреждение, Хиггинс"

— Вы все делаете правильно, господин Хиггинс.

— Спасибо, милорд.

— И еще. Если об этом прознают журналисты, герцогству будет нанесен огромный репутационный урон. Можно ли договориться, чтобы они молчали?

Начальник полиции взволнованно задышал.

— Ваша правда, лорд Дармоншир. Своих ребят я предупредил. Все будут держать рты на замке. С фермерами я переговорю.

— Спасибо, полковник. Держите меня в курсе. Неприятная новость, да...

— Я должен сообщить в управление госбезопасности, милорд.

— Обязательно, Хиггинс. Обязательно сообщите.

И пусть брюзгливый лорд Розенфорд, очевидно осведомленный о возможностях его величества, решит, что это Луциус решил развлечься на старости лет. Дальше него не пойдет, а Хиггинс получит еще один приказ обеспечить молчание всех информированных лиц.

Люк взглянул на часы — до обеда еще ждать и ждать. Позвал дворецкого и насладился его откровенным изумлением, когда приказывал подать третий завтрак.

После он спустился в библиотеку, попросил сухонького и деликатного библиотекаря найти ему справочник по анатомии. Почтенный старик, похоже, настолько привык проводить дни в одиночестве под высокими сводами хранилища знаний, среди бесконечных полок из красного дерева, что обрадовался лорду, воспылавшему жаждой к чтению, до слез, и притащил несколько медицинских талмудов, чуть ли не сломавшись под их тяжестью.

Его светлость полистал справочник, хмыкнул. Ему ли, отбивавшему и ломавшему все, что только можно было, не знать анатомию? Он прихватил одну из книг, высказал библиотекарю, взиравшему на него с умилением, как на сына родного, многословную благодарность и отметил про себя поощрить старика. И пошел искать жертву.

На роль жертвы был определен Майки Доулсон, к несчастью для себя встретившийся на обитой красным сукном лестнице и сунувшийся к лорду со списком дел.

— Сейчас я буду вас сканировать, Майки, — сообщил Люк немного побледневшему секретарю. — Есть подозрение, что во мне скрыты великие целительские способности. Да не бойтесь вы так, это мне надо бояться, для меня это в первый раз.

— Вы мне конечно, очень много платите, ваша светлость, — отважно заявил Майки, хватаясь за перила и отступая по ступенькам вверх, — но, может, не стоит торопиться? Вдруг вы мне сердце нечаянно остановите или кровоток перекроете? Я могу пригласить виталиста, под его руководством и потренируетесь...

— Майки, — со смешком протянул Люк, — где ваш дух авантюризма?

Сверху по лестнице застучали каблучки, раздались детские голоса, и на площадку между пролетами вышла темноволосая Софи. Секретарь из белого стал красным. Люк понимающе ухмыльнулся, оглядел бывшую работницу мужского клуба — неизменное красное платье, фигура, вызывающая слюноотделение, пухлые губы, наброшенная на плечи шубка. За ее руки цеплялись дочери — в теплых цветных комбинизончиках, в шапках.

— Ваша светлость, — проговорила она своим хрипловатым низким голосом, — добрый день. Вот, идем гулять с детьми. Я как раз хотела с вами поговорить, если у вас есть время. Девочки, что нужно сказать лорду Дармонширу?

Дети надулись — не забыли, видимо, гонок на "Колибри".

— Привет, принцессы, — как можно доброжелательнее улыбнулся Люк. "Принцессы", как по команде, спрятались за материнскую спину. — Прекрасно выглядите, Софи, — он посмотрел на кожаные сапожки, облегающие идеальные ноги, поднял глаза. — Но пока времени нет, обговорите с Майки, когда будет возможность вклиниться в расписание. Этот тиран заведует моими делами.

— Обгоооворююю, — с намеком пропела она и потрепала бедного секретаря по затылку. — А если вам, ваша светлость, нужна какая-то помощь, — голос ее все понижался, и губы герцога помимо воли раздвигались — ох, хороша же! — например, — тут она уже почти шептала, — если захотите... просканировать меня, то я всегдааа готовааа...

— Его светлость попросил меня, — неожиданно резко встрял Доулсон— младший. — И я согласен.

Софи небрежно пожала великолепными плечами — шубка раздвинулась, показывая пышную грудь, обтянутую красным платьем, взяла дочерей за руки, и медленно двинулась вниз. И, проходя мимо Люка, подмигнула ему и быстро, чувственно облизала полные губы. Ни следа не осталось от испуганной женщины, умолявшей его о помощи. Софи опять была в своем репертуаре.

Люк очень любил красивых женщин. И ложью было бы сказать, что конкретно эта не добилась нужного отклика. Инстинкты, дремавшие с ночи, встрепенулись, потянулись, зашептали привычное: "А почему бы и нет?"

Он вытянул из пачки, лежащей в кармане, сигарету, покрутил ее в пальцах.

Инстинкты инстинктами, милая, но я хочу другую. Ты насыщаешь, но только она еще и утоляет мою безумную жажду, только она для меня и вода, и самое терпкое вино.

Майки Доулсон смотрел вслед гостье замка Вейн с хмурой злостью, и зрачок единственного глаза его был слегка расширен.

— Ну что, Майки, — жизнерадостно предложил Люк, — раз вы решились, пойдем. В моей гостиной чудный, очень удобный диван. Если рисковать, то в комфорте, не так ли?

Но то ли мысли о Марине Рудлог помешали рождению новой звезды витализма — потому что думать Люк больше о чем не мог, то ли никаких способностей к лечению у него и не предполагалось, но Майки зря терпеливо лежал на диване и настороженно следил, как хозяин пытается уловить некие вибрации в районе секретарской печени.

— Безнадежно, — с чувством выполненного долга вздохнул Люк после получаса попыток. — Вставайте, Доулсон. И спасибо вам. Возможно, я обращусь за помощью повторно. Что там у нас с делами? Займусь ими после обеда.

На лице секретаря читалось такое же облегчение, какое звучало у его светлости в голосе.

Люк к вечеру не выдержал — приказал Майки забронировать на выходные дом на берегу океана в эмирате Оннара. Если Марине понравится, то можно и выкупить его. А пока нужно сообщить ей о планах... и продумать, как вытаскивать из дворца на этот раз, если ее так же держат под замком.

Он целый день что-то ел и не чувствовал сытости, избегал зеркал — и чем больше избегал, тем сильнее его тянуло прикоснуться, — общался по телефону с матерью и сестрой, которая была в полном восторге от практики и в деталях рассказала ему все подробности родового процесса. Он был так задумчив и так напряжен от предвкушения, что даже не морщился от натуралистических описаний.

А вечером его светлость сел в "Колибри", уехал подальше от обитаемых мест, остановился на дороге, уходящей к морю, и там, под то ли сыплющимся, то ли льющимся мокрым снегом, подошел к набегающей на черный песок ледяной воде и закрыл глаза. И взмыл в небо серебристым змеем воздуха.

Поющий снежные песни ветер обрадовался ему, поднял над облаками мощным потоком, огладил маленькими вихрями, завывающим таинственным шепотом рассказал, где побывал и откуда прилетел. Пах ветер морем и солью, и звал с собой, полетать, поиграть, отбросить материальную форму и растечься чистой силой, сплести ураган, посеять бурю — знаешь, малыш, как весело, когда столетние деревья ломаются, как прутики, как легко срывать крыши с человеческих домов и создавать тяжелые волны, что выше самых больших кораблей? А еще ведь можно скользить по снежным склонам вверх, поднимая вокруг горных вершин белые воздушные короны, или долететь до эмиратов, туда, где лежат желтые пески, и устроить песчаную бурю на полнеба... А хочешь, покажу тебе пляжи Маль-Серены и сады царицы морской? Там пахнет сочной травой, яблоками и ягодами, и ходят прекрасные женщины в легких одеждах, раздуваемых бризом...

Царица Иппоталия, только что вернувшаяся в свою опочивальню, бросила взгляд в окно и насторожилась, увидев сияние чужой белой ауры. Накинула на плечи тонкую накидку, и, тихо, чтобы никого не потревожить, прошла по своим садам к берегу моря.

Там, взбивая воду длинным хвостом, катался по песку, урча и подгибая лапы, свиваясь кольцами, молодой, огромный серебристый змей. Царица подняла брови — ей показалось, что это Гюнтер решил порезвиться, но любовник был крупнее — и очевидно сдержаннее. Да и аура не принадлежала ни ему, ни Луциусу.

Она подошла ближе, поцокала языком, тихонько и переливчато свистнула. Змей замер, перекатился на лапы и начал отползать в море.

— Ты кто такой? — спросила она со смехом. — Чей ты, змееныш?

Он встопорщил перья, чуть приподнялся, изогнув длинное тело дугой и опершись на передние лапы. Из-под груди его показались изломанные шезлонги.

— Да ты не змееныш, а свиненыш, — с укоризной заметила Иппоталия. — Ты только не смей жрать тут никого, в море полно рыбы. А то накажу.

Змей пристыженно и одновременно агрессивно зашипел.

— Ну-ну, не пугай, — сказала она успокаивающе. — Или ты меня боишься? Смотри, какая я маленькая по сравнению с тобой. Я ведь совсем не опасная.

Серебристое чудище чуть склонило голову и вдруг насмешливо фыркнуло.

— Видишь ауру? — догадалась морская царица. Похоже, для ночного гостя это стало открытием — он заклекотал, пораженно заморгал третьими веками. Она снова рассмеялась. Мальчик совсем ведь.

— Обернись, малыш, а то одуреешь от запаха. Кто тебя одного-то отпустил?

Змей слушал ее зачарованно, поворачивал большую башку то одной стороной, то другой, и голубые глаза его мерцали.

— Красивый, — проворковала царица, — такой большой и красивый... ну же, покажись, милый. Кто ты?

Змеиная шея приобрела явно горделиво-кокетливый изгиб, да и сам обладатель чешуи успокаивался. Она только открыла рот, чтобы еще что-то сказать, как с небес метнулся второй змей, куда крупнее, рухнул на пляж, поднимая песочную пыль, боднул сородича лбом в бок, что-то раздраженно прошипел — и тот явно нехотя поднялся в воздух.

"Извини, Талия".

— Да ничего, Лици, — крикнула она ему весело вслед, постояла на берегу еще минутку и медленно пошла обратно.

Интересные дела творятся. Надо будет попытать Гюнтера на предмет его новообретенного сородича.

"Никакой самодисциплины, — бурчал его змейшество, подгоняя ученичка порывами ветра, — никакой сдержанности. Сказал же — лети в Блакорию. По прямой линии! В следующий раз ветер тебя на Туну зазовет, к вулканам — и туда полетишь?".

"На острове воздух вкусснее", — огрызнулся Люк, с тоской оглядываясь на отдаляющуюся, сияющую огнями больших городов Маль-Серену. Чем дальше они улетали от владений царицы, тем светлее становилось в голове.

"Лукас, — твердо прошипел наставник, — искушений стихия дает много. Но она и не прощает ошибок. Думай. Всегда думай, что делаешь. Ветер любит поиграть, но не он твой хозяин, а ты — его".

Он помолчал, повернул голову к летящему рядом подавленному чешуйчатому герцогу.

"Я сам виноват, — примирительно и несколько суховато признал он, — не предупредил тебя. Очень много мне нужно дать тебе, Лукас".

"Нет. Ты прав. Мне же не пять лет. Спасибо, что учишь. И еще... у меня ничего не получается с целительством".

"Получится. Значит, нужно время. У тебя есть вопросы?"

"Да. Я сильно наследил на ферме. Тебе сообщили?"

"Сообщили".

"Слухи все равно пойдут. Людей не заставишь молчать. Начнут шептаться, вспомнят пересуды про королевскую ипостась".

"Во-первых, есть много способов заставить молчать, Лукас. Даже о важнейших вещах".

Люк недоуменно повернул голову к собеседнику, тут же вильнул — потерял концентрацию и поспешил выровняться в полете. В голосе его величества звучала глухая печаль.

"Во-вторых, Розенфорд умеет не спрашивать о том, что его не касается, а наш дом надежно хранит свои секреты. Лорд Дэвид получил указание запустить информацию, что это стихийные духи так шалили, и что их изловили и рассеяли. А люди поговорят и забудут. Учись управлять мнениями, Лукас. Еще вопросы?"

Они уже пересекли границу с Блакорией — далеко впереди вставали горы.

"Почему нельзя касаться зеркал?"

Наставник поколебался и неохотно ответил:

"Воздух — это не только смесь газов и ветер. Это не только жизнь. В метафизическом, изначальном смысле, стихия Белого целителя является измерением пространства. И мы можем путешествовать сквозь пространство с помощью отражений. Для этого можно использовать тихие водоемы или отполированный камень... так и делали раньше, когда белые были куда ближе к Инлию и сильнее. Сейчас это можно делать через обычное зеркало. Я научу тебя. Когда придет время, когда ты освоишься, вызову тебя во дворец и покажу. А пока не трогай. Заблудишься, и даже я вряд ли сумею тебя вывести".

"Опасное умение".

"Не опаснее, чем твои гонки, Лукас".

Этой ночью Люк сотворил свой первый смерч и растопил снег на склоне теплым ветром, понаблюдал, как наставник медленно распыляется серебристым сиянием, потоками возносящимся в небо и разгоняющими облака и как обращается обратно в большого змея. И в конце, когда они опять поохотились, послушно обернулся человеком, уселся на нагретый ветром камень и, глядя на его величество Луциуса, старательно учился ставить ментальные блоки и пытался прочитать королевскую память. Не получалось.

— Принцип ты понял, — сухо проговорил его величество, встав к нему спиной и глядя на бесконечные горы и бледнеющее небо. — Тренируйся обязательно. Завтра жду тебя здесь.

— Завтра меня не будет, — хрипло сказал Люк. — Я обещал выходные другому человеку, ваше величество. Простите.

Луциус оглянулся, насмешливо оглядел измотанного ученика.

— Этот человек, что, не будет ночью спать?

— Не будет, — честно признался Люк, стараясь сохранять каменное выражение лица.

— Сделай ее женой, Дармоншир. И как можно скорее.

— Я работаю над этим, ваше величество.

Луциус едва заметно поморщился, кивнул на прощание, отвернулся и прыгнул со скалы, оборачиваясь на лету.

Люк встал, подошел к краю, посмотрел вниз. Километра два, не меньше. Пропасть манила, пропасть жадно смотрела темными провалами и мерцала белым снегом.

"Тренируйся обязательно".

Вздохнув, сделал несколько шагов назад, разбежался и прыгнул вниз. Задохнулся от бьющего в лицо ветра, запаниковал на мгновение, в висках взорвалась боль — и он вдруг снова увидел разноцветные потоки, с готовностью принявшие его — Люк некоторое время расслабленно парил над склоном, успокаиваясь — и обернулся змеем.

Он не видел, как отлетевший совсем недалеко Луциус Инландер в момент его прыжка рванулся к нему, готовясь схватить, и как с облегчением выругался после удачного оборота и свечкой поднялся за облака.

Лорд Дармоншир приземлился рядом со своей "Колибри", когда небо уже наливалось голубым, и на далекой трассе мелькали огни автомобилей. Оделся, взял из машины термос, покурил, запивая табак терпким горячим кофе и расслабленно любуясь рассветом.

Ветерок игриво щекотал тело, трепал волосы, бросая в лицо соленую морскую пыль, гнал дым в небо, снова звал поиграть, полетать с ним.

— Извини, — проговорил его светлость, пропуская крошечные завихрения между пальцами. — Не сегодня.

Люк направился к машине и через пару минут уже ехал по трассе к замку Вейн. "Колибри", как и раньше, была послушна и быстра, и легко подчинялась его воле, и мчалась, обгоняя косые полосы дождя из тонких редких облаков.

Но ветер был лучше.

Дворецкий открывал дверь с выражением лица "я готов ко всему". Но хозяин не оправдал его надежд и страхов — смутить мог разве что покрасневший от ожидания выдающийся нос, выглядывающий из-под отделанного мехом капюшона зимней куртки.

— Доброе утро, ваша светлость. Двойной завтрак? — в голосе слуги слышалось облегчение.

— И горячий кофе, — мечтательно простонал Люк, стягивая перчатки и расстегивая куртку. — Много кофе, Ирвинс.

Поднявшись в свои покои, лорд Лукас принял ванну, поигравшись в мини-шторм и чуть не устроив потоп, когда созданный на поверхности воды небольшой вихрь внезапно начал набирать силу. Не иначе как со страху удалось развеять — поднятая вода с плеском обрушилась обратно — и Люк, счастливый и довольный собой, выбрался из ванны.

В таком же расслабленном состоянии он свалился на кровать после завтрака, закинул руку за голову и закурил, глядя в открытое, уже отремонтированное окно, в которое уходил дымок. Скоро нужно подниматься, спускаться в кабинет и браться за дела — скопилось несколько сотен просьб о встречах от жителей герцогства — от директоров школ до волонтеров благотворительных организаций. Да еще и местный историко-географический институт просил возможности студентам и аспирантам в один из дней посещать библиотеку замка Вейн, а так как Люк не жаждал, чтобы по его владениям сновала любопытная молодежь — надо подумать о строительстве корпуса библиотеки вне замка... да и библиотекарь вчера деликатно намекнул, что фонд давно не пополнялся и что надо бы закупиться...

Текучка, унылая текучка. И не переложишь пока ни на кого — а вот в перспективе нужно озаботиться штатом финансистов и управляющих.

Вытянул лорда Дармоншира из расслабленного состояния неугомонный Майки Доулсон — даже по его нервному стуку было слышно, что случилось что-то непредвиденное.

— Ваша светлость!

— Да, Доулсон, — лениво отозвался Люк, и не подумав приподняться. — Обрадуйте меня, скажите, что у вас прошел ревматизм или язва желудка.

— Увы, нет, милорд, — грустно сказал Доулсон-младший, — но, с другой стороны, есть и позитивная сторона — мое сердце все еще бьется.

Люк от смешка подавился дымом, закашлялся.

— Что я слышу, Майки? Вы шутите?

— Извините, ваша светлость, — тут же побледнел секретарь. — Я больше не посмею...

— Только посмейте не посметь! — угрожающе прокашлял лорд Дармоншир, сел и раздраженно сунул сигарету в пепельницу. — Что там у вас?

— Милорд, — торжественно заявил Майки, — только что звонила ассистент ее величества Василины-Иоанны Рудлог. Вас приглашают сегодня к трем дня на встречу с королевой. Что мне ответить?

— А какие варианты? — язвительно поинтересовался Люк. — Поблагодари и скажи, что я счастлив принять приглашение и обязательно буду.

"Даже если тебя там примут под белы рученьки и сопроводят к милому другу Тандаджи как покусившегося на свободу и честь принцессы крови и безопасность страны".

— Но у вас уже назначена встреча с главой гильдии рыбаков, — затараторил помощник. — Тогда предлагаю перенести ее на понедельник. Сейчас же сообщу магу-телепортисту, что он понадобится. И пришлю к вам камердинера — он выберет и подготовит костюм.

— Вы прямо как моя вторая мама, Майки, — насмешливо проговорил Люк. — Спасибо. Под вашим чутким руководством я сначала разучусь выбирать, во что одеться, а лет так через пять забуду, как есть.

Секретарь обиженно закрыл ежедневник и удалился.

Королева выглядела печальной и немного сердитой. Кивнула в ответ на учтивый поклон Люка, о чем-то на мгновение задумалась, поправила строгий светлый воротничок темного платья, распрямила плечи.

Справа на столе стопкой лежали бумаги — а рядом, под изящной ладонью — странный, будто самодельный конверт, скрепленный сургучом.

— Садитесь, лорд Дармоншир. Рада, что вы смогли освободить время для срочной встречи.

Тон ее тоже был сердитым, и Василина-Иоанна сцепила пальцы рук — а плечи стали еще ровнее — и тут его осенило — да она же страшно нервничает!

— Моя госпожа, — сказал Люк как можно деликатнее, — благодарю за оказанную честь. Для вас у меня всегда есть время.

Королева едва заметно двинула ладонью, будто хотела сделать знак, чтобы он замолчал, но сдержалась. Любопытство, тлеющее с момента получения известия от Майки, заполыхало с новой силой. И ее величество неслышно вздохнула, словно решившись, и продолжила уже чуть мягче:

— Вы очень много сделали для моей страны. Не думайте, что я не помню этого, лорд Лукас. Помню и то, что вы встали рядом с моим мужем на коронации, знаю, что в том числе благодаря вам раскрыт заговор против короны. Рудлоги умеют ценить тех, кто верно служит нам. Но, — голос ее стал строгим, — я не могу закрывать глаза на другие поступки, ваши возмутительные поступки, лорд Дармоншир. Вы очень меня расстроили.

— Простите, ваше величество, — покаянно опустил глаза Люк. Королева слабо улыбнулась.

— Вы действительно очень похожи с Мариной. Извиняетесь — но продолжаете поступать вопреки обязательствам, договоренностям, элементарным приличиям. Для вас извинения ничего не стоят, лорд Лукас. Вы легко разбрасываетесь ими, но чувствуете ли вы вину?

— Мне жаль, — ответил он честно, — что я послужил причиной ваших тревог. Эту вину я признаю.

Василина грустно покачала головой. Из аккуратной прически выскользнул локон, и она заправила его за ухо совсем домашним и невеличественным жестом.

— Так я и думала. Перейдем к делу, лорд Дармоншир. Сейчас дом Рудлог вынужден просить вас о содействии. Информация строго секретная, и не дай боги вы передадите кому-то содержание этого разговора.

— Я умею не болтать лишнего, ваше величество, — отозвался он, стараясь не улыбаться. О, как же он любит секреты! Что на этот раз? Просьба о шпионаже в пользу Рудлога? Помощь Тандаджи? Мозг его лихорадочно выстраивал десятки теорий, и ему так хорошо было от привычной работы ума, что он едва не полез за пачкой в карман.

— Это письмо от Ангелины, — решилась королева и подвинула конверт к Люку. — Прочитайте, герцог.

Люк, почти слыша, как со звоном рушатся и разлетаются на осколки все его теории, протянул руку, развернул конверт.

Ангелина Рудлог была верна себе даже в эпистолярном формате, и почерк у нее оказался уверенный, идеальный, безо всяких украшательств. Буквы наклонно бежали к краю листа, как солдаты, поднятые волей генерала.

"Лукас,

срок нашей помолвки еще не закончился, однако не думаю, что вы сильно расстроитесь, узнав, что я разрываю ее досрочно. Поздравляю вас — я вышла замуж..."

Ему стоило больших усилий не выругаться от удивления. Даже непонятно, что поразило больше — известие или нескрываемая ирония последних слов.

"... за Владыку драконов, Нории Валлерудиана. Понимаю, что для вас это неожиданно, и мне жаль, что я не смогла обговорить с вами все заранее. Очень рассчитываю на ваши артистизм и ум. Надеюсь, они не подведут тогда, когда это действительно нужно".

— Все, что захотите, ваше высочество, — хрипло пробормотал Люк, осознавая, что это не шутка и он действительно свободен.

"Запоминайте. Пресс-служба Рудлога соберет журналистов и моя сестра, Василина, сделает заявление — что после долгих тайных консультаций и переговоров Рудлог и Пески пришли к устроившему обе страны соглашению. В истории государств был очень тяжелый конфликт, и дом Рудлог признал свою ответственность и, руководствуясь понятиями долга и чести, согласился на династический брак. Так как вопрос очень деликатный и важный, консультации и переговоры велись тайно, чтобы им не навредило излишнее внимание прессы. Тайным был и сам обряд бракосочетания. Вас, Лукас, поблагодарят за то, что вы без сомнений согласились помочь сохранить тайну и взяли на себя нелегкую ношу называться моим женихом до конца переговоров. Вы, конечно, были в курсе текущей ситуации и безумно за меня рады, так как считаете своим другом..."

Его светлость еще раз перечитал этот кусок, ощущая что-то, очень похожее на благоговение. Эта женщина ухитрялась заставлять всех делать так, как нужно ей, даже на расстоянии.

"... Я прошу вас подтвердить журналистам эту версию и придерживаться ее. Конечно, они попытаются вас растерзать, но уверена, вы справитесь и даже получите удовольствие. Только не увлекайтесь ..."

Люк усмехнулся.

"... после неизбежно начнется охлаждение отношений между Рудлогом и Инляндией. Король Луциус очень рассчитывал на этот брак и, думаю, будет крайне недоволен, что его не случится. Но есть возможность смягчить его. Поступите правильно в отношении Марины, Лукас, и я не останусь в долгу..."

Люк дочитал письмо, немного ошарашенно сложил его и поднял глаза на королеву.

— Я приношу извинения от дома Рудлог за разрыв договоренностей и присоединяюсь к просьбе Ангелины, — церемонно проговорила ее величество и открыла ящик стола. — Она попросила меня отдать вам помолвочное кольцо, лорд Лукас.

Фамильная ценность легла перед ним на стол — и он улыбнулся, глядя на тонкий ободок и золотистый крупный бриллиант.

— Вы поможете нам, лорд Дармоншир?

— Конечно, ваше величество, — почти весело сказал он.

— Пресс-конференция начнется через час. Я сделаю заявление, вам выдадут текст вашего комментария. На встрече будет присутствовать представитель Владыки, свою роль он знает. Дальнейшее общение с журналистами — задача пресс-секретаря. Что вы попросите за ваше содействие?

Ей очевидно стоило немалых сил это озвучить.

О, он многое мог бы попросить. Но это было бы действительно недостойно.

— Ничего, ваше величество.

— Действительно ничего? — с легким удивлением поинтересовалась она.

— Решение по тому вопросу, который важен для меня, — пояснил Люк, — не должно приниматься вами из чувства долга.

Она едва заметно улыбнулась, кивнула почти ласково — и его светлость размяк, очарованный ее улыбкой и переменой настроения. Опасны женщины семьи Рудлог, ой, опасны. То, чего добивалась старшая с помощью стальной воли, королева могла достичь одним обаянием. Понятно, почему Байдек за ее право не тревожиться готов всех на ленточки порвать.

— Я запомню это, герцог, — мягко сказала Василина. — Тогда поговорим без отягощения долгами. Каковы ваши намерения относительно Марины?

Люк взял со стола кольцо, покрутил его в пальцах.

— Я надеюсь, что она окажет мне честь и согласится стать герцогиней Дармоншир, ваше величество.

— Скажу откровенно — я пребываю в сомнениях относительно этого брака, герцог.

— Я понимаю, ваше величество, — кротко откликнулся Люк и улыбнулся ей.

— Но я поддержу любое решение Марины. И давить на нее я не буду, несмотря на... обстоятельства.

— Спасибо, ваше величество.

— Вы способны сейчас действовать разумно и не афишировать ваши отношения?

— Я постараюсь, ваше величество.

Королева кивнула, замолчала — снова задумалась. Встала, подошла к окну — Люк осторожно скользнул взглядом по ее сладкой фигуре, задержавшись на самой аппетитной части, и приказал себе отвести глаза. Не хватало еще, чтобы она увидела и рассердилась. И так его положение очень зыбко.

— Моя семья постоянно под угрозой, герцог, — Василина так и не повернулась, сложила руки на груди, отчего изгиб спины стал еще привлекательнее. — Здесь, во дворце, наиболее безопасное место. И я спрашиваю себя — способны ли вы защитить Марину?

— Да, — коротко ответил он. Королева чуть повернула голову, вздохнула.

— Я даю согласие на ваши встречи, — проговорила она с трудом. — Марине я сообщу вечером.

— Вы удивительно благосклонны, ваше величество, — проговорил он осторожно. — Почему?

Она грустно пожала плечами.

— Когда вы планировали встретиться, герцог?

— Сегодня, — честно ответил он.

— Вас бы остановило отсутствие моего согласия?

— Простите, моя госпожа. Нет.

— И Марину бы не остановило, — с горечью заметила Василина. — Запирать ее в камере у меня нет никакого желания, хотя с ее безрассудством и в текущей ситуации это было бы лучшим выходом. Да и мне будет куда спокойнее, если вы не будете рисковать ею в очередной попытке встретиться. Я еще сердита на вас за безумный полет на листолете над городом, лорд Лукас. Вы могли навредить ей.

Он усмехнулся.

— Я кругом виноват перед вами, ваше величество.

— Именно, — проворчала она беззлобно. Она совсем не умела долго сердиться, эта маленькая королева. — С этой минуты вы головой отвечаете за ее безопасность, лорд Лукас. Согласуйте с Марианом этот вопрос. И постарайтесь не обмануть моего доверия, герцог. Я даю вам один шанс. Всегда помните, что за ее спиной стоит семья Рудлог.

— Спасибо, моя госпожа, — сказал он вполне искренне.

— Идите, лорд Лукас. Моя помощница проводит вас в комнаты, где вы сможете отдохнуть перед пресс-конференцией и изучить все материалы. До встречи.

— До встречи, ваше величество.

Он поклонился, вышел. А королева осталась у окна. Разговор отнял у нее все силы, а нужно было еще позвонить Луциусу, чтобы он узнал новость не от прессы. И переодеться ко встрече с журналистами.

Она совсем по-детски всхлипнула, закусила губу и быстро, пока не передумала, направилась к телефону.

К ее удивлению, Луциус выслушал новость спокойно. Будто бы даже не удивился. Поздравил Рудлог с удачным браком, выразил готовность принять драконье посольство и надежду, что телепорт в столице Песков будет установлен так быстро, как это возможно.

— К сожалению, из-за траура я не могу присутствовать на официальной церемонии в Песках, — сказал он чуть суховато, — как и Гюнтер. Но я пришлю представителей. Спасибо, что сообщила, Василина.

— Я могу, — она запнулась, но быстро совладала с собой, — могу как-то компенсировать тебе неудобство, Луциус?

— Да, — проговорил он так же сдержанно. — Я в любом случае хотел просить тебя о помощи, Василина.

— Слушаю тебя.

— Это очень трудный для меня вопрос. Прошу держать его в тайне.

— Конечно, — мягко и внимательно ответила она.

— Мой сын, Леннард... Я прошу тебя дать ему свою кровь. Объяснений дать не могу — это внутреннее дело страны.

— Конечно, — повторила королева, откидываясь в кресле от облегчения. — Когда, Луциус?

— Завтра?

— Хорошо. В десять я буду у тебя.

— Спасибо.

Она положила трубку — с восторгом от того, что справилась, сладила как надо почти со всеми делами. Осталась только конференция. И вечером — проводы драконов.

Король Луциус же, закончив разговор, сунул в рот сигарету, поморщился, чувствуя, как начинает болеть голова. Открыл тетрадь со списком необходимых дел — ту самую, в которую аккуратно заносил данные о Люке после встречи с Тандаджи — и поставил отметку "сделано" около графы "Поговорить с Василиной о Леннарде".

Луциус Инландер прежде всего был королем своей страны. А это означало уметь переступать через эмоции и действовать разумно.

Леннард с малых лет обучался, как будущий наследник. Он был достаточно сдержан для Инландера, и — какая ирония — очень похож на него, Луциуса. В нем давно уже перегорела юношеская шаловливость и непредсказуемость, он искренне любил супругу, отличался практичностью, цепким умом и политическим мышлением. Если бы не обстоятельства, Луциус Инландер не желал бы лучшего правителя для страны. И если отрешиться от эмоций, ему можно было спокойно передать власть.

Если бы не обстоятельства.

Для Люка эта ноша окажется нежеланным подарком. Да и сам он слишком привык к свободе. Он будет плохим королем — нужно это признать.

Хотя все могло бы быть иначе.

Это было трудным решением, тлеющим с момента, когда он увидел, как меняется Люк. И если несколько глотков крови не самой сильной и не инициированной принцессы смогли пробудить способности в Люке — хотя это было невероятно, — и оборот все равно случился бы рано или поздно, пусть не так скоро, как после ее инициации... то кровь правящей королевы, возможно, способна помочь Ленни. И спасти его, Луциуса, страну, от волнений, а дом Инландеров от вопросов, позора и подозрений — если корона опустится на герцогскую голову.

В любом случае, два наследника куда лучше, чем ни одного.

Он затушил сигарету — во рту было мерзко. Как и на душе. И набрал помощника, приказав сообщить Леннарду, что будет ждать его завтра в кабинете в десять утра.

Встреча в пресс-центре дворца Рудлог прошла идеально. Журналисты были так ошарашены новостью, что в полном безмолвии выслушали заявление королевы — способствовал внимательности и стоящий за ее плечом мрачный принц-консорт, как по команде переключили внимание на министра иностранных дел Песков Ветери Неройдина, ослепляя вспышками фотокамер и лихорадочно стенографируя — и закончился этот праздник одной сенсации полным уверенности и легкой иронии выступлением герцога Дармоншира, искренне заверившего всех, что он безумно счастлив. И даже самый въедливый писака не обнаружил бы в нем ни грамма фальши.

Затем высокие выступающие удалились, оставив отдуваться за себя пресс-службу, с чем она и справилась на отлично.

В течение получаса после облетевшей всю Туру новости представитель дома Инландер выступил перед журналистами с самыми сердечными поздравлениями молодоженам от правящей семьи — и выразил уверенность в долгом и плодотворном сотрудничестве как с Рудлогом, так и с Песками.

Четери

Мастер клинков, расположившись на заднем сидении королевского автомобиля, вез родителям Светланы письмо от дочери и подарки, на этот раз, как ни странно, уместившиеся в маленький сверток. Света накануне отлета со смехом отговаривала Чета брать с собой золото и камни.

— Им и того, что ты уже привез, на десять жизней хватит, — она торопливо собирала гостинец родителям. Фотоаппарат с нащелканными кадрами, шелковую накидку маме, серебряную шкатулку со сладким лукумом и баклавой.

— Женщина, — снисходительно ответил Чет и положил к подаркам мешочек с камнями, — так принято выказывать родителям уважение.

— Да они и так тебя будут рады видеть, — заверила она. — Если купишь маме цветов, то вообще растает.

— Водитель, — позвал Четери, и служащий, крутящий руль, покосился на него в зеркало, — знаешь, где можно купить цветы?

— Да хоть вот здесь, Владыка, — шофер кивнул на павильон, мимо которого они проезжали.

— Останови, — попросил Чет и выбрался на заснеженную мостовую. Пошел покупать то, что поможет задобрить тещу. Уж очень она у него строгая.

Когда раздался звонок в дверь, супруги Никольские сидели рядышком на кухне и смотрели какой-то унылый сериал. Иван Ильич ремонтировал электромясорубку, Тамара Алексеевна вышивала рубашку для внука или внучки и вздыхала. Несмотря на вздохи, работа спорилась.

Без Светы вдруг оказалось совершенно нечем заняться. Они уже привыкли жить мечтой о внуке — а теперь чувствовали себя одинокими, старыми и очень переживали, как там дочка.

— Я открою, Ваня, — Тамара Алексеевна отложила пяльцы и прошла в коридор. Раздалось аханье, поспешное щелканье замка — и по-командирски зычный голос зятя на весь подъезд возвестил:

— Здоровья тебе, матушка! Я надеюсь, что новости и эти цветы порадуют тебя и отца.

Иван Ильич, оживившись, выскочил вслед за женой — а там на пороге стоял Четери с огромной охапкой букетов. Такой широкой, что угадать зятя можно было только по красной макушке и сверкающим из-за цветов зеленым глазам.

Драконья теща, растерянная и растроганная, тянулась обнять дракона и не могла его обхватить.

— Здравствуй, здравствуй, — засуетился Иван Ильич, ловко обошел жену, вытащил благоухающее подношение из рук зятя. — Дай сюда и проходи, чего на пороге стоишь?

Он потащил цветы в Светину комнату — столько их было, что на столе не уместились, заняли почти всю дочкину кровать.

— Заехал-таки, молодец, — громко говорил он, шагая по квартире и доставая все имеющиеся вазы. В коридоре всхлипывала Тамара Алексеевна и уже скороговоркой что-то выспрашивала про дочку, Чет открыл сверток и передал ей письмо и подарки. — А мы новости смотрим — а там дракон, я и подумал, что ты-то тоже должен прилететь. Томочка, не держи гостя на пороге, давайте на кухню, надо покормить. А какой у нас сегодня борщ!

— Да нас во дворце накормили, — хохотнул Четери, — если еще и у вас объемся, взлететь не смогу.

— А вина? — живо предложил проницательный Иван Ильич, игнорируя строгий взгляд жены.

— А вина выпью, — согласился Четери. Поглядел на тещу, ухмыльнулся и пошел мыть руки.

Дракона поили вином и расспрашивали о дочери, по очереди читали и перечитывали письмо, ели баклаву, смотрели фотографии, ахали от красоты дворца и новостей про ожившие Пески, оценивали размер Светиного живота и переживали.

— Я сейчас ненадолго, нужно вечером улетать, — сообщил Четери, когда уже по третьему разу рассказал все, что мог, выдержал учительский допрос от Тамары Алексеевны на предмет как чувствует себя дочка и полюбовался отремонтированной мясорубкой. — Но в в воскресенье уже должен открыться телепорт в Истаиле, а в понедельник и в Тафии. Я приду за вами, погостите у нас?

— Конечно! — обрадовался Иван Ильич. — Мы хоть сейчас, да, Тамара?

— А там подумайте, чтобы остаться, — прямо предложил Чет. — Настаивать не буду, но знайте, что если решите, порадуете и меня, и Светлану. Там будет и работа, если захотите. Ты, матушка, учитель, а нам в городе нужны учителя — скоро откроется первая школа. А ты, отец, тоже не останешься без инженерного дела. У нас там даже электричества пока нет. Сами сможете присматривать, как я выполняю брачные обещания, да и Светлана по вам скучает. Захотите — будете жить в почете во дворце, захотите — будет у вас богатый дом на берегу реки, у чистой заводи.

— Подумаем, — строго сказала Тамара Алексеевна, разрумянившаяся от сладкого вина. — Пока погостим, а потом посмотрим.

— Вот что, — спохватился Четери. — Прошу, позовите сейчас в гости сына вашей сестры, Матвея. Тоже хочу его пригласить. И его семью, если пожелают. Город большой, места на всех хватит.

Тамара Алексеевна ушла в комнату позвонить Матвею, а вернулась уже в сопровождении хмурого племянника.

— Здрасьте, дядь Ваня, — пробасил Матвей, протягивая руку для рукопожатия. Поздоровался и с Четом — тот встал, ничуть не стесняясь оглядел будущего ученика с ног до головы, удовлетворенно похлопал его по плечу.

— Ну здравствуй. Вижу, занятия идут тебе на пользу. Крепче стал.

— Как там Светка? — гулко пробурчал Матвей и отстранился.

— Хорошо, — успокаивающе сообщил Иван Ильич, уловивший возникшее напряжение. — Вы тут поговорите, поговорите. Тамара, пойдем, придумаем, куда цветы поставить.

И он взял супругу под локоток и вывел ее из кухни.

— Чего вам? — так же угрюмо спросил Ситников. — Я пришел только потому, что тетя Тома попросила. Опять будете звать в ученики?

— Буду, — согласился Четери, присаживаясь на подоконник. — Но могу и не звать. Долги предков все равно расставят все на свои места. Я совсем недавно наблюдал это в действии. Но скажи, почему ты упрямишься? Твой учитель почитает за честь заниматься у меня, а ты нос воротишь?

Матвей помолчал, сунул руки в карманы.

— Не хочу уезжать отсюда, — неохотно поделился он. — Меня возьмут в королевскую гвардию, планирую служить там.

— А если я предложу тебе место придворного мага при своем дворце? Или, если пожелаешь, у Нории, Владыки Владык? — Матвей посерьезнел, задумался. — Нории не смотрит на возраст, только на умение, а я вижу, что ты силен. Заниматься со мной можно по утрам и вечерам. Придется трудиться, но и оплата велика. У тебя будет свой дом, почет, уважение, и родные твои заживут в достатке. А сколько у нас прекрасных женщин, жадных до ласки!

На последнем предложении Ситников оценивающе посмотрел дракону в глаза и с сожалением качнул головой.

— Нет, не могу. Я хочу служить здесь. При дворе.

— Неудивительно, — с легкой иронией сказал Четери. — Скажи мне, потомок Лаураса, а если эта красная девочка, Алина Рудлог, переедет в Тафию, станешь ты моим учеником?

Ситников вскинулся и тут же заставил себя успокоиться.

— Она не переедет.

— Думаешь, любишь ее? — проницательно спросил Чет.

Ситников сжал кулаки и вздохнул.

— Я пойду, пожалуй. Вы не обижайтесь. Но вы мне никто, и дел я иметь с вами не хочу, и пойду, чтобы тетю с дядей не расстраивать. Светку проведать буду рад, если разрешите, но это все. До свидания, — он направился к двери, из-за которой раздавались шаги, шуршание и звуки льющейся воды из ванной — видимо, родители Светы решили наполнить все найденные вазы.

— Остановись, — с металлом в голосе приказал Четери, и было в его тоне то, что заставляет всех, когда-либо служивших в армии, подчиняться приказам старшего по званию. — Сядь, потомок Лаураса. Я должен был тебе это давно рассказать, но другим занят был. Да и откуда ж мне знать, что Рудлоги больше гвардию не привязывают и тебе ничего не известно? Послушай меня, а потом, если захочешь — уйдешь.

Матвей сложил руки на груди и выпрямился у двери, хмуро глядя на дракона. Но не сел.

— Ответь, — продолжил Четери, — кто-то из твоих предков, кроме Марка, служил в королевской гвардии?

— Никто, — буркнул Ситников, — я и про пра-пра-деда-то не знал.

Чет покачал головой. Удивительно.

— Скажи мне про эту девочку, Матвей. Ты чувствуешь, когда ей страшно или больно? Все время думаешь о ней, и единственное желание, когда ты рядом — защитить?

Матвей хмуро молчал — и только лицо краснело то ли от злости, то ли от смущения, и на шее его вздувались гневные жилы. Совсем не юноша стоял на этой кухне — огромный и мрачный мужик, надеющийся дослужиться до чуда. Получилось же у северянина Байдека? Почему не может повториться с южанином Ситниковым?

— До встречи с ней ты общался с кем-то из Рудлогов?

— Нет.

— А увидел — и жить без нее не можешь, да? Что бы ни попросила — выполнишь. Если скажет из окна прыгнуть, тут же прыгнешь, правда? Жизнь положишь, а сделаешь. А счастливее всего, когда рядом находишься.

— Ну и что? — мрачно высказался Матвей. — Вам-то что?

— Я вижу на тебе привязку, — охотно объяснил Четери, сочувственно глядя на собеседника. — Видимо, так проявилось наследие Лаураса и она передалась с кровью предков. Встреть ты первой любую из сестер Рудлог, и ощущал бы то же самое.

— Врете? — очень спокойно поинтересовался Ситников.

Чет покачал головой.

— Нет.

Семикурсник испытывающе посмотрел на него, так же спокойно потребовал:

— Расскажите мне про привязку.

— У Рудлогов в мое время существовал старый обряд, — охотно пояснил Четери. — Время было такое, что верности добивались страхом и ритуалами, Матвей. Много столетий подряд в личную гвардию короля со всей страны отбирались юноши высокого роста и огромной силы. Их было немного — два десятка, три, лучшие воины, самые преданные, самые умелые. Росли они вместе с будущим королем, и каждый год наследник поил их своей кровью под слова привязки-клятвы, которую произносил господин и повторял его воин. Кровь не только делала их верными, но и меняла — давала ярость в бою и силу, укрепляла кости и плоть. Их считали неуязвимыми — потому что выживали там, где другие бы погибли. Бывало у тебя такое?

— Бывало, — с неохотой кивнул Ситников и с силой, расстроенно потер широкой своей ладонью лицо. — Но я ведь не пил Алинину кровь.

— Но случалось, — продолжил Четери, — что у детей тех, кто служил в гвардии, привязка к кому-то из семьи Рудлог проявлялась без ритуала. Поэтому со временем стали в гвардию брать только потомков тех, кто уже был привязан. Их тоже поили кровью — и с каждым поколением связь крепла. А вот почему после войны Седрик не продолжил традицию для своего старшего сына — то мне неизвестно. Может, оставил женам и матерям сыновей в утешение за то, что весь гвардейский отряд погиб на войне.

— Почему погиб? — Матвей явно думал о чем-то другом, и все хмурился, и сжимал зубы.

— Я их убил, — с легкой горчинкой отозвался Четери.

— И моего прадеда?

— И его, — согласился Чет, отошел от подоконника, взял бутылку вина и хлебнул прямо из горла. — Война была.

Протянул бутылку Матвею.

— Помяни, раз языками поминаем.

Тот выпил и поставил вино на стол.

— Вы можете снять эту привязку?

— Нет, — покачал головой Четери. — Только тот, с кем возникла связь — и тот, кто занимает трон. Но я ритуала разрыва не знаю, и знает ли эта девочка — вот вопрос.

— А если это не привязка? — разумно поинтересовался Матвей. — Если вы ошибаетесь, и это мое... настоящее?

— Ты ее хочешь? — прямо спросил Чет.

Матвей помрачнел.

— Она еще маленькая, Четери.

— У нас такие маленькие пятьсот лет назад уже по двое детей имели, Матвей. Все очень просто — либо ты волнуешь ее, она волнует тебя, либо нет.

Ситников сам потянулся к вину, сделал несколько глотков.

— Положим, — проговорил он размеренно, будто лекцию читал, — кровная связь существует и влияет на меня. Но ведь она должна периодически вступать в противоречие с моими желаниями, если ее задача — выгода другого человека. А я ничего такого не ощущал. Значит, либо ее нет, либо она не страшна, так как желания, которые продуцирует кровная связь, совпадают с моими.

— Долго и умно, но правильно, — усмехнулся Чет. — А может все из-за того, что принцесса тебя кровью не поила и ритуал не проводила. А может, связь со временем усилится. Или рассосется. Так что разберись с этим, молодой Лаурас. Пойми, где ты, а где влияние крови, чтобы ты мог сделать свободный выбор.

— Черт, — с тоской пробурчал Матвей и потер затылок ладонью, с недоумением посмотрел на руку и гулко стукнул кулаком по стенке кухонного шкафа. Там задребезжала посуда. — Лучше бы вы мне ничего не говорили. Это самое доброе, что сейчас есть у меня в жизни. Самое светлое. А вы свели это к какому-то навязанному инстинкту опеки. И что, по-вашему, я теперь буду избегать Алинку?

— Ты не будешь, — улыбнулся Чет с пониманием. — Для тебя это ничего не меняет, да?

— Да, — буркнул Ситников и сделал еще глоток. Передал бутылку Чету, сел рядом, и они некоторое время молча пили. И дракон заговорил — рассказал о том, как попал к нему долговязый и удививший его Марк Лаурас, как упорно он учился и как гордился им учитель, как встретились они на поле боя — каждый со своей стороны, и что пообещали друг другу.

— Марк вернулся к Седрику после обучения у меня, — с той же царапающей горечью и гордостью проговорил Четери. — Вернулся после приказа, но не потому, что не мог отказаться. Техники дают контроль над телом и разумом, подчиняют плоть и дух воле. Но он был честен и приносил клятву. И вернулся, потому что клялся служить, а не потому, что кровь позвала. И на бой со мной вышел не потому, что защищал короля, а чтобы остановить войну. Ты — истинный Лаурас, молодой Матвей. И будет существовать привязка или нет, ты все равно останешься с этой девочкой.

— Да.

— Я понял тебя. Думай. Я не могу разорвать кровную клятву, но я могу научить тебя очищать сознание и контролировать разум. Решишь идти в гвардию — иди, но я обяжу тебя приходить ко мне дважды в день учиться, пусть мне придется связывать тебя, как барана, и утаскивать в Тафию на плечах. Хотя это баловство, конечно, тебе надо ставить мышцы, руки, ноги, гибкость, учить ритму... днями и ночами. Но пусть. Решишь — иди служить Рудлогам. А если надумаешь все же переехать в Пески, знай, что тебя там ждут. Ты ведь можешь построить ко мне Зеркало?

— Надо пробовать, — обстоятельно и задумчиво ответил Ситников.

— На неделе попробуй, — посоветовал дракон, — сейчас все равно никто не может. Приводи семью. Пусть пока хотя бы на выходные приходят. Вас будет ждать дом и содержание.

— Не нужно денег.

— Не спорь, — строго сказал Чет, — я задолжал Марку пять веков назад. Я тоже связан с тобой, Матвей, клятвой. Деньги не освободят меня от нее.

— Не нужно, — упрямо буркнул Матвей.

— Отработаешь, — коварно предложил Чет, — если мне понадобится куда-то попасть, обращусь.

Ситников угрюмо сверкнул глазами, опустошил бутылку и встал. У двери оглянулся.

— Светке привет передавайте, — проговорил он. — Я приду. Посмотрю.

Мастер Клинков проводил его взглядом, послушал, как гулко будущий ученик прощается с родными, подумал, залез на полку за тарелкой, и положил себе из пузатенькой голубой кастрюли наваристого мясного борща. Пусть родители порадуются — а потом сразу во дворец.

Марина

Пятница, 23 января

Я вернулась с работы вовремя — закончилась рабочая неделя, и, как ни странно для этого безумного предпраздничного периода, день прошел спокойно. Плановые операции, ничего срочного. Но усталость все равно брала свое, и я уселась в кресло, потянулась, лениво погладила Боба, нетерпеливо прыгающего вокруг и зовущего меня на улицу.

— Не верьте ему, госпожа, — умильно проговорила горничная, принесшая мне чай и печенье, — полчаса назад с ним гуляли.

Пес не смутился — завилял хвостом, жадно глядя на угощение.

— И кормили тоже, — безжалостно сдала попрошайку Мария. — Вам еще что-то нужно, ваше высочество?

— Вы купили, что я просила?

— Да, госпожа, — женщина кивнула на полку, где лежала небольшая квадратная коробка.

— Тогда больше ничего, спасибо, Мария, — отозвалась я, крутя в пальцах печенье. Есть от усталости не хотелось вообще.

Бобби артистично закатывал глаза и давился слюной, изображая, что вот-вот упадет в голодный обморок, горничная все еще топталась у двери.

— Госпожа, — застенчиво попросила она, — там у дворца сейчас дракон. Разрешите пойти посмотреть?

— Так их полный дворец, — удивилась я, — не насмотрелась еще?

Моя почтенная, почти сорокалетняя горничная покраснела.

— Остальные уже ушли, — сообщила она, — а этот в обороте, на него грузят что-то. Можно?

Вот так всегда. Стоит кому-то отрастить крылья и хвост, и успех у женщин ему обеспечен. Хотя эти красавцы и в человеческом обличье очень хороши. Как тут не понять Ангелину? Она, с ее практичностью, не могла не выбрать лучший генофонд на Туре. И, конечно, бонусом получила еще и отличное транспортное средство. И на сдачу — страну в личное пользование.

"Завидуешь?"

"Давненько тебя не слышала".

"И все же?"

"Вот уж точно нет. Красивые мужики всегда вызывают смутное недоверие. А если он еще и оборачивается в чудовище размером с гору, то все преимущества на его стороне — какие тут семейные ссоры, если он тебя проглотить за раз может?"

Мария шевельнулась, привлекая мое внимание — я и забыла о ней.

— Конечно, иди, Мария, — разрешила я, — только близко не подходи, а то они горазды похищать прекрасных дев. Унесет в гарем — что я буду без тебя делать?

Горничная с надеждой посмотрела на меня, покраснела еще больше и выскользнула за дверь. А я достала телефон, еще раз перечитала дневное сообщение от моего некрасивого, незубастого и нечудовищного Кембритча и, млея, с предвкушением потянулась.

"Мы с океаном ждем тебя. Позвоню в девять вечера"

Интересно, как он умыкнет меня на этот раз?

До океана нужно было решить один вопрос, и мне при всей моей медицинской закалке требовалось усилие, чтобы пойти на это. Поэтому я оттягивала, как могла — сходила в душ, долго сушила волосы, выбирала лак для ногтей. Но все же оделась, захватила коробочку и пошла в Зеленое крыло.

В парадной части нашего дворца все окна были заполнены прислугой — и когда я появилась, народ смущенно отпрянул от стекол. Я приблизилась, посмотрела — прямо перед крыльцом расположился дракон, нетерпеливо переступающий передними лапами по вычищенной от снега площадке. Было светло, как днем — горели фонари, большие плоские прожекторы. Вокруг крылатого гостя суетились люди, что-то грузили — даже небольшой кран подогнали. Перед страшной мордой я с удивлением увидела Алинку — а чуть поодаль и Василину в тонкой шубке, стоящую рядом с Марианом. Был там и Тандаджи, так что встреча с ним откладывалась.

Я подумала-подумала и вышла на улицу. Поежилась — последние дни зимы радовали прямо-таки эталонными морозами, и я почти бегом направилась к Василине, встала рядом с ней, кутаясь в тонкую кофту.

Дракон был огромен, зубаст и прекрасен. Мне кажется, я пешком бы шла вдоль него минуты две, не меньше. Алина что-то увлеченно толковала ему, размахивая руками — а он согласно или отрицательно (но одинаково уныло) урчал в ответ.

Я покосилась на нашу королеву — Вася улыбалась, — и прислушалась.

— ... но у вас же должны быть представления о собственной анатомии! Четери, можете в следующий раз нарисовать мне свой скелет?

Дракон затрясся от смеха, и закрепленные конструкции на его спине задрожали.

— У него точно получится взлететь? — с сомнением спросила я у Васи.

— Уверяет, что да, — ответила она, взяв меня под руку и прижавшись. Сразу стало теплее. Мариан бросил на меня внимательный взгляд, снял форменную куртку, накинул на плечи. Я благодарно кивнула.

— А что грузят, кроме телепорта? Он же совсем небольшой, размером с двустворчатую дверь должен быть, если мобильный.

— У них нет электричества, — пояснил Мариан, — поэтому добавили два генератора, топливо. Инженеры и маги ушли с основной делегацией раньше, а Четери полетит отсюда.

Кран отъехал, отошли рабочие и военные, что следили за погрузкой. Алина, ничего не замечая, продолжала пытать крылатого бедолагу, и тот почти нежно ткнул ее носом и что-то прорычал.

— Ой, — сказала она, оглянулась, увидела нас и покраснела. — В-вам нужно уже лететь, да?

— Рррру, — поспешно согласился дракон.

— Тогда до свидания?

— Рррруру-рррууу, — ответил ящер с облегчением, подождал, пока наша въедливая студентка отойдет, потоптался на месте, подпрыгнул несколько раз, проверяя, не посыплется ли все со спины. Но прикрепили намертво. Интересно, как это будут сгружать там, в Песках.

Ящер повернулся к нам, изящно согнул длинную шею — поклонился. Василина величественно кивнула в ответ, Алинка изо всех сил махала ладошкой. Я улыбнулась.

— Какой все-таки он красивый, — восхищенно прошептала Алина, прижимаясь ко мне с другого боку, когда дракон сорвался с места, сразу набрав высоту. Мы с Василиной одновременно согласно вздохнули, глядя, как длинные крылья исчезают в ночном небе.

Я краем глаза увидела, как Тандаджи уходит, двинулась за ним — но Василина сжала мою ладонь.

— Марина, мне нужно поговорить с тобой.

— Пойдем, — согласилась я, немного насторожившись. Но ее лицо не было сердитым, так что, может, сегодня обойдется без скандала?

— Прихорашиваешься? — спросила Василина, увидев на столике в моей гостиной батарею флакончиков с лаком и бросив взгляд на мои руки.

Я очень постаралась не покраснеть, присела в кресло, поставила коробку на стол.

— У меня вечером свидание, Вась. Думаю, я задержусь немного... до воскресенья. Так что... ты не переживай, если я пропаду.

Она присела в соседнее кресло. Я опустила голову, пошевелила пальцами рук с алыми ноготками — у Кати это смотрелось ошеломляюще, а сегодня я хотела быть очень ошеломляющей, покосилась на сестру. Только бы не начала стыдить или кричать.

— С лордом Дармонширом? — устало уточнила она.

Я угрюмо кивнула.

— Я сегодня общалась с ним, — на удивление спокойно сообщила Василина. — Он помог нам разрешить ситуацию с Ангелининым замужеством. Не смотрела новости?

— Некогда было, Васюш.

— Он по-прежнему кажется мне неподходящей парой для тебя, Марин, — проговорила она с грустной искренностью. — Но сегодня, признаю, он добавил плюсов в моих глазах. Повел себя достойно. И так как помолвка с Ани фактически расторгнута, я, все обдумав, дала ему разрешение ухаживать за тобой.

— Правда? — улыбка вышла жалкой и глупой от счастья.

— Правда. С условием, что вы пока оставите отношения в тайне. Хотя бы пару-тройку месяцев.

— Вася, Васенька! — забормотала я, вскочила, обняла ее со спины, поцеловала в щеку. — Спасибо! Сестричка моя любимая, дорогая, добрая!!!

Она гладила меня по рукам и вздыхала. Повернула голову, и я с удивлением увидела, что она краснеет.

— Мариш, — волнуясь, проговорила моя лучшая в мире сестра, — в связи с этим я хотела обсудить с тобой очень серьезный вопрос. Мир аристократии не очень добр к тем, кто имеет детей вне брака, а вы оба довольно безрассудны. Ваша связь — это твой выбор, но если ты забеременеешь, мне не останется ничего кроме как срочно заставить тебя выйти за Дармоншира замуж. И все равно твое дитя будет похоже на тебя — и ему придется всю жизнь нести печать зачатого в добрачной связи.

Я захихикала ей в макушку — так деликатно и витиевато она вещала и убеждала меня.

— Не смейся, — строго сказала она, и я сделала серьезное лицо, — это очень важно. Я позволила себе запросить у Зигфрида противозачаточный амулет. Серьгу. И никуда тебя не отпущу, пока ты не наденешь ее.

— Вась, — проникновенно протянула я и еще крепче обняла ее. — Я уже неделю думаю, как их раздобыть, Васенька. В магазин-то мне не выехать. Уже решила идти шантажировать Тандаджи или отвлекать Кляйншвитцера и устраивать кражу. Не могла же я просить Марию! И к тебе не могла обратиться. Так что давай серьгу, мамочка.

Она с облегчением протянула мне простой гвоздик — самый обычный, неприметный, и я быстро вставила его в дырку в верхней части уха.

— Я предупредила Зигфрида, что тебе открыт телепорт, Марина.

Я улыбалась, с любовью глядя на нее. На самом деле я собиралась озадачить Люка — вшитая капсула это хорошо, но рекомендовалось предохраняться обоим партнерам, чтобы избежать сбоев. Хотя очень-очень редко, но бывало, что и при таких предосторожностях появлялись дети.

— Васюш, — надеюсь, мой тон был достаточно жалобным. — Если уж у тебя день прощения твоей бестолковой сестры, может, ты и с Катей мне разрешишь видеться? Ну пожалуйста... Она сейчас в монастыре с детьми, темные на святой земле даже при всем желании неопасны. А она меня и так бы не тронула. Ты просто не представляешь, какая у нее жизнь была! Как я нужна ей!

Василина хмурилась, но я уже знала, чувствовала, что она согласится, и мурчала ей в ухо, какая она сегодня хорошая и отзывчивая, пока она не рассмеялась.

— Ну? — нетерпеливо потрясла я ее за плечи. — Да? Ну скажи, да, ведь да?

Она, к моему удивлению, не сразу растаяла — постаралась собраться, задумалась, сурово глянула на меня снизу вверх и я мгновенно затихла.

— Только в сопровождении охраны, Марина. И прошу, будь осторожна. Мы все еще в опасности, поэтому ни в коем случае не снимай переноску и при любой угрожающей ситуации используй её.

— Клянусь, — сказала я убежденно, сама в это веря. — Я не подведу тебя больше, Вась. Клянусь.

Сейчас я была поклясться в чем угодно. Вася ласково поцеловала мою ладонь, скептически покачала головой и поднялась.

— Скоро ужин, я пойду к детям. Сходишь со мной? Или будешь готовиться к свиданию?

— К двум, — фыркнула я. — Сначала у меня романтическая встреча с Тандаджи, — я подняла со своего кресла куртку, — передай Мариану, Вась. Встретимся за ужином. А я побегу в Зеленое крыло, пока наш суровый тидусс не избежал счастья в моем лице.

Начальник разведуправления был на месте. Зал Управления уже почти опустел, а в его кабинете все еще горел свет.

— Ваше высочество, — крокодил встал, поклонился. В голосе ни капли удивления, и лицо без единой эмоции.

— Полковник, — в тон ему ответила я. — Садитесь. Я ненадолго.

Он опустился на место, и я подошла, протянула ему коробку.

— Это вам.

Тидусс взял ее, открыл. Достал подарок — большую чайную кружку с тонкой надписью "Спокойствие побеждает все". Поднял на меня глаза — лицо его было каменным.

— На самом деле я хотела подарить вам набор из шести кружек с нашими портретами, — поделилась я таинственным голосом. Села в кресло. — Но подумала, что это будет жестоко.

Он не улыбнулся.

— Ваше выс...

— На самом деле я пришла принести свои извинения, — торопливо перебила его я. — Я повела себя непростительно и грубо, полковник. Мне очень жаль. Вы ведь простите меня? Только не говорите что-то типа "вам нет нужды извиняться" или "я и не обиделся". Скажите, что не держите на меня зла.

— Так точно, ваше высочество, — ответил он, чуть сощурившись. — Я не держу на вас зла.

Я вздохнула.

— Какой вы сложный человек, полковник. Может, вас растрогает, если я начну плакать?

Он еще больше сузил глаза.

— Безнадежно, да? — улыбнулась я как можно очаровательнее.

— Я служу вам вне зависимости от того, гневаетесь вы на меня или нет, моя госпожа, — проговорил тидусс ровно. — Но если это вас успокоит — я принимаю ваши извинения и надеюсь, что больше не расстрою вас.

— О, — сказала я с печалью, — наверняка расстроите, полковник. Должность у вас такая. Но обещаю принять это смиренно. Доброго вечера.

Я поднялась, и он встал тоже. У самой двери я оглянулась — тидусс, сощурившись, смотрел на кружку, как на бомбу. Поднял на меня глаза — и я могла бы поклясться, что он едва заметно улыбнулся.

Люк

Лорд Лукас, вернувшись в Дармоншир в самом благостном распоряжении духа, с удивлением услышал от встречающего его у телепорта дворецкого, что в Дубовой гостиной дожидается леди Шарлотта.

— Передайте матушке, что я сейчас переоденусь и подойду, — сказал он, быстро направляясь по коридору к лестнице. — И еще, Ирвинс.

— Да, милорд? — дворецкий шагал рядом, ухитряясь сохранять торжественный вид.

— Сегодня вечером у меня будет гостья. Леди. Подготовьте столик в моих покоях, пусть ужин удивит нас.

— Вино, ваша светлость?

— Конечно, Ирвинс. Лучшее вино из наших запасов. И живые цветы.

— Будет сделано, милорд.

— И пусть нас не беспокоят. Отпусти на сегодня слуг.

Старый слуга невозмутимо поклонился и удалился вниз по лестнице. А сверху уже сбегал Майки Доулсон, на ходу отнявший телефон от уха. Ухо было покрасневшим, как и щека под повязкой на глаз.

— Ваша светлость, — он развернулся рядом с Люком и снова пошел наверх, на ходу что-то записывая в ежедневник. — Звонят, просят интервью. Требуют даже. Обещают первые полосы, пиковое время на телеканалах и существенное вознаграждение.

— Мне или вам? — насмешливо поинтересовался Люк, сворачивая с лестничной площадки к своим покоям.

— Вам. И мне, — признался Майки, покраснев уже целиком, — если я уговорю вас.

— Нет, с прессой я пока общаться не буду, Доулсон. Потом. Выберите один крупный канал, одну респектабельную газету, и скажите, что я очень занят, но через недельки две могу пообщаться.

— Хорошо, ваша светлость.

— Да, кстати, с этого момента и до понедельника вы свободны, Доулсон. Можете навестить родителей, отдохнуть, а то и вовсе на курорт съездить. Вот, выпишите себе премию — поездку на курорт от меня.

— Но как же, — забормотал помощник, волнуясь, — у меня столько дел, я не могу.

Люк остановился у дверей в свои покои.

— Доулсон, — проговорил он проникновенно, — я приказываю вам отдохнуть. Если я увижу вас в замке, я вас уволю.

— Я могу поработать в Дармоншир-холле! — возрадовался секретарь.

Люк поднял глаза к потолку.

— Никакой работы. Никаких звонков мне.

Майки смотрел на него с выражением глухого трудоголического упрямства, и понятно было, что даже если ему запретят появляться в городском имении Люка, он запрется у себя дома и будет там принимать звонки и планировать дела. И обязательно найдется что-то срочное, ради чего не стыдно оторвать хозяина от его занятий.

А Люк не хотел отрываться от Марины. Он и так слишком долго ждал, и его уже потряхивало от нетерпения.

— Вот что, Майки, — почти с нежностью проговорил лорд Дармоншир. — Я тут подумал, негоже, что госпожа Руфин с детьми сидит взаперти. Сходите, скажите, что я приказал вывезти их на море на пару дней, и времени на сборы — до семи вечера. Успеете забронировать номера. Куда их отправить — сами выберете, только не туда, где буду я. Вам придется съездить с Софи — без мужского присмотра ей может грозить опасность.

Майки мучительно колебался.

— Впрочем, — задумчиво продолжил безжалостный лорд, — может и мне никуда не ехать? Или взять ее с собой? Она предлагала помочь мне потренироваться в витализме, а я как раз хотел плотно заняться этим.

— Я поеду, — поспешно сказал Майки, ревниво сверкая глазом.

Люк, не стесняясь очевидной манипуляции, хлопнул его по плечу, вошел в свои покои и закрыл дверь, оставив секретаря сокрушаться тем, как его так ловко перехитрили.

Когда он спустился в Дубовую гостиную, леди Шарлотта отставила чашку с чаем, поднялась навстречу сыну, подставила щеку для поцелуя. В элегантных прямых брюках и облегающей тонкой кофте под горло — все белое, выгодно подчеркивающее ее фигуру, с прямыми черными волосами и аккуратным макияжем она выглядела прекрасно.

— Услышала новости и пришла навестить тебя, — сказала она, опускаясь на место, — Лаунвайт бурлит, так что правильно, что ты скрылся в замке Вейн, сынок. Мне позвонили, наверное, все знакомые, и видимо, продолжают до сих пор звонить. Кто-то с сочувствием, мол, жаль, что такая партия не состоялась, но большинство из чистого любопытства.

Люк закурил, улыбнулся, свободно развалившись в кресле, и графиня подошла к нему, присела на ручку, поправила черные волосы, падающие на глаза, ласково погладила по голове. По запястью ее скользнули золотые часы-браслет.

— И тебе любопытно, мам?

— А как же, — проговорила она невозмутимо, — я-то уже видела в мечтах славных внуков и прелестную Рудлог хозяйкой Вейна. А тут, оказывается, вы всех нас обманули? Ну-ка признавайся, что там произошло на самом деле? Она тебе отказала? Моему сыну?!

Она схватила его за ухо и слегка потрепала — понежничала.

Люк усмехнулся.

— Увы, мам, никаких страстей. Все было по обоюдной договоренности. Она выходит замуж за дракона, я остаюсь свободным и в образе благородного друга. Высокая политика, — герцог отложил-таки сигарету и честными глазами посмотрел на леди Кембритч. — Я не мог рассказать, извини.

— Лукас Бенедикт, — это был самый суровый материнский тон, на который была способна матушка, — немедленно прекрати мне врать!

— Леди Кембритч, — смешливо и в тон ответил Люк, — ну что вы переполошились? Я совершенно доволен и желаю Ангелине и ее мужу крепчайшего брака. Кстати, меня наверняка пригласят на церемонию, могу взять тебя с собой. Хочешь? Убедишься, что меня никто не обижает.

— Риту возьми, — оживилась мама, успокоившись, — там будут делегации со всего мира, может, кто ее себе присмотрит? Хотя нет, нельзя, она же еще не выезжала... Мне самой конечно очень любопытно посмотреть на Пески, но я уже в том возрасте, когда с трудом переношу церемонии и толпы народу.

— Я давно в этом возрасте, — пробурчал Люк.

Мать вдруг посерьезнела.

— Но сейчас меня куда больше интересует не твоя расторгнутая помолвка, Лукас. Я, пока ждала тебя, вышла прогуляться в внутренний двор. И встретила там девушку с детьми, Софи.

Люк мысленно застонал.

— Люк, — торжественно и сурово проговорила леди Лотта, — это твои дети? Она твоя любовница?

— Нет! — расхохотался подозреваемый в отцовстве.

— Если не любовница и не прислуга, то кто она? — скептически возразила леди Шарлотта. — Мы немного пообщались. Она, конечно, мила, но вульгарна, совсем не из нашего круга. Дорогой, ты взрослый мужчина и имеешь свои потребности, и я не имею права тебе это говорить, но послушай — пойдут слухи и снова будет скандал. Свет закрывает глаза на содержание подобных женщин, если соблюдаются приличия. Но селить содержанку в одном с собой доме нельзя.

— Я учту, когда решу поселить, — пробурчал Люк с иронией. — Спасибо, что вернула меня в детство, мама. Давно меня никто не воспитывал. Не переживай — Софи просто гостит в замке. Она... вдова человека, которому я обязан, и поживет здесь, пока не будут решены проблемы с ее наследством.

— Прости, милый, — леди Лотта сокрушенно погладила его по плечу, — я вообще не должна вмешиваться. Это твое дело. Но я так расстроилась из-за того, что теперь не скоро увижу герцогиню Дармоншир...

— Может и увидишь, — пробормотал Люк.

— Правда? — заинтересованно глянула на него леди Лотта.

— Не могу же я тебя расстраивать, — ответил он галантно.

— И кто она, Лукас?

— Я не скажу больше ни слова, леди Кембритч, — с утрированной непреклонностью проговорил герцог. — Но вы смело можете мечтать о внуках дальше. Хотя зачем они вам, ума не приложу — у вас свои трое еще почти младенцы.

— Я с ней знакома? Из хорошей семьи? — улыбалась, но не давала сбить себя с толку почетная мать лучшего агента секретной службы Рудлога. — Хорошая девушка?

— Лучшая, мам, — серьезно ответил Люк.

Леди Шарлотта замолчала, внимательно разглядывая сына, наклонилась, поцеловала его в макушку.

— Проводишь меня до телепорта?

Он посмотрел на часы. Половина шестого. А нужно еще сходить в дом в эмирате Оттара, лично убедиться, что все готово.

— Не останешься на ужин?

— Нет, милый, меня ждет массажистка. Да и я почти не ем вечером. Отдыхай.

Лорд Лукас проводил мать и вернулся в свои покои. Снова бросил взгляд на часы и усмехнулся этому и своему нетерпению, и ускоряющемуся, разгоряченному току крови в жилах. И пошел вскрывать сейф — там хранились присланные из Форштадта камни, которые он купил для Марины.

Марина

За ужином я мечтательно ковыряла вилкой зайчатину в травах — судя по тому, с каким аппетитом ели родные, она была достойна лучшей участи. Но куда девушке, витающей в облаках, думать о такой приземленной вещи, как пища?

Слава богам, я была не в центре внимания — свидание, как внезапно оказалось, планировалось не у меня одной, и я могла вполне наслаждаться своим радужным состоянием. Алинка отпросилась у Васи на какой-то молодежный лыжный курорт, покататься на санях и ватрушках с ее огромным и скромным другом, Матвеем, и, услышав привычное "Только с охраной", сговорчиво кивнула. Я же представила, как за этими двоими на санках несутся по склонам десяток суровых гвардейцев, и чуть не рассмеялась. Меня вообще все смешило в этот вечер. Всякие глупости.

Наверное, я так нервничала.

Люк позвонил не в девять. Когда я вернулась в свою спальню, часы показывали восемь вечера, а на телефоне было уже три пропущенных вызова. И я, глядя на свои блестящие глаза в зеркало, набрала его.

— Хочу тебя видеть, — сказал он хрипловато — и я слышала эхо своего нетерпения в его голосе, — как можно скорее, Марин. Я отправил тебе координаты моего замка для телепорта. Приходи. Иначе я сейчас сам приду за тобой.

— Охрана очень удивится, — проговорила я мягко и чуть дразняще. Скинула туфли, коснулась пальцем ноги простых сандалий, стоящих у кровати. — Имейте терпение, лорд Дармоншир.

— Маришка... — голос его царапал опасной интонацией и нежностью, — играешься?

— Угу, — со смешком призналась я и одной рукой расстегнула платье, извернувшись, стянула его.

— Ты даже не представляешь, что я хочу с тобой сделать, принцесса.

— Удиви меня, — прошептала я ему свое заклинание. Кинула взгляд на лежащий на кровати легкий наряд — как раз для моря — и полумаску. И направилась в душ.

— Я буду долго, — проговорил он с удовольствием, — долго тебя удивлять. Даю тебе час.

— Сколько у вас терпения, милорд.

— Полчаса, Марина.

Я, улыбаясь, как безумная, отключила телефон и крутанула кран душа.

Пять минут под струями горячей воды, торопливое растирание полотенцем, несколько движений расческой.

Тяжелые серьги в уши, белье, легкое цветастое платье с юбкой до колен, сандалии на босу ногу. Звонок Зигфриду.

Только у двери я вспомнила о полумаске — и трудно было заставить себя вернуться и надеть ее. И трудно не злиться на придворного мага, настраивающего кристаллы телепорта с издевательской неторопливостью.

— Все готово, ваше высочество, — проговорил он, и я даже сумела благодарно кивнуть. И шагнула в арку.

Вышла я в каменном высоком зале — кристаллы на телепорте светились, а в помещении, торопясь, появился слуга, по всей видимости, дворецкий, поклонился и замер.

— Как вас зовут? — поинтересовалась я.

— Ирвинс, миледи.

— Отведите меня к лорду Лукасу, Ирвинс.

— Он сейчас в своих покоях, моя госпожа.

— Прекрасно, — сказала я и замолчала, и дворецкий немного растерянно повел меня по коридору к широкой лестнице. Я поднималась быстро, не замечая ничего вокруг — так много я ощущала в этот момент — и жадное нетерпение, и холодящее смущение, и робость. Сумасшествие — ведь бегу к нему, как глупая влюбленная девчонка. И не могу не бежать.

Его покои располагались на отдельном этаже — дворецкий постучал, открыл дверь.

— К вам леди, ваша светлость.

Я, не дожидаясь ответа, прошла в гостиную, остановилась чуть в стороне от двери — Люк, в темных брюках, в рубашке с закатанными рукавами, с расстегнутым воротом, стоял у открытого окна, за диваном, курил. Обернулся и замер, на секунду задохнувшись.

— Я решила, что полчаса — это слишком долго, — губы мои подрагивали в нервной улыбке, и голос сразу осип.

— Ирвинс, — позвал он, глядя только на меня. Я отступила к стене — шаг, другой.

— Да, милорд?

Я присела, аккуратно положила сумочку на пол, поднялась, сделала еще шаг назад. Глаза Кембритча горели, и он потряс головой.

— Вы свободны. Всех слуг вон.

— Еще ужин, милорд, — застенчиво сообщил дворецкий. Я хмыкнула, коснулась лопатками стены и задумчиво, нежно погладила ладонью камень, глядя Люку в глаза.

— К чертям ужин, — рявкнул он, рванулся вперед, выругался, оглянулся и выкинул сигарету в окно. — Свободны, Ирвинс!

Испуганно хлопнула дверь — я спиной почувствовала дрожь, и только увидела, что Люк перепрыгивает через диван — как он вжал меня в камень, впился горячими губами в губы, застонал, сплетая язык с моим. Руки его тянули платье вверх — и он запустил ладонь под трусики, сжал, рванул их. И отстранился, чтобы расстегнуть ремень и закинуть мою ногу себе на бедро.

Как же восхитительно и страшно. И сладко. И...

— Люк, больно!

— Прости, прости, — задыхался он у моего виска, кусая мне ухо, — черт, Марина... не могу...

Я запрокинула голову, позволяя поднять меня выше, закусила губу, вцепилась пальцами ему в волосы — камень царапал мне спину и сжатые крепкими руками ягодицы, — вверх-вниз, вверх-вниз... но Люк вдруг замедлился, стал аккуратнее — я оттянула его голову назад и первая горячая волна накрыла меня от жалости, таким безумным — в черноту — и беспомощным был его взгляд. И следующая — когда он скользнул губами по моему запястью и снова вжал меня в стену, ускоряясь — но мне уже было хорошо, и я шептала ему про это и не чувствовала шершавой стены — только сладкие судороги, расходящиеся от его движений и то, как каменеют, напрягаются его плечи — пока он дернулся резко, зарычав глухо мне в губы и закрыв светящиеся глаза — и не затих, тяжело дыша и вздрагивая.

— Черт, — хрипло повторил он через пару минут. Опустил меня на пол, обнял одной рукой, застегнул молнию на брюках, прижал к себе — ноги меня не держали. — Марина...

— Все хорошо, — пробормотала я, уткнувшись ему в плечо и чувствуя, как горячо все пульсирует внизу. — Буду знать, что тебя опасно провоцировать.

— Я так соскучился, — виновато и с той же убивающей меня беспомощностью проговорил он. — Сумасшествие какое-то, Марин. Срывает меня на тебя.

Я поцеловала его в плечо и повернула голову, чувствуя, как он касается губами моих волос и гладит по спине. Подняла руку и сняла с лица полумаску — под ней лицо было мокрым.

— Отнести тебя в душ?

— Угу. И на море. И кормить меня. И любить.

Он судорожно вздохнул и снова закаменел. И я совсем расслабилась.

Оказывается, нет ничего вкуснее власти над мужчиной. А если мужчина такой, как этот — то голову сносит безвозвратно.

Я лежала в огромной ванной, откинув голову на бортик, и слушала, как Люк по телефону приказывает дворецкому накрыть стол в доме у моря и сообщить магу, чтобы ждал у телепорта. Договорил, расстегнул рубашку — и я с удивлением увидела у него на плече следы от моих ногтей. Когда успела? Ничего не помню, кроме его глаз.

— Я хотел показать тебе замок, — проговорил Люк, поджигая сигарету и протягивая мне. Я села, отодвинулась от края — и он опустился в ванну за моей спиной, притянул к себе. — Очень приличные были планы. На начало вечера, — уточнил он со смешком и положил руку мне на грудь.

— Покажешь еще, — откликнулась я лениво, выпуская дым — Люк ткнулся мне в щеку, и я вставила ему в губы сигарету, подождала, пока затянется. — Сейчас я голодная и боюсь, сгрызу тебе какое-нибудь произведение искусства. Интересно, так будет всегда?

Он понял, о чем я. Погладил меня по низу живота, провел ладонями по бедрам, прижатым к его согнутым ногам, и я потерлась о него спиной, стряхнула пепел на пол.

— Не знаю, — честно сказал он, — проверим, когда станешь моей женой.

— Самоуверенный Кембритч, — проворчала я, глотая дым. Он лишь хмыкнул — и я снова протянула ему сигарету. Вода от наших тел тихо плескала о бортики ванной, над нами витал дым и водяной пар, и было умиротворенно и тихо. И уже честно не хотелось вылезать и идти куда-либо кроме кровати. Ни на какое море.

— Вставай, — насмешливо проговорил он, словно услышав мои мысли.

— Люююк, ну нет.

— Там красиво, Марина.

— Мне и тут красиво, — я извернулась и поцеловала его в грудь. Подняла глаза, коварно обвила его шею руками и проворковала: — Может ну его, это море? Останемся тут?

— Я бы с радостью, — хрипло сказал он, снова каменея и сжимая мои бедра, — но вот проблема: здесь нет еды, а там есть.

— Проблема, — тоскливо согласилась я. — Что же делать, ваша светлость?

Он хмыкнул, сел, подхватил одной рукой меня под попу, другой оперся на бортик — и встал, прямо со мной, вцепившейся ему в шею. Перешагнул через край — с нас потоками текла вода. Стянул с полки полотенце.

— Так и неси до берега, — капризно заявила я.

— Конечно, — согласился он и сбросил меня на кровать — надо сказать, широченную. Следом полетело полотенце. — Поторопитесь, ваше высочество. Если будете быстры, я открою вам один секрет.

— Большой? — поинтересовалась я, послушно начиная вытираться.

— Я бы сказал, огромный и пугающий, — он ушел в ванну, вернулся с полотенцем для себя.

— Что, — спросила я с ироничным ужасом, — за дверью ждет священник, и ты потащишь меня прямо в храм?

Он захохотал.

— Не настолько пугающий, — доверительно сообщил он мне, — но идея неплохая. Я бы так и сделал, но грех подвергать жизнь святого отца риску. Так что я просто изведу тебя предложениями, и ты сама согласишься.

Я оделась быстрее, чем собиралась к нему. Натянула сандалии, подняла с пола гостиной сумочку, надела полумаску. И последовала за Люком к выходу.

Теперь можно было посмотреть по сторонам. Замок Вейн был огромным, каменным и величественным — он красным ковром стелился мне под ноги, здоровался гладкостью полированных перил, подмигивал отблесками в прекрасных витражах высоких лестничных окон, интриговал дубовыми резными дверями на этажах. Здесь было тепло и тихо — так бывает тепло в старых домах, о которых заботятся и в которых все подчинено заведенному порядку, все на своем месте. Здесь не хватало света — длинные лестничные пролеты и толстая кладка каменных стен съедали сияние множества светильников, начищенных до блеска. Здесь на лестничных площадках стояли бесценные статуи, изображающие серенитских воительниц при омовении или играющих детей, висели картины — при всем моем равнодушию к искусству я узнала руку старых мастеров. Замок меня очаровал.

У телепорта ждал молчаливый маг. Ни говоря ни слова, настроил кристаллы, подождал, пока арка засеребрится полотном перехода — и поклонившись, отошел в сторону. И мы из каменного замка шагнули сразу на берег моря. Люк потянул меня вперед.

Тут тоже было темно — и волны, накатывающие на берег, светились голубовато-белым сиянием — будто звездное небо изливалось в воду и мириады светил с шелестом прибивало к нашим ногам. Звезды были у наших ног, звезды над головами — закружилась голова и я вдруг потерялась в этой бесконечной вселенной, вцепилась в горячую ладонь Люка, прижалась к нему.

Единственная опора в движущемся мироздании.

Мы долго стояли рядом, держась за руки, и смотрели туда, где море сливалось с небом. Удивительный момент единения. Постепенно ушло головокружения, и я почувствовала, как здесь жарко — неудивительно, мы были в другом полушарии, и в Оттаре стоял самый пик лета. Берег был темен — только далеко справа светились огни большого города. За нашими спинами раздались осторожные шаги — я оглянулась. Дворецкий поспешно уходил в светящийся телепорт, расположенный в наружной стене темнеющего дома. Дом был приземистым, широким и круглым, с одной прямой стенкой, у которой находился телепорт, и огромными окнами — окон было больше, чем стен. Прямо перед домом, на невысокой веранде без крыши — просто деревянный настил на песке — был накрыт столик. Люк тоже посмотрел назад.

— Идем, — сказал он, и голос его прозвучал неожиданно громко в завораживающей, первозданной тишине этого места. — Вернемся сюда потом.

— А секрет? — полюбопытствовала я.

— Сразу после ужина, — Люк потянул меня к дому. — Секреты лучше узнавать на полный желудок.

Ужин был великолепен, а вино из темной пузатой бутылки, с отпечатком кулака на крупной, чуть рассыпавшейся сургучной печати, ласкало нёбо пряным вкусом солнечного винограда и резкой ноткой цитруса. Сладкое, густое, как кровь. Мне кажется, я больше пила его, чем ела — хотя низкий плетеный столик просто ломился от блюд. В голове становилось совсем легко и празднично, и я забыла обо всем, кроме мужчины, расположившегося напротив, в широком кресле.

Я закинула ступни ему на колени — он гладил мои лодыжки и упорно рассказывал про замок Вейн — и я, глядя то на него, то в сторону моря — видела высокие башни и огромный парк, и лучшую в мире библиотеку — по словам хозяина конечно. Говорил он и про то, как в следующий раз обязательно покажет мне свою яхту. И даже даст подержаться за штурвал, если хорошо попрошу.

На этом моменте его ладони скользнули дальше, по коленям под платье, и я смешливо толкнула его в грудь кончиками пальцев ноги, сурово нахмурилась. Получилось не очень, потому что улыбалась во весь рот.

— Кое-кто кое-что мне обещал. Нехорошо обманывать доверчивых девушек, лорд Кембритч.

— А шантажировать хорошо? — хрипло поинтересовался он, опускаясь передо мной на пол и жадно целуя мои обнажившиеся бедра. Потянул их в стороны — я сжала сильнее, покачала головой.

— Любопытство оправдывает любые средства, — наставительно сказала я — и он со смешком куснул меня, отстранился и встал. И я поднялась следом, прихватила пузатую бутылку. Не вино — чудо.

— Для этого обязательно идти на берег? — поинтересовалась я, следуя за ним по деревянному настилу веранды. Сильно пахло йодом и морем.

— Мне обязательно, — усмехнулся он. — А ты подожди тут.

Я остановилась на песке у веранды, скинула обувь и отпила из бутылки, глядя, как отходит он далеко, почти в воду. Что там? Сундук с жемчугом? Или зарытая подводная лодка?

Люк встал ко мне лицом — его фигура четко выделялась на фоне светящегося голубого океана, зачем-то раскинул руки — и засиял серебристым, и потек белым туманом, и я в панике ступила назад, села на край веранды, прижав к груди бутылку. Туман клубился, расширялся, извивался — и появлялись из него чудовищные очертания гигантского змея. Такого огромного, что я онемела — хотя хотелось кричать и бежать в дом.

Змей — с каким-то странным клювом, с перьями за головой, с короткими лапами, поднимался, сворачиваясь кольцами в воде — выше дома, к звездам — а я все задирала голову и следила за ним, обмирая от животного ужаса — и не могла сдвинуться с места.

Он замер, глядя на меня мерцающими голубыми глазами и чуть покачиваясь. Из пасти — очень зубастой пасти — стрекал раздвоенный язык. Зашипел, начал склоняться... я протрезвела.

— Люк, — прошептала я, едва выдавливая из себя слова и давясь слезами от ужаса, — мне очень страшно... пожалуйста, отойди... отползи подальше... Люк...

Он изогнулся, растопырил перья — повернулся и ушел в море. Поплыл в волнах, изгибая горбами длинное тело — мелькал тонкий хвост в создаваемых им светящихся бурунах, поднималась огромная голова. Далеко уплыл — на грань видимости. Вдруг прыгнул — и дугой вошел в воду, подняв фонтан сияющих брызг. Так далеко, что ничто не нарушило тишину.

Завораживающе.

Я вытирала со щек слезы и следила за ним. Обнаружила в руке бутылку — и хорошо так приложилась, жадно. Ладони были влажными.

"Получила, любительница сюрпризов?"

Я жалобно всхлипнула и сделала еще глоток, наблюдая за играющим в воде змеем. Он снова прыгнул — и еще, и еще — и я вдруг улыбнулась.

"Ты правда сумасшедшая", — безнадежно проворчал внутренний голос и затих.

Змей долго носился в океане — я успела немного прийти в себя — или напиться так, что меня не испугал бы и конец света. Небо вращалось, подмигивало звездами, море укачивало, бросая на берег рваные светящиеся волны — а на берег снова выползало зубастое чудовище. Он не поднимался — приближался, пока не остановился в шаге от меня, положив голову на песок.

Боги, его голова была выше меня в полный рост. А тело уходило в воду.

— Ну привет, — сказала я немного бессвязно, глядя куда-то в область клюва. Встала, покачиваясь, и он зашипел, коснулся моих ног языком — и тут же спрятал его обратно. — Верни мне моего Люка, ужасный змей. Большой... зубастый... змей...

Я осторожно коснулась его — теплая крупная чешуя, мокрая, скользкая от воды. Огромный глаз, не мигая, смотрел, как я глажу чешуйки у его пасти, прижимаюсь к ним щекой — ужас все еще плескался во мне, поднимался темными холодящими щупальцами. Змей со свистом втянул ноздрями воздух, вздрогнул и снова потек туманом — и я отступила назад, шлепнулась на веранду. И увидела, как передо мной появляется обнаженный, стоящий на коленях, упирающийся в песок рукой Кембритч.

Кембритч с животными, суженными глазами. Он поднял голову, прошипел или прохрипел что-то, агрессивно качнулся вперед — и опрокинул меня на веранду, нависая сверху и тут же впиваясь в губы. Со страху или от вина — мне показалось, что язык у него раздвоен, и снова плеснуло-ошпарило паникой — но он тут же спустился к шее, к груди, лаская ее сквозь шелк платья — и вскоре мне стало все равно, какой у него язык. И страх перешел в какое-то дикое, безумное, хмельное возбуждение, и мысли ушли — выпрыгивая иногда обрывочными фразами, отрывистыми словами.

Умелый у него язык. Умелый.

И руки.

Ооох, Люк. Правильно, платье само виновато — слишком долго его снимать.

Какой ты сильный. И красивый. Правда, красивый. Даже в чешуе.

Нет, мне не больно. Мне очень, очень хорошо.

Только не останавливайся. Пожалуйста.

Что? Да, люблю.

Люблю, люблю, люблю. Не могу без тебя. Не могу. Клянусь. Да, Люююк, даааа...

Небо кружилось над нами звездной чашей — а я вздрагивала от наслаждения и сжимала своего мужчину ногами, пока он сипло, с постанываниями дышал мне в висок и тяжело вжимался в меня. И этого всего — и этого неба, и моря, и холодящего кожу ветра, и Люка рядом со мной, во мне, было так много для меня — что я снова заплакала. От счастья.

Глава 9

Вечер все той же пятницы, 23 января

— Поляна, вы хорошо меня поняли?

— Да, господин полковник, — унылый вздох. — Прослежу, не переживайте.

— Охрана будет в соседнем коттедже. При любых признаках опасности жмите на маячок. У ее высочества на шее переноска — она должна ее активировать. Единственная ваша задача — чтобы с ней ничего не случилось.

— Да понял я, понял.

— Поляна.

— Так точно, — поправился семикурсник, — господин полковник. Исполню.

Горнолыжный курорт в Иоаннесбуржской области

— Ты слишком легкая, поэтому и вылетаешь с саней, — сказал Матвей, вытягивая Алинку из-под перевернувшегося транспорта. Алинка хихикала, отфыркиваясь от снега — он набился в нос, налип на ее чудесный белый костюмчик, засыпался за капюшон.

Мимо них, под светом ярких фонарей, окружающих склон, в потоке орущих и веселящихся отдыхающих с гиканьем пронесся Дмитро Поляна, успев махнуть им рукой. Алина засмеялась ему вслед, наклонила голову — Матвей, тоже подсмеиваясь, вытряхивал снег из ее капюшона и с красной вязаной шапочки. Возле них, словно случайно, встали три охранника. Алина их искренне жалела — носиться за ней вверх-вниз по склону — та еще работа.

Здесь было многолюдно и весело. Уже совсем стемнело, поэтому семьи с маленькими детьми ушли, и на трассе осталась одна молодежь. На весь склон орала танцевальная музыка, сверху приплясывали, пили из маленьких бумажных стаканчиков горячее вино, продающееся тут же,— и, согревшись и развеселившись, с разбега падали на санки животами или спинами и неслись вниз, поодиночке или целыми ватагами. Наверх поднимались с помощью небольшого фуникулера.

Экзамены у семикурсников уже закончились, и они отмечали очередную сессию с доступным студентам размахом — арендовали на сутки большой "студенческий" дом, натаскали Зеркалами в него продуктов и алкоголя, и пошли кататься.

Когда Матвей после предыдущего экзамена поймал Алинку у каменов и предложил присоединиться, она колебалась недолго. Оставшийся экзамен у требовательного лорда Макса нервировал ее так, что она, знающая предмет наизусть, начала забывать от перенапряжения ответы на простейшие вопросы.

Камены вели себя как старые капризные девы. Жаловались, что им скучно и что Алинка со своими экзаменами их совсем забросила. Это было неправдой — она старалась навещать их почти каждый день, но принцесса улыбалась и слушала их ворчание, и со смехом, не взаправду, оправдывалась.

— А теперь еще и кататься пойдешь, — бурчал Аристарх, пока Ипполит жадно разглядывал картинки из буклета, которые по его требованию показывал Матвей. — А мы тут помрем от тоски, никому мы не нужны, одни-одинешееенькиии...

— Старикашка, не нуди, — прервал артистичные завывания Ипполит. — Посмотри, какая девулечка наша серенькая, чисто нежить. Совсем захирела над своими учебниками. Побудет на морозе, хоть щечки порозовеют. Ты вот что, парень, — строго сказал он Матвею, — выгуляй ее так, чтобы она об учебе и не вспоминала. А то знаю я ее — только отвернешься, она в учебник.

— Ну уж нет, — решительно проговорила Алина и дернула Аристарха за каменный нос. — Я буду отдыхать, и ничто мне не помешает.

Катания на санках продлились до ночи — пока не поднялся морозный ветер, и даже вино, громкие песни и движение перестали спасать от холода. Так что решено было переместиться в дом — над склоном одно за другим начали вспыхивать Зеркала, и семикурсники исчезали с трассы и появлялись у входа в натопленное убежище. Их было человек двадцать — и народ топтался у порога, ожидая, пока войдут и разденутся те, кто прибыл раньше, и Алинка тоже ждала, держась за руку Ситникова и потирая щеки и нос.

Дом был разделен на две большие комнаты — общую спальню с двухъярусными кроватями и гостиную, главным предметом мебели в которой был стол, уже заставленный бутылками и продуктами. Из прихожей выходила дверь в баньку, откуда уже раздавался шум полупьяных голосов. Алина сняла ботинки, прошлепала вслед за Матвеем в гостиную — и там уже, в тепле, потянула с себя куртку.

У стола хлопотали старшекурсницы, нарезая бутерброды и закуску. Оглянулись на вошедшего Матвея, на смущающуюся Алинку, что-то защебетали весело. Была здесь и бывшая девушка Матвея, и ее две подруги — они сделали вид, что никого не видят. Принцесса не обиделась — слава богам, разговаривать ей есть с кем. Стянула свитер — тонкая нижняя кофта была влажной.

— Я в душ, — чуть застенчиво сообщила она Матвею.

— Мне тоже бы надо, — пробасил Матвей, хватая со стола бутерброд. — Уммм, вкусно.

— Так вместе идите, — со смехом, необидно предложила одна из его одногруппниц. — Что стесняться-то, все свои. Вон Димыч с Юлькой уже удалились.

Из-за двери душевой как нарочно раздалось женское хихиканье и чуть пьяное мужское уговаривание. То ли что-то помылить, то ли куда-то поцеловать.

Алина смутилась и шмыгнула в спальню, взять тапочки и одежду. Там, на одной из кроватей тоже уже жарко целовалась парочка.

— Без тебя разберемся, Танюх, — послышался из гостиной легкий голос Матвея. Принцесса оглянулась — он щелкал говорливую одногруппницу по носу.

— Так долго разбираетесь-то, Матюха, — живо ответила она, и девчонки снова засмеялись.

Алинка покачала головой, взяла пакет и прошла мимо быстро накрывающих на стол семикурниц к душу.

— Эгегей! — раздался пьяный вопль, в прихожей замелькали голые задницы — это парни решили после баньки искупаться в снегу. Алинка замерла, не успев отвернуться, покраснела, как рак — и не выдержала, засмеялась. Гулко хохотал Матвей, сгибались от хихиканья девчонки. Сумасшедший дом.

Душевая состояла из двух отделений — мужской и женской, и в каждой было по три кабинки. Мужскую оккупировал Поляна со своей подругой — Алина уже устала запоминать их имена, так часто он их менял, — а женская была свободна. Только она успела войти в одну из кабинок и раздеться, как послышался звук открываемой двери и тяжелые шаги. Зашел Матвей.

— Болтают много, — проговорил он, — я тут подожду, покараулю тебя, а потом сам пойду. А то там банщики наши уже на мороз голышом выскакивают, мало ли что взбредет в пьяные головы. Только покурю, можно?

— Давай, — быстро согласилась она. Щелкнула зажигалка, потянуло дымком. Она включила душ, потянулась за мочалкой. Нет, не мог Матвей сделать ничего плохого или обидеть ее. Она точно знала — не мог и не сможет никогда.

Кто-то из девчонок периодически заглядывал в душевую, кто-то заходил тоже ополоснуться после покатушек, весело переговаривался с Ситниковым. Алинка слушала эти разговоры и улыбалась — чувствовалось в них дружеское единение, как между людьми, которые много вместе пережили. Интересно, если она дойдет до седьмого курса — тоже также сдружится со своими одногруппниками?

После она сидела за столом и пила горячий чай, пока мылся Матвей. Димка уже вернулся с девушкой, и они расположились тут же, довольные. Никого, казалось, не смущала такая откровенная, быстрая любовь. Поляна травил байки, открывал бутылки и угощал всех мандаринами, девчонки влюбленно смотрели на него, потихоньку возвращались из бани красные, распаренные парни, Василий-гитарист уже наигрывал что-то на гитаре, и места за столом постепенно заполнялись шумными, полупьяными студентами.

Наконец, вернулся и Матвей. Сел рядом с Алинкой, но не приобнял ее, как обычно — принцесса удивленно покосилась на него. Привыкла уже, что он постоянно прижимает ее к себе. Да и вообще сегодня он был странно молчалив и сдержан.

— Я тебя ничем не обидела? — шепотом спросила она у него.

— Нет, ты что, — гулким шепотом ответил Ситников и наконец-то положил руку ей на спину, — с чего такие мысли, малявочка?

— Так просто, — радостно ответила она и поцеловала его в щеку.

Веселая студенческая гулянка с песнями под гитару постепенно вошла в привычную безудержную колею. Все курили, целовались и хохотали, девчонки залезали парням на колени, парни лапали их, пили, обменивались анекдотами — и Алинке тоже было весело, и она хихикала, прижавшись к Матвею, осторожно пила вино, наблюдала за всем этим настолько далеким от ее жизни весельем и поджимала замерзшие ноги. Странно — чем больше она пила, тем зябче ей становилось, и она все вжималась в Матвея, пока он не посмотрел на нее странно и не обхватил крепче тяжелой рукой.

— Холодно, — виновато объяснила она.

— Да ты что, — удивился он и провел ладонью вдоль спины, — тут натоплено так, что дышать нечем. Ты не заболела? Да нет, вроде, здорова.

— Вот счас теплее стало, — пробормотала она с удовольствием. От Матвея шли волны жара, и она обхватила его руками, почти забравшись на него, поджала ноги. Ситников осторожно прикоснулся к ее макушке губами — она улыбнулась неуверенно и потянулась к бокалу.

Народ продолжал веселиться, пить и петь, уходить в баню, выходить на мороз покурить, а Алинка согрелась — то ли от алкоголя, то ли от смеха, — и голова уже кружилась, и немного клонило в сон, и в какой-то момент ей вдруг почудилось, что все семикурсники окружены странным светящимся маревом. Она заморгала, пригляделась. Марево никуда не делось, даже стало ярче и будто потекло к ней.

— И зачем я столько пила? — прошептала она. Голова закружилась сильнее, и Алина снова закрыла глаза. Не надо пить, не надо, плохо ведь будет.

"Зато согрелась", — возразила она себе, не открывая глаз. Кожу приятно щекотало, и она улыбалась.

Под щекой поднялась и опустилась могучая грудь. Матвей зевнул.

— Что-то я сейчас вырублюсь, — услышала она его бас.

— Так времени сколько, — сонно сказал кто-то. — Смотри, все зевают. Димыч вообще уже спит.

Она с усилием разлепила глаза — действительно, вокруг все зевали, терли глаза. Матвей снова едва сдержал зевок.

— Пойду я, пожалуй, — проворчал он. — А то тут и засну. Малявочка, ты как?

— Сейчас, — пробормотала она. Опустила ноги на пол, поднялась, качаясь, схватилась за его большую руку. Шла на автопилоте — Матвей у кровати поднял ее вверх, закинул на второй этаж, и она свернулась клубочком и заснула, успев услышать, как заскрипела кровать внизу.

А очнулась Алина в какой-то норе, закрытой корнями, замерзшая, голодная, с сухими губами. Корни были сплетены так плотно, что непонятно, как она сюда протиснулась — и под боком ее хлюпала вода, и чесалось все тело.

Ошеломленная переходом из одной реальности в другую, она так и лежала некоторое время, глядя наружу. Там было светло, и из мха, устилающего землю, поднимался гигантский папоротниковый лес. Очень знакомый ей лес — именно такой она видела издалека в своем прошлом сне, именно к нему бежала.

Принцесса пошевелилась, посмотрела на свою руку. Какая грязная и тоненькая. Протянула руку назад — длинные пуховые крылья были на месте. И вся она страшно исхудавшая — вон как торчат ребра. Будто она уже очень долго ничего не ела.

От движения заболела голова, задергало в висках, в затылке — так сильно, что мысли перестали складываться во внятные предложения. И Алина, ни на что особо не надеясь, ущипнула себя за бедро.

Было предсказуемо больно.

— Морок, — сказала она сама себе уверенно и сипло. — Кто-то колдует, отсюда и реалистичный сон. Помнишь, как ты не могла найти дверь в туалете? Твой мозг сам продуцирует эти картинки. Пока ты не видела ничего, что не могло бы быть твоим измененным воспоминанием.

Она с трудом разогнулась, насколько позволила нора. Облизнула распухшим языком губы. Ей казалось, что сквозь шум широких листьев, колыхающихся наверху, она слышит журчание воды, чует ее запах.

— Вот и сухость вполне объяснима, — бормотала она, изгибаясь и с трудом протискиваясь меж двух корней. — После алкоголя. На самом деле я сплю сейчас в комнате, полной студентов.

Кто-то внутри сдержанно заметил, что самоуспокоение и закрывание глаза на очевидные странности и недостатки гипотезы о мороке недостойно исследователя.

Алинка выползла на полянку и огляделась. Мох, пружинящий и влажный, был перепахан, будто тут туда-сюда таскали трактор с неработающими гусеницами. Не было слышно птиц — только какие-то посвисты и далекий рев. Принцесса сощурилась, подняла голову, попыталась отыскать среди гигантских листьев небо — оно сияло белым с легким стальным оттенком. Судя по тому, что лучи падали на землю почти отвесно, здесь стоял полдень.

Жаркий, тихий полдень.

Принцесса снова облизнулась, встала — тело на удивление слушалось куда легче, чем в прошлый "сон" и пошла туда, откуда слышался звук воды.

Шагов через пятьдесят запахло свежестью, и она вышла на торфяной, пружинистый берег мелководной речки. У самых ног ее располагалась тихая заводь, заросшая мясистыми водяными растениями — и Алина прошла дальше, за заросли, наклонилась и начала жадно пить. У нее даже руки тряслись — так ей хотелось воды. И только потом, когда в животе уже булькало, она опустилась в воду целиком и начала мыться.

В бок ей ткнулось что-то скользкое, тонкое — она взвизгнула и отпрыгнула. Змея? Но нет, у "змеи", помимо серебристой чешуи, наличествовали и плавники, и красный рыбий хвост. Только вот была эта рыба очень странной. Длинной, плоской, как линейка, плашмя положенная на воду, с острым носом. Она вильнула вдоль ног девушки и скрылась в илистой воде. Вдруг прыгнула — и схватила одно из насекомых, с жужжанием кружащихся над щедрой водяной зеленью.

Нужно было признать, что насекомые тут тоже были очень странными на вид.

Отмытая кожа перестала чесаться, а вот волосы только намокли — и никак не хотели промываться, настолько они были спутанными. Алинка мучилась-мучилась, кое-как отжала их — в жизни у нее не было столько волос, и пошла вверх по течению — еще попить. Теперь, когда прошла жажда, можно было и понаблюдать за окружающим миром. Река, оказывается, просто кишела рыбой. Разной, огромной и мелкой, совершенно непуганой — водные жители кружили вокруг принцессы, и она даже попыталась поймать какую-нибудь рыбеху, но руки все еще слушались плохо, и добыча легко ускользала.

"А вдруг тут и плотоядная есть, а ты стоишь, как ни в чем не бывало?" — посетила ее первая разумная мысль. Мысль испугала — Алинка поспешно выскочила на берег.

Жаль, что не во что набрать воды. Морок или нет, а попила — и стало легче.

— Теперь бы поесть что-нибудь, — сказала она себе жалобно. Желудок ныл от голода, а Алинка дрожала от холода. — И согреться.

В теории принцесса знала все — ее светлая голова хранила побольше знаний, чем иная энциклопедия. Да и Поля, когда они уже жили в Орешнике, вытаскивала младшую сестру в походы. Вот она бы не пропала в самом диком лесу. А что делать ей — когда у нее и развести огонь-то никогда без спичек не получалось? Полинка шутя высекала из камней искры, мастерила из гибкого дерева и бечевки подобие лука и за две минуты с его помощью поджигала трут, а однажды нашла в лесу пивную банку и показала сестричке, как не пропасть с ее помощью, сделав себе и гибкий нож, и линзу... Что же делать? Вряд ли в этом лесу найдется хотя бы одна банка или стеклышко.

— Да какая разница, — сердито сказала она, поднимаясь по отлогому берегу в сторону своей норы, — надо думать, как проснуться.

Но взгляд ее уже цеплялся за окружающее в поисках топлива. Все здесь было влажным, все насыщенным водой. Вот вывороченный кусок торфа — сверху уже подсохший. Если собрать и где-то раздобыть огонь, то тлеть будет долго...

Мысль оборвалась резко, и Алина, чувствуя, как кружится голова, прислонилась к ближайшему толстому стволу гиганского папоротника. Она пересекла цепочку человеческих следов — ее следов, поднимающихся из воды и идущих параллельно нынешним. Принцесса приставила ступню к следу и судорожно вздохнула.

Но когда она успела? Ее же тут не было. И все же вот они, среди взрытого мха и торфа, словно петляющие — будто она шаталась. Или бежала?

Вдруг все окружающее — и вывороченный торф, и ее следы, идущие к ее убежищу, сложились в единую картину, и Алинка отступила назад.

Взрытый мох — это тоже следы. Как у тех гигантских муравьев. Кто-то преследовал ее. И пусть она об этом ничего не помнит — но тут есть опасное существо, от которого она уже убегала.

Принцесса затихла и медленно, оглядываясь, стала отступать к своему убежищу. Кто бы это ни был, сначала она спрячется, а потом подумает... Теперь казалось, что за ней кто-то следит. Кто-то большой и страшный. И Алинка ускорялась, а в голове лихорадочно бились мысли.

Почему здесь нет птиц? В этом мире вообще нет птиц, или они молчат, потому что здесь живет кто-то опасный?

Почему на берегах нет следов зверей? Здесь нет зверей? Или они сюда не приходят?

Почему...?

Сверху прошуршал и упал на землю огромный лист папоротника. Алинка вздрогнула, отпрыгнула, чуть не рассмеялась нервно — задрала голову вверх и завизжала, и понеслась бегом.

На нее, с видимой теперь огромной зеленоватой паутины, стремительно пикировал гигантский паук. Она успела увидеть только огромное серо-зеленое брюхо и вытянутые лапы — и тут инстинкт исследователя дал сбой, откинутый инстинктом самосохранения — ибо она бежала так, как даже на сдаче зачета по физподготовке не бегала. Нырнула в свою нору, обдирая плечи и крылья, беспорядочно суча ногами, проталкивая себя вперед, и вжалась в дальнюю стенку, замерев и подвывая от страха.

Паук, большой, размером с автомобиль, мохнатый — как птицееды из ее мира, быстро-быстро перебирая лапами, приближался к ее убежищу. На мохнатых лапах сверкали крючья — они-то и взрывали лесную почву. Он защелкал челюстями, присел возле норы, загреб передними лапами — крючья проскальзывали меж сплетений корней папоротника, пытаясь дотянуться до нее, а она вжималась в стенку, задержав дыхание и подтягивая к себе ноги.

Паук издал мелодичный свист, зацепил крюком один из корней, начал раскачивать его — но толстый папоротник, слава богам, держался крепко. Чудовище быстро выдохлось и терпеливо, щелкая челюстями, замерло у убежища, уставившись на принцессу двумя блестящими черными глазами.

От этого щелканья и свиста голова вдруг взорвалась болью — и Алинка застонала, поглощаемая чужими воспоминаниями. Картинки возникали одна за другой — как, уставшая и голодная, вздрагивающая от каждого шороха, брела она по лесу. Как пришла на другой берег реки и жадно пила — и услышала такой же свист, и увидела этого паука, и рванула через реку. Вода задержала чудовище ненадолго — но ей хватило времени, чтобы убежать в лес и забиться в эту нору. И точно так же этот паук сидел у норы, выжидая, пока она плакала от страха и непонимания, не помня ничего о себе. Потом он ушел, а она заснула.

Надо, надо просыпаться. Надо просыпаться.

— Матвей! — закричала она в отчаянии. В прошлый раз он спас ее от морока — может, услышит и в этот раз? — Матвеееей!!!

Паук от ее визга недовольно отпрыгнул назад — и она, увидев его реакцию, сжала кулаки и завизжала на самой высокой ноте, на которой могла.

Кто-то тряс ее — и снова менялись обрывки реальностей — то темнота и большой силуэт перед ней, то темные корни папоротника и отступающий от ее визга паучище. Она закрыла глаза, протянула руки, нашарила кого-то живого, вцепилась в него.

— Матвей, Матвей! Помоги!

Ее куда-то понесли, она не видела ничего, только ощущала — и очень боялась открыть глаза, потому что тело одновременно чувствовало и хлюпающий мох под боком, и сильные руки.

— Алина, проснись. Давай же!

— Н-не могу!

— Матюха, что такое?

— Включай душ, Димыч!

От потока ледяной воды наконец-то посветлело в голове — и глаза открылись сами собой. Алинка снова находилась в лыжном домике, и Матвей, родной, живой, стоял с ней под душем — весь мокрый, как она сама. Она обняла его крепче, прижалась и разрыдалась от облегчения.

В дверях душа толпились сонные студенты.

— Что случилось-то? — недоуменно спросил один из них.

Поляна пожал плечами.

— Кошмар приснился.

— К-кошмар, — подтвердила Алинка, всхлипывая и стуча зубами. — Изв-винит-те м-меня. Оч-чень страшный сон.

Студенты, зевая, начали расходиться, и она услышала, как одна из семикурсниц сочувственно сказала другой:

— Спаиваем ребенка, вот и снится всякая чушь. Мне раньше тоже кошмары снились, понимаю ее.

Вода так и текла сверху, и Ситников шагнул в сторону, поинтересовался осторожно:

— Точно проснулась?

— Угу, — шмыгнула она носом и снова расплакалась. — Матвей, со мной что-то творится страшное. Мне такие кошмары снятся, что я проснуться не могу! И все время про одно место!

Поляна выключил воду, и Ситников бережно опустил принцессу на лавку.

— Точнее не про одно, — суетливо говорила она, принимая полотенце и вытирая голову, — а про один лес. И все как будто реально! Я с ума схожу, да?

— Переутомилась? — предположил Поляна, стаскивая с себя сухую толстовку и протягивая ей. Парни дружно отвернулись. Матвей тоже начал раздеваться. — Я на втором курсе после практики такие галюны ловил!

— Мне кажется, — сказала она шепотом, — что опять рядом демон ходит. Помните, как Эдик был и Наташка? Нам ведь всем тогда кошмары снились. И ощущение, что не можешь проснуться, очень похожее.

— Плохо, — мгновенно посерьезнел Димка.

— Надо поговорить с Александром Данилычем, — одновременно сказал Матвей. — И, может, с профессором Тротттом.

— Не надо, — попросила она жалобно, натягивая толстовку.

— Надо, — сурово отрезал Матвей. — Я пойду за одеждой схожу. Спать уже не хочешь?

Она замотала головой.

— Пойдем в баню, там тепло и можно поговорить так, что никто не услышит. Расскажешь нам все.

— Я р-раскажу, — пообещала Алинка жалобно. — Только... Димка. Не говори пока Тандаджи, а? Мне надо последний экзамен сдать, осталось-то до четверга всего ничего. И я сама все расскажу. А то ведь не пустят больше никуда.

В бане было еще жарковато — они оставили дверь открытой, разложили мокрую одежду на полках. Димка притащил Алине свои запасные штаны — в Матвеевых она бы утонула, Ситников щеголял голым торсом и шортами до колен.

Он зашел в баньку, протянул Алине кружку с чаем, кинул Поляне бутылку с пивом, с щелканьем открыл еще одну — для себя. Что-то пробормотал — и за входом засеребрился и погас щит.

— Чтобы не подслушали, — пробурчал он. Поляна одобрительно кивнул и застонал, глотая из горлышка пиво:

— Холодненькое, ааа!

Они втроем, как на насесте, разместились на нижней полке, и Алина, расплетая мокрые косички, начала рассказ. Парни слушали ее с настороженным удивлением — Дмитро даже пару раз присвистнул.

— Понимаете, — завершила она жалобно, — меня пугает даже не то, что я не могу проснуться — я читала о случаях сонного паралича, они довольно распространены. Меня пугает реалистичность происходящего там. Если бы я не понимала, что сплю, то подумала бы, что каким-то образом перенеслась в другой мир. Еще и крылья эти... и насекомые огромные.

— Ты, случайно, не боишься пауков? — деловито уточнил Димка.

— А чего их бояться? — удивилась Алина. Тот махнул рукой.

— Думал, у тебя подсознание так страхи воплощает.

— Да нет, — рассудительно возразила она, — тогда бы мне снилось, как я не сдаю экзамены, или профессор Тротт, например.

Поляна фыркнул, и они дружно захохотали.

— И повторю, — Алина нервно сжала кружку в руках, — очень похоже на кошмары, которые снились, когда Эдик с Наташкой в общежитии еще жили. Картинок я вообще не помню, но ощущение, что не можешь проснуться — точь-в-точь. Поэтому я и думаю, что опять кто-то из темных рядом.

— А когда ты начала видеть эти сны? — поинтересовался Матвей.

Алина задумалась.

— Мне кажется, обрывками я их и раньше видела, после того, как из общежития переехала. А так четко — второй раз. Первый раз у себя... во дворце, — смущенно добавила она. — Сейчас-то, когда вы рядом сидите, кажется, что зря пугаюсь, а во сне очень страшно. И очень все по-настоящему. Я-то головой сейчас понимаю, что увиденное не существует, но там все воспринимается абсолютно реально.

— Когда Эдик с Наташкой пытались энергию из нас сосать, мы все видели кошмары, — прогудел Матвей. — Мы с Димкой потом просмотрели литературу — массовые кошмары — один из основных признаков активизировавшихся темных.

Алина кивнула — она тоже это читала.

— А сейчас ты видишь их одна, — продолжил логическую цепочку Ситников. — Сегодня все нормально спали. Димка, ты видел?

Поляна мотнул головой.

— Спал, как младенец, прямо за столом. Вот что свежий воздух делает!

— Укатались, — согласился Матвей.

— Да и кто это может быть, даже если среди нас затесался темный? — продолжал рассуждать Дмитро. — Все, кто сейчас здесь, были с нами на твоем дне рождения, Сита. И все пострадали от Эдика, кроме нас двоих. Но это не я, — поспешно сообщил он и с нарочитым подозрением посмотрел на Матвея.

— Иди ты, — добродушно откликнулся тот и ткнул друга кулаком в бок. Алина захихикала. Сидеть здесь, рядом с ребятами, было на диво уютно.

— Так что, просто плохие повторяющиеся сны? — задумчиво спросила она и с надеждой посмотрела на семикурсников.

— Скорее всего, — успокоил ее Поляна.

— Но с Александром Данилычем я поговорю, — Матвей погладил ее по спине, и Алинка засияла. — Он должен быть в понедельник в универе. Я не стал бы его беспокоить, но если есть подозрение, что рядом бродит второй Эдик, лучше перестраховаться. А если не появится в понедельник, то во вторник у нас занятия с Троттом.

— Ему не надо говорить, — испуганно потребовала Алина. — Он только гадость какую-нибудь выскажет. Что отнимаем его время на детские глупости или что-то такое.

— Может, — согласился Матвей. Димка открывал вторую бутылку. — Но я это переживу, а если действительно есть основание для беспокойства, пусть лучше знает. Он крутой, Алин.

— Угу, — опустив глаза, протянула принцесса.

— Димыч, — Матвей забрал у друга бутылку, — хорош пить, семь утра уже, сегодня еще кататься.

— Я сто раз успею протрезветь, — проворчал Поляна. — Алина, и еще. Я могу не говорить Тандаджи, но если он потом узнает — уроет. Про демонов это наши предположения, а вот про кошмары я обязан упомянуть.

Алина грустно кивнула и прислонилась к большому предплечью Матвея.

— Тогда я своим тоже расскажу. Лучше уж пусть от меня узнают, чем от Тандаджи.

Матвей приобнял ее.

— Согрелась?

— Ага.

— Спать хочешь?

— Теперь хочу, — призналась она и зевнула, закрыв рот ладонью. — Но боюсь.

— Я тоже завалюсь, — Дмитро с завываниями потянулся, почесал грудь. — Наши часов до одиннадцати продрыхнут, не меньше. Пойду к Юльке под бок. Что? — спросил он, увидев укоризненный взгляд Алины.

— Ничего, — пробормотала она смущенно.

— Алин, — сказал он почти трезво, — это Матюха к тебе прилип и не отлипнет уже, видимо. А я свободный мужик и если дают — почему не взять?

— Да я ничего, — прошептала она, отчаянно заливаясь краской. — Дим, не обижайся.

— Дмитро, — предупреждающе прогудел Матвей.

— Какие обиды? — Поляна снова зевнул. — Я, может, тоже так хочу. Но, увы, свою принцессу я еще не встретил. Была Катерина Степановна, — он мечтательно вздохнул, — и та пропала. А я был уже в шаге от успеха — она даже запомнила мою фамилию.

— Иди спать, — рассмеялась Алинка. — Я посижу, потерплю.

— Не нужно терпеть, — тихо сказал Матвей, — я не буду ложиться, посмотрю за тобой.

В результате она, краснея от неловкости, потребовала, чтобы он тоже лег на кровать внизу, вжалась в стенку — и спокойно заснула, чувствуя большого, надежного Матвея за спиной. Но и на этот раз сон нельзя было назвать приятным, хотя там не было никаких огромных пауков. Зато был полуголый профессор Тротт в шортах, сидящий в бане, попивающий пиво и принимающий у нее экзамен по основам стихийных закономерностей. Алинка сердилась, потому что он ее валил, но все же сдала все на "отлично" и очень гордилась собой. А еще ей было совсем немножко стыдно.

Суббота, Василина

Королева Рудлога в сопровождении принца-консорта перешла в Глоринтийский дворец Инландеров ровно в десять, как и договаривались с Луциусом. У телепорта монаршую чету ожидал сам правитель Инляндии, как и они, просто одетый, что лишь подчеркнуло личный характер встречи.

— Прекрасно выглядишь, Василина, — суховато произнес Луциус, корректно целуя ее в щеку. Пожал руку Мариану, кивнул, приглашая следовать за собой.

— Как я понимаю, наладки телепорт-сообщения с Песками нужно ждать со дня на день? — осведомился он любезно, пока они проходили по узким и низким коридорам дворца, украшенных зеркалами и старинными деревянными панелями.

— Я очень на это надеюсь, — Василина невольно переняла его полуофициальный тон. — И благодарю за поддержку твоей пресс-службы, Луциус. Вчера был нелегкий день. Полагаю, завтра-послезавтра тебе придет запрос на встречу от Владыки Нории.

— Я найду, что с ним обсудить, — немного хищно усмехнулся Инландер, остановился у своего кабинета и открыл дверь. — Прошу.

Там уже ждал его старший сын, Леннард. Элегантный, высокий, стройный, с характерными светло-рыжими "инландеровскими" волосами и блеклыми голубыми глазами, с благородной осанкой. Взрослый мужчина уже, чуть выше Луциуса ростом и чуть стройнее — но очень, очень похожий на отца. И лицом, и самообладанием. Он поднялся из кресла, сдержанно склонил голову перед Василиной.

— Ваше величество, спасибо, что согласились помочь мне.

— Я буду рада, если это действительно поможет, — тепло отозвалась королева, протягивая руку. Леннард взял ее, чуть сжал в знак признательности — и Василина увидела, как глубоко во взгляде этого поразительно спокойного мужчины полыхнула отчаянная надежда и неуверенность. Присмотрелась, все еще с трудом используя умение видеть ауры, и едва не вздохнула от сочувствия — воздушное сияние потомка Целителя было куда меньше и слабее, чем у его отца. Если сравнить с аурами Талии и ее дочери Антиопы, или Хань Ши со старшим сыном — то отличие было разительным. Так, наверное, могли отличаться силы мамы и Каролинки.

Леннард пожал руку Байдека, мужчины обменялись положенными вежливыми приветствиями, и наконец-то собравшиеся приступили к делу. Мариан, немного хмурясь (к чести его, уловить напряжение могла только супруга), развернул принесенный с собой тонкий серебряный нож. Василина потянулась было к нему, но муж покачал головой.

— Лучше сядь.

И когда она послушно опустилась в кресло, под внимательными взглядами присутствующих Инландеров склонился, взял ее ладонь, и, закаменев лицом, сделал быстрый и неглубокий разрез.

Королева едва слышно выдохнула, сжала зубы и протянула руку Леннарду.

— Сколько глотков? — наследник аккуратно сжал наполняющуюся кровью ладошку. Подумал и уселся прямо на пол рядом с креслом. Луциус не моргнул и глазом, лишь скрестил руки и прислонился к столу.

— Сколько понадобится, — мягко проговорила она. — Не меньше... семи? — Василина взглянула на мужа.

— Десяти, — ответил Мариан и улыбнулся ей.

Если бы кто-то посмел в эти минуты заглянуть в кабинет его величества, то увидел бы незабываемую картину. Немного бледная королева Рудлога, откинувшаяся на спинку кресла. Принц Леннард, сидящий у ее ног и невозмутимо пьющий кровь из протянутой ладони — красное текло по его рукам, капало на грудь. Напряженный принц-консорт Байдек, внимательно следящий за супругой. И уставший, задумчивый взгляд короля Луциуса, в сомнении поджимающего губы.

Сомнения рассеялись уже когда он залечивал рану Василины, а Леннард аккуратно протирал лицо и руки салфеткой.

— Луциус, посмотри! — так волнуясь, будто это ее сын, попросила королева. Инландер обернулся и просветлел лицом. Аура наследника на глазах наливалась силой и пусть медленно, но увеличивалась, пульсируя, и в сердцевине ее, словно подогревая белое сияние, крутился, сплетаясь и играя языками и лентами пламени, крошечный огненный шар.

А вечером во дворец Рудлогов вернулась Алинка, розовощекая и уставшая после катания на санях. Волнуясь, заглянула в покои к старшей сестре, не нашла ее и потопала в детскую.

Там стоял бедлам и визг. Няню на вторую половину дня, как обычно на выходных, если не бывало мероприятий, отпустили отдохнуть, и королевская семья превратилась в совершенно обычную многодетную, в которых тихо не бывает.

Василина, домашняя и немного растрепанная, сидела на укрытом цветастым ковром полу и придерживала за ручки Мартинку, которая улыбалась во все восемь зубиков и пританцовывала, приседала, повизгивая. Со спины родительницу обнимал младший сын, Андрюшка, смеялся и дул ей в ухо, и королева мотала головой, а старший, Василь, лазил по спортивной стенке и ежеминутно кричал:

— Мама, папа, посмотрите, как я умею!

— А подтянуться десять раз можешь? — спрашивал у него Байдек, и белобрысый Василь с готовностью лез выше, повисал на перекладине и начинал быстро-быстро подтягиваться.

— Не до конца! — тоненько и вредно кричал Андрей, ревнуя внимание отца.

— Ты и так не можешь! — дразнил его старший брат.

Алинка посмотрела на все это — и вдруг вспомнила свое детство, когда они с Пол были еще малявками и так же сходили с ума в этих же покоях. И ей стало неловко отрывать сестру в такую минуту.

— Альина! — к ней помчался Андрюшка. — Ласкажи интелесное!

Он не выговаривал пока букву "р" и очень переживал из-за этого. Зато уже, в свои четыре, читал и очень любил слушать Алинку и задавать ей бесконечные "почему".

— Сейчас, только с мамой твоей поговорю, — пятая Рудлог взяла его за руку и повела к Василине. Старшая сестра дунула на упавшую на лицо прядь, подставила щеку для поцелуя. Она была совсем расслабленной, улыбающейся, и Алинку опять кольнула совесть.

— Что такое, Алиш? — ласково спросила она.

Алина тоже уселась на пол, пощекотала Мартинку за спинку. Та взвизгнула, захохотала.

— Помнишь, мне приснился кошмар и я проснуться не могла, Вась? — выпалила пятая Рудлог поспешно, чтобы не передумать. — Мне сегодня опять такой приснился. Хорошо, Матвей облил холодной водой, а то никак не получалось открыть глаза. Я боюсь, что это неспроста.

Королева посерьезнела, взглянула на мужа. Тот подошел ближе.

— Я вообще думала, что это опять демоны рядом ходят, насылают, но ведь мне снятся эти сны и во дворце, и вне его, — от волнения Алина перешла почти на докладной язык. — Так что вряд ли. Я не понимаю, что происходит, и боюсь, Вась, — продолжила она жалобно.

Сейчас, рядом с носящимися детьми, внимательным Марианом и сочувственно вздыхающей сестрой, все увиденное казалось нереальным, а ее волнения — глупыми и не стоящими внимания.

— А помимо снов какие-то еще настораживающие вещи не происходят? — поинтересовался Байдек. Алинка покачала головой.

— Нет. И это только со мной, я спрашивала у тех, кто был с нами на курорте. Может, и правда усталость, а? — с надеждой спросила она, глядя то на Василину, то на Мариана.

— Скорее всего, — королева посадила Мартинку, прижав к себе спиной, и погладила младшую сестру по колену.

— Но проверить надо, — хмуро добавил Байдек, и Василина кивнула. — Чтобы исключить подозрение, что где-то около тебя крутится еще активный темный. Сообщу Тандаджи, пусть работает. Проверим, и хорошо, если оно не подтвердится. А пока лучше бы тебе побыть дома.

— Один экзамен! — воскликнула Алинка, умоляюще глядя на него снизу вверх. Голос ее задрожал. — Мне только сдать его и все! Появиться и уйти! Я поэтому и не хотела говорить, — закончила она потерянно.

— Усилим охрану и сдашь, — пошел навстречу Байдек, с сомнением качая головой. Пятая принцесса с благодарностью шмыгнула носом.

— Малышка, — Василина так и продолжала поглаживать ее, — а чтобы не бояться, можно оставлять у тебя в гостиной горничную на ночь. И с утра обязать ее тебя будить. А если вдруг не сможет — распоряжусь, чтобы тут же звала меня. Хорошо?

— Да, — обрадовалась Алинка. — Спасибо, Вась. Мне так будет гораздо спокойнее.

Суббота, Мартин.

— Нет, — простонал барон фон Съедентент, открыв глаза и обнаружив рядом с кроватью Алекса. — Данилыч, скажи, что ты мне снишься!

— Сказать я могу что угодно, — насмешливо ответил Свидерский и поставил на столик чашку кофе. Вторая осталась у него в руке. — Вставай, разнеженное существо, по недоразумению родившееся не ленивцем. Я звонил тебе, но ты не отвечал.

— А, это ты был, — злобненько пробурчал блакориец, пошарил под подушкой и вытащил оттуда телефон. — Выключил, — сказал он с удивлением, — надо же, и не помню.

— Если ты проваляешься тут еще пять минут, пропустишь удовольствие от побудки Макса, — применил Алекс запрещенный прием. — Он тоже не отвечает на звонки.

Барон заинтересованно приподнялся и тут же рухнул обратно.

— Спорим, он уже встал и варит свои зелья, зловеще похихикивая? Может, ты обойдешься им, мой жестокосердный друг? — Мартин протянул руку за кофе, припал к чашке, пытаясь разлепить глаза. Посмотрел на часы — семь утра.

— Так, — сказал он уже почти разумно, — а с чего праздник-то, Алекс? Зачем тебе мы?

— Вот это правильный вопрос, — удовлетворенно кивнул Свидерский. Сел в кресло, отпил из своей кружки. — Одна из камер Макса наконец-то засекла провал. Еще растет, и на удивление устойчивый, и никакая дрянь из него не лезет. Мне сообщили из центра наблюдений, а я уж решил поднять вас. Если не схлопнулся еще, то попробуем его закрыть, потренируемся. Понадобится на будущее, судя по тому, как растет их число.

Мартин уже сел и уныло шевелил босыми ногами по полу. Потер щеку, взлохматил пятерней волосы.

— Две минуты, — сказал он обреченно. — И пойдем издеваться над Малышом. Я должен увидеть, что я не самое несчастное существо на Туре.

В спальне открылось еще одно Зеркало, появилась бодрая, свежая и прекрасная Виктория. В теплых ботинках с опушкой, зимнем костюме. Тоже с кофе.

— Долго еще? — спросила она недовольно.

— Вот, — жизнерадостно проговорил Мартин, — вот кто должен был меня будить. Привет, Кусака. Давно не виделись.

Она все же отвела глаза. После памятной битвы в вулканической долине больше трех недель назад, и ее бдения у его кровати она ушла до того, как Март проснулся. И с тех пор они виделись лишь мельком — на встречах своих королей, на похоронах королевы Магдалены. Виктория ушла, потому что понимала — останься она до утра — останется навсегда. Через привычное равнодушие пробивалось нечто такое — болезненное, невыносимое, казалось бы, давно спрятанное, что она боялась рассыпаться и умереть, — или забраться к нему в постель, прижаться и плакать в спину, потому что он спас их всех — а она его едва не потеряла.

Март ни слова не сказал ей и не вспомнил об этом. И не пришел выяснять отношения — хотя она ожидала этого. И сейчас осмотрел ее с головы до ног, остро глянул в глаза, тряхнул волосами — и пошлепал к ванной.

Макс, хмурый и уже проснувшийся с неудовольствием вышел из лаборатории на вибрацию сигналки. Друзья, только что перенесшиеся в его гостиную, с любопытством наблюдали, как он застегивает рубашку, заправляет ее в брюки.

— Ты там голым, что ли, работаешь? Новое слово в науке, Малыш? — поинтересовался Мартин.

— Инъекцию делал, — буркнул Тротт. — Что вам нужно?

— Как всегда любезен, — продолжал издеваться барон. Макс посмотрел на него, как на говорящую букашку. Выслушал Алекса, посмотрел на часы.

— У меня двадцать три минуты. Думал потратить их на завтрак, но прорывы важнее. Координаты есть?

— Есть, — кивнул Свидерский, открывая Зеркало. — Двадцати минут хватит, Макс.

Они вышли в морозной горной долине рядом с установленной на треноге камерой, — тут уже толпились научные сотрудники, о чем-то переговариваясь. Было еще темно, скрипел снег — и друзья, кроме Вики не озаботившиеся верхней одеждой, задвигали руками, создавая вокруг себя тепловые коконы.

— Вот там, Александр Данилович, — Свидерский уже подошел к одному из ученых, и тот показывал рукой на светлое пятнышко недалеко, чуть выше по склону. — Метров сто до него. Уже закончил расти, но еще держится. Даже сняли поблизости. Так долго еще ни один из замеченных не оставался стабильным.

— Потом пришлите мне копию, — попросил Свидерский. Макс, не дожидаясь остальных, направился к порталу, Март галантно пропустил вперед Вики.

— Лучше я буду сверлить тебе спину взглядом, чем ты мне, — объяснил он деловито. — Пойдем. Я еще надеюсь сегодня выспаться.

У "цветка" — перехода они были через пять минут. Макс застыл, не подходя близко, его лицо казалось совсем бледным.

— Смотрите, — тихо проговорил Алекс, — то, о чем я говорил в прошлый раз. Стихийные потоки его огибают, словно он расталкивает их. А если попробовать укрепить вокруг потоки — что получим?

— Главное, чтобы не вырос, — Виктория нервно повела плечами. — Жутковато здесь. Давайте поскорее, а?

— Бу! — гаркнул у ее уха Март, и она взвизгнула, подпрыгнула и долбанула в его сторону Тараном — барона со всеми щитами отшвырнуло шагов на пятнадцать, протащило по снегу.

— Идиот!

— Хорошая реакция, — Мартин, веселясь, поднялся, начал отряхиваться от снега. Она дернула головой и отвернулась.

— Тихо вы, — напряженно приказал Тротт. — Смотрите.

От ударной волны стихийные потоки заплясали, приходя в норму — и портал, словно воспользовавшись этим, еще немного вырос.

— Так, — протянул Мартин, подходя ближе. — Принцип понятен. Любая неустойчивость — и он увеличивается.

— В долине не сильно-то он вырос, хотя там был стихийный хаос от боя, — заметил Александр. — Может, у них есть предельный размер устойчивости?

— Скорее всего, — сухо сказал Тротт. — Алекс, сам попробуешь, или вместе?

— Сначала сам, — Свидерский сощурился, фокусируя спектральное зрение. — Надо понимать, какой минимальный объем энергии нужен, чтобы закрыть. Смотрите, если что — уходите.

Он шагнул еще ближе, замер. Вокруг "цветка" замерцали, уплотняясь, потоки — и стали видимыми, стягиваясь — будто кто-то штопал дырку в носке.

— Извини, — смешливо покаялся Мартин, встав рядом с Викторией. Коснулся ее пальцев — и она сердито отняла руку.

— Что ты дурочку из меня постоянно делаешь, Март?

— Не могу удержаться, — сказал он серьезно. — Ну, не дуйся, Кусака.

Тротт кинул на них раздраженный взгляд, поднял глаза к небу и выругался. Они послушно затихли, наблюдая за порталом.

Утолщающиеся "канаты" потоков сжимали его все плотнее — и он начал смыкаться, заворачиваться внутрь себя. Все происходило очень медленно — и чем больше уменьшался и сворачивался уничтожаемый "цветок", тем жестче становился, отталкивая питаемые энергией потоки.

— Это труднее, чем я думал, — сквозь зубы проговорил Свидерский. — Сейчаас... — он шагнул ближе, задвигал руками, будто закручивая вентиль — и разноцветные стихийные жилы вокруг "цветка" тоже закрутились спиралью — и очень медленно, с большим трудом "сожрали" портал — он с глухим хлопком всосался внутрь себя и исчез. Александр опустил руки — и стихии стали выравниваться, потекли размеренно, как будто и не было ничего.

— Все увидели? — поинтересовался он, оборачиваясь. — Один маг средней силы с таким не справится, нужна группа. Я еще отсмотрю запись, вдруг что-то нужное увижу. И подожду тут полчасика — вдруг он на том же месте появится, и все закрывания — бесполезны.

Макс посмотрел на часы.

— Я пойду. Данилыч, я бы потренировался закрывать, так что если появится возможность — имей меня в виду. Я первый на очереди.

— Вики, позавтракаешь со мной? — небрежно предложил Мартин, когда истаял переход в Инляндию.

— Я уже завтракала, Март, — ответила она спокойно.

— Тогда обед? — иронично и понятливо предложил он, открывая Зеркало и предлагая ей пройти.

Она пожала плечами с неловкостью и шагнула в переход. Мартин сумрачно посмотрел ей вслед, потер пятерней макушку. Дернулся за ней, развернулся на месте, пнул носком снег и схлопнул Зеркало.

— Ничего не говори, — предупредил он Свидерского.

— Не буду, — сочувственно согласился Алекс. — Если понадоблюсь, я у камеры.

Уже общаясь с группой ученых, Свидерский оглянулся и увидел, как вспыхнуло Зеркало — и тут же погасло, закрывшись за фон Съедентентом.

Вики едва успела переодеться в домашнее платье, когда вспыхнуло у нее в спальне серебристое полотно перехода, и оттуда вышел злющий Мартин. Даже взбешенный — у него всегда, когда злился, появлялось такое выражение лица — опасное и безбашенное, с темной безуминкой в глазах и едва заметной вызывающей улыбкой. Еще когда они учились, понятно было — если Кот набычился, засверкал глазами и улыбается криво — жди драки. Вот и сейчас очевидно стало, что не кофе попить пришел и не о погоде разговаривать. Волшебница метнулась в сторону, пытаясь выиграть себе пространство для маневра и, чего греха таить, для защиты — слишком знаком был этот пылающий решимостью темный взгляд. Но Март всегда был быстрее, сколько бы она не старалась стать лучше. Перехватил ее, сжал за плечи — не больно, но и не вырвешься.

— Я что, собачка, бегать за тобой, Вика? — очень ровно поинтересовался он. — Что ты издеваешься надо мной?

— Отпусти, — процедила она. Он сжал сильнее — и волшебница скривила губы, застыла.

— Можно подумать, я тебе не обед предложил, а домогаться начал, Вики. Саше бы тоже отказала, если бы позвал? Или он для тебя безопасен, а я нет? — продолжил он так же неестественно спокойно — ей страшно стало от этого тона. — Мне что, нужно умирать каждый раз, чтобы ты обратила на меня внимание?

Он попал в точку — и от страха, от того, что не могла вырваться, она дернулась, крикнула ему в лицо:

— А что нужно сделать мне, чтобы ты отстал, Март? Может, переспать с тобой? Может, тогда ты угомонишься?

— Отстал? — спросил он, усмехнувшись — глаза потемнели сильнее, появился в них лихорадочный блеск. Посмотрел на свои руки — и отпустил ее, шагнул назад. — А давай, — заговорил он насмешливо и потянул с себя футболку, — переспать так переспать. Вдруг я успокоюсь? Вдруг я только этого от тебя хочу, да, Вик? Такая вот я похотливая свинья, зациклило меня, что ты мне не даешь, вот и придумал себе любовь. Правда, Вик?

Он расстегнул ремень, молнию, потянул вниз брюки.

— Не дури, Март, — сказала она дрожащим голосом.

— Я не дурю, — ответил он жестко. — Ты предложила, я согласен. Нет завтраку и обеду, да здоровому сексу. Раздевайся.

Сбросил ботинки, следом полетели брюки.

— Пошел к черту! — выдохнула она и вцепилась в его плечи ногтями — он за мгновение до этого вжал ее в себя — в горячее мужское тело. Поцеловал — и губы его были одновременно жадны и нежны, будто он и атаковал, и спрашивал разрешения. И язык был ласкающим. И запах, и вкус — знакомыми, давно впечатавшимися в память, родными. С университета Вики не могла находиться рядом с ним — стоило услышать этот теплый, чуть терпковатый мужской запах, и она слабела и умирала от тоски. Поэтому и держалась подальше. И его держала — словами и делами.

— Ничего кроме секса, да? — с насмешкой пробормотал барон, глядя ей в глаза, и потянул ее блузку вверх — и она наконец-то очнулась, толкнула его в грудь, дернула голову вбок. Умела она и стегнуть словом, и охладить — но что делать сейчас? Когда Март этим своим взрывом, своим безобразным поведением навсегда разрушал тихое перемирие, установившееся между ними — с обозначенными границами и ролями?

— Отпусти! — голос был похож на рычание больного зверя, и Мартин отодвинулся, продолжая сжимать пальцы на ее запястье. Вики отвернулась, прижала ладонь к лицу, с силой потерла его. Врезать бы ему как следует — но ведь бесполезно. Если когда у нее и получалось попасть в него, то только потому, что он позволял.

— Посмотри на меня, Вик, — попросил Мартин удивительно мягко.

Она неохотно, устало взглянула на него — черноволосого, полуголого, мрачного. Как же ей плохо. Зачем он так поступает с ней, с ними обоими?

— Если бы я только понимал, что не нужен тебе, — сказал он очень ровно, будто в его глазах не полыхало то же возбуждение, что и в ней, и не кривила бы губы та самая опасная улыбка, — если бы ты не давала мне надежду. Если бы не вспыхивала все эти годы рядом со мной! Ты говоришь одно — но я не вчера родился, Вики, и я знаю теперь, что слова — это всего лишь слова. Я долго был дураком, долго верил словам, долго пытался забыть тебя, выкинуть из головы. Но не вышло — понимаешь, не вышло! И не выйдет уже. И мне не двадцать четыре года — я не уйду, не попытавшись убедить тебя. Но и бегать за тобой больше не буду. Достаточно. Я сто лет могу так бегать, и не будет толку, поэтому решим все здесь и сейчас.

От его слов и от напора осколки давно разбитого пришли в движение и начали резать изнутри так, что в глазах помутнело и запульсировало чернотой.

Как не похож он сейчас был на Мартина-разгильдяя, Мартина-весельчака, и как напоминал себя самого, голодного, жесткого, экспрессивного. Готового зубами выгрызать то, что ему нужно. Тот Мартин и раньше периодически прорывался сквозь маску, в которую всех заставил поверить — и тогда Вики терялась, не зная как вести себя с ним. И сейчас растерялась.

— Ты ведь любишь меня, Вики, — продолжил он серьезно, всматриваясь ей в глаза — жадно, требовательно. — Ты не девочка уже, хватит обманывать себя. Почти шестьдесят лет мы изводим друг друга — сколько можно? Выходи за меня, Вик. Будь со мной. Я так люблю тебя.

Если бы она могла, то закрыла бы уши. Потому что только на мгновение представила, что скажет "да" — и страх, укоренившийся так глубоко, что она и забыла о нем, вдруг заполонил всю ее.

"Да" — и она снова будет плакать, "да" — и опять будет унижена, "да" — и будет больно. Уже больно. Все это пронеслось за какой-то миг. "Да" — и она умрет.

И Вики все-таки нашла в себе силы.

— Мартин, — проговорила она с сожалением, пытаясь, чтобы голос звучал ровно, — пожалуйста, уходи. Мне жаль тебя — но я не буду с тобой только потому, что тебе так хочется. Можешь мне не верить, но прошу — уходи. Я не знаю, что ты себе придумал, но ты мне не нужен. И я тебя не люблю. Прости.

Он все-таки дернулся, и пальцы так вцепились ей в запястье, что еще немного — и сломает. Закрыл на мгновение глаза.

Можно сто раз повторить себе, что слова не значат ничего, можно знать, что не нужно им верить — но они не перестанут ранить страшнее любого оружия, двадцать тебе лет или восемьдесят, юнец ты или один из сильнейших магов в мире. Можно открыть сердце, получить в ответ ложь — и уйти, потому что нет больше сил добиваться правды. Барон наконец-то разжал пальцы — заныла ее рука, запустил пятерню в волосы и улыбнулся понимающе:

— Да, я пойду. Извини, Вик. Я больше не побеспокою тебя. Не потому, что поверил, конечно.

Прикоснулся теплыми губами к ее щеке, повернулся, создавая Зеркало. Вики закрыла глаза.

Всего пару мгновений перетерпеть. Пару мгновений.

Раз. И два.

Портал со звоном рассыпался — Мартин едва успел отскочить. Повернулся к Вики, напряженно выпрямившейся и поправляющей рукава, насмешливо поднял брови.

— Меня правда не обязательно убивать — я все и так понял, Вик. Или я тебя настолько достал, что ты решила развеять меня по подпространству?

От этих вот шуточек в такой момент, от снова появившейся интонации весельчака, которому ничто не важно, с глубин души хлынуло что-то настолько тяжелое и темное, что она задохнулась от злости. Она одним движением сказала ему больше, чем Мартин за все выступление — а он и тут язвит? Она снова рискнула — потому что не смогла выносить вековое одиночество, которое глянуло на нее из серебристого тумана перехода будущими годами и десятилетиями вежливого, даже сердечного общения. Рискнула, умирая от страха — а он смеется?

— Ненавижу тебя! — крикнула она сквозь слезы, схватила попавшийся под руки кувшин с прикроватного столика, — как же я тебя ненавижу, Мартин! Зачем ты все портишь? Ты все всегда портишь!

Кувшин со звоном разлетелся на осколки далеко за спиной Мартина. Следующей пострадала толстая "Энциклопедия виталиста" — Вики читала ее на ночь. Врезалась в грудь барона — он не успел или не захотел уклониться. Захохотал, и она возненавидела его еще сильнее.

— Тебе всего лишь нужно было подождать! — стакан осыпался осколками у его ног, разбившись о щит. — А не лезть напролом! Дать мне еще немного времени! А ты опять все испортил! Я не умею мгновенно переключаться, Март, я — не ты. Это ты меняешь баб, как перчатки, а я привыкла к одиночеству, мне хорошо и спокойно в нем! Ты все эти годы показательно трахал всех подряд, а теперь хочешь, чтобы я поверила тебе за какие-то месяцы? Я что, похожа на идиотку?

— Ты очень умная, — не стал спорить барон, отклоняясь от несущегося в лоб телефона, — но не очень меткая, если честно.

Она зарычала от оглушающей ненависти и швырнула в него столик. Столик тоже с треском рассыпался на щитах.

— Каждый раз, когда мы виделись, ты рассказывал о своих девках! От тебя несло сексом! — Вики оглянулась, не нашла ничего бросательного, и ударила разрядом — Март поймал его, скрутил и швырнул куда-то за спину. Там грохотнуло, потянуло дымом. — Да ты даже помаду не трудился стирать! И сейчас ты имеешь принцессу, и хочешь параллельно меня? Смеешь говорить мне о любви?

— Да у меня секса уже черт знает сколько не было, — крикнул он в ответ почти радостно. — Вики, клянусь, с Мариной у нас очень нежная дружба!

— Лжец!

— Да клянусь! — он, широко улыбаясь, поднял руки, шагнул вперед, схватил ее, поцеловал куда попал и с недоумением — как она может не верить? — проговорил ей в лицо, снова превращаясь в до жути серьезного Мартина: — Вики, я же сохну по тебе, как сумасшедший. Я устал от других женщин. Мне нужна только ты.

— Ааа, — откликнулась она ядовито, прерывающимся голосом, — не прошло и ста лет. И как мне тебе доверять, Мартин? Откуда мне знать, что ты не поиграешь и не пойдешь дальше?

— А никак, Вик, — сказал он тихо, продолжая ее обнимать — волшебница сердито, напряженно, но все же позволяла ему это. — Что бы я ни сказал, ты будешь сомневаться. Вопрос только в том, готова ты осознанно пойти на риск или нет.

— Не готова, Март. Не хочу больше рисковать.

— Ты же смелая, Вики. Ты ничего не боишься.

— Неправда, — Виктория вытерла ладонями мокрые щеки. — Я притворяюсь смелой.

— Я знаю, — усмехнулся он, согревая дыханием ей волосы. — Ну не плачь, родная. Я сволочь, я знаю. Но ты любишь меня.

— Какая любовь, Март? — с печальной иронией спросила она. — Нам слишком много лет, чтобы романтизировать физиологию. Это совпадение, игра гормонов, инстинкт — что угодно.

— Вики, — наставительно поправил барон, — в нашем возрасте уже можно давать волю инстинктам. Даже нужно. И не мешать играм гормонов, раз уж они за столько лет не устали. А там уже и до романтизации физиологии недалеко.

— Все шутишь? — спросила она обиженно.

— Даже не думал, клянусь, — сказал Мартин самым честным тоном и поцеловал ее в мокрую щеку. Виктория закрыла глаза — стоять так близко и не желать его убить уже было удивительным. Как и вдыхать его запах — вдоволь, без утайки.

— И я не хочу менять свою жизнь. Я слишком стара для этого. Мне вполне комфортно без мужчин.

— Стара? — переспросил он смешливо и сжал ее ягодицы под легким платьем, упругие, крепкие. И тут же звонко получил по наглым рукам. — Но у тебя были мужчины, Вик, — ревниво добавил он. — Я же все знаю, обо всех. Я за тобой следил, как маньяк — все эти годы, и каждый раз сдерживался, чтобы не убить очередного твоего любовника. И Сашу хотел размазать... долго, Вик, очень долго. И Макса. До зубовного скрежета. Только потом я понял, что ты слишком усердно любишь всех, кроме меня.

— Ты же понимаешь, о чем я, — прервала она поток его откровений. — Не уверена, что смогу выносить тебя рядом, Мартин.

— Понимаю, — согласился он спокойно. — Я тоже привык к одиночеству, Вики. И нам будет трудно. Беда в том, что без тебя мне вообще невыносимо. И если ты кого-то и сможешь вытерпеть рядом, то только меня.

Виктория замолчала, переживая его правоту. Внутри все ужасно болело, как после оглушающей истерики, но боль была не тягостной, словно осколки, изрезав и сердце, и все, что еще можно было, все же вышли наружу.

— Что за безобразную сцену ты устроил, — сказала она, наконец, с укоризненным вздохом, и коснулась его губ пальцами, погладила.— Стоишь тут голый.

— В трусах, — поправил он со смешком. — Самому неловко, но я уже не знал, как тебя расшевелить, Кусака. Мы бы так и ходили вокруг да около до конца жизни. Ты такая упертая. Я уже поверил, что все, проиграл.

— Не называй меня так.

— Кусака?

— Да. Меня раздражает.

— Не буду.

Они бурчали, прижавшись друг к другу, будто всю жизнь прожили вместе.

— Что мне теперь делать?

— Пообедать со мной? — предложил он с готовностью. — Я буду милым. Самым милым парнем из всех известных тебе парней.

— Я не могу с размаха взять и пустить тебя в свою жизнь, Мартин.

— Я сумею тебя убедить, — заявил Март самоуверенно. — Просто дай мне шанс и не бегай от меня. Я, — добавил он с видом мученика, — даже готов прожить на поцелуях в щечку столько, сколько тебе нужно будет.

Она скептически хмыкнула — душевное равновесие возвращалось, и вместе с ним — способность трезво мыслить. Насколько это вообще возможно после такого всплеска эмоций.

— Я подумаю, Мартин.

— Думай, — согласился он. — Но не очень долго, — тон его понизился и барон скользнул ладонями по ее спине. — А я помогу тебе думать в правильном направлении.

— Не дави на меня, — строго предупредила Виктория. — Мне все еще страшно.

— Приглашение вместе покататься на лыжах приравнивается к давлению? — деловито уточнил он.

Она помолчала, вглядываясь в его лицо — и решилась.

— Нет, не приравнивается.

— Отлично! — обрадовался барон. — А пожелание собраться и переехать ко мне прямо сегодня?

Она покачала головой, не сдержав улыбки.

— Ох, Мартин, Мартин...

— Не буду торопить, — покладисто кивнул фон Съедентент. — Переедешь завтра. Ты все прыгаешь по дворцам, а я дам тебе дом, Вики. Большой и теплый дом.

— Ты невозможен. Оденься, наконец.

— Мешаю думать? Сейчас возгоржусь.

— Ну дай мне прийти в себя, — попросила она тихо и снова уткнулась носом ему в голое плечо. — Пожалуйста. У меня голова кругом.

— Я просто счастлив, Вики, — сказал он серьезно ей в висок. — Я чертовски, безобразно счастлив. Ты ведь мне всю душу вымотала. Так что уж прости, если буду вести себя как идиот. Сама понимаешь — оставлять тебя с твоими страхами никак нельзя. Я бы прямо сейчас, пока ты ошеломлена и дезориентирована, утащил тебя в храм и сразу после — делать детей, — чтобы самое страшное уже случилось и ты расслабилась. Но, видишь ли, я хочу чтобы твое решение было осознанным. Так что думай, сколько нужно — но рядом со мной. А сейчас, — он все же отпустил ее, взял рубашку, — что там у нас по плану? Обед в горах, лыжи, ужин, вино и я, красивый.

Несколькими часами позднее Виктория, подняв маску на шапочку и сощурившись от яркого солнца и мороза, наблюдала, как несется вниз по склону самоуверенный, нетерпеливый, нахальный блакориец. Натянула маску обратно на глаза, оттолкнулась — и полетела следом.

Вместе с ней от этого искрящегося снега, и от легкости, поселившейся внутри — как будто разрешилась давняя ссора с лучшим другом — летело и крепло ощущение необычайной радости. Такое часто случается в молодости, когда выходишь из темноты в солнечный день и задыхаешься от счастья, от полноты мира. Мир Вики вдруг стал полным — словно она все эти годы смотрела на него сквозь темное стекло и думать забыла, какой он на самом деле.

Был потом и ужин в теплом лыжном домике в горах, и долгие посиделки перед камином с вином и шоколадом. Мартин очень много говорил, словно боясь тишины между ними — об академии и блакорийском дворе, о научной работе по универсализации щитов, которую сейчас пишет — сыпал научными терминами, загораясь, тут же показывал примеры. А Вики привыкала к знакомому и незнакомому Марту.

И как только все эти годы она могла обманываться его легкостью и желанием смеяться над всем и вся? Сейчас он тоже то и дело принимался дурачиться — но это был все тот же Мартин, который утром жестко сказал ей "Достаточно". Тот же, что дрался с ее поклонниками в универе — и мрачно сверкал глазами, наблюдая за ней на дружеских встречах. Конечно, шестьдесят лет никуда не делись — он заматерел, стал тяжелее, порочнее — но все так же размахивал руками, встряхивал черными волосами, улыбался широко — и она смотрела на это и чувствовала, как сладко и требовательно сжимается все внутри. И прислушивалась к себе — в эти моменты Мартин замолкал и пронзительно, проницательно смотрел на нее — и поднимающий голову страх тут же прятался.

Боги, как же трудно даже думать о том, чтобы достать себя из привычной колеи, поменять жизнь, впустить в нее другого человека — и бояться пожалеть, и заранее страшиться того, что придется ломать, прилаживаться друг к другу, привыкать. Как не хочется выходить из зоны комфорта. Но нет ее уже, этой зоны — лежит в руинах, и нужно как-то жить в новом мире.

Мартин не пытался ее соблазнять — зато как-то само собой получилось, что она задремала рядом с ним на диване у камина. И проспала так всю ночь, чувствуя сквозь сон тяжелую ладонь на спине и восхитительный, умиротворяющий запах мужчины, которого она любила всю жизнь.

Утро застало их проснувшимися и тихими. Мартин лежал на спине, Вики — на его плече, прижав ладонь к сердцу под горячей кожей и почти касаясь ее губами. Она была ошеломлена и насторожена, он — давал ей время. Каждый знал, что другой не спит, и думал о своем, и страшно было нарушать солнечную тишину, наполнявшую гостиную лыжного домика с потухшим камином, недопитой бутылкой вина на столике и открытой коробкой шоколада. И общим теплом под одним одеялом.

Первым не выдержал Март — плечо под щекой Вики шевельнулось, и он осторожно провел ладонью по ее боку, прямо по одежде — от груди к бедру. Поцеловал в макушку.

— Привыкаешь? — спросил чуть хрипловато после сна. И этот вопрос, а, скорее, даже звук его голоса вдруг поставили все на свои места — и закрыли все сомнения и страхи прошедшего дня на тяжелый вечный замок. Потому что Вики вдруг поняла, что уже не сможет отказаться от возможности просыпаться вот так, с ним, в тепле и умиротворении.

— Думаю, — ответила она честно.

— О чем, Вик?

— О тебе.

Она не видела его лица, но поняла, почувствовала, что он улыбается.

— Эгоист во мне сейчас бьется в экстазе от восторга.

— Есть с чего, — проворчала она беззлобно, улыбнулась, и, смиряясь с новой непредсказуемой жизнью, поцеловала его в грудь. — Чем мы раньше занимались, Мартин?

— Доказывали друг другу, что можем жить отдельно? — предположил он, продолжая мирно поглаживать ее. — Ненавидели? Злились, ревновали, тосковали, верили в собственное равнодушие? Росли над собой? И выросли ведь, Вик. Я стал тем, кем стал, только благодаря тебе. А ты?

— А я вопреки тебе, — она с удовольствием скользнула рукой по его груди. — Просыпающаяся в тебе мудрость пугает меня больше, чем будущее, Мартин.

— Не переживай, — хохотнул он, — это я случайно. Не бойся будущего, родная. За это время я научился не только шутить, но и беречь тех, кто мне дорог. Я не дам случиться ничему плохому.

— Не надо, не говори так. Так еще страшнее, понимаешь?

— Вики, у нас все будет хорошо, — повторил он с типично мужским превосходством, смягченным долей иронии. — Ты будешь рожать мне детей, а я — с удовольствием жить у тебя под каблуком.

Виктория улыбнулась.

— Ты сам-то в это веришь?

— Милая, — заявил он неподражаемо торжественным тоном, — мир не видел большего подкаблучника, чем я. Тебе всего лишь надо меня слушаться.

Она скептически фыркнула, пошевелилась, забросив ногу ему на бедро.

— И не прижиматься так, когда я пытаюсь быть хорошим, — добавил он с ласкающими слух низкими нотками в голосе.

Виктория прижалась еще сильнее, провела рукой по его груди и ниже — он вздрогнул — и заключила удовлетворенно:

— А я-то думаю, отчего ты такой спокойный.

— Я? — удивился он. — Вики, да я так тебя хочу, что скоро задымлюсь. Я же все-таки не только подкаблучник, но и грубый мужлан. А тут ты, такая теплая и разнеженная. Мои гормоны давно уже толкают меня на непотребство.

— Подожди, — попросила она мягко и снова погладила его по груди, прислушалась — и правда ведь, сердце бухает как молотом. — Мне так хорошо... просто так.

— Я понимаю, — пробурчал он сонно и обнял ее крепче. — Мы такие милые, да? Как тогда. Я все время хотел тебя завалить — и прикоснуться боялся.

"Как тогда" — это когда они могли часами сидеть вот так, обнимаясь. "Как тогда" — это когда замирали от первых прикосновений и понимания, что чувства взаимны.

Воспоминания окружили их едва заметной горечью — и Мартин успокаивающе коснулся ее волос.

— Это было давно, — сказал он мирно. — Почти не с нами, Вик. Но это было. Просто теперь это неважно. Да?

— Да, — ответила она тихо, понимая, что и ей, и ему еще предстоит встретиться с демонами прошлого — слишком много они натворили. И не раз былое напомнит о себе. Но сейчас, в этом тепле, растворенном в солнечном утре, оно не имело власти. И можно было говорить о том, что мучало их, спокойно и открыто.

— Почему Алекс? — спросил Мартин, словно прочитав ее мысли.

— Он мне очень помогал, — ответила она умиротворенно, — и был рядом. А я была одинока, раздавлена разводом и унижена. Саша — моя тихая гавань.

— А Макс? — все-таки спросил барон. И напрягся немного. Она помолчала.

— Мне его жалко. А тебе нет, Март? Он очень изменился после смерти Михея. Кто бы не изменился? Но он закрылся не только от нас — это же ненормально, когда здоровый, любящий женщин мужчина вдруг отказывается от них. Я хотела помочь ему, и сама не заметила, как увлеклась.

— Я так и думал. Ты всегда бросалась нас спасать, Вики.

— А если я начну расспрашивать тебя о твоих женщинах, Март? — с легкой укоризной проговорила она.

— Прости, Вик. Я ведь ревнив, как варвар.

— Варвар и есть, — согласилась она со смешком. — С чего ты вообще сорвался вчера? Все же было как всегда.

— Вот именно, — подтвердил он, — как всегда. Ты ушла, а я понял, что так было и будет, и время ничего не изменит. Пришлось рисковать и форсировать твои укрепления.

— Изменило бы, — призналась Виктория и даже глаза закрыла для храбрости. — Это когда мы виделись пару раз в год, было легко не воспринимать тебя. А с того момента, как Саша нас собрал, я тебя чуть ли не каждый день стала видеть. И почти разглядела, Мартин. Немножко нужно было подождать. Но ты меня вчера очень испугал. Я тебе такого наговорила... — голос ее прервался. — Это неправда.

— Тссс, — сказал он мягко и снова провел ладонью по ее роскошным изгибам. — Я сам дурак. Знал же, что ты от страха начинаешь ругаться и драться. И как не любишь, когда на тебя давят. Устал, гордость взяла. А ты говоришь — мудрый. Перемкнуло меня, Вик.

— Вот-вот, — снисходительно заметила она.

— Кстати, — вдруг засмеялся Март, — надо будет Данилычу грамоту выписать. И спасибо сказать.

— Тогда уж и демонам, — не могла не захихикать Вики.

— И им, — согласился барон благодушно. — Ну что, встаем? Или полежим так?

— Встаем, — вздохнула она с сожалением. — Не доверяю я этому лежанию.

— Проницательная, — пробурчал он и откинул одеяло. Сразу стало холодно. — Девочки первые в ванную, Вики. А я могу пока приготовить кофе... и поподглядывать за тобой.

Она показала ему кулак и быстро сбежала, ощущая себя очень-очень юной и беззаботной.

Совместное распитие кофе было последним неспешным событием в суматохе наступившего дня. Мартин, словно с цепи сорвавшись, целый день таскал ее по Туре. Виктория опомниться не успевала, как с цветастой вытянутой лодки, плывущей мимо изящных небоскребов Пьентана — с лодочником в широкой шляпе, с белыми лотосами на воде — перемещалась на пахнущий специями и животными рынок в Тидуссе, где Март покупал ей диковинные кованные золотые украшения и крошечные баночки с солнечным медом. Только успевала поставить все это у себя в покоях — как он утягивал ее в парк качелей в эмирате Лукуа, и там, встав на корму широкой люльки, раскачивался так, что они едва не делали круг — и Вики визжала от страха. Страх сделал ее голодной — и он кормил ее обедом в своем доме в Блакории и жадно прижимал к стене столовой, целуя так, что она проваливалась в жаркую тьму и никуда уже не хотела идти, и ничего видеть. Но Мартин отступал, тянул ее за руку — и снова сменялось все вокруг. Вышли они в темном зале, где сидело с полсотни человек — и все, затаив дыхание, слушали хрипловатый голос и сладкие песни легендарной Карины Инасис. Маленькой, некрасивой, божественной. И Вики слушала, прислонившись спиной к груди Марта в уголке небольшого концертного зала. Слушала и улыбалась рассеянно — столь прекрасен был голос несравненной Карины, что бывало, от него излечивались больные. Он наполнял любовью, лечил душевные раны, спасал от злости и обид.

— Магия, — сказала она очарованно, когда концерт закончился — Март перед этим пропал на несколько минут и вернулся с огромным букетом, который с поклоном вручил дивной Инасис.

— Магия, — согласился он, целуя Виктории руку. Глаза его были теплыми — да и у самой Вики внутри плескалась огромная, тихая нежность. — И, заметь, ни капли классического дара. Только кровь Синей и талант изменять голосом вибрации стихий так, как требует ее душа.

Виктория во все том же размякшем состоянии позволила увлечь себя на родину певицы, на пляж Маль-Серены, где без сомнений скинула юбку, оставшись в тонкой блузке, и вошла в прохладное уже море. Охладиться — как раз то, что ей было сейчас нужно.

— Я посмотрю на тебя отсюда, — крикнул ей Мартин, садясь на песок. Она усмехнулась — Март никогда не любил плавать.

А когда она вернулась — барон все так же сидел на песке и кормил неизвестно откуда взявшейся лепешкой жадных и крикливых чаек. Чайки наскакивали на него, он отбивался и ругался по-блакорийски, и так был забавен, что волшебница расхохоталась, раскинув руки и подставляя лицо солнцу.

— Тебе нужно переодеться, а меня нужно спасать, — заявил Мартин, подходя к ней. — Давай снова к тебе, а потом покажу еще пару любимых мест.

— Боги, куда ты так торопишься? — спросила она изумленно. — Я в себя прийти не успеваю. Голова кругом.

— Так и надо. Я сбиваю тебя с толку, чтобы не лезли всякие глупости. Надо спешить жить, — сказал он легко. — Ну и совсем чуть-чуть исполняю свою коварную задумку, — голос его стал таинственным. — Измотать тебя, потом на плечо — и к себе домой. Соблазнять.

— Боюсь, — Вики скрутила полы мокрой блузки, отжала их, — еще пару мест, и соблазнение придется отложить. Или оно произойдет во сне.

— Устала?

— Немножко. Но я еще искупаюсь.

— Как же женщины любят воду, — проворчал он, повернулся к чайкам, махнул рукой и проворковал: — Ждите, милые, я иду к вам!

Вики смотрела на его плечи и затылок, как завороженная. Как вообще она столько могла без него прожить?

Мартин, поняв, что пляж — это надолго, притащил из своего дома в Блакории огромное покрывало, разлегся на нем среди чаек, как эмир среди гарема, и милостиво крошил птицам лепешки, купленные у периодически подходящего к барону торговца. Иногда Март вставал у самой кромки воды, скрещивал руки и просто смотрел на нее, ничего не говоря — и ветерок бросал черные волосы ему в глаза и тепло становилось от его взглядов.

В конце концов она все-таки замерзла. Вышла из воды, стуча зубами, шагнула в открытый им переход — и очутилась в его доме, перед пылающим камином. Стянула промокшую блузку, — Март вышел, — сняла белье, закуталась в плед с головой и села поближе к огню.

Запахло корицей и горячим вином.

— Глинтвейн! — простонала она благодарно и схватила теплую кружку с дымящимся рубиновым напитком. Март рухнул рядом с ней на диван — она чуть не расплескала все, — потянул за плед, открывая руку и часть плеча.

— Синенькая Вики, — сказал смешливо, — как интересно.

— Не издевайся, — пробурчала она, — я с этой работой уже так давно нигде не была! Увлеклась, признаю.

— Сейчас спешно готовят ужин. Скоро будет, — сообщил он.

— Ооо!

— Я хороший, да? — поинтересовался он вкрадчиво. Плед спустился еще немного.

— Хороший, — подтвердила она с легкой улыбкой. И сделала еще глоток — глинтвейн согревал, Март будоражил кровь. Плед еще съехал вниз, почти обнажив грудь.

— Март, куда? — строго сказала волшебница. — Я же замерзла.

— Вики, — Март забрал у нее из кружку, и голос его был серьезным, как будто он лекцию читал. — Не поверишь — я знаю прекрасный способ согрева.

— Неужели? — улыбнулась она, глядя, как он наклоняется к ней. Что уж тут ждать, когда оба — взрослые люди, и когда нет ничего естественней, чем распахнуть плед и потянуться к пуговицам на его рубашке?

— Да, — проговорил он, прижимая ее к кровати своим горячим телом и усмехнулся ей в губы совсем по-хулигански. — Только будь снисходительней. У меня очень давно никого не было.

— Мартин, — проговорила она раздраженно и запустила руку ему в волосы. — Прекрати болтать, наконец, и поцелуй меня.

Но он не торопился. Легко коснулся ее губ губами.

— Как долго я ждал этих слов, — глаза его сверкали. — Главное, — снова короткий поцелуй и смешок, — не проснуться раньше времени.

И не успела она снова возмутиться его болтовне, как он перекатился на бок, навис над ней и мягко поцеловал, раздвигая языком губы. Все сильнее, настойчивее, но так нежно, что Вики забыла про нетерпение, замерла вдруг от поднимающихся изнутри слез, закрыла глаза и обхватила его за шею. И расслабилась. И окунулась в тягучие и настойчивые движения его губ. И потянулась за ним, отвечая так же— с полным погружением, задумчиво, нежно.

У Мартина был вкус глинтвейна, специй, мужского превосходства и ее большой любви — и не хотелось больше никуда торопиться. И они забыли о времени. Будто в планах на сегодня были только поцелуи. Как давно-давно в их общей юности. Сладкие поцелуи. Медитативные. Глубокие. Долгие. Похожие на игру.

Вики едва заметно выдохнула — руки мужские касались почти невесомо, словно изучали — но наполняли ее тягучим желанием, неспешно затягивающим рассудок. Март приподнялся немного — и волшебница потянулась за ним, посмотрела в черные глаза — ее были так же затуманены, и наверняка в них плескалось такое же безбашенное, юное счастье.

— Хорошо? — вкрадчиво и тихо поинтересовался бесстыжий маг, легко потирая сердцевинкой ладони ее грудь.

— Хорошо, Мартин, — прошептала она отзывчиво. И немного выгнулась, чтобы отчетливей ощутить его касания.

Мартин, как много раз до этого, полюбовался ее губами, спустился взглядом по шее к крупной груди с пухлыми сосками.

— Ох, Вики, — сказал он с жадным восторгом и осторожно коснулся губами одного, другого, мягко сжал грудь рукой. — Как это возможно? Они стали еще красивее. Здравствуйте, девочки мои, — горячо прошептал он, вжимаясь лицом в ложбинку — и от слов его, от губ, касающихся кожи, по телу бежало удовольствие. — Я так соскучился.

— Мааарт! — простонала она, умирая от смеха и с наслаждением гладя его по плечам. Холод уже ушел, и тело становилось мягким, разнеженным.

— Март занят, — ответил он торжественно, потерся губами о сосок — и так же неспешно, умело втянул его в рот. — Самой красивой женщиной в мире, — перешел к другому, неторопливо оглаживая ее живот и бедра, и от руки его расходилось тепло, покалывая кожу, заставляя жмуриться, как кошку. — Хорошо, Вики?

— Хорошо, — завороженно выдохнула она, глядя на черную макушку и ощущая, как сжимается все внутри в ответ на движения его языка. Первичное нетерпение рассеялось, и теперь она просто наслаждалась любовью. — Дразнишь меня, Мартин?

— Видишь ли, — он спустился губами к пупку, и она то ли засмеялась, то ли застонала, потому что было уже очень сладко и щекотно, — я, конечно, очень, очень хочу сейчас просто раздвинуть тебе ноги и отыметь до звезд в глазах... чтобы ты и думать ни о чем больше не могла, Вики...

— И... почему? — от грубоватых его слов стало еще невыносимее, и бедра сами пошли в стороны, и голос стал почти жалобным. И наглядеться она на него не могла — на спине его перекатывались мышцы, и она была уже чуть влажной под ее ладонями — и Вики с трудом вдыхала густой, напоенный запахом его возбуждения воздух. От которого голову сносило не хуже, чем от его поцелуев.

— Но раз судьба дала нам второй первый раз... тогда-то я был нетерпеливым щенком. Ох, как я тебя хотел... ты сидела за партой, а я смотрел и представлял, как на этой парте я тебя... и сейчас хочу. В глазах темнеет, как хочу, Вик. Какая ты солененькая, родная, уммм... — маг лизнул под пупком. — Как море. Был...дааа... А сейчас я... я...

Он поднял голову, тряхнул темными волосами, усмехнулся и снова потянулся к ее губам.

— А сейчас, — сказал он хрипло, и голос его теперь уже прерывался от тяжелого дыхания, — я возьму тебя не раньше, чем ты начнешь кричать и умолять меня об этом, родная. Потому что я хочу, — серьезно до иронии признался он ей на ухо, будоража горячими словами, — чтобы тебе было хорошо. И чтобы когда-нибудь потом, когда ты будешь сердиться на меня, мне достаточно было бы сделать так, — и он прикусил ей мочку зубами, и она застонала, уже не прислушиваясь к его словам, — или так, — и крепкая его ладонь погладила ее по бедру, сжала упругую ягодицу, — чтобы ты меня... простила.

И этот бессовестный, невыносимый, слишком много разговаривающий и никак не желающий относиться серьезно к такому серьезному занятию человек выполнил свое обещание. За один раз власкал, вбил, вцеловал в нее понимание, что теперь-то уж она от него никуда не денется.

Глава 11 Суббота

Профессор Тротт закончил отжиматься на пальцах, потянулся, выгнулся, упираясь ладонями в пол, и поднялся. Промокнул лицо полотенцем, переводя дыхание, аккуратно сложил его, недовольно повертел левой рукой, потряс кистью. Слабо, еще очень слабо. Инъекции помогают укреплять мышцы, улучшают физические параметры — но все равно последнюю сотню отжиманий он делает через боль, на чистом упрямстве.

К Четери в Пески уже какой день было не пробиться — и молчала сигналка, но это не было поводом прекращать тренировки. И лорд Макс, как истинный перфекционист, изматывал себя едва ли не больше, чем в дни занятий. Не только потому, что хотел стать лучшим. Упражнения с клинками удивительным образом укрепляли умение концентрироваться и волю, повышали работоспособность. И очищали разум от страстей и эмоций. Притупляли страх — а Макс уже очень устал бояться.

Инляндец снял влажную футболку, скинул обувь и вышел на заснеженную поляну у дома. Пока мышцы еще разогреты, понаклонялся, потянул руки, ноги, и достал из воздуха свои клинки, Дезеиды. И следующие два часа с той же одержимостью, с которой делал все остальное, повторял боевые приемы, прыгал с клинками, крутился, разворачивался, приседал, отклонялся — тело его, изначально умиравшее от нагрузок, с каждым днем становилось все гибче, а движения — точнее.

Когда он остановился, холода не ощущалось вообще. От плеч и мокрой груди тек парок, и в ушах бешено стучала кровь — а организм потряхивало от удовольствия. Макс, щурясь от вдруг появившегося солнца, заигравшего искрами на вытоптанном снегу и светлых лезвиях, убрал клинки, чувствуя холодок в ладонях, когда они скользнули в первый слой ауры, и направился к дому.

За спиной его шумели дубы-стражи. Непривычно шумели — он обернулся, присмотрелся и чуть дернул губами. Завязанная на саженцы стихия Земли давно уже вызрела в маленьких стихийных духов, подчиняющихся только ему. Много лет они жили рядом — живые деревья и нелюдимый инляндец, и странное у них было к хозяину отношение — дубы рьяно защищали дом от незваных гостей, радовались, как дети, когда он появлялся в чаще чтобы осмотреть их — нет ли болезни, не нужна ли помощь, игриво обсыпая его желудями или росой, тянулись поцарапать — привязку он делал на своей крови и иногда подпитывал их, — и погладить ветвями.

А сейчас они дергали ветками в одном ритме, повторяя его недавние наклоны и взмахи руками. И это было забавно. С охранниками-дубами получилось как всегда — решая одну задачу, он нечаянно поднял целый пласт, неосвоенный современной магнаукой.

"Надо бы, конечно, исследовать этот феномен, но нет времени, — думал он, шагая к ванной. — Или привлечь стажеров... ? Кого-то из студентов? Пусть изучат развитие привязанных духов, составят механизм их искусственного выращивания... остихийненные предметы быта могут изменить мир..."

Перед глазами тут же встала некая студентка, с визгом носящаяся среди дубов и задающая тысячу вопросов, и Тротт раздраженно поморщился, мотнул головой. Нет. Не вытерпит он в своем личном пространстве даже самых толковых из молодых ученых. А уж студентам и, особенно, студенткам вовсе грозит быть прикопанными под этими самыми дубами.

Макс разделся, тут же запустив стиральную машинку, встал под горячий душ, упершись руками об стенку и опустив голову. Пять минут отдыха, быстрый обед и работа. Любимая верная работа.

Плечо от почти-кипятка пощипывало, и Макс чуть двинулся в сторону, потер саднящую кожу ладонью. Благодаря занятиям с Четом он уже давно не использовал репеллент — но этим утром проснулся, хватая ртом воздух и чувствуя приближения приступа — и успел вколоть себе в вену дозу, всегда лежащую на прикроватном столике. А потом уже, когда успокоился, сходил в лабораторию и для верности сделал себе очередную импликацию. И хорошо, что успел до внезапного появления друзей.

Он покосился на плечо, забитое накладывающимися друг на друга знаками и вздохнул. Устойчивый портал, который Алекс закрыл утром, поднял в душе муть липкого страха. Но некуда деваться, ночью нужно уйти в Нижний мир. Два месяца по времени Туры Тротт не был там, и его дар-тени давно должен был дойти до столицы империи, Лакшии. И добыть информацию — действительно ли правитель, тха-но-арх, собирает армию — и есть ли хоть малейшая вероятность, что им удастся получить долговременный проход на Туру. И если слухи, бродящие по трактам империи, подтвердятся — придется думать, имеет ли он право скрывать это. С другой стороны, предсказания о предстоящем уходе в богатую и сытную землю, подогреваемые жрецами местного пантеона, уж очень давно будоражат умы народов нижнего мира и относятся, скорее, к религиозному мифотворчеству. Точнее, так он думал ранее. Но как не тревожиться теперь, после видений Алекса, найденных Мартом предсказаний и попыток темных сородичей открыть проход с этой стороны?

— Глупцы, — пробормотал он с досадой, растирая тело мочалкой. — Мечтатели и глупцы.

В свое время, когда Макс наконец-то принял то, что с ним произошло и освоился в мире Лортах, и, главное — научился выживать там, где правили насилие и боль, — он много лет пытался понять, как же возможно одновременное существование одного человека в двух мирах, на двух планетах, отстоящих друг от друга на невозможное количество световых лет. Это было невозможно — но это "невозможно" опровергалось каждый раз, как его утягивало в Лортах, в существующую там темную ипостась. И не его одного. Дар-тени было несколько тысяч — большая часть из тех, с кем он разговаривал, видела только редкие сны о Туре, меньшая — проживала вторую жизнь каждую ночь.

А таких, как он, Макс не встречал. Но ведь они были. Тот же Соболевский. Или другой... темный.

"Ты слаб, малыш".

Тротт снова поморщился от сожаления, поднял лицо под струи воды, смывая пену, потер рыжие волосы. Силен был его противник, очень силен. Только ошибся. Макс пределов своих сил и сам не знал — и боялся узнавать.

Проклятые обстоятельства. Встретиться бы с осведомленным собратом в других условиях, разузнать все, что можно, сравнить выводы. А сейчас приходится опираться только на те обрывки сведений, что он зацепил при ментальном контакте с убитым сородичем — и на многолетний сбор информации в нижнем мире, после которого из предположений и догадок в голове сложилась хотя бы как-то укладывающаяся в разумные рамки гипотеза.

Каким-то образом в Лортах оказалась выброшена одна из Великих стихий, базовых элементов устойчивости Туры — верующие называли ее Черным Жрецом Смерти. И это привело не только к постепенному угасанию Туры, обозначив грядущий конец света — когда остатки великой стихии развеются окончательно, но и к разделению его потомков на две обособленные половинки. Потому что вторая, крылатая ипостась, суть воплощение темной стихии, наследие Жреца, и без него невозможна. Ушел Жрец — и утянул за собой половинки душ. Рождается человек здесь — а через время появляется в мире Лортах его дар-тени. Так и живут, вечно стремясь друг к другу.

Макс долго горел жаждой вернуть себе нормальную жизнь — и если для этого нужно было вернуть бога на Туру, то он был готов в лепешку расшибиться, но сделать. У него было много времени — он жил куда дольше, чем обычные люди. И он нашел-таки долину, откуда шла сила Источника. Но не смог туда попасть. Стоило ступить в проход между черными скалами, окружающими долину, и его пригнуло к земле — и усталый оглушающий голос льдом прошуршал в голове:

— Уходи, не тревожь меня, пытливый птенец. Знаю, зачем ты пришел. Нет у тебя сил помочь мне. И ни у кого нет.

— Но это неправильно, — упрямо просипел он, пытаясь не заорать от разочарования. — Что мне сделать, отец?

— Смириться, — ответил тот. И замолк — и не отвечал боле.

Кто он, чтобы оспаривать слова того, кто неизмеримо знающей и сильнее? Поэтому действия заговорщиков Макс и воспринимал как акт отчаяния. С другой стороны, а если кровь Красного, смешанная с кровью Черного и правда может открыть проход для бога? И не являются ли оправданной жертвой уничтожение правящих династий — для предотвращения конца света?

А если предположить, что сказанное на могильном камне одного из Гёттенхольдов правда, и это действительно откроет портал между Лортахом и Турой и освободит Жреца — выстоит ли Тура, если сюда хлынут полчища кровожадных тварей, ведомых далекими от гуманности и милосердия воинами правителя Лортаха? И если с ними придут чудовищные боги инсектоидного мира?

— Прекрати истерику, — приказал он себе, врубая ледяную воду — тело сжалось, и Макс застонал сквозь зубы. — Сначала факты, потом будешь решать.

Он много успел сделать за эту субботу — словно пытался нагрузить себя работой, только чтобы попозже лечь спать. Но когда уши уже заболели от басов тяжелого рока, а в лаборатории рядком встали склянки с мазью, ускоряющей восстановление кожи после ожогов, пришлось закруглиться. Макс еще взялся за уборку, хотя дом и так сверкал — кажется, даже пыль боялась садиться на его мебель, чтобы не вызвать неудовольствия инляндца — но с ругательством вырубил мерно работающий пылесос, достал из стола сигарету — и дал себе еще две минуты отсрочки, выйдя во двор покурить. Сигарета тлела в губах, а он неслышно двигал руками, прислонившись к стене дома и глядя на приветливо качающиеся ему навстречу дубы.

Через несколько минут владения профессора Тротта засияли щитами, способными задержать даже Марта, если тому взбредет в голову устроить другу ночную побудку — а природник лег в кровать и закрыл глаза. И дисциплинированно вырубился.

Его дар-тени, слава богам, ни от кого не убегал и ни с кем не дрался. Лук и броня лежали неподалеку от небольшого скрытого костерка, почти уже прогоревшего и мерцавшего в ночной темени пепельно-красными угольками, а сам Охтор, полуголый, с расслабленно подрагивающими крыльями, мерно разделывал мелкого местного оленя. Размером с собаку — теплокровная живность здесь, в мире Лортах вся была небольшая, резвая и очень мускулистая — иначе не спастись от инсектоидов, господствующих тут же. В папоротниковых лесах в изобилии водились и рептилии, похожие на небольших страусов и в большинстве своем травоядные — мясо и яйца употребляли в пищу, из толстой кожи делали ремни. Были здесь и птицы — Макс всегда удивлялся, насколько местные куры похожи на туринские и подозревал, что выводок несушек и петухов попал сюда через очередной провал. Как, вероятнее всего, и люди — потому что физиологически они ничем не отличались от жителей Туры.

Объединяло животных и людей только одно — всем им приходилось очень быстро бегать. Или летать. Медленные тут не выживали.

Макс задержал движение ножа, чтобы не порезаться — пока приходил в себя и переживал поток воспоминаний. Горячая туша под его пальцами еще чуть сокращалась, а Тротт ошарашенно проморгался и, решив, что разбираться на голодный желудок не стоит, досвежевал зверя, закопав потроха — чтобы на кровь не пришли желающие поживы, — и швырнул на угли, запекаться. И только потом сел у костра, раскладывать по полочкам информацию и пытаться сориентироваться в датах.

На Туре с момента его последнего ухода в Нижний мир прошло чуть меньше двух месяцев. Здесь же, — Тротт опять раздраженно подумал о странном невычисляемом соотношении времени в двух мирах, — после посещения Далин к концу подходил только третий месяц. Только — потому что обычно разница во времени была куда больше.

Почти полтора месяца из них его дар-тени шел лесами до в сторону столицы империи, Лакшии, опасаясь погони — за убитых воинов, псов-нейров. Таился, стараясь не приближаться к трактам и крупным городам и по широким дугам обходя твердыни, родовые владения местных военных баронов — тха-норов. Пусть высокородные норы частенько враждовали между собой, но за убийство низкородным пса любого из них устраивали настоящую травлю.

Но на половине пути пришлось зайти в одно из селений за припасами — и там он услышал такое, что решился на крюк в сторону от столицы. И через пару недель ошарашенно взирал из густого папоротникового леса на равнину, заполненную бесчисленными загонами с тысячами тха-охонгов, вибрирующую от их рева — и на регулярно взымающие в небо стаи гигантских оседланных стрекоз.

Армия расположилась там же — от загонов и лагеря даже до укрытия Макса доносилась вонь немытых тел, муравьиной кислоты, крови и слизи. Тха-охонги с удовольствием употребляли в пищу и теплокровных, и своих мелких сородичей, которых выращивали тут же, на убой. И людей, конечно. Лагерь был очень обширен — и к нему регулярно подъезжали новые отряды под штандартами разных тха-норов.

Макс поворошил палкой угли, подгребая их к мясу. За спиной его хрустнуло — он мгновенно обернулся, прыгнул в сторону, переключая зрение — но во тьме бродил один из местных небольших ящеров, пощипывая мох, и Тротт успокоенно сел на место. Картина тысяч черных бронированных спин и звуки рева полумагических существ этого мира была ужасающей. Неудивительно, что он боится каждого шороха.

Крылья за спиной все еще были напряжены, и он махнул ими раз, другой, поморщился — пять месяцев прошло, а еще не отросли до нормы, и слабые, как у птенца. Можно даже еще спрятать под куртку, если примотать — а вот под броню уже не влезут. Лучше, конечно, не снимать плащ — или тратить силы на морок от особо глазастых.

Сейчас людей поблизости он не чувствовал. Да и кто в своем уме останется на ночь в лесу? Хотя самые опасные твари предпочитали болотистые равнины куда южнее столицы, в лесах тоже хватало любителей подзакусить человечиной.

Его чуть не засекли у огромного лагеря, и Охтор опять бежал, скрывался в корнях деревьев, пропуская патрули на охонгах, шел по ручьям, чтобы не оставить запах — и оторвался-таки, хоть это и стоило ему трех бессонных ночей.

Армия императора собиралась на войну — и разве можно было объяснить это простым религиозным рвением или верой в истории о проходах в благословенную землю? Значит, у императора были все резоны собирать войска — и либо он знал, как открыть переход, либо был уверен, что он скоро откроется сам.

В любом случае нужно было это выяснить — и Охтор вновь направился к Лакшии. И сейчас остановился в дне перехода от нее.

Макс дождался, пока запечется мясо, поел — и, решив, что спать не хочет, оделся, закинул остатки оленя в мешок и зашагал по лесу в сторону столицы, следуя за парой лун, несущихся в черноте ночи над Лортахом и мелькающих в просветах между кронами деревьев. А на следующее утро, без приключений пройдя последние километры по тракту и заплатив мзду стражникам у ворот, уже ступил на грязные улицы Лакшии.

В столице Тха-Нора он до этого был единственный раз, и с тех пор она не изменилась — все такая же рыхлая, похожая на расползшееся из кадки и заплесневевшее тесто, пестрая и неряшливая. Лакшия спускалась в мелкое море — точнее, это море поглощало Лакшию, а она разрасталась с другой стороны, словно гриб-паразит на гниющем дереве. Из грязной воды под стальным светлеющим небом торчали черные остовы покинутых домов — и между ними на круглых лодчонках местные рыбаки ловили рыбу. Сюрреалистичное зрелище.

Далеко от моря, на холме, насыпанном руками рабов, находился блистательный золотой дворец императора, тха-нор-арха, соединенный с построенным полумесяцем храмом местного пантеона. Там день и ночь приносились человеческие жертвы, питая силой богов. Жизни рабов, жизни преступников, тех баронов, которые впали в немилость у имератора... много кого, благо, был выбор. Континент был перенаселен, и жизнь человеческая здесь ценилась ниже, чем жизнь охонга. В Лакшии у подножия холма тха-нор-арха плескалось целое человечекое море — были здесь и кварталы аристократов, и торговые, и самые многочисленные — бедноты, рождавшейся в грязи и умиравшей тут же.

Впрочем, грязь сопровождала каждого человека в столице.

Дома, что побогаче, были построены на каменных сваях и искусственных холмах, которые спасали от частых наводнений. Простые жители тоже ставили дома на сваях, только деревянных — или вовсе строили дома так, чтобы наводнение приподняло их, удерживаемых якорями — и опустило, отступив. Частые наводнения оставляли на улицах ил и наносы песка — да и вся Лакшия была грязна, многолюдна и жестока, и затеряться в ее бедных кварталах могло бы и стадо тха-охонгов, а не то что один дар-тени.

Охтор выбрал квартал поближе к солдатским казармам, расспросил людей — не знают ли, не ищет ли кто в харчевне вышибалу — и, помесив сапогами грязь на улицах, направился к домишке, на двери которого была намалевана тарелка и меч. Значит, рады тут видеть и солдат, и наемников, для них и работают. А у кого лучше подслушать о будущей войне?

Хозяин, явно из бывших солдафонов, с ручищами-бочками и оплывшим свинячьим лицом, недобро посмотрел на входящего. Охтор бросил на стол мелкую монетку, осмотрелся. Помещение было широким, закопченным, с низким потолком, длинными столами и лавками, кухней, из которой несло кислым пивом и рагу, очагом, обитым листами из брони охонгов — и проемом с брошенным на пол тонким матрасом, едва прикрытым стенкой. Такие были почти во всех подобных заведениях — не для отдыха, для пользования девок. Четыре женщины, бледные, вялые, не поднимающие глаз, сейчас протирали столы. Они же обносили посетителей, они же, скорее всего, предоставляли и другие услуги. У очага прямо на полу сидели трое гороподобных мужиков, рвали зубами мясо и запивали его пивом.

— Пива мне, — сказал Макс хозяину. — Я работу ищу. Слышал, тебе охранник нужен. Возьмешь меня?

Владелец харчевни смачно и хрипяще прочистил горло, поднялся из-за стола.

— Венин, налей ему пива.

Одна из женщин тихой тенью скользнула на кухню. Хозяин обошел гостя, похрипел что-то уничижительное.

— Мелковат ты для охраны, странник. Зашибут.

— Проверь, — предложил Макс спокойно.

— Кешти! — окликнул хозяин одного из тройки сидящих у очага мужиков. — Разомнись-ка!

Тот, кого назвали Кешти встал, ухмыльнулся — и с удивительной скоростью для такой туши бросился вперед, двинул кулаком — Охтор отклонился вправо, поднырнул под руку, вывернул ее, придавая ускорения — и выбросил проверяльщика за с грохотом распахнувшуюся от удара дверь.

— Повезло, — буркнул второй, оглянувшись и снова уставившись на огонь.

— Проверь, — повторил Тротт нелюбезно. В дверь вплывал грязный противник — тряс рукой и ругался.

— Ишь ящер, — недобро прищурился хозяин. — Кешти, втроем?

— А то! — прогундосил гороподобный, приближаясь. Встали и двое у очага. Макс повертел головой — и едва не пропустил удар в бок. Тут уже противников он не берег — они действовали слаженно — видимо, давно наемничали вместе, но в ограниченном пространстве мешали друг другу. Хрустели кости, летели зубы, а он уклонялся от ударов и захватов, сам бил точно, в нужные точки. Уронил одного, вырубил ударом под дых второго — и все-таки получил по лицу. В голове зазвенело, потекла юшка — и он, не глядя, вскочил за спину Кешти, запрыгнул ему на спину, зажал горло, поворачивая голову в сторону. Противник хрипел, рычал, шатался по харчевне, пытаясь ударить выскочку об стену — как вдруг их окатило ледяной водой, и они зафыркали, яростно глядя в сторону хозяина.

— Хватит! — рявкнул тот довольно. — Кешти, хорош?

— Да он,

* * *

, чуть к праотцам меня не отправил, — просипел гороподобный, разминая горло. Макс, задрав голову, правил себе нос — больно было до жути.

— Дай сюда, — проворчал хозяин, взялся за распухший нос пальцами-сардельками, повернул в сторону — Охтор взвыл. Кровь хлестала, как из резаной свиньи.

Тихая женщина-тень поставила на стол пиво.

— Венин, — рявкнул хозяин, — попользуй его. Чтоб к вечеру был как новенький.

— Берешь что ли? — прогундосил Тротт.

— А то, — пробурчал хозяин. Недавние противники, кривясь и хромая, подходили, хлопали его обеими руками по плечам — местное приветствие. — Ты откуда такой резвый будешь?

— С юга, — неохотно ответил Макс, — дом сгорел, решил в столицу податься. Последние гроши остались.

— Нищета, — хмыкнул хозяин. — Как зовут тебя?

— Торши, — отозвался Макс, поднимая пиво.

— Меня зови Якоши, — хозяин хлопнул его по плечам. — Дам кров и еду. Спать будешь на чердаке. Девок моих иметь только по утрам, когда постояльцев нет. Платить буду каждый день — а то у нас так, — он захохотал, сотрясаясь, — сегодня денег не взял, а завтра они тебе уже не понадобились. С посетителями не задираться, молчать, если увидишь — знак делаю — разнимай, выводи. Ножей берегись — выпустят потроха, плакать по тебе никто не будет.

— По предыдущему тоже не плакали? — поинтересовался Макс.

Свиноподобный Якоши захохотал, будто он сказал что-то смешное, и снова хлопнул его по плечу.

— Венин, — снова рявкнул он, и женщина-тень повернула голову. — Веди, лечи. Покажи где спать будет. Потом накормишь — и спускайся, выходной, солдатни много будет, и тебе много работы.

Макс поднялся за женщиной на чердачок — душно и влажно было здесь. И поместился только топчан и все. Благо, было вырублено окно в стене.

Венин, опустив глаза в пол, ждала, пока он кинет котомку на топчан, сядет, и крутила в руках горшочек с мазью.

— Можешь подойти, — сказал он и поднял лицо. Женщина мазью — терпко пахнущей болотом и почему-то хлоркой — мазала щедро, добавила в ноздри — он опять едва не взвыл. Чтобы отвлечься, принялся рассматривать ее. Опрятная, не похожа на спившихся и опустившихся женщин, существующих при таких вот харчевнях, с равнодушными серыми глазами и пепельными волосами. Одежда — просто несколько раз обмотанный вокруг груди длинный кусок ткани. Кажется, что ей за тридцать, хотя здесь женщины быстро стареют, и ей вполне может и не быть еще двадцати. На ладони — выжженое клеймо. Бывшая рабыня храма. А теперь обносчица и шлюха для солдатни.

— Почему себя не лечишь? — спросил он, заметив на плече ее укус. Воспаленный.Она промолчала.

— Иди, Венин.

В глазах ее промелькнуло облегчение — и она спешно ушла прочь.

Вечером он сидел у входа в харчевню, осматривая прибывающих и слушая разговоры — не упомянет ли кто о грядущей войне? В помещении воняло прогорклым потом, кожей и кислятиной. Тройка покалеченных днем соперников тоже присутствовала тут — и такая существенная охрана не была излишней — здесь напивалась и ругалась толпа настоящего отребья, и драка была делом вполне предсказуемым. Вот уже в углу схватились двое — Макс приподнялся — но хозяин покачал головой, и пришлось опуститься на место. Те и правда быстро успокоились и в две глотки потребовали пива.

Подавальщиц то и дело утаскивали, бросая хозяину мелкие монетки на широкое блюдо — из-за стенки раздавалось сопение, стоны, да и почти все было видно, что происходит — и очередной раскрасневшийся от похоти мужик выходил, присаживался к своей компании. Женщины появлялись позже, такие же равнодушные, как и раньше — и продолжали монотонно обносить столы пивом и едой.

К концу вечера по кивку хозяина Кешти со товарищи растащили лавки ближе к стенам, и владелец харчевни положил на пол серебряную монетку.

— Кто возьмет? — проорал он. — Серебро, комната для услады и лучшая моя девка до утра!

Видимо, это было местной традицией — дошедшие до кондиции наемники под рев поддерживающих без лишних вопросов стали выходить в центр. Кидали жребий — и вставали напротив соперника. Бились только на кулаках — взявшегося за нож с позором вышвыривали за стены харчевни. Одного, разьярившегося и упившегося, все-таки пришлось выводить — он дергался, пытался ударить, но на улице, посчитав коленками булыжники, присмирел и, шатаясь, пополз прочь.

Наконец, закончились и драки — победитель схватил монету, попробовал ее шербатыми зубами, взревел, схватил за руку Венин и потащил в клетушку — туда, куда махнул рукой хозяин.

Солдатня снова пила, курила местный горький табак — а седовласый скрюченный дед, тихо сидевший все это время в углу и перебиравший струны на матаке — треугольной дощечке с зарубками, к которым лесенкой и были прикреплены струны, — сел у очага прямо на пол и дрожащим тонким голосом запел. Потом, правда, распелся — наемники стучали кружками, подпевая военным песням, хохотали над похабными и тискали подавальщиц, хозяин ухмылялся — к ногам старика то и дело летели монетки.

— Божественную давай, старичье! — крикнул кто-то из угла, и остальные подхватили: — Божественную, божественную!

— Четыре великих, мир сотворивших, — запел старик, — ликом страшны и законы дающие...

Ему вдохновенно подпевали — лилась в харчевне хвалебная песня, прославляющая местный пантеон, описывающая каждого бога:

— Малик многорукий, стрелой небеса рассекающий, Девир безликий, знающий все, Нерва, воздаяние несущий, Омир, правящий крепкой рукой... не был бы мир без вас велик, но к величию большему вы нас ведете, к земле благословенной, где не будет бедности и болезней...

Макс слушал этот вой с каменным лицом, но губами шевелил — не хватало еще, чтобы обратили внимание, как на безбожника.

Старик замолк — собрал монетки, половину сунул хозяину и заковылял мимо солдат к выходу. Какой-то пьяный подставил ему подножку — и певец проехал по грубым доскам пола под дружный хохот гостей. Культурная программа кончилась, зверье снова хотело крови.

Хозяин подозвал Макса.

— Отведи его домой, — сказал тихо, — пока не забили тут или по дороге не прирезали и не отняли монеты. Он мне еще денег заработает.

Тротт кивнул, мрачно глянул на начавшего подниматься забияку — тот ругнулся, но сел обратно, — взял старика под локоток и вывел на улицу.

— Ничего, ничего, — бормотал дед, хромая, жалко всхлипывая и вытирая рукавом длинного одеяния кровоточащий нос и губы.

Тротт прикрыл глаза и сказал себе, что его это не касается.

— Идти можешь?

— Ничего, ничего, — снова забормотал старый певец, — дойду.

Но нога у него подломилась и он, вплеснув руками, рухнул в грязь. Тротт скривил губы — и поднял деда, закинул сухую стариковскую руку себе на шею, придержал.

— Показывай дорогу, аба, — сказал. — Доведу тебя.

Певца пришлось фактически нести на себе. Благо, жил он неподалеку, один в старом-старом доме. Макс уложил его на кровать, поднял одеяние, прощупал острые худые колени, наливавшиеся синим. Старик поскуливал от боли и смотрел на гостя страшными сухими глазами.

— Не переломано? — спрашивал он тревожно. — Мне переломать никак нельзя, чем жить-то буду? Умру от голода ведь.

— Цело, аба, — сказал Тротт, поднимаясь. — Опухнет только. Есть чем полечить?

— В сундуке посмотри, — с выматывающей душу робостью попросил дед. — Сам не доползу.

В сундуке оказалось полбутылки коричневой настойки с плавающими там мелкими муравьями, травой и какими-то жалами.

— Дай, хлебну, — попросил певец, приподнялся, припал к бутылке, закашлялся, плеснул себе в ладонь этой же жидкости, вытер нос, начал смазывать колени, шипя и охая. Макс налил в нашедшуюся тут же сколотую кружку воды, поднес ему.

— Ты откуда такой чистенький тут? — спросил дед, снова свалившись на постель. — Не отсюда, сразу видно. Уважительно меня называешь, аба. Тут никто так не говорит, странник.

— С юга я, — буркнул Макс, жалея, что сразу не ушел. — Дом сгорел, решил податься в столицу.

— Лучше бы ты на пепелище жил, погорелец, — посетовал старик. — Чем сюда идти. Пропадешь тут. Лакшия — она души жрет.

— И твою сожрала? — поинтересовался Макс, оглядываясь на дверь. Старик махнул на кровать, снова присосался к бутылке.

— А как же. И мою, погорелец. Садись, не стой столбом. Да не торопись, без тебя управятся с пьяными-то тушами. Я Якоши нужен, не будет он из жалованья твоего вычитать за отлучку.

Макс сел, чувствуя, как дико затекли прижатые курткой крылья. Старик пил и на диво быстро хмелел. Хотя сколько нужно тщедушному телу?

— Душа ведь быстро продается, погорелец, — вещал он, размазывая пьяные слезы по лицу. — За возможность поесть и в тепле пожить. Как за жизнь свою начнешь труситься — знай, уже готов продать.

— Кому? — без интереса спросил Макс.

— Так им же, — шепнул старик. — Создателям мира.

— Богам?

— Да, — дед всхрапнул, тут же проснулся, завращал глазами и страшным шепотом произнес. — Только не создатели они.

Макс напрягся — не хватало еще обсуждать местный пантеон прямо у них под носом. Но старик уже спал, прикрыв рукой губы и что-то бормоча — и Тротт прикрыл хлипкую влажную дверь домишки и поспешил обратно в харчевню.

Он иногда слышал отголоски легенд, рассказываемые жителями Лортаха — только шепотом, только с оглядкой. Будто давно, много тысяч лет назад, была на Лортахе богатая цивилизация, и не было тогда нищеты, болезней и рабства. И правили тогда другие боги, светлые, и был тут мир и благоденствие. Но люди возгордились, стали жадны и наглы, решили, что богатство и мир — это только их заслуга, разрушили храмы, перестали славить богов. Те ослабли без веры людской, и в это время в небесах открылись черные врата — и пришли сюда боги нынешние из пылающего, высосанного досуха мира. Пришли во главе огромной и жестокой армии на гигантских насекомых. И победили ослабевших старых богов. Построили большой храм и потребовали ежедневных жертв — потому что не могли они брать силу напрямую из мира, только из крови и страданий. Пришедшие с ними люди стали местными аристократами — они и выполняли волю богов. Не таких уж всевидящих и всезнающих — иначе бы его, Макса, схватили бы еще на подступах к столице. Или, может, знали они все — но вмешиваться напрямую не могли?

Мир Лортах, оставшийся без своих богов, начал затопляться поднимающимся океаном. И с той же поры начала гулять по миру легенда о том, что нужно потерпеть — и новые боги приведут людей в другую землю, богатую и изобильную.

Ленивый поток мыслей прервал едва слышный звук — во тьме переулка справа хлюпнула грязь. Макс, не поворачиваясь и не останавливаясь, вытащил нож из ножен и подбросил его — нож сделал два оборота и рукояткой плотно вошел в крепкую ладонь, замер. И в переулке затихли, видимо, решая, стоит добыча риска или нет.

Тротт не стал ждать — пошел дальше. Сунутся — сами виноваты.

По пути ему то и дело попадались не держащиеся на ногах солдаты, женщины, зазывавшие их к себе, группы откровенных бандитов — так что нож он не убирал.

В харчевне, когда он вернулся, все еще продолжалась вялая пьянка, хотя половина столов уже была пуста. На его месте у двери сидел гороподобный Кешти, лузгая орехи и без интереса глядя, как на полу уныло возят друг друга два пьяных наемника. Проем за стенкой был опять занят. Макс посмотрел на подрагивающие женские ноги, между которыми уместились чьи-то грязные сапоги, поймал кивок хозяина — и с неожиданной для себя ослепляющей злостью одного за другим выбросил дерущихся за дверь. Те, кто сидел за столами, гоготали, свистели и сыпали грязными ругательствами — мол, кто такой бесстрашный выискался, не боится нож в печень получить где-нибудь на прогулке? Тротт их игнорировал.

— Можешь идти на первый раз, странник, — довольно сказал владелец, отсчитав ему три мелких монетки. — С оставшимися уже Кешти управится. Завтра с утра мне надо дров наколоть, заплачу. Потом до вечера свободен.

Макс нехотя кивнул, сгреб монеты и ушел в свою чердачную каморку. Снял куртку, рубаху, размотал крылья, и настороженно прислушиваясь — не идет ли кто по лестнице — взмахнул ими. В мышцах закололо, закрутило судорогой — затекли за день, и Тротт, едва сдержав стон, снова сделал несколько взмахов. Перья чуть заметно шуршали, создавая ветерок, и это в здешней влажной духоте было почти блаженством.

Перед тем, как лечь спать, Макс на всякий случай поставил слабенький охранный контур — какой получился, потому что здесь, под сенью чужих богов Источник почти не откликался, словно сил пробить местную недобрую хмарь у него не было. Максу и так едва-едва удавалось поддерживать морок на глазах и спине, и это выматывало почти так же, как местная жара и вонь.

Он все-таки рискнул — остался в одной рубахе, спрятав под нее крылья, но не примотав их. Перед тем, как лечь, ощупал нос — тот был распухшим и ныл, и, вероятно, под глазами уже налились черные синяки. Но лечить себя было опасно, вдруг кто-то обратит внимание на слишком быстрое заживление перелома.

Спал он плохо. Тухлый, влажный смрад Лакшии — похожий на вонь от разлагающейся туши большого зверя, — как и крики с улиц, как и ощущение недоброго взгляда кого-то жестокого и огромного, — заставляли его ворочаться, ежеминутно открывать глаза и таращиться в темноту. Поэтому и встал очень рано, и, одевшись, спустился вниз, на задний двор харчевни.

Там с телеги, в которую был запряжен охонг с перемотанными тряпьем острыми передними лапами и сеткой на щелкающей жвалами морде, сгружали на влажную землю толстые стволы древовидных папоротников — полых, с причудливыми завитками на срезах. Хозяин отчаянно торговался с владельцем телеги, ругался, плевался, сквернословил — впрочем, дровосек, не уступающий Якоши в телесной мощи, от него не отставал. Оба получали необычайное удовольствие.

Макс достал себе из колодца воды — пахнущей той же тухлятиной, что и все вокруг, — и, преодолевая брезгливость, напился, стал умываться.

— Колун бери, — крикнул ему хозяин, только что хлопнувший дровосека по рукам и удовлетворенно отсчитавший несколько монет из кошеля, висевшего на поясе. Точнее, под поясом — под огромным брюхом, выглядывающим между широкими холщовыми штанами и серой рубахой. — Справишься, иди есть — девки проснутся уже, приготовят.

Рубить полые стволы оказалось легко — если бы только не проклятая жара! По спине под вновь перемотанными крыльями тек пот, и Макс с неудовольствием подумал, что если он тут задержится хотя бы на неделю, будет благоухать так, что смрад столицы покажется ему цветочным ароматом. Впрочем, здесь все так пахли.

Он работал топором и уже заканчивал собирать дрова в поленницу, когда во дворе показалась Венин с двумя ведрами, подошла к колодцу. Руки ее все были в синяках, как и шея. И на лице краснел кровоподтек на всю щеку — еще не успевший налиться синим, и глаз заплыл.

"Это тебя не касается, — привычно сказал он себе. — Ты не спасешь всех женщин этого города. У тебя другое дело. Нельзя вызвать подозрения".

Макс отряхнул руки, подошел к колодцу — женщина как раз тянула из колодца ведро на веревке. Он перехватил веревку, помочь — и Венин испуганно взглянула на него и опустила глаза.

У нее был взгляд агонизирующего живого существа.

— Полей, — попросил Тротт, и она послушно опрокинула ведро ему на руки. Во двор вышел хозяин, оглядел поленницу, удовлетворенно крякнул, кинул Максу монетку.

— Хороший ты работник, Торши. Венин, еды ему дай быстро! Шевелись, ленивая личинка! Ты еще сегодня свою пищу не отработала!

Женщина поспешно подхватила полные ведра, чуть прихрамывая, пошла к харчевне. Макс посмотрел ей вслед — скособочено шла. Будто ребро сломано или отбито что-то справа.

— Не бережешь ты своих девок, — проговорил он ровно, отряхивая ладони.

— А, — махнул рукой Якоши, — эту поломают, другая придет. Их на улицах знаешь сколько? За счастье посчитают. Это Венин из храма пришла, там жизнь сытая была, так нелегко ей. Другие посильнее, с грязи взял, так руки мне целуют. А эту разукрасили, — он расхохотался, — ну и что? Поутру мне за ущерб заплатили. Или, — хозяин, сощурившись, глянул на Макса, — хотел ее помять счас? А? А-ха? — продолжил гоготать он. — Так бери, разрешаю. Что ей, бабе, сделается-то? Одним больше, одним меньше.

— Возьму, раз разрешил, — согласился Тротт. — Мне бы нос еще поправить, хозяин.

— Да надо, — сказал Якоши добродушно, хлопнув Макса по плечу, — страшен ты, Торши, как смерть. Скажу ей, пусть мазь возьмет. И вот что, в храм сходи потом. Нельзя без храма, шептаться начнут.

— Да я первым делом туда собирался, — кивнул Макс, — но куда ж с такой мордой идти, хозяин? Только богов гневить. Сойдет хоть немного — и тут же схожу.

Он поел какой-то вязкой каши — Венин хлопотала тут же, вычищая очаг, и на висках ее блестели капли болезненного пота. Другие женщины, выглядящие куда здоровее, что-то готовили на кухне.

Макс встал — спина Венин замерла. Но он еще сходил за водой, и только когда вернулся с ведром, сказал:

— Пойдем. — И шагнул в сторону лестницы.

Женщина пришла через минуту, сжимая в руках все тот же горшочек. Макс снова сел на кровать, задрал голову — и она ловко нанесла мазь. Пока он размазывал остатки под глазами, поставила горшок на пол, легла рядом на грязные доски — и, подтянув ткань своего одеяния до пояса, раздвинула ноги, глядя в потолок.

Макс никогда не был впечатлительным — и спокойно препарировал трупы, и исследовал язвы от редких болезней, да и ужасов за жизнь нагляделся — как и любой, связанный с здравоохранением. И давно уж приобрел профессиональную циничность и хладнокровие. Но от этой тупой покорности и животного страха в глазах, от кровоподтеков и ссадин, покрывавших все тело — и запекшейся крови на бедрах — ему стало плохо.

— На кровать ляг, Венин, — сказал он как можно нейтральнее, протягивая руку, чтобы помочь встать.

Она с трудом приподнялась и ткнулась ему в руку губами.

Тротт выругался так зло, что она вздрогнула, отстранился. И ждал, пока женщина снимала свое тряпье и забиралась на кровать. Только тогда присел рядом на корточки, прощупал ребра с одной стороны, коснулся распухшего, лилового бока. Венин дернулась и тихо-тихо застонала.

— Потерпи немного, — он аккуратно прошелся по ребрам, стараясь не смотреть на плоскую грудь в синяках. — Тут, похоже, перелома нет, но трещина — точно. Убьют тебя здесь, — Макс зачерпнул из горшочка мазь. Женщина не отреагировала. И правда, к чему сказал? Будто она сама этого не знает.

Смазал ей бок, лицо, поколебавшись, прикоснулся к бедрам. Она не шевелилась — но он все же убрал руку.

— Тебе нужно промыть, — Макс взял ее ладонь, положил на лобок. — Здесь. И обработать внутри. Встань, я сейчас дам тебе чистую ткань. Сделаешь сама, я не буду смотреть, — он поставил на кровать мазь. — Давай, не смотрю я, видишь? Закончишь — скажи мне.

И отвернулся к окну.

За спиной долгое время не слышно было ни шороха. Затем раздался скрип, осторожные шаги, плеск воды — долгий, рваный. Чавканье мази — и поспешные, испуганные движения, сопровождаемые нервным дыханием.

Его почти тошнило от своей "доброты". Помыться дал, синяки смазал. Герой.

— Погано тут у вас, — сказал он с внезапной откровенной тоской, глядя на грязную улицу, по которой двое мужиков тащили третьего, избитого. — Всего день здесь, а уже поперек горла ваша столица. Денег заработаю на дорогу и обратно пойду. Сил нет моих.

Сзади раздался стук. Он обернулся — Венин, как была, голая, стояла перед ним на коленях, схватившись за куртку, и что-то мычала.

— Боги, — выдохнул он, — ты что?

Поднял ее, пачкая мазью куртку. Она хрипела, силилась что-то сказать.

— С-сы сыабооой, — прохрипела, она, наконец. — В-выазьммиии мыения сыебеее...! Т-ты дыо-брыыый!

Гребаный герой! И что теперь делать? Когда непонятно, сколько займет сбор информации здесь, да и потом — куда она сможет дойти с ним, по лесам, чуть ли не два месяца ходу? С ней не уйдешь, если будет погоня или встретится в лесу одна из огромных тварей — а она обязательно встретится.

— Я не могу, — проговорил он с сожалением, глядя в глаза, в которых тухла робкая надежда — как у собаки, которую поманил лаской и захлопнул дверь перед ее носом.

Венин замотала головой, шагнула назад и рухнула на топчан, поджав худые, покрытые синяками ноги к животу. И тоненько, мучительно замычала-заплакала.

— Поспи, — сказал он тихо. — Я заплачу хозяину за твое время. Это все, что я могу сделать, Венин.

Она не ответила, скуля и размазывая по лицу слезы — и Макс малодушно сбежал оттуда, потому что чувствовал себя подонком не меньшим, чем те, что насиловали ее. Милосерднее было бы прирезать ее, чем делать то, что сделал он.

Якоши был на кухне — мешал огромным черпаком в котле что-то, воняющее хмелем и тухлой водой, пробовал, удовлетворенно чмокал губами. Обернулся, ухмыльнулся.

— Потешился, странник? А где девка?

— У меня пока побудет, — буркнул Макс, — одежду мне штопает, пока я по городу пройдусь. Бабье это дело, разрешишь? Отплачу, вечером бесплатно на тебя поработаю.

Хозяин завис, что-то прикидывая, кивнул и отвернулся — снова мешать свое варево.

Дома в столице были построены хаотично — улочки были кривыми, часто заканчивались тупиками. С восходом светила от грязи стали подниматься испарения — однако чем ближе Макс подходил к торжищу, тем больше на улицах становилось народу. Кто тащил воду, кто — перекинутые через плечо связки овощей или голубей. Все чаще попадались маленькие лавочки — мужчины в длинных рубахах, в кожаных шапках-конусах зазывали клиентов, расхваливая товар. Женщин практически видно не было — редко когда за важно выступающим мужчиной семенила, опустив глаза в землю, жена или рабыня. Жены были чуть чище и одежды на них было больше. Тут же, на улицах, продавали мясо — маленькие местные козлики паслись рядом с только что освежеванными тушами, копаясь в кучах зловонного мусора. На окровавленных кусках мяса роились зеленые мухи. Горожане останавливались у лавок, заводили громкие разговоры — но Макс двигался дальше, на базар. Где еще во всех мирах можно узнать больше новостей, как не на базаре?

Впрочем, о предстоящей войне и уходе в благословенную землю говорили все. И горожане вокруг , и наемники вчера в харчевне.

Из обрывков разговоров солдат он понял, что часть из них ждут приказа командиров выдвигаться к лагерю — и от безделия спускают последние деньги на выпивку и девок, потому что император обещал всем золотой за каждый день войны. Наемники были практичнее — собирались поступать на службу к ближайшим от Лакшии тха-норам. И одновременно смелее в мечтах, громко размышляя, сколько золота смогут взять в новой земле, и как распорядятся им.

— Говорят, каждому надел земли будет, — вещал вчера один, — сами баронами станем. И рабов сколько угодно будет. И рабынь.

— Какой из тебя барон? — ржал другой. — Ты свою рожу видел?

— А что? — пьяно веселился третий. — Нас отмыть, причесать, и не хуже тха-норов станем!

Тут на него зашикали — шутки шутками, а за излишне резвый язык и убить могут.

До базара пришлось идти долго — и с каждой минутой становилось все жарче, и все больше людей стремилось в одном с Максом направлении. На одной из главных улиц, где стояли уже богатые дома, и которая упиралась в сверкающие на вершине холма дворец и храм-полумесяц, пришлось прижаться к стене дома, опустить глаза. Вместе с ним жались к стене горожане. Между серыми домами волнами распространялась оглушительная тишина.

По грязи медленно, вгоняя лапы-лезвия в чвакающую кашу, ступал огромный тха-охонг с важным всадником на спине. А за ним вейры на маленьких охонгах, как скот, гнали вперед рабов.

Долго шла мимо богатых домов страшная вереница из грязных, голых и безмолвных людей, мужчин и женщин. Долго грязного телесного цвета змея поднималась в храм, и люди старательно не смотрели в ту сторону. И только она скрылась за воротами — как будто единым порывом выдохнули горожане — и зашевелились, заспешили по своим делам.

Народу на базаре была тьма — такое ощущение, что половина города чем-то торговала, а половина покупала у них. Макс ходил, поглядывая по сторонам, посматривал на товары, слушал разговоры. Купил у разносчика местного пива, остановился у группы жарко обсуждающих что-то горожан.

— Говорю тебе, — с нотками фанатика взвизгивал одышливый, краснолицый толстяк, — сам слышал, своими глазами сегодня видел — пусть вытекут, если не правда! Уже привели в храм корм для богов, будет хранительница капища кровь три ночи пить, вопросы богам задавать. Вечером пойдут жрецы по улицам, сообщат о всеобщей ночной молитве! Вот и получит хранительница ответ, когда и где откроются благословенные врата!

— Так вроде ж получила уже, — неуверенно отвечал его собеседник, такой же толстый и рыхлый. — Отчего войско стали собирать?

— В пророчестве, — с нажимом добавил третий, явно страдающий желудком — таким землистым был цвет его лица, — точность нужна. А как ошибется, прогневит богов и тха-но-арха великого? Нет уж, лучше лишнюю жертву принести.

Макс несколько часов слонялся по рынку — одни и те же разговоры повторялись с завидным постоянством и разной степенью фанатизма и страха. Купил дешевую длинную рубаху за две медные монетки — наподобие той, в которую вчера был одет старик и которую носили большинство жителей города, — и пошел обратно в харчевню.

Там было еще душнее, чем обычно. Опять сидели у очага трое охранников во главе с Кешти, а женщины, стоя на карачках, намывали пол. Хозяин развалился за своим столом, вывалив брюхо, вытянув ноги и поигрывая полой палкой. Наблюдал за работой и раздавал указания.

— Венин, — зарычал он на служанку, что возилась у его ног, — что ты все как муха ленивая сегодня? Ишь, помяли немного, в первый раз, что ли? Шевелись! Еще на кухне ничего не готово!

Женщина согнулась, работая тряпкой быстрее, повернулась — и встретилась безразличным взглядом с Максом. Замешкалась чуть-чуть.

— Вот дрянь, — почти любовно протянул Якоши, и легко ткнул ее палкой в бок. Венин дернулась от боли и снова опустила голову.

"Это тебя не касается".

Макс поморщился, обозвал себя идиотом, выдернул из ножен нож — и подбросил его к потолку. Лезвие вонзилось в древесину в центре хозяйского стола. Якоши тут же подскочил, перехватил палку — поднялся и Кешти от очага.

— Нравится нож? — ровно спросил Тротт. — Отдам почти даром.

Хозяин, недоверчиво щурясь, кивнул Кешти — успокойся, мол, — с трудом вытянул нож из стола, пощупал лезвие.

— Что хочешь за него?

— Женщина мне нужна, — объяснил Макс, глядя, как цокает языком Якоши, проворачивая его оружие. — Отдай мне Венин.

— Ишь какой, — расхохотался хозяин. — Лучшую девку? Венин, — окликнул он зычно, — чем взяла-то? Или умеешь что, чего я не знаю? Один раз поимел и уже навсегда хочет, охо-хо!

Женщина предсказуемо не отреагировала, работая тряпкой между ними.

— Сам сказал, на улицах их много, хозяин, — трудно, ой трудно было добавить в голос почтительности, — а у меня женщины нет. Эта ласковая, молчит, работать умеет — мне много не надо.

— Ножом думаешь откупить? — в глазах Якоши блеснул азарт торговца. — Маловато будет. За нее мне каждую ночь платят.

Тротт пожал плечами, протянул руку.

— Не хочешь и ладно. Отдавай. За такой пять таких девок можно купить. А она слабая совсем — еще пару таких ночей и помрет. Смотри сам, так без всего останешься.

Хозяин еще раз придирчиво осмотрел нож. Отдавать не спешил.

— И откуда такой у нищеты бродяжной? Не жалко? Без ножа у нас не выжить.

— У меня кулаки есть, хозяин, заработаю на новый.

Хозяин думал, морщил лоб, вертел нож.

— А кто ж ее кормить будет, странник? Она у меня не только ублажением занималась. И готовит, и убирает, да и я ее, признать, пользовал, как от себя-то отрывать?

Шел уже откровенный торг, и Тротт расслабился.

— И счас готовить и убирать будет, — сказал он, — только вечерами пусть у меня на чердаке сидит. Не люблю использованное. Бабу себе найдешь, кров со мной разделит, не обеднеешь, а за работу едой оплатишь. Моя станет — не бить, только я ее бить могу. Согласен?

Якоши провел пальцем по острию, хмыкнул одобрительно. Покачал головой.

— Сразу видно, деревенский ты, странник. Дурак. Пожалеешь, надоест — обратно не проси.

— То не твоя печаль, — усмехнулся Тротт. — По рукам?

— По рукам, — рявкнул тот поспешно — и подставил ладони для хлопка. И сунул нож за пояс.

Макс сделал шаг, остановился у рук женщины — та замерла, повернула голову.

— Все слышала? — сказал он. — Моя ты теперь. Дела доделаешь и поднимайся наверх. Если кто обидит — покажешь, убью. Мое никто не должен трогать, понятно?

Не ей сказал — а так, чтобы мужики услышали.

Она снова опустила голову — хозяин позади что-то ехидно ворчал, трое охранников смотрели на Макса как на больного. А две остальные женщины почему-то на Венин с жалостью. Не прекращая натирать пол.

Вечер и начало ночи прошли под смрад алкоголя, крики и ругань наемников — и песни едва приковылявшего сюда вчерашнего деда. Стычки вспыхивали чаще, становились злее — и Максу пришлось всерьез драться рядом с охранниками, усмиряя буйствующую упившуюся солдатню. Слава богам, никто не задел нос — но повозиться, задыхаясь от адреналина и злости, пришлось долго — а потом еще обыскивать бессознательные тела, вытаскивая монеты — оплату за пиво и закусь.

Пьяные тела повалили на задний двор.

— Они привычные, проспятся — в казармы пойдут, — сказал хозяин. Максу было все равно.

Он поднялся к себе, ополоснул лицо водой. Венин спала на полу, и он покачал головой, поднял ее и переложил на топчан. И сам лег рядом, сняв куртку и мгновенно вырубившись.

Под утро он проснулся, задыхаясь от острого плотского нетерпения, сжимая в кулаке чьи-то волосы — сделал несколько толчков вверх, и выгнулся, и застонал, сотрясаясь от удовольствия. Женщина подняла голову от его разгоряченных бедер, поцеловала руку, тихо легла рядом. Макс с трудом восстанавливал дыхание, приходя в себя. Посмотрел на нее — она искательно заглядывала ему в глаза.

Проклятый порченный мир.

— Тебе не нужно платить мне так, Венин, — сказал он хрипло и тихо. — Просто спи. Я тебя не прогоню, не бойся.

"Я просто уйду и оставлю тебя здесь. И ты удавишься от бессилия".

"Разве можно спасти всех женщин этого проклятого города? — снова спросил он себя. — Или этого мира?"

Вдруг безумно захотелось бросить все, уйти наверх, к себе. В свой чистый дом, к своей лаборатории, к своим студентам, у которых самая страшная беда — невозможность сдать физкультуру. К друзьям. К Алексу, спокойному и уравновешенному. К дурному, легкому, как ветер Мартину, от которого никак нельзя огородиться — он все равно придет, нагрубит, посмеется и потянет в реальную жизнь.

Мысли, воспоминания и сны сплетались, ограждая Тротта от окружающей грязи.

"Но ведь можно спасти хотя бы одну, — сказал бы ему фон Съедентент. — Если выбор между "никого" и "хотя бы одну", то почему ты сомневаешься, Малыш?"

Потому что это неразумно и бесполезно. С ней я не смогу уйти. Потому что она погибнет в лесу. И меня погубит.

"Здесь она погибнет точно, — не унимался фантомный фон Съедентент, — а там ты ей дашь шанс. Да и сможешь ли ты жить, зная, что оставил ее в этом дерьме?"

Макс желчно фыркнул — женщина у плеча снова замерла, затем успокоилась, задышала ровнее.

Мартин всегда был прекраснодушным дураком.

А все же жаль, что нельзя прийти в этот мир вчетвером. Здесь не действует стихийная магия Туры, здесь мы — обычные люди. А будь мы в силе... почистили бы его.

Он покачал головой, уже почти заснув.

Ну и кто тут прекраснодушный дурак?

С утра он снова колол дрова, таскал для хозяину воду из колодца — тот собирался опять варить пиво. Затем сел есть. Венин, одетая в купленную им рубаху, с хитро заплетенными волосами, опять драила полы рядом с другими женщинами, и те, не сдержав любопытства, что-то шептали ей, косясь на Макса — она только розовела.

— Ишь, расцвела, — с сожалением сказал Якоши, останавливаясь подле нее. — Волосы заплела, как мужняя. Может, зазря я тебя отдал, а, Венин?

Она сжалась. Макс опустил на стол кружку, поднимаясь из-за стола. Хозяин покосился на него, захохотал.

— А злющий-то чисто самка охонга в период спаривания! Ты, странник, не сжимай зубы-то, выгоню! Думаешь, других охотников на работу не найдется? Купил — твоя. Понимание тоже имею.

— Это хорошо, что имеешь, — сказал Тротт, глядя прямо в заплывшие жиром глаза. — Есть еще дела, хозяин? Если нет, то позволь, в храм схожу.

Женщины испуганно зашушукались, пряча глаза. Венин все так же молча натирала полы.

— Да работайте вы, личинки! — рявкнул Якоши. — Вот что, Торши. На кухне ножи затупились, наточи, как надо. И можешь идти.

Макс снова прошел к базару, поднялся на холм к храму. Купил за медную монетку четырех жертвенных голубей — ими, а также козлятами и прочей живностью активно торговали внизу, у холма. И, склонившись, прополз, как полагалось, под воротами высотой по пояс обычному человеку — чтобы никто не забывал кланяться при входе.

За высокими стенами, выстроенными полумесяцем, находился мощеный камнем внутренний двор. Огромный — как три университетских стадиона, не меньше, — пестрый. Стены покрыты цветными тканями. Здесь сильно пахло кровью — и свежей, и свернувшейся, — и едким смолистым дымом от чадящих у стен жаровен. И здесь Макса снова придавило ощущением чужого ненавидящего взгляда. Но он справился, шагнул дальше — сзади из низких ворот уже подпирали желающие вкусить божьего благословения.

Людей было очень много, и Тротт лавировал в толпе, наблюдая за происходящим. То и дело раздавалось придушенное блеяние или клекот приносимого в жертву животного — над широкими отверстиями в полу резали жертвы, выпускали кровь, туши складывали у ног богов.

Тут же важно ступали, наблюдая за порядком и раздавая благословения, разряженные жрецы и жрицы — в длинных белых одеждах, с подведенными желтым глазами, с длинными волосами. Их сопровождали рабыни — бритые, одетые лишь в набедренные повязки, с закрытыми кожаными масками ртами, с чашами в руках, в которые молящиеся бросали монетки.

В прямой стене "полумесяца" были прорезаны окошки — и каждый желающий мог посмотреть на крыши дворца тха-нор-арха, соединенного с храмовой половиной мостиками. А вдоль полукруглой стены стояли четыре огромные статуи богов Нижнего мира.

— Благословляю, — махнул на рукой проходящий мимо жрец, и Тротт поклонился и поспешил в центр двора.

Там возвышался над каменной кладкой позолоченный купол, сплошь покрытый гравировкой — ступая вокруг, молящиеся могли воочию наблюдать историю триумфа божественной четверки. Макс, сжимая полудохлых птиц, влился в поток людей, кружащих у купола, без интереса осматривая картинки для паствы и слушая разговоры. Вот показана жизнь до прихода богов — люди едят из одного корыта со свиньями, спят в грязи, чешутся.

— Ишь, дикие времена! — поражались верующие, с восторгом рассматривая картинки.

Вот четыре бога-всадника спускаются из небесных врат, а за ними растекается по земле огромная армия.

— Сила-то какая! — захлебывался от благоговения идущий перед Максом горожанин.

Вот повержены старые боги и двое пришельцев пробивают им груди копьями, а двое выдирают из земли горы и заваливают сверху.

— А страшные-то какие! — продолжал поражаться горожанин, разглядывая старых богов — их постарались намалевать отвратительными, с длинными языками, уродливыми, маленькими. Макс скептически посмотрел на картинку, повернулся к статуям захватчиков — при всем старании художников новые боги смотрелись куда страшнее.

Дальше на золоченой стенке купола шла обычная религиозная дребедень — выдача законов, благословение первого тха-нор-арха, создание новых инсектоидов... Народ, разглядывающий деяния богов, шумел, народ рыдал, падал на колени.

Макс, у которого от этой странной экзальтации разболелась голова, наконец, завершил круг. Теперь нужно было принести жертвы, сделать вид, что молишься, и потом спокойно побродить по двору, послушать разговоры.

И он пошел к богам, у ног которых были пробиты круглые и широкие окна в подземное капище. Там, в толще холма, на огромном алтаре шли службы и приносились жертвы. Туда сверху лили жертвенную кровь животных — или собственную, проводя лезвиями по запястьям и читая молитвы. Оттуда сейчас доносились речетатив и бой барабанов — и Макс не стал смотреть, потому что представлял, что там увидит. Добавил к подношению богам кровь четырех птиц, свернув им головы и побрызгав кровью из тушек вниз, в "окна" капища. Он переходил от одного бога к другому — и усиливалось ощущение чужого враждебного взгляда, и Тротт крутил головой, пока не понял, что исходит оно от сверкающих драгоценными камнями глаз статуй богов.

Макс и раньше видел их, и поражался, как человеческий мозг может создавать такие извращенные воплощения своих страхов.

Первый, Нерва, "война" по-лортахски — чудовище с паучьим телом на коротких ножках, с вырастающим из него человеческим торсом и двумя парами рук — одни людские, с ножами, другие — как лезвия охонга. Морда так вовсе треугольная, с огромными самоцветными глазами и маленьким ртом, заполненным зубами.

Второй — длинный, вытянутый, с трехсуставными руками и ногами и головой с длинными волосами и рожками-антеннами. Если сильно захотеть, можно увидеть в нем антропоморфного кузнечика. Омир — "закон".

Третий — крылатый. Малик, что значит "мера". Поставить стрекозу на задние лапы, дать в передние кривые мечи, придать немного сходства с человеком — и вот он, красавец. Четвертый, Девир. "Владыка смерти" означало его имя, и он был меньше всего похож на человека — богомол богомолом с поджатыми передними лапами, человеческой мордой с теми же огромными глазами и поясом из черепов.

Макс оглянулся на шум — у ног Девира-богомола собрались верующие, окружив высокомерного жреца, и можно было незаметно присоединиться к ним.

— Когда же выйдет жрица? — спрашивали длинноволосого служителя — кто с опаской, кто с фанатичным восторгом. — Когда же будет пророчество? Сколько ждать до открытия врат?

— Радуюсь, видя такую веру, — устало и снисходительно отвечал жрец, — но все в руках божьих. Будете ли молиться?

— Будем! — раздался дружный хор экзальтированных горожан. Макс присмотрелся — у многих странно блестели глаза. Да и его начинало подташнивать — а болящая голова просто раскалывалась. Наверняка ведь в жаровни добавляют какой-то легкий наркотик.

— И ты будешь? — изящный палец ткнул в соседа Макса. Тот бухнулся на колени.

— И я, глаз не сомкну!

— И ты? — явно наслаждаясь, жрец указал на Макса. Пришлось тоже падать на колени — но особым артистизмом Тротт не обладал, поэтому просто ткнулся лбом в пол. Голове стало совсем плохо.

— Молитесь! — провозгласил жрец. — Триста сердец будет принесено на алтарь, триста жизней напитают богов. Проснутся они и укажут нам путь. Завтра в ночь молитесь со всем городом и ждите!!! Завтра ночью будет ответ!!!

От раздавшегося фанатичного воя чуть не лопнули барабанные перепонки.

Макс побыл там еще немного, выбрался за стены храма, кое-как прошел сквозь базар, купив на заработанную утром монетку сладкую лепешку — и через несколько узких и грязных переулков остановился на берегу серого моря. Здесь стало полегче — какое-никакое, а открытое пространство. Здесь даже отклик Источника ощущался сильнее — и Макс проверил морок на глазах и спине, умылся соленой водой, подняв облачко ила, посмотрел на гниющие остовы домов и направился за казармы, в харчевню. До завтра он потерпит. Немного осталось.

Венин, что-то нарезавшая на столе рядом с другими женщинами, увидев его, быстро высыпала овощи в котел, помешала, из другого положила ему уже готового рагу. Синяк на ее лице заметно посветлел, ушла опухоль. Удивительная мазь. Да и вообще — сколько здесь уникальных растений, какое поле для исследований!

— Ты ела? — спросил Макс, чувствуя, что так надышался дрянью в храме, что точно ни ложки в рот взять не сможет.

Женщина неуверенно взяла ее, оглянулась на других служанок. Те даже перестали резать — опять шептались и поглядывали на них.

— Тиебее, — промычала она, показывая на тарелку.

В кухню зашел Якоши — и женщины поспешно снова принялись за работу. Макс прихватил тарелку, пошел в зал. Якоши плюхнулся на стул рядом с ним. Судя по благодушию, он хотел поболтать.

— Был в храме, деревенский?

— Был, — коротко ответил Тротт, глотая довольно вкусное варево.

— Как тебе?

— Никогда такого не видел, — пробурчал Макс, жалея, что не может изобразить дурацкий восторг. Но, видимо, хозяин решил, что его малословие от ошалелости красотами и божественным величием, потому что добродушно захохотал — затрясся его живот, подбородок.

— То-то же! Голубей резал?

— Их, хозяин.

— А мои-то дуры решили, что ты Венин собираешься богам отдать. Боятся тебя. Жалели ее со вчерашнего дня. Бабы, что с них взять? Не знают, что кто в храме служил, в жертву не приносят.

— А как она попала к тебе? — поинтересовался Тротт.

— Как-как, — Якоши сплюнул на чисто вымытый пол. — Они как стареют, из невестиного возраста выходят, их за бесценок на торг выставляют. Зачем богам перестарки-то? Вот и купил. Чистенькая была, — он сладострастно зажмурился, — потом подурнела, ну так и я уже наелся.

— А сколько же ей? — с тяжелым предчувствием поинтересовался Макс.

— А я помню? — удивился хозяин харчевни. — То ли восемнадцать, то ли девятнадцать. Говорю же, перестарок. Рабынь в храм берут, как первую кровь роняют, лучших отбирают. Семье выкуп дают. Самый невестин возраст, а сейчас кому она нужна? Только тебе, дураку, и сгодилась.

И он снова захохотал, хлопнул Макса по плечу.

— Ты вот что, странник. Послушай меня. Дерешься ты чудно, но умело. А мне, понимаешь ли, серебрушку этим пьянчугам отдавать жалко, а за меньшее дурь тешить не станут. Поучаствуй в бое сегодня, а? Я тебе половину отдам. А хочешь, нож отработаешь? Будешь побеждать — человеком здесь сделаю. Все тебя знать будут! Ну что, согласен?

— Подумать надо, — сказал Макс медленно. — Если убьют меня, что с бабой будет?

— Да не трону я ее, — досадливо отмахнулся хозяин — глаза его горели азартом, — будет работать как работала, ну, со мной кровать делить, не убудет. Другим не дам! — поспешно добавил он, видя, как сузил глаза собеседник. — Да и с чего тебя убьют? Постараешься — и мне деньгу сбережешь, и сам разбогатеешь! Ну, чего думаешь? Запала она тебе в душу, эх, баба! В грязи, а выгоду нашла! Ну, хочешь, богами поклянусь — что бы с тобой не случилось, под солдат больше не положу? Будет работницей у меня, кормить буду, не выгоню!

— Хочу, — кивнул Макс, чувствуя себя омерзительно. И Якоши поднял руку и произнес слова клятвы.

В каморке он снял куртку и упал на пол — отжиматься. Здешнее тело было слабее, хоть и выносливее. Затем, насколько позволяло пространство, начал повторять уроки Четери — закрыв глаза, вдыхая и выдыхая, будто не в грязной Лакшии он был, а на своей чистой полянке среди живых деревьев.

И в конце урока, когда непривычное тело просто вопило о передышке, с изумлением обнаружил в руках туманные, словно прозрачные — но четко видимые клинки, Дезеиды.

Ближе к вечеру в каморку проскользнула Венин. Макс, задремавший на топчане, открыл глаза — она поспешно скидывала рубаху. Сел, заметив на полу горшочек с мазью, потянулся к нему — но его опередили. Венин встала перед ним на колени, зачерпнула мазь.

— Яааа, — сказала она сдавленно.

Он закрыл глаза — руки у нее были осторожными, ловкими. Она домазала — и легко, пугливо коснулась его волос рукой. Проскользила по плечу, взяла ладонь, положила себе на грудь. Сама потянулась к его штанам.

— Яааа сильныяааа, — проговорила она убеждающе, снова заглядывая ему в глаза и пытаясь развязать тесемки, — мныогааа работыыы мыыыагу диееелаааать...

Она закашлялась. Макс покачал головой, отвел ее руки. Посмотрел на совсем не вызывающую желания грудь в желтеющих, почти сошедших за день синяках, на бок. Прикоснулся к нему.

— Больно еще?

Она кивнула, расстроенно опуская глаза. И он набрал в ладонь мазь, начал смазывать ее — женщина молчала, вздыхая и совсем по-детски надувая губы. Закончил, коснулся низа живота.

— Здесь как?

— Ниеее бооолииит, — четко выговаривая звуки, сказала она. — Мыаааазь хороооошаая.

Поднял руку на тонкую шею.

— Почему ты плохо говоришь?

Она опять вздохнула. Показала на ладонь с клеймом. Сделала знак, будто пьет что-то — и схватилась за горло.

— В храме чем-то поили? — догадался он.

Венин кивнула. Он похлопал по топчану.

— Ложись спать. У меня в мешке лепешка, захочешь есть — возьми ее.

Женщина послушно легла и закрыла глаза.

Макс вернулся среди ночи, озверевший от смрада, гогота и крови — он дрался, сбивая кулаки и пропуская удары, и каждый следующий противник, позарившийся на серебро, вызывал в нем еще более сильный приступ ярости, — и он ломал руки, носы, отбивал почки, сносил телами столы, вызывая кровожадный рев и топот от наблюдателей — и отработал-таки и клятву Якоши, и свою половину серебрушки. Пригодится в дороге.

Болела челюсть, болели ребра и колени, и кулаки, в крови кипел адреналин — и он выхлебал чуть ли не полведра воды и просто рухнул на топчан, закрыв глаза.

И рыкнул на женщину, вновь потянувшуюся к нему — потому что вот сейчас его полоснуло желанием. Она замерла, сжавшись — и Макс перевел дыхание.

— Не лезь, — просипел он, — я сделаю тебе больно. Не надо.

— Ниееет, — уверенно сказала она и взобралась на него верхом. — Ниеее— болиеииит... Яаааа умиеееююю... даааа?

Пальцы ее распахнули куртку, забрались под рубаху — прошлись под обмоткой. И потянули вниз штаны. Макс перехватил ее руку, сжал, приподнялся, тяжело дыша. В висках стучала кровь.

— Уйди, Венин.

— Тиебеее нууужно, — почти четко проговорила женщина, подняла руку — ту, что схватил он, и поцеловала его сбитые костяшки, — ты хооочиееешь. Даааа?

Пальцы второй руки сжали его снизу, провели вверх-вниз, — и он откинул голову назад, сглотнул и закрыл глаза, ненавидя себя за слабость.

— Да.

Женщины, женщины. Вы опутываете нас сетями долга, привязываете своей слабостью. Сколько героев погибло из-за вас, сколько горящих сердец потухло, сколько разумных, выверенных планов полетело к чертям? Где бы вы ни были, стоит вам почувствовать слабину — и жертве не уйти. Но кто осудит вас за это желание укрыться за чьей-то спиной?

Профессор Тротт расслабленно спал, обнимая случайную попутчицу, женщину чужого мира. А снилась ему девушка из мира родного. Почему-то, — какая чушь! — в папоротниковом лесу. Голая, беловолосая и с крыльями, покрытыми черным мягким пухом.

Весь следующий день столица погружалась в пучину религиозного рвения. По улицам носили жрецов, оповещавших, что с заходом солнца все обязаны прекратить торговлю и домашние дела и приступить к посту и молитве. Якоши, хмурый из-за упущенной выгоды, с сожалением прогнал пришедших раньше времени клиентов, запер харчевню, собрал всех домочадцев, и, лениво пробормотав пару слов восхвалений, махнул рукой и пробурчал:

— Им и без усердия такого грешника как я силы хватит. Расходитесь и не шумите, нечего привлекать внимание.

Дунул на свечу и отправился в свою комнату. Женщины уселись в уголке за стенкой, охранники ушли на задний двор — там они ночевали в пристройке, а Макс поднялся в темную каморку, подошел к окну, слыша, как тихо ступает за ним Венин.

— Ложись, — сказал он, глядя на черное небо — первая луна Лортаха только-только вставала над домами.

Женщина зашуршала одеждой. Скрипнул топчан. А Тротт слушал утихающий, погружающийся в ночь город. Спешно пробежал кто-то по улице, пригибаясь и оглядываясь, шмыгнул в одну из дверей. Ни в одном из окон переулка не горело свечей, все затаились, то ли и действительно занявшись молитвой, то ли решив отсидеться тихо в ожидании предсказаний жрицы.

Издалека над домами пролетел низкий звук — будто кто-то трижды подул в огромную трубу — и город словно выдохнул и замер окончательно.

Венин заснула, едва Макс лег рядом — прижавшись лбом к его плечу, прихватив пальцами край рубахи — будто чувствовала, что он уйдет. Тротт не спал. Если сегодня выйдет узнать, реально ли открытие прохода на Туру, способного пропустить армию, то утром его уже в Лакшии не будет. Отойдет подальше от столицы в лес и вернется к себе, на Туру.

Когда первая луна уже стояла прямо над городом, Макс тихо встал, послушал, не проснулась ли женщина — и выбрался через окно. И осторожно, пробираясь переулками, таясь в тенях замершей столицы — чтобы не заметил какой-нибудь любопытный неспящий, — направился к храму.

Высокий холм нависал темной громадой, из-за стен храма поднималось едва заметное сияние — и Тротт, оскальзываясь на грязи, начал подниматься по отлогому склону. Стены были сложены грубо, из неровных глыб, и забраться наверх оказалось легко. Труднее спрыгнуть так, чтобы не поднять шум, запутавшись в тканях, покрывающих стены.

Внутри тоже было темно — лишь снизу, из четырех круглых окон в полу святилища шло сияние, тонкий сладковато пахнущий дымок, да пол сотрясался от вибрирующего барабанного боя. Статуи богов источали волны ужаса — очень хотелось передернуть плечами — и драгоценные глаза их поблескивали. Макс отогнал холодящее предчувствие, шептавшее убираться отсюда как можно скорее, подобрался к отверстию в полу у ног одного из богов и осторожно заглянул внутрь.

Контраст от сияния светильников и тьмы снаружи резанул по глазам, и пришлось переждать, пока они привыкнут.

Капище располагалось глубоко — наверное, статуи богов поместились бы там целиком, и было высечено внутри камня — похоже, холм насыпали поверх большой скалы. И видно было почти все. И от увиденного Максу пришлось включить всю свою отстраненность, чтобы не отшатнуться.

У круглых каменных стен капища, покрытых, как венами, синими прожилками, сидели на полу рабыни в намордниках и синхронно ударяли ладонями в плоские барабаны, выбивая сложный завораживающий ритм. В небольшом углублении стоял трон — сидел там человек в богатых одеждах и с неподвижным лицом, остающимся в тени, окруженный воинами. Чуть дальше к центру, на невысоких постаментах, похожих на лепестки кровавого цветка, жрецы и жрицы деловито и быстро резали людей. Вскрывали им вены, грудные клетки, перерезали горла и оставляли истекать кровью. Неизвестно, чем были опоены несчастные, но под нож они ложились с пугающим безразличием. Раздавались только хрипы и булькающие звуки. Между "лепестками" по наклонным канавкам потоками лилась кровь, стремясь к центру, заворачиваясь вокруг каменной сердцевины и уходя куда-то в землю четырьмя водоворотами.

И на ней, посреди этого океана крови, в дыму курящихся жаровень, опустив голову, сидела старая сморщенная жрица, держа в руках нож и вытянутую плоскую чашу. Макс поморщился, разглядев седую, почти лысую макушку и плечи в старческих пятнах, сухую грудь и морщинистый живот. Руки ее по локоть были в крови, кровью были покрыты и ноги. Она периодически взвизгивала тонким голосом и наносила себе короткие раны маленьким ножом, слизывая кровь, или принималась тихо причитать, усиливая голос и раскачиваясь. Когда визг ее начинал заглушать барабаны, почти черная поверхность кровавой реки покрывалась рябью — и поднимался от нее дымок, и усиливались водовороты по четыре стороны от жрицы, издавая такой гул, будто кто-то огромный с той стороны тянул жидкость с силой, как сок из трубочки. Затихал гул — и жрица с удивительной гибкостью наклонялась вперед, черпала чашей кровь, смаковала ее, причмокивая — и снова начинала раскачиваться под бой барабанов и какафонию булькающих звуков и что-то бормотать — все громче и громче.

— Быстрее, — шипела, ворожила, заклинала она, переходя на визг, — быстрее, деточки мои, голодны наши хозяева, не нужно их сердить. Быстрее, пташечки, поднимутся и нас съедят, кто хочет на корм пойти? Ха. Быстрее, сильнее, больше, выбирайте тех, кто покрепче — вон стоит, веди, режь, режь, режь! Чую, скоро увижу я дорогу, путь увижу, пьяна голова от крови, ха, ха! Ха, сладка кровь, ха, голову кружит — вижу я, все вижу!! Скоро проснутся они, скоро, скоро силы нам дадут!

Холм с храмом вдруг дрогнул, словно там, внутри, кто-то не единожды вздохнул. Макс отпрянул назад — показалось, что сейчас свалится. И снова осторожно подполз к краю.

— Просыпаются, — возрадовалась старуха и зачерпнула чашей крови, — пробуждаются, господинчики мои, быстрее, деточки, быстрее режьте — чую, четче вижу!!! Недолго осталось, недолго — десяток жизней, другой, третий — режьте, деточки!!!

Она сделала несколько глотков, облизнулась — и резко подняла голову вверх. Макс вздрогнул. Но на него смотрели белые бельма вместо глаз.

— Скоро, скоро исполнится, — голос ее под вязкое хлюпанье крови и бой барабанов набирал силу. Уже не визг это был — многоголосица, словно кто-то ревел изнутри ее, слишком большой для старческого тела — и жрицу корчило, било в судорогах, но она не прекращала вещать, — не пройдет и месяца, как врата откроются! Пусть тха-нор-арх готовится, войной он успокоится! Будет земля тучная, будет жизнь нам лучшая!

Она зачерпнула еще крови, жадно отпила из чащи — как воды, промочить горло. Снова задрала голову — красное текло по ее губам, морщинистой старой груди. Загудели водовороты. Холм снова дрогнул. Старуха захрипела:

— На равнине, что у трех гор, будут открыты в мир иной врата! Будет знак нам от богов, что идти войной пора! Жертву надо принести, чтоб удача шла в пути!

— Что за знак? — человек, молча наблюдающий за представлением, вскочил на ноги — и Макс увидел его лицо — такой же старик с жестокими глазами. — Что за жертва? — крикнул он. — Говори, старая ведьма!

Старуху уже так трясло, что она выгнулась назад — голова ее крутилась, на губах пузырилась розовая слюна.

— Вижу, вижу я и богам недоступное! Откроются врата, когда дева сюда придет юная! Белые волосы у нее и крылья черные! Надо ее на алтарь положить, чтобы врата не могла закрыть!

Она замолчала, забилась в припадке. Император рванулся к ней, перепрыгивая через тела рабов, подскочил, затряс за плечи.

— Где ее искать, ведьма? Где ее искать? Не смей молчать, убью!

Она вдруг открыла глаза — чистые, светлеющие. И совершенно спокойно произнесла:

— В южном лесу, что у залива Мирсоль. Найдешь — ничто тебя не остановит, тха-нор-арх. Продолжайте приносить жертвы, больше крови нужно, больше, чтобы проснулись! Здесь чужак.

Макс не сразу даже осознал ее слова — только увидел, как начинает поворачиваться император, отпрянул от "окна" и прыгнул к стене меж ног паукообразного бога. За его спиной раздались крики. За секунды перемахнул через стену, слыша, как свистят вокруг стрелы — спину обожгло, задергало болью, и Трот почти скатился с холма. К стене подбегали с факелами, светили вниз, бросали на склон — чтобы увидеть святотатца. С скрежетом на весь тихий город открывались высокие, парадные врата храма — а Макс мчался так быстро, что дышать было больно, вилял переулками, зажимая рану и молясь, чтобы обмотка сдержала кровь. Если оставит кровавые следы — ему конец. Охонги его найдут. На грязи улиц следы тоже заметны, но их в темноте не обнаружат до утра — а там затопчут горожане.

К харчевне он дошел, задыхаясь. Кривясь от боли, взобрался на второй этаж, залез в окно и там несколько секунд переводил дыхание.

А потом попробовал снять куртку.

Короткий арбалетный болт пробил и ее, и крыло — и вошел в спину над сердцем на палец, не больше. Макс попробовал дотянуться до него — никак. Даже когда получалось ухватиться, пальцы соскальзывали. Осторожно стянул один рукав, другой, потянул куртку назад — выделанная кожа скользнула по древку, вызвав новую волну боли. Снял рубаху и пропитанную кровью обмотку, прощупал выступающий наконечник, рану. Нужно бы удалить и залечить, но вдруг использование силы Источника привлечет к нему внимание? И так привлек как мог. Нужно вынимать ее, зажимать и смываться, пока не началась широкомасштабная облава.

Горячая кровь струилась по пояснице. Макс крутился, пытаясь извернуться и достать стрелу — и при этом старался не шуметь, чтобы не разбудить Венин.

Но не вышло. Он повернулся в очередной раз, дергая не пришпиленным крылом — и увидел, как женщина вжалась в стенку, с ужасом зажимая рот руками и подобрав ноги.

Он замер.

— Расскажешь Якоши? — спросил хрипло и спокойно. Она словно очнулась, испуганно замотала головой. Вскочила. Зажгла плошку со свечой и поставила ее в дальний от окна уголок. И только потом подошла.

— Хы-рамм? — промычала, указывая на болт.

Макс выругался.

— Откуда знаешь?

Венин с несчастным видом попыталась что-то вышептать — цвет, что ли?

— Крыыы-лоо, — прохрипела, касаясь перьев. И с неожиданной силой ухватилась за основание древка стрелы и дернула.

Теперь уже Макс замычал — в глазах на мгновение потемнело, по спине с новой силой заструилась кровь.

— Возьми у меня в мешке холстину, прижми и замотай, — сквозь зубы приказал Тротт. — Я сейчас ухожу, Венин. Тебе со мной нельзя. Убьют.

Женщина очень быстро сделала как велел. Завязала ткань — и схватила его за руку, начала целовать, что-то умоляюще мыча.

— Да убьют, дурочка, — устало и раздраженно рыкнул он, отнимая ладонь. — И тебя убьют, и меня с тобой заодно.

Она еще несколько секунд всматривалась в его лицо — затем, словно обмякнув, отступила, села на топчан и закрыла ладонями глаза. Макс быстро собирался — проверил мешок, накинул куртку. Перед уходом в окно оглянулся — женщина уже легла, глядя в потолок, и лицо ее в свете жировой свечи казалось мертвым, восковым. На щеках блестели слезы. Его полоснуло злостью. Лорд Максимилиан Тротт никогда не любил плачущих женщин. Ненавидел просто. Трудно выносить то, что делает тебя беззащитным.

Через минуту они двигались в сторону городской стены. Город в этом нищем квартале был все так же тих — но тишина эта казалась настороженной, испуганной. Светился храм на холме — от него цепочкой спускались огоньки — видимо, солдаты с факелами. Но и над самим храмом поднималось красноватое подрагивающее зарево. Опасное зарево.

Замирая при звуках шагов патрулей, прячась от чавканья охонгов по грязи, Макс, крепко удерживая Венин за руку — чтобы при необходимости зафиксировать и закрыть рот, — пробрался к городской стене. И зло выдохнул — там на расстоянии метров ста друг от друга стояли солдаты с факелами. И на стене горели огни. Один бы он успел пробраться, но вдвоем, с женщиной? Нет.

Макс чертыхнулся и направился в другую сторону, почти к центру. Если повезет прошмыгнуть мимо патрулей, вряд ли кому-то придет в голову, что он ушел этим путем.

Они вышли к побережью из маленькой улочки, застыли, пережидая верховой патруль — и тихо побежали к воде. Грязное море плескало о берег, освещаемое двумя несущимися по небосводу лунами. Макс, ежеминутно оглядываясь на увеличивающееся подрагивающее зарево над храмом, потянул за собой Венин, подобравшую рубаху — и, медленно погружаясь, побрел вперед, среди черных остовов домов. Если успеют уйти за поле видимости, спасутся.

Воды было по пояс — но плеск в тиши этой ночи разносился очень далеко, да и луны светили очень ясно. Раздался шум — на берег выехал очередной патруль на охонгах.

— Тшш, — Макс присел у торчащего осклизлого столба, потянул Венин вниз.

Патруль проехал у кромки воды и скрылся в улочках Лакшии, и беглецы пошли дальше в мерно плещущейся воде, забирая вправо. Туда, где кончался город и начинался спасительный лес.

И в этот момент стало светло, как днем. Макс обернулся — и от нахлынувшей паники так сжал женскую руку, что Венин застонала.

Там, над храмом, в красном зареве, поднимался некто чудовищный, с двумя парами рук — обычными человеческими и лезвиями, как у тха-охонга. Видимо, обряд принес свои плоды — и проснулся первый из богов. Поднимался, медленно поворачиваясь к нему, Максу — и Тротт, уже не таясь, накинул на себя щит, чтоб хоть как-то защититься — вот теперь опасность была очевидной — и пошел в сторону так быстро, как только позволяла вода. Венин сосредоточенно ступала за ним. В глазах ее был ужас.

Фигура чудовищного бога все уплотнялась — он небрежно повел рукой в сторону моря и проговорил что-то — грохот был в его голосе и рев тысяч водопадов. Спускающиеся от храма патрули вдруг сорвались с дороги и поскакали напрямую к морю. К ним.

На берег выскочили всадники — теперь уже очевидно зная, где искать святотатца. Раздались окрики. В воду полетели плошки с горючей смесью — огонь растекался по морской поверхности, а Макс шел, упрямо утягивая за собой чуть ли не теряющую сознание от ужаса Венин. Луны стали ярче, снова на ведь город полыхнуло белым — и беглецов увидели. Засвистели вокруг стрелы — Макс нащупал Источник, потянул столько сил, сколько возможно было, укрепляя щит. И оглянулся.

Бог-паук шагал к ним прямо по городу, полупрозрачный, клубящийся кровавой тьмой — а по абрисам его силуэта разливалось багровое сияние. И глаза горели багровым, как угли. Он неслышно и быстро переступал огромными паучьими лапами, и в руке его образовывалась толстая дымная плеть.

Паук взмахнул ей, загудел рассекаемый воздух — и море в метрах пятидесяти от Макса взревело, поднялось стеной из пены и брызг, расходясь от удара — их с Венин бросило на ближайший дом, оглушило, завертело. Если бы не щит, они бы уже были мертвы. Щит смягчил удар — и Тротт успел вцепиться в какой-то столб — а второй рукой прижал к себе Венин, пережидая водное буйство. Но когда волны опали, огромный бог нависал прямо над ними. И уже гудела, опускаясь, дымная плеть.

Женщина в руках Макса всхлипнула и уткнулась в его плечо. Тротт потянулся к Источнику — и, поняв, что не успевает, заорал, глядя в оскаленную морду чужого бога:

— Отец!!! Помоги!!!

Море поднялось огромной убийственной стеной, швырнуло их об стену, с жестокостью вечного существа закрутило, заливая в рты соленую взвесь песка и грязи и пытаясь оторвать друг от друга — и заревел яростно чужой бог, так, что, похоже, полопались барабанные перепонки — потому что вдруг стало тихо и спокойно. Словно вдруг выключили свет и звук.

А потом Макса швырнуло об древесный ствол — и он, кашляя и сотрясаясь в спазмах, сполз на землю, продолжая удерживать в руках обмякшую женщину. Приподнялся, отдышался, отплевался от грязи, чувствуя, как снова течет по ушибленной спине кровь и приходя в себя. Он даже не мог удивляться — в таком шоке был. В глазах все расплывалось, голова кружилась до тошноты — то ли от удара, то ли от ранения, то ли от полета сквозь пронзающие тело разряды. Они и сейчас чувствовались — будто Макс впитал в себя родственную силу, выкинувшую его из-под убийственной волны, и его потряхивало от адреналина и рвущейся наружу энергии Источника.

Наконец, удалось сфокусировать зрение.

Венин лежала у него на коленях тяжелой ношей — голова откинута назад, рот приоткрыт, незрячие глаза смотрят куда-то в небеса. Макс сипло чертыхнулся, мгновенно собравшись, потряс ее — голова моталась туда-сюда, приложил пальцы к венке на шее, пытаясь нащупать пульс.

Пульс не считывался. И Тротт, тяжело дыша и встав на колени под светом двух лун, в лихорадочной, спешке прощупал ее всю — нет ли тяжелых ран, не сломана ли шея. Пережил очередной приступ головокружения, отдавшийся в руки — их закололо, защипало разрядами. Перекинул животом через колено — как и ожидал, изо рта ее хлынула вода — и он стучал женщину по спине, сгибал сильнее — а потом уложил на землю, запрокинул ей голову, зажал нос и сделал несколько вдохов. Снова пошла вода — и он нажимал на грудь, пытаясь запустить сердце, опять вдыхал — но все зря. От тяжелого дыхания вновь стало расплываться в глазах, но Тротт был очень, очень упорным и методичным человеком. Не для того он тащил женщину из города. Взял — значит признал свою ответственность за ее жизнь.

При очередном нажиме голова его взорвалась болью, в глазах потемнело — а когда посветлело, он вдруг воочию увидел ее замершее сердце, оплетенное сосудами. И руки его словно стали прозрачными. И Макс, не раздумывая, сунул эти руки ей в грудь, продолжая вдыхать в рот воздух — и сжимая и разжимая молчащий сосуд жизни.

Напряжение в теле сходило на нет, иссякала сила — когда сердце все-таки сократилось раз, другой, третий — и начало снова перегонять кровь. Он вытащил руки, уже начавшие уплотняться. Грудная клетка дрогнула — Венин попыталась вздохнуть. И закашлялась, захрипела. Макс поспешно перевернул ее на бок, снова начал хлопать по спине. Она все силилась вздохнуть, снова кашляла, выдавливая из себя воду, стонала. Долго это продолжалось, пока она не замерла, вцепившись ему в руку, судорожно, мелко вдыхая и выдыхая. Глаза ее были испуганными, ее било мелкой дрожью, и она жалобно, просяще плакала, прижавшись к его ногам. А он улыбался, как идиот.

— Все, — сказал он успокаивающе, приподнимая и привлекая ее к себе. — Все закончилось. Дыши. Старайся дышать.

Мокрая женщина затихла на его плече, все так же мелко вздрагивая. Макс наконец-то осмотрелся.

Вокруг было темно — но запах был свежий, лесной. Ничего похожего на удушливую вонь столицы. В свете двух лун Тротт ясно видел высокие древовидные папоротники и чуть дальше — знакомый частокол. Чудом Источника их вышвырнуло из-под удара чужого бога прямо к поселению дар-тени, в котором находился его дом.

В середине ночи в дом слепой Далин вошел крайне мокрый дар-тени, держащий на руках не менее мокрую обессиленую женщину. С печки поднялись дети, настороженно поблескивая черными глазенками. Далин завозилась на своей кровати, тоже приподнялась.

— Быстро топить мне ванран, — шикнул Тротт, и дети послушно, хоть и немного разочарованно ретировались. Ванраном здесь назывался аналог земляной бани, топившейся по-черному — он выкапывался в насыпных холмах, укреплялся травой, устилался листьями папоротниками и соломой — и вместо печки в нем использовалась большая глиняная чаша, перевернутая — в ней разводился огонь. Макс уложил дрожащую Венин на низкий, теплый выступ печи. — Далин, подойди. У нас гостья.

Слепая встала, подошла, — она была в сорочке, его подарке. И Венин тоже. Почему-то это его, уставшего, очень развеселило.

Он взял руку Далин, положил на лицо бывшей рабыни — и хозяйка дома осторожно прошлась пальцами по замершей гостье. Макс начал стягивать мокрую одежду.

— Это твоя новая женщина? — спросила она дрожащим голосом. — Ты теперь меня прогонишь?

Венин тоже приподнялась, с несчастным видом глядя на него. Очень они похожи были в этот момент отчаяния.

Макс почти истерично расхохотался, швырнул мокрые штаны на пол и воздел глаза к небу. Не хватало еще женских выяснений. Когда нужно прийти в себя, сходить к главе поселения, поделиться информацией, и направиться в лес у трех гор. Если не соврала жрица, надо найти беловолосую девушку раньше слуг императора.

И все это на фоне того, что он понятия не имеет, сколько уже спит и как сейчас идет время наверху.

— Это моя женщина, — подтвердил он жестко. Нужно было сразу обозначить все позиции, хотя страшно не хотелось говорить. — Как и ты. Ее зовут Венин. И ты, и она всегда можете найти себе другого мужчину и выйти замуж, а пока я буду заботиться о вас обеих. А сейчас — позаботься ты о ней, Далин. Хорошо?

— Я все сделаю, Охтор, — с облегчением произнесла хозяйка дома и робко улыбнулась.

— Она умеет работать и станет твоими глазами, — продолжил Тротт. — А она не может говорить — ты станешь ее голосом. Прими ее как сестру. Я хочу, чтобы ты с детьми завтра переехала в мой дом, там больше места. Сейчас дай что-нибудь сухое, накорми нас, и пойдем в ванран. Венин нужно согреться, а ты поможешь мне с раной. Надо промыть прежде чем смогу залечить.

Она тут же осторожно коснулась его груди — Макс завел ее руку под крыло, и хозяйка жалостливо вздохнула. И тут же засуетилась, вытаскивая на стол лепешки, копченую курицу, воду.

Макс помог одеться Венин, усадил ее за стол. Она казалась совсем растерявшейся. Но лепешку взяла, и стала есть так жадно, что его снова кольнуло жалостью. И удовлетворением. Все же хорошо, что не оставил ее там, в гниющей столице.

Через час он лежал на горячей соломе ванрана, расправив крылья и чувствуя, как расслабляется измученное тело и затягивается рана и лениво наблюдал, как ожившая рабыня ожесточенно стирает с себя грязь, и Далин помогает ей, вздыхая — какая же худая! Бедная, бедная! Потом они обе, раскрасневшиеся, обнаженные, усердно мыли его, уже о чем-то переговариваясь, осторожно находя точки соприкосновения и даже тихонько посмеиваясь. Удивительная стойкость у местных женщин. Хотя как иначе? Они привычные ко всему.

И дальше, когда дети уже опять спали на печке, а они все, чистые, распаренные, уставшие, кое-как уместились на одной кровати, и две женщины приникли к нему с обеих сторон, — засыпающий профессор, чувствуя осторожные прикосновения мягких рук, думал не только о том, что услышал и увидел в храме — и как предупредить Туру об опасности. Он все никак не мог понять, как же его угораздило. Как его, Макса Тротта, угораздило завести себе почти гарем. И что у него за рок спасать увечных и несчастных.

Мартин бы умер от смеха.

Глава 13

Марина, Эмираты

— И давно ты обзавелся пастью и хвостом? — спросила я, жмурясь от брызг и утреннего солнца. Волна с шуршанием отхлынула, оставляя на теле песок.

— С неделю назад, — ответил Люк, протянул руку и снял с моего живота кусочек ракушки. — Хочешь еще посмотреть?

— Не сейчас, — я с содроганием передернула плечами. — Мне надо выпить по крайней мере бутылку. А потом, глядишь, я еще и покатать меня попрошу.

— Соскользнешь, — ответил он со смешком. — Мы, змеи, очевидно не приспособлены для того, чтобы носить женщин на шее, Марина. Держаться не за что.

— А я-то только понадеялась тобой помыкать, — ехидно проговорила я и брызнула в него смесью песка и воды. — Ну хоть как летаешь, покажешь?

— Я лучше тебе кое-что другое покажу, — проникновенно пообещал он и погладил меня по обнаженной груди и животу. — И посмотрю.

— Безумный эстет, — проворчала я, и он понимающе хмыкнул.

Вчера, после явления большого змея мне и бурной любви, которая продолжилась и в душе, где мы смывали с себя песок, Кембритч отнес меня на постель — слабую, как котенок, с растекшейся в крови нёгой, смешанной с вином, с тянущим все тело удовольствием.

— Спать? — спросила я, потирая глаза.

Он усмехнулся, покачал головой. Положил меня на простыни, отстраненно погладил грудь, и потянулся к увесистому мешочку, который лежал на столике с нашего здесь появления.

— Я уже давно хочу посмотреть, как они будут выглядеть на тебе, — произнес он задумчиво, развязывая тесемки. — Не двигайся, Марина.

— Что это? — лениво поинтересовалась я, закидывая руку за голову и едва удерживаясь, чтобы не сомкнуть глаза.

— Камни.

Он зачерпнул из мешка горсть крупных драгоценных камней, протянул руку — и медленно стал осыпать ими мое тело. Черные опалы, яркие гранаты, бриллианты, изумруды. Самоцветы скользили по мне, вызывая дрожь, оставались на животе и груди драгоценной россыпью, и сияние свечей преломлялось на гранях, плясало разноцветными отсветами на моей коже. Диковато это смотрелось и роскошно. Я перевела насмешливый и ласковый взгляд на Кембритча — как хорош он был в этой своей странной мании! А он выругался восхищенно, и продолжил черпать из бездонного мешка.

— Казалось бы, — пробормотал он, — какие-то камни. А на твоем теле смотрятся так, что я бы за любой из них убить мог, — Люк склонился, коснулся моей груди губами.

Снова потянулся к мешку.

— Раздвинь ноги. Рехнуться можно, Марина, как они смотрятся.

И самоцветный камнепад посыпался по татуировке внизу живота, по моим бедрам, останавливался на развилке между ними. Кембритч мотнул головой, следя за ними горящим взглядом, и попросил хрипло:

— Повернись на живот, Марина.

Я уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как впиваются драгоценности, усыпавшие почти всю постель, в кожу. Это было немного больно и будоражаще — как и ладонь Люка на огненном цветке, и тихий шорох падающих камней, и его горячие губы, и его тело, навалившееся сверху, когда мешок опустел — а дыхание Кембритча стало прерывистым и тяжелым. После мы так и уснули на ложе из самоцветов — так утомила нас любовь, что уже ничто не могло помешать.

А сегодня с утра я удивительно рано проснулась, полюбовалась на спящего Люка, лизнула его спину, ягодицу — и встала. Отряхнулась от драгоценностей — на теле моем остались красные следы от них. Посетила удобства, доковыляла до окна — сказывалась, ой сказывалась ненасытность его светлости, — увидела разбрызгивающее искры, свеженькое, умывающееся солнцем море и бегом побежала купаться.

Люк появился позже. Выспавшийся, до невозможности довольный, с сигаретой во рту, в одном из халатов, что висели вместе с пляжной одеждой в шкафах — похоже, за такие деньги предусмотрено было все. Скинул его на шезлонг, затушил сигарету, и, войдя в воду, поплыл ко мне.

— Ну, доброе утро, большой змей, — прошептала я нежно, обвивая его руками и ногами. Запах табака и моря смешался, дразня обоняние. — Поцелуешь женщину, которая дала тебе выспаться?

— Ту самую, что я не обнаружил рядом, когда проснулся? — уточнил он хрипловато — карие глаза стали еще темнее, руки гладили и сжимали мои ягодицы. — А то с утра очень хотелось продолжить вчерашнее, знаешь ли...

Я со смешком потерлась об него — хотелось, по всей видимости, до сих пор, — и потянулась поцеловать. Потеребила волосы, пока он царапал щетиной мою шею, погладила ухо.

— А моя серьга? — спросила я недовольно. Люк как раз пытался приподнять меня, чтобы коснуться груди, и я закрыла ему рот ладонью, задрала небритый подбородок, прижалась лбом ко лбу, строго глядя в глаза. — Снял? Столько камней привез — а мою серьгу снял?

— Змей сожрал, — проворчал он сквозь мою ладонь и потерся об нее губами. — Когда оборачиваюсь, исчезает одежда и все, что на мне. Часы, украшения. Отдашь мне вторую?

— Естественно, — высокомерно заявила я. — Разве я могу позволить, чтобы ты где-то там ходил без моей метки?

— Брачные браслеты решают этот вопрос раз и навсегда, — проговорил он вкрадчиво, и я хмыкнула — хотя от хрипотцы в его голосе опять возбуждение тонкими вибрирующими нитями побежало по коже. — Весь мир будет знать, что я твой.

— Хороший аргумент, — согласилась я, прикусывая ему ухо — в отместку за отсутствие моего подарка. — Я вспомню о нем, когда буду решать, выходить за тебя или нет.

— Есть еще аргументы "за"? — поинтересовался Кембритч, чуть приподнимая меня и опуская. Я скользнула по нему, прижалась сильнее, с любопытством наблюдая, как опять расширяются его зрачки и сжимаются губы.

— Мне нравится твой голос, — со смехом призналась я. Люк приподнял бровь, снова склонился к моей шее. — И твой запах. Ты шикарно водишь машину, а я обожаю скорость. У тебя красивые руки. И еще... — я запрокинула голову.

— Да?.. — глухо поторопил он меня, захватывая губами сосок.

— И еще, — уже задыхаясь, прошептала я, — вы очень хороши в любви, лорд Дармоншир.

Когда мы вернулись на берег, я улеглась на мокрый песок у самой кромки воды. Море начало чуть штормить, и меня то и дело щекотало и массировало набегающей пеной.

Люк лег рядом, на живот, положив подбородок на руки, и я то и дело бросала взгляды на то, как вода вскипает у его ягодиц и поднимается выше, пробегая до лопаток. Глаз не могла оторвать, так меня это завораживало.

Мы то начинали лениво болтать, то снова замолкали, наслаждаясь теплом и солнцем. И сейчас как раз молчали, периодически касаясь друг друга.

— А какие аргументы против? — спросил Кембритч вдруг, повернув голову ко мне. — Помимо того, что это покушение на твою свободу и что нужно выждать несколько месяцев после свадьбы твоей сестры?

Я, захваченная необыкновенно эротичным зрелищем, даже не сообразила сразу, о чем он. А поняв, задумалась.

— У меня есть сомнения в твоей верности, — решила все-таки ответить честно. И, чтобы смягчить, перекатилась ближе к нему, коснулась губами спины — как раз нахлынула очередная волна, и вкус кожи смешался с горечью соли. — Вспоминая твое прошлое, они неизбежны.

— Основания, конечно, весомые, — не стал спорить Люк, и, сощурившись, взглянул на меня через плечо. — Но любой человек имеет право на защиту. Сделаешь мне испытательный срок, детка?

Я насторожилась. Он усмехнулся, приподнялся, навис надо мной.

— Три месяца, например, — продолжил медленно и хрипло. — И если пройду — объявим о помолвке.

С шорохом набежала волна, окатив нас брызгами, но я даже не моргнула, почти оцепенев от восторга. Фигура Люка, освещаемая солнцем, казалось, заслоняла весь мир. Темные волосы падали ему на глаза, и он ждал ответа.

— Кто-то загоняет меня в угол, да? — нервно прошептала я.

— Разве это не справедливо? — снижая голос, поинтересовался он, глядя мне на губы. И я облизнулась под этим взглядом.

— А если не выдержишь? Я ревнива до ужаса, Люк. Если вдруг что — боюсь, сломанной ногой ты не отделаешься.

— Если вдруг что, — жестко сказал Кембритч, склоняясь, — можешь смело убить меня, Марина. Согласна? Не слышу.

— Да, — выдохнула я и снова забыла обо всем на свете.

Два этих выходных дня слились для меня в бесконечный праздник любви, приправленный солнечными искрами на лазурной воде — и бесконечными звездами, утопающими в сияющем ночном море. И безуминкой Люка — когда он владел мной, когда мы отдыхали в перерывах между горячими схватками, когда он любовался мной. Сумасшедший эстет в нем проявлялся все сильнее.

Днем мы спасались от жары в доме. Дремали, обедали, разговаривали.

— Я бы сфотографировал твою спину, — проговорил он, легко намазывая меня кремом перед тем, как снова отправиться на пляж — я сидела на полу, скрестив ноги, он расположился сзади, — и повесил фото у себя в спальне. И смотрел бы на нее бесконечно. Пока тебя нет рядом.

— Да вы романтик, ваша светлость, — чуть насмешливо ответила я, прислушиваясь к движениям его рук. Мне было очень интересно — сколько, как много раз я должна принадлежать ему, чтобы меня перестало пробирать дрожью от одного прикосновения или звука его голоса? Пока желание только росло, несмотря на то, что меня ноги иногда после его страсти не держали.

— Ничего романтичного, — хрипло ответил Кембритч, — я только когда вспоминаю о ней, — он обвел татуировку пальцами, — или о ней, — ладонь легла на его имя внизу моего живота, — хочу тебя так, что думать больше ни о чем не могу.

— А как же вы управляете герцогством? — с удовольствием поинтересовалась я.

Он усмехнулся.

— Плохо, Маришка. Плохо. Из меня никудышный правитель и герцог.

— Ну не расстраивайся, — язвительно сказала я и оглянулась, — зато у тебя машина классная.

Он захохотал и куснул меня за плечо. И я подскочила и побежала к морю.

Счастье, счастье, какое же ты солнечное, безразмерное. Не кончайся никогда, пожалуйста.

Вечером я упросила его опять обернуться. Море опять толкало на берег светящиеся волны, и вновь медленно крутился сияющий звездный небосвод, купаясь в горизонте. Самое время для Змеев.

— Не буду кричать и плакать, обещаю, — заявила я уверенно. Уверенности немало способствовало все то же превосходное вино — его запасы оказались нескончаемыми. — Должна же я привыкать к тебе в любом состоянии.

— Ну хорошо, — Люк поднялся из-за стола, вытащил из уха серьгу — я одобрительно отсалютовала ему бокалом, — снял футболку.

— Раздевайся, — сказал он, окидывая меня хищным взглядом.

— А мне-то зачем? — удивилась я, снова прикладываясь к бокалу и любуясь его жилистым телом. — Это у тебя оборот. А у меня — адреналин.

— Со вчерашнего дня хочу посмотреть на тебя в волнах, — объяснил он, и во взгляде его мелькнула все та же безуминка.

— Змей и обнаженная дева? — пробормотала я задумчиво, как будто декламировала название старой поэмы — и глаза Люка полыхнули темнотой. Вина было достаточно, чтобы я не смогла отказаться — стянула с себя сарафан и шагнула к воде. И там легла в волны, оперлась на локти — Люк, зажав сигарету в губах, зашел в море по колени, встал передо мной, наблюдая, как светящиеся белым и сиреневым волны накатываются мне на живот, узким пенящимся клином проходят меж грудей и сияющими потоками стекают вниз. Я его вполне понимала — только с утра так же завороженно наблюдала за игрой воды на его теле.

Долго он стоял, курил и смотрел на меня, и я молчала, наслаждаясь его реакцией, глядя то на него, то на звезды, и не было между нами ни неловкости, ни стеснения. Так же молча он отошел назад, почти по шею, засветился — и поднялся надо мной огромным змеем. От свернувшегося кольцом длинного тела побежала волна, и я чуть приподнялась, чтобы не попало в лицо. Посмотрела на склоняющуюся надо мной зубастую пасть больше меня самой, на светящиеся серебром глаза.

— Так тебе тоже нравится? — спросила вполголоса и мягко провела ладонью от груди к животу. — Я, наверное, кажусь тебе совсем маленькой.

Он зашипел, встопорщил перья, и по мне плеснуло страхом и удовольствием. Змеиный клюв склонился ниже, ноздри на чешуйчатой морде раздулись, быстро появился -исчез раздвоенный язык, и я откинула голову, и медленно, замирая от ужаса, развела ноги и вытянула руки над головой.

Змей стремительно бросился ко мне, замер прямо у моего тела — склонись чуть ниже, и раздавит меня, — задышал шумно, со свистом, зашипел. Я с нервным смешком протянула руку и погладила его по морде — и он вздрогнул, чуть отстранился, и провел по моей коже языком. Зажмурился — и сорвался вверх, взлетел в темноту — только волны некоторое время швыряли в меня брызгами и на месте, где он находился, бесновалась вода. А я сидела, подтянув ноги к груди, смотрела в звездное небо, в котором где-то носился Люк, и хохотала, просто заливалась от бурлящего в крови адреналина и удивления, и смех мой эхом разносился по пустынному ночному берегу.

Вот еще один аргумент "за", Люк. Где я еще найду мужчину, оборачивающегося в чудовище, щекочущее мне нервы?

Кембритч вернулся голый, мокрый, возбужденный, с горящими глазами, когда я устала уже его ждать и лежала на софе в доме, прикрывшись простыней и смотря по телевизору музыкальный канал. Бутылка, верная моя спутница, стояла рядом, и я периодически наполняла бокал и подносила его ко рту — или обкусывала с большой виноградной кисти сладкие ягоды. На удивление Люк не стал сразу набрасываться на меня — только обжег темным взглядом, закурил, рухнул в широкое кресло напротив.

— Каково это? — поинтересовалась я, снова потянувшись к винограду. — Летать? Быть в другом теле?

— Удивительно, — ответил он каркающе и с наслаждением выпустил дым. — Как будто тебе принадлежит весь мир. Дай мне вина, Марина. Иди ко мне.

Я с наслаждением потянулась — простынка сползла с меня, и взгляд Люка еще потяжелел, — поднялась, прихватила бокал, бутылку, подошла. Вино он пил, как умирающий от жажды, и в глазах его полыхала все та же жажда. Допил, откинулся на низкую спинку, прерывисто вздохнул.

— Еще? — провокационно спросила я, подходя ближе — его колени оказались у меня между ног, и я забралась на кресло, оседлав его.

Кембритч протянул руку, погладил меня по бедру, сглотнул.

— Я тебя не измучил еще, Марина?

Мышцы все ныли — но разве это было важным? Я пожала плечами и сделала глоток — и чуть отставила бутылку — красное вино потекло по моему телу.

— Еще? — повторила я шепотом. С нажимом.

И он со стоном притянул меня к себе, впился губами в грудь и стал вылизывать ее, прикрыв глаза и стискивая меня до боли. Все, до последней капли — и я дрожащими руками оттолкнула его на спинку, поднялась над ним на коленях.

— Еще? — поинтересовалась прерывающимся голосом, и, не дожидаясь ответа, повернула бутылку, повела ее вперед — вино тонкой струей полилось на его бедра, грудь, достигло рта — Люк запрокинул голову, глотая его, и кадык его ходил вверх-вниз, и руки ласкали меня, заставляя дрожать и вскрикивать. Бутылка полетела в сторону, я склонилась, жадно, безумно целуя его — коснулась языком шеи, чувствуя его вкус, смешанный со вкусом вина, спустилась ниже, не упуская ни сантиметра кожи — по плоскому животу, ниже, ниже... сползла на пол. Он застонал, хватая меня за волосы и раздвигая бедра.

Вкусный Люк... вкусный. Очень вкусный.

Воскресенье прошло слишком быстро — и так же жарко, буйно и сладостно, как и предыдущие дни с Кембритчем. Вечером, когда я загоревшая, ошалевшая от прощальных поцелуев, не желающая уходить, все же оторвалась от Люка — мне показалось, что я себя напополам разрываю. Стиснула зубы, поправила полумаску и шагнула к телепорту, у которого, деликатно отвернувшись, ждал маг. И не выдержала, обернулась.

Взгляд Люка, стоящего на фоне моря, был тяжелым.

— Останься еще на ночь, — хрипло, настойчиво, попросил он. — Завтра с утра уйдешь к себе.

Я покачала головой. Мы уже десяток раз говорили об этом — и я отвечала — мне завтра на работу, нужно выспаться, а с тобой я не высплюсь ни за что.

Кембритч швырнул сигарету на песок, выругался, подошел ко мне и поцеловал еще раз. И затем — его воля оказалась куда крепче моей — мягко подтолкнул к порталу.

— Иди. Увидимся в Песках, Марина.

Да, Люк. Увидимся в Песках.

Луциус Инландер, воскресенье.

Днем, когда Луциус после совещания сидел в кабинете, раскуривая сладкую сигарету, а помощник спешно складывал документы, высокое старое зеркало, что находилось слева — и в котором отражался его величество, чуть помутнело. Отражение исчезло.

Инландер предупреждающе покосился в ту сторону и сухо попросил секретаря:

— Поторопитесь. И проследите, чтобы ко мне никто не заходил в течение, — он посмотрел на часы, — получаса.

Лорд Палмер, ничуть не обидевшись, ускорился и выскользнул за дверь. Луциус выпустил дым, и, немного повысив голос, позвал:

— Заходи, Тери.

Зеркало пошло ртутными волнами — и из него шагнул король Блакории. Тут же, покопавшись в ближайшем шкафу, достал початую бутыль вина, бокал, наполнил его и, сделав глоток, направился ко столу.

— Наконец-то ты перестал от меня бегать, — пробурчал широкий и снова обросший бородой Блакори, — почти неделю не могу тебя поймать.

— Извини. Я действительно очень занят, Гюнтер, — спокойно ответил Луциус. — Мне тоже налей и присаживайся. Что ты хотел узнать?

— Не делай непонимающее лицо, кузен, — хмыкнул блакориец, наполняя второй бокал. — Откуда взялся змееныш с аурой Лукаса Кембритча?

— Дармоншира, — занудно поправил его Луциус.

— Да все равно, — блакориец поставил бутылку и бокалы на стол, грузно опустился в кресло. — Он ведь сын малышки Лотти, правильно?

— Верно, — равнодушно кивнул хозяин кабинета и снова вставил сигарету в рот.

— И откуда у него силы к обороту? — спросил Гюнтер, наклоняясь вперед. Лицо его стало непривычно серьезным и даже угрожающим. — Я ведь сначала обрадовался, Лици, как его почувствовал и увидел. Последние-то мы с тобой были. А потом задумался. Удивительно, да? Твои с Магдаленой сыновья не оборачиваются, а он, в судьбе которого ты принимаешь такое участие, да. А когда он родился, не напомнишь?

— Я не держу в уме даты рождения всех своих подданных, — невозмутимо ответил король Инляндии, докуривая. — Кажется, зимой, но я не поручусь.

Гюнтер Блакори глотнул вина, со стуком опустил бокал на стол.

— Тогда послушай меня. Я, конечно, не такой сообразительный, как ты, но вот что я думаю, братец. Со дня смерти Магдалены не прошло и недели, и тут появляется инициированный змееныш с явно растущей аурой. Сын той самой девочки, которую ты все обхаживал до свадьбы. Я-то думал, ты поводил ее за нос, как обычно, и отослал. А сейчас предполагаю — а вдруг наврали вы с отцом нам, а, Лици?

— В чем? — насмешливо поинтересовался Луциус, не моргнув и глазом.

— Думаю я — а вдруг Лена узнала, что он твой сын, и ты поспособствовал ее уходу, Лици, чтобы не допустить скандала? — очень жестко проревел Гюнтер. — Я поначалу и соображать не мог от горя. А потом задумался — она была совершенно здорова, да и великий Инлий нас стойкостью не обидел. И тут вдруг сердце. Невольно заподозришь неладное. А я очень любил сестру, братец.

— Что ты несешь, — поморщился Инландер. — Лену я уважал и берег, и убивать ее — даже если бы у меня было пять бастардов, не стал бы.

Гюнтер хмуро цыкнул краешком рта и одним махом опустошил бокал.

— Покрепче в твоем гадюшнике ничего нет? — пробурчал он. Инландер кивнул на другой шкаф, и Блакори, топая, как медведь — на самом деле на косолапого он был куда более похож, чем изящный и неслышно двигающийся Бермонт, — дошел в угол, достал бутыль рома, одобрительно проурчал что-то и направился обратно.

— Он твой сын? — спросил прямо.

— Нет, Гюнтер, — с видом мученика ответил Луциус, — не мой. И Лену я не убивал. И я скорблю по ней, как и ты. Поверишь? Или дойдешь до того, что попросишь открыться и показать день ее смерти?

Гюнтер некоторое время смотрел на него, хмурился. Затем вздохнул, отвел взгляд.

— Я не хочу ссориться, Лици.

— Я понимаю, — спокойно проговорил Инландер.

— Но она моя сестра. Я ее еще пускающей пузыри помню. И мне больно, — блакориец помял широкой ладонью грудь, — очень больно.

— Мне тоже, Тери. И я тоже терял сестру.

— И что бы ты сделал на моем месте? Согласись, основания для подозрений очень весомые. Командир ее личной гвардии в тюрьме, Ленина смерть крайне неожиданна, а ты даже не шевелишься, чтобы провести расследование, еще и прячешься от меня уже неделю. Если это не ты, то кто?

— Она умерла сама, — терпеливо в который раз проговорил Луциус и толкнул к кузену пустой бокал. — Налей.

Он отхлебнул рома, задумался.

Гюнтер сидел хмуро, сверля собеседника взглядом.

— Не надо, Тери, — предупреждающе попросил Луциус. — Ты же знаешь, что не получится.

Блакориец нахмурился еще сильнее.

— Что бы ты сделал на моем месте, Лици? — требовательно повторил он.

— Я бы поверил тебе, — ровно ответил Инландер, — потому что знаю тебя с детства.

Гюнтер со злостью плеснул себе еще рома, схватился за голову, покачал ею.

— Я могу сейчас уйти, — сказал он с отчаянием и посмотрел просящим взглядом младшего брата, — но сомнения останутся, Луциус. И будут отравлять меня, пока не отразятся на отношениях между нашими странами. Если ты не виноват, я извинюсь. Но я хочу точно знать.

Инландер встал, подошел к окну, сунув руку в карман — сухощавая высокая фигура в элегантном костюме, светло-рыжая шевелюра, прямые плечи. Сделал глоток.

— Я покажу тебе, — проговорил он, — сутки, в которые произошла ее смерть и как мы нашли ее. Если ты поклянешься отцом нашим, что никому и никогда это не расскажешь.

— Инлием клянусь, — горячо и обрадованно рыкнул Гюнтер. — Если ты не причастен и не покрываешь кого-то, то ни одна живая душа об этом не узнает.

Луциус обернулся.

— Принимаю.

Между королями натянулась и погасла тонкая серебряная нить клятвы.

— Подойди и посмотри, — сказал повелитель Инляндии.

Через несколько минут Гюнтер Блакори отнял пальцы от висков кузена, сделал несколько шагов назад и рухнул в кресло. Луциус, чуть побледневший, прислонился к подоконнику, достал из кармана платочек и промокнул испарину со лба.

Их величества молчали. Гюнтер дотянулся до бутылки рома и принялся пить прямо из горла, захлебываясь. Вытер ладонью рот. Глаза его были красными.

— Она моя сестра, — сипло сказал он, наконец. — Я не откажусь от ее памяти, Лици. Но ты был прав. Лучше бы я не смотрел.

Потряс бутылку.

— Я могу лишь сказать, что она поступила правильно, уйдя вот так. И что ты, Лици, тоже виноват.

— Я не был очень хорошим мужем, Тери, — согласился Луциус сухо, все более мрачнея. — Но не тебе меня упрекать. У нас одна кровь и сам знаешь, куда она тянет.

— Не оправдывайся, — прорычал Блакори угрожающе, мгновенно заводясь. — Проклятый высокомерный ублюдок! Как ты мог не заметить то, что происходит у тебя под носом, ты, все знающий? Она женщина и она слаба. Ты, только ты должен был увидеть, остановить ее! Но тебе не было до нее дела! — он влепил кулаком по тяжеленному столу, тот с грохотом подпрыгнул — и Луциус оскалился, зашипел на кузена, сверкая змеиными глазами — и тут же вцепился в подоконник, ломая его, тяжело дыша и приходя в себя. Во рту его то и дело мелькал раздвоенный язык.

— Но ты и наказан, — Гюнтер словно успокоился от этой демонстрации эмоций. — И я не могу оправдывать Лену. Она творила чудовищные вещи. Да спрячь ты язык, в конце концов!

Луциус все так же тяжело дышал, царапая когтями останки подоконника. Фигура его то поддергивалась туманной дымкой, то снова становилась четкой. Гюнтер тяжело поднялся, медленно, спиной шагнул к шкафу, достал оттуда еще одну бутылку и бокал. Наполнил ее, подошел к Инландеру.

— На, выпей, — сказал он настойчиво и примирительно. — Успокойся, Лици. Все, погорячился я. Успокойся. Не нужно здесь оборачиваться.

Луциус вырвал из его руки бокал и осушил его.

— Сколько тебе говорить, — в голосе его еще прорывалось шипение, — не буянить на моей территории?

— Сядь, — поморщился Гюнтер. — Извини. Хорошо. Если этот Дармоншир — не твой сын, то откуда у него способность к обороту?

— На этот раз на слово поверишь? — язвительно поинтересовался хозяин кабинета, недовольно глядя на измочаленный подоконник.

— Поверю, — в тон ему ответил Блакори.

И Луциус повторил ему то, что недавно озвучивал самому Люку.

— В Дармонширах сильно наследие Белого, — сказал он. — Так получилось, что герцог выпил кровь одной из Рудлог. Это и стало катализатором.

Гюнтер кивнул, принимая ответ. Покачал головой, вздохнул.

— Лена, Лена. Как мне теперь быть?

— Как и раньше, — уже ровно и настойчиво произнес Луциус. — Будто ты ничего не видел и не знаешь. Посещать памятные мероприятия — помнишь про четверг?

Блакорийский король мрачно кивнул. Встал.

— Пойду я. Это нужно переварить, Лици. А то опять наору на тебя, так мы вдвоем дворец разнесем.

Луциус поморщился при напоминании о недавнем срыве и потянулся к сигарете, наблюдая, как в ртутной поверхности помутневшего зеркала исчезает его громогласный кузен.

Посмотрел на часы. Три минуты еще, затем встреча с мэром Лаунвайта — и подойдет время отправляться в семейную маленькую столовую, чтобы пообедать с сыном и невесткой.

Пустующее место супруги за столом служило королю Инляндии безмолвным напоминанием о собственной слепоте, и его величество начал замечать, что избегает семейных сборищ. Но не в этот раз. Он хотел посмотреть на ауру Леннарда.

Луциус утра за завтраком, ласково поздоровавшись с радующей его сердце, очень спокойной и достойной женой сына — Инландер так и называл его сыном, и не собирался от этого отказываться, — жадно вглядывался в воздушное сияние наследника. Аура продолжала расти и уплотняться, и его величество невольно сравнивал ее с коконом силы вокруг Лукаса и подсчитывал, через какое время она достигнет достаточного для оборота объема.

Только бы хватило силы крови красной королевы! Только бы не прекратился этот рост!

Луциус понимал, что его так скоро ждать значимых изменений бессмысленно — между ранением Люка и оборотом прошло почти три месяца, и то последний был спровоцирован тем, что неуемный герцог ухитрился-таки совратить Марину Рудлог. А если бы не это — кто знает, сколько бы понадобилось для созревания ауры Дармоншира? Еще несколько недель? Месяцев? И как же все-таки бездарно тратится сила третьей принцессы огненного дома!

Король Инляндии поджал губы, затянулся и постучал пальцами по своей тетрадочке с планами и схемами.

Ну а если его расчеты неверны, и Ленни не хватит силы? Имеет ли он право колебаться? Или стоит все-таки принять нелегкое решение?

Его величество докурил и поднялся, отложив вопрос до ночи. Ночью он снова встретится с Люком, получит от него информацию — и тогда и поймет, есть ли необходимость рисковать отношениями с Рудлогом ради будущего своей страны.

Марина

Эмиратский песок был смыт с тела, и я расслабленно стояла у зеркала в спальне, смазывая кремом места, саднящие от солнца, щетины и не всегда нежных рук Люка.

— Да уж, — пробормотала я, вздрогнув от прикосновения к ноющей груди и, вопреки здравому смыслу, счастливо улыбаясь. — Вот так и сходят с ума.

Хотелось плюнуть на все и уйти к Кембритчу в замок, в его спальню, нырнуть в его постель и не выбираться оттуда никогда.

"Как будто ты раньше была очень разумной"

Я подавилась смешком.

"Но сейчас я бью все рекорды, правда?"

Внутренний голос укоризненно промолчал. А я к своему стыду только вспомнила про Марта. И потянулась к телефону.

— Я поросенок, — торопливо призналась я, когда услышала его голос. — Прости, Мартин, прости, не обижайся! Я помню, что мы должны были встретиться!

— Эти страдальческие интонации ласкают слух, — насмешливо отозвался он. — Не переживай, высочество. Мы с тобой два сапога пара.

— Так ты забыл про меня? — возмутилась я, и он захохотал так оглушительно, что я присела на пуфик, улыбаясь во весь рот.

— Ты неподражаема, Марина, — сообщил блакориец, когда отсмеялся. — Видишь ли, у меня в жизни произошли кой-какие изменения. У меня очень уважительная причина.

— У меня тоже, — с неловкостью поделилась я. — Об этом я и хотела поговорить, Мартин. Ну и вообще... я соскучилась. Может, — я оглянулась, прикидывая, как быстро я смогу одеться и принять его в гостиной, — ты заглянешь ко мне минут через десять? Я как раз не ужинала. Выпьем чаю...

— Увы, Марина, не могу, — с сожалением отозвался он.

— Это почему это? — с подозрением осведомилась я.

— Жить хочу, — объяснил барон иронично. — Я только-только уговорил Вики дать мне шанс.

Я совершенно аморально и эгоистично заскрипела зубами и чуть не разрыдалась. И поспешно взяла со столика перед зеркалом сигарету, зажигалку, защелкала ею.

— Ревнуешь? — будто все чувствовал и понимал, проговорил Мартин. Будто стоял рядом и видел, как во мне борются радость за него и свирепая ярость собственницы. — Не нужно, Мариш. Я люблю вас по-разному.

Я затянулась и все-таки всхлипнула.

— Прости меня, Март. Самой от себя противно. Но я уже привыкла, что ты мой. Ты... не бери в голову. Я переживу это. Ты же пережил Кембритча. Только я боюсь...

Он опять понял раньше, чем я успела сказать.

— Конечно, кое-что изменится, Марина.

— Все изменится, — жалобно проговорила я.— Конец нашей дружбе, да?

— А это уже, — сказал Март настойчиво, — как мы захотим, Мариш. Ну, хватит шмыгать носом. Я же не умер. Я просто наконец-то с женщиной, которую люблю.

Я остановила себя, чтобы не начать поскуливать от тоски по нашему смеху, по посиделкам, встречам и нашей близости. Потому что это было бы уже слишком. И я бы наверняка его обидела. Если уже не обидела.

И я сделала над собой усилие и загнала всю всколыхнувшуюся собственническую муть обратно. И заговорила быстро, с отчаянием, пока он не положил трубку.

— Мартин, я знаю, что я плохая подруга. Невыносимая и эгоистичная. И, самое ужасное, я не имею на это права! Потому что... знаешь, где я была в эти выходные? С Люком, Мартин!

Блакориец хмыкнул с интонацией, которая немного успокоила меня.

— То-то ты такая возбужденная.

— И прошлые тоже была с ним, — грустно сказала я. — Я боялась тебе сказать.

— Чувствую себя строгим папочкой, — заметил Мартин смешливо. Кажется, мои всплески ревности его только позабавили. — Но... не переживай. Я вполне понимаю, что ты чувствуешь, Марина. Мне еще пару месяцев назад невыносимо хотелось придушить одного Кембритча. А сейчас это желание только усилилось. Так что я тоже не идеален.

— Воот! — наставительно протянула я. — И я рада, правда, клянусь, я рада за тебя! Я очень сильно хочу, чтобы ты был счастлив. И еще, Мартин, — я уже почти успокоилась и положила сигарету в пепельницу. — Если бы я была на месте Виктории, я бы голову тебе открутила даже за такой разговор с другой.

— Вы вообще опасные создания, — согласился мой друг с нежностью. Не ко мне. К ней.

Я выдохнула и разжала зубы.

— Но все-таки я хочу, — только бы не дрогнул голос, — чтобы мы не перестали общаться и встречаться, Мартин. Я не мыслю жизни без тебя. Поэтому даже если это потребуется делать только днем, в присутствии не менее чем трех свидетелей и даже под запись — чтобы никто не ревновал — я все равно не откажусь. Понимаешь?

— Понимаю, ваше высочество. Не переживай. Все устаканится.

— Ты правда не сердишься? — поинтересовалась я настороженно.

— Я не умею на тебя сердиться, Марина, — серьезно ответил он. — Жалею только о том, что этот разговор произошел по телефону. Но мы еще поговорим.

— Обещаешь?

— Обещаю, — очень торжественно поклялся мой друг. — С кем ты еще сможешь поделиться своими маленькими девичьими секретами? Ложись-ка спать, высочество. Жизнь слишком хороша, чтобы тратить ее на переживания. Ну что, до встречи?

— До встречи, — улыбнулась я сквозь слезы. Услышала щелчок, послушала тишину и со стоном потерла лицо рукой.

Ничего уже не будет так, как прежде.

"Но ведь ты понимала это с самого начала. Или ты думала, что он будет как верный слуга рядом с тобой всю жизнь?"

И он сейчас ни разу не назвал меня "девочка моя".

"А ты, Марина. Ты когда последний раз говорила ему "мой любимый, идеальный мужчина"?"

И мне не нравится Виктория. Потому что она забрала моего Мартина.

"Думаю, ты у нее тоже восторга не вызываешь. И для двоемужества тебе нужно было родиться серениткой".

Я посмотрела на себя в зеркало, поморгала, пытаясь привести глаза в норму, выключила свет и легла в кровать. Долго крутилась — пока не завибрировал сжатый в руке под подушкой телефон.

"Засыпай и думай о том, что мы могли бы делать это вместе".

Люк.

Я выбрала тебя, я умираю сейчас от нежности — но почему мне так больно?

Я уже дремала, когда скрипнула дверь, включился свет — и я, приподнявшись на локтях, увидела Василину. Она была одета как для выхода, и вид у нее был счастливый и самый заговорщический.

— Спишь? — спросила она, присаживаясь на краешек кровати.

— Пытаюсь, — сонно пробормотала я и зевнула. — Что случилось?

— Телепорт наладили в Песках, — сказала она шепотом. — Одевайся.

Я подскочила, забыв о всех печалях.

— Конечно! Спасибо, Васюш! Мы можем увидеть Ани?

— Можем, — рассмеялась сестричка. — Только ненадолго. У нас же разные часовые пояса, и у них уже ночь. Маги целый день ходили туда-обратно, заверили, что портал стабилен, и я решила, что не будем откладывать до утра. Она ждет.

— Тем более мне завтра на работу, — я уже лихорадочно стягивала пижаму. Взгляд сестры задержался на моей груди и плечах, и я чуть покраснела и отвернулась. И очень бодро продолжила: — Я ведь с Эльсеном договорилась, что он меня со вторника отпустит. А про понедельник не подумала. Не могу его подвести, у нас плановые операции.

— Успеешь на работу, — успокоила меня Василина. Я стянула штаны, обернулась, чтобы пройти к гардеробу — и взгляд сестры прикипел к моему животу. Кажется, я залилась краской по уши — а она растерялась, заморгала и опустила глаза.

— Не осуждай меня, — попросила я жалобным шепотом, пытаясь поймать ее взгляд. — Пожалуйста, Васюш...

Она встала, не глядя на меня.

— Мне еще к Алинке надо заглянуть, Марина. Одевайся и подходи к телепорту.

Через минут десять мы вышли из арки телепорта во внутренний двор изумительного, лазурно-белого восточного дворца, украшенного резьбой. У меня даже дыхание перехватило от восторга.

Ани встречала нас, стоя рядом с очень большим красноволосым драконом. Нории, ее мужем — я помнила, как он выглядит, по новостям. Сама Ангелина уже обнимала метнувшуюся к ней Каролинку — старшая сестра была одета в свободное белое платье, и волосы ее теперь были немногим длиннее моих и неровно спускались до подбородка. Она казалась такой маленькой! Но не столько меня поразил контраст между ее изящной фигурой и могучим размахом плеч и высотой мужа, сколько выражение безмятежности на ее лице.

Каролина что-то сердито выговаривала Ани, и та гладила ее по спине и отвечала успокаивающе. Встретилась со мной взглядом — я улыбнулась. Нет, это все еще была наша старшая сестра — спокойная, прямая, немного строгая, — но она выглядела очень расслабленной и счастливой. Теперь я поняла, о чем говорил Четери. И уже без настороженности вложила руку в ладонь Владыки Песков. За ее глаза, лучившиеся удовлетворением, можно было простить и ее похищение, и те испытания, что ей пришлось пережить.

— Рад видеть здесь родных моей владычицы, — пророкотал дракон, и я чуть не засмеялась — голос его пробирал до позвоночника. Не как хриплый тон Люка — не возбуждая, а вызывая желание вытянуться по струнке и слушать приказы.

Ровно так же на меня действовала Ани. Они точно друг другу подходят. И я, отступив и дав возможность подойти отцу и Мариану, еще раз окинула взглядом ее красавца-супруга. Да уж, для того, чтобы иметь рядом такого и не стать бледной его тенью, нужно быть нашей Ангелиной.

Я подождала, пока сестры отпустят Ани, подошла к ней последней, прижалась.

— Я так переживала из-за тебя, — шепнула я ей на ухо. — Но вижу, что зря.

Она стиснула меня крепче, отстранилась, осмотрела меня внимательно. Улыбнулась.

— Ты такая загорелая, Марина.

— Я только из Эмиратов, Ани, — призналась я. — Люк позвал.

Она чуть построжела, но не сказала ни слова упрека. Лишь ласково сжала мне руку и кивнула.

— Для нас накрыли стол. Пойдем во дворец, Мариш.

Мы провели в Песках не меньше двух часов. Пили чай, ели необыкновенно вкусные сладости — и слушали Ани. Муж ее очень свободно участвовал в разговоре и вполне вписался в нашу семью.

Мариан больше молчал, отец интересовался архитектурным исполнением дворца и просил у Нории согласия прийти и зарисовать отдельные детали. Каролинка вцепилась в Ангелину и рассказывала ей о своих успехах — а потом ухитрилась раздобыть бумагу и карандаш и рисовала, поглядывая на невозмутимого дракона. А Алинка, как всегда, задавала миллион вопросов, и я прониклась необычайным уважением к мужу Ангелины — он терпеливо и подробно на них отвечал, пока Ани шепталась с Васей, или обнималась с Каролинкой, разговаривая с отцом — краем уха я услышала, как она спрашивает о нашей бывшей соседке из Орешника, Валентине.

Периодически я выходила в темный сад и оскверняла это тихое и заполненное сладким ароматом цветов место запахом табака и своими веселыми мыслями по поводу семейной жизни сестрички и грустными — про Мартина. Или жаркими воспоминаниями о Люке.

— Скучаешь? — ко мне подошла Ани, обняла, и я выдохнула дым в другую сторону, выбросила сигарету и прижалась к ней.

— Нет, ты что, — пробормотала я, целуя ее в висок, — просто надо передохнуть от эмоций. Я так волновалась, что тебя здесь держат привязанной к кровати в темнице, что сейчас, когда я успокоилась, у меня пошел откат. Хороший у тебя муж, Ани.

— Не думала, что ты оценишь, — сказала она с некоторым удивлением.

— Почему? — усмехнулась и внимательно взглянула на нее. — Мои вкусы, конечно, вызывают сомнения, но я способна оценить и другие типажи. Не только Кембритча.

— Не язви, — умиротворенно попросила она, и мы замолчали, глядя на таинственный, шелестящий тенями сад, залитый голубоватым светом молодого месяца. Сзади послышался бодрый голос неугомонной Алинки, мягкие раскаты ответов Нории, раздались тихие шаги. Подошла Василина, прижалась ко мне с другого боку. И извиняющеся, ласково погладила меня по спине.

Я вздохнула. Вот еще один человек, который любит меня так, что не способен долго сердиться.

— Мы обговорили помолвку через три месяца, — проговорила я, ни к кому особо не обращаясь. Сестры не спросили, кто это "мы", даже не дернулись, но синхронно сжали мои руки. Две мои беспокойные мамочки. Я бы была не я, если бы не добавила ехидно:

— Глядишь, такими темпами ни одной незамужней принцессы у нас в доме не останется.

— Мне еще рано, — капризно возразила подкравшаяся Каролина. Голос ее показался очень громким в окружающей тишине. Младшая сестра обхватила Ангелину за талию, положила подбородок ей на плечо. — Как у тебя тут хорошо, Ани. Я бы могла здесь жить.

— Если захочешь, я обсужу это с отцом, — согласилась Ангелина. — Я буду очень рада, Каролиш.

Рядом возникла и Алина, молча взяла за руку Василину. Мужчины вели за нашими спинами живой разговор — а мы молчали, наслаждаясь нашим единением. И Алина озвучила то, о чем думали сейчас мы все.

— Как же мне не хватает Полины, — сказала она со вздохом — и Ани рядом со мной напряглась, и мы все прижались еще крепче друг к другу. Все эти полтора месяца с превращения Поли в медведицу мы навещали ее раз-два в неделю, и последний раз были несколько дней назад — и каждый раз возвращались подавленные, хотя нас она уже узнавала, не бегала прочь и даже что-то урчала в ответ на наши нежности. Почему же в нашей семье так — никогда не может быть все у всех хорошо? Почему обязательно в нашем счастье должна присутствовать доля едкой горечи?

— Завтра навестим ее, — проговорила Василина тихо. — Я уверена, что Демьян что-то придумает. А ты, Ани?

— А мне ничего не остается кроме как надеяться, — ровно ответила Ангелина. — Как и нам всем.

И мы снова замолчали, купаясь в тишине и тревоге этой теплой южной ночи и глядя на яркие лучистые звезды над садом. Где-то далеко они светили и нашей Пол.

Люк

Герцог Лукас Дармоншир тоже не спал в эту ночь. В данный момент он страшно ругался, глядя на свои призрачные руки и пытаясь продавить выгнутую полусферу зеркала в спальне.

С другой его стороны.

Ругательства, сыплющиеся из уст его светлости, могли бы заставить покраснеть и видавшего виды сержанта, но тут краснеть было некому. Слова в черноте зазеркалья гасли, как заглушенные ватой, и холодно тут было, как в ледяном кубе. И все холоднее становилось — Люк, пинающий не поддающуюся преграду, видел, как от полупрозрачного и мерцающего тела его, рассеиваясь, уходит в черноту белое сияние.

Он поначалу пытался орать и стучать, надеясь, что вдруг в покои зайдет дворецкий, увидит в зеркале хозяина и догадается позвать хоть того же Леймина. Но спальня была пуста. Дымился на столике окурок, лежало брошенное на стул полотенце, ночник освещал расправленную кровать. А на кровати вибрировал телефон, и экран веселенько светился голубым.

Его светлость снова выругался и обернулся. Еще немного, и он точно рассеется. И где была его голова?

За пятнадцать минут до позорного попадания в зазеркалье Люку, уже задремавшему, позвонил его величество Луциус и очень сухо проговорил:

— Надеюсь, ты достаточно отдохнул. Жду тебя в полночь у телепорта во дворце. Не опаздывай.

Пришлось заливаться остывшим кофе, идти в ледяной душ, чтобы проснуться — и дернул же его черт бросить взгляд в зеркало, когда он вышел! На спине алели чудесные царапины, оставленные ногтями Марины. Люк закурил, положил сигарету в пепельницу, подошел ближе, увидел еще и укус на предплечье, усмехнулся, мгновенно вспоминая все, что делал с ней — и тут же от возбуждения мягким белым цветом вспыхнули глаза. Шагнул почти вплотную, чтобы рассмотреть внимательнее, и привычно оперся ладонью о зеркальную гладь. По пальцам до плеча прострелило холодом, стекло мгновенно помутнело — и его засосало внутрь. На небольшой, тонкий, сияющий мостик, отходящий от зеркала.

Мостик обрывался шагах в десяти от выхода. И у Люка, ошалевшего, прижавшегося спиной к прозрачной полусфере, создалось полное впечатление, будто он несется куда-то в черной пустоте. Крошечная, ничтожная точка в космической бесконечности. Сделай шаг вперед — и не удержишься, и упадешь во тьму — и не станет больше тебя. Такое же головокружение случалось, когда он делал виражи на трассе — или прыгал с парашютом.

Осознав, что обратно выбраться невозможно, Люк прошел, старательно не глядя в стороны, до конца мостика — и там, стоя на самом краю, увидел грандиозное и не поддающееся осознанию зрелище. Он словно находился у края невыразимо огромного шара, заполненного плотной, густой чернотой. Бархатные тени ледяной кипящей тьмы, высасывающей из него жизнь, расступались, стоило ему пристальней всмотреться в них — и тогда головокружение усиливалось. Потому что он ощущал первобытный ужас от понимания, что вся эта бесконечность содержит много больше, чем доступно ему. Потому что, стоило напрячь зрение, и открывалась небольшая часть пространства напротив, словно состоящего из мириадов крошечных граней. Они находились очень далеко — если в этом месте вообще можно было применить слово "далеко", и в то же время Люк мог разглядеть каждую из них. Но не подойти.

Мостик тихо таял, рассеиваясь тем же белым светом, что и его тело, и пришлось сделать два шага назад.

Абсолютная тишина этого места была тишиной нереальности и безвременья. Тишиной смерти.

Некоторые из граней, которые он успевал заметить, светились, как светилась полусфера за спиной Люка, некоторые были черными — и от каждой из них тянулась в центр этого пространства тонкая неосязаемая струна. Словно все это было остовом, скелетом, держащим мир изнутри. Иногда в темноте сверкающими линиями проносились точки — от одной грани к другой.

Люк еще присмотрелся — и опустил глаза. Потому что показалось что оттуда, из глубины кипящих теней, в него начали всматриваться в ответ. Голова закружилась сильнее, и герцог развернулся и аккуратно, очень медленно, чувствуя, как все неохотнее слушается тающее тело, пошел к полусфере зеркала. И, кажется, перепробовал все доступные воображению способы — и стучал, и уговаривал, и кричал, и пытался представить, как он вываливается в своей спальне. Бесполезно.

Оглянулся — мостик истаял еще, и оставалось каких-то три шага до пропасти.

Люк уже отчаялся, когда в его спальне открылась дверь, и в нее зашел очень недовольный король Луциус. Оглядел безобразие, задержал взгляд на дымящемся окурке... перевел взгляд на зеркало... и обернувшись, приказал недоуменно взирающему на пустые покои дворецкому.

— Выйдите.

Ирвинс быстро ретировался.

А его величество подошел к зеркалу и, выразительно подняв брови, оглядел Люка с выражением, с каким смотрят на уронившего цветочный горшок щенка.

— Напомни, Лукас, — произнес он сухо, и с этой стороны зеркала его голос слышался как очень далекое эхо, — что я говорил по поводу зеркал?

— Мой король, — с должной долей раскаяния попросил его светлость, — может, вы воспитательные меры предпримете чуть позже? Когда достанете меня отсюда?

Король Луциус невозмутимо закурил, сел в кресло, пододвинул к себе пепельницу — и Люк понимающе усмехнулся, успокаиваясь, и приготовился слушать.

— А говорил я вот что. Ни в коем случае не касайся их, пока я тебя не обучу. И если бы твоя голова не была забита прелестями девицы, точнее уже не девицы Рудлог, ты бы отнесся к этому с должным вниманием.

Люк понуро внимал, ощущая приближающуюся со спины пустоту. И стыдился. Точнее, делал вид, что стыдится.

— И если бы я не был так озабочен твоим обучением, Лукас, — ровно продолжал король, — и если бы не был так привязан к твоей матери, то что бы помешало мне сейчас пойти спать — вместо того, чтобы лично идти проверять, с какой стати ты возмутительно опаздываешь на встречу к своему монарху?

— Простите, ваше величество... — уже несколько нервно произнес Люк — потому что снова оглянулся — и увидел, что осталось ему не так много времени.

-... я больше не буду, — издевательски подсказал правитель не самой маленькой страны на Туре и хмыкнул, выжидающе глядя на почти распластавшегося по стеклу герцога. И Люк понял намек.

— Что на этот раз я буду вам должен? — прямо спросил он.

— Все то же, Дармоншир, все то же, — с невероятным удовольствием заявил Инландер. — Я хотел сделать все по-другому, но как не воспользоваться решением, которое ты сам мне вложил в руки? Даю тебе три дня, чтобы ты сделал Марину Рудлог женой. Мне плевать, как. В четверг с утра я должен увидеть на ваших руках брачные браслеты.

— И зачем вам это вы, конечно, не скажете. Наставник, — издевательски добавил Люк. Получилось не очень — трудно проявлять характер, когда в буквальном смысле смерть наступает на пятки.

— Конечно нет, — согласился Инландер весело. — Считай это моей старческой прихотью. Итак. Принимаешь условие?

— Нет, — ответил его светлость, ощущая, как под пятками становится пусто и вставая на цыпочки.

Монарх хмыкнул.

— А если включить голову?

— Нет, — повторил Люк для доступности. — Помолвка через три месяца, свадьба как решим. Никакого форсирования. Вы просто не понимаете, что давлением в этом случае нельзя ничего добиться.

— Можно, — убежденно сообщил Луциус. — Не ожидал от тебя возвышенной глупости, герцог. Так ты предпочитаешь смерть недовольству крошки Рудлог?

— Катитесь к черту, ваше величество, — зло пробормотал Люк и закрыл глаза.

— Счастливо оставаться, — вежливо ответил Луциус.

Раздались шаги. Но Люк не услышал ожидаемого стука двери — его внезапно потащили вперед, через обжигающий лед поверхности зеркала. Он вывалился на пол, на колени, трясясь от холода и снова в материальном теле — и стоящий над ним Инландер от души дал ему высочайший монарший подзатыльник.

— Какая честь, мой господин, — язвительно проговорил Люк, хотя у него глаза слезились и зуб на зуб не попадал. — А могли бы и королевским пинком наградить.

— Дурной мальчишка, — сказал Луциус устало, никак не отреагировав на дерзость. — Неужто в тридцать пять и я таким был? Иди в ванную грейся. И возвращайся. Буду учить тебя читать зеркала и управляться с ними.

— Что-то я сыт зеркалами на сегодня, — упрямо проговорил его светлость, поднимаясь. — Пожалуй, лягу-ка я спать.

Подняться он не успел — согнулся от того, что голову сдавило, как раскаленным обручем, и стало нечем дышать.

— Вон! — прошипел его величество резко — и Люк застонал, повалившись на пол. — Еще слово, и я зассставлю тебя подчиниться, гаденыш! Забыл, с кем разговариваешь?! Быстро в ванную, сукин ты сын!

И это изящное требование заставило-таки чертыхающегося герцога ретироваться.

Когда Люк вышел из ванной, распаренный и согревшийся, его ждала идиллическая картина — король, невозмутимо пьющий кофе и курящий, и Ирвинс, ловко расставляющий на столике поздний ужин. Дармоншир прошагал к гардеробной, оделся там же — и прошел обратно, встал перед монархом. Дворецкий налил ему кофе, поклонился и без приказа вышел.

Его величество молчал, глядя на Люка, щурясь и выдыхая дым в потолок. От него ощутимо тянуло холодом и недовольством.

— Что мне мешает сейчас уйти и оставить вас без знаний, Лукас? — поинтересовался он. Не пригрозил арестом или лишением титула — безошибочно ткнул в то, что было Люку важнее всего в их общении.

И герцог опустился на колено, склонил голову.

— Ваше величество, — проговорил он, — я позволил себе слишком многое.

— Верно, — ледяным тоном согласился Инландер.

— Простите меня.

— Мозги включились? — проговорил король ядовито

— Готов принять наказание, — не вставая с колена, пробормотал Люк. — Что угодно, но касающееся только меня.

— Он еще и торгуется, — задумчиво произнес Луциус, словно не веря в такую наглость. — Встаньте, герцог. Это мы обговорим в конце. А сейчас слушайте меня.

Люк поднялся, кинул взгляд на пачку сигарет — и король нахмурился.

— Потом покурите, Дармоншир, — сварливо проговорил он. — Подпространство — вещь капризная, в него нужно входить с ясной головой. И четко представлять себе, куда хочешь попасть. Что вы там видели?

Люк постарался рассказать, не упуская ничего — насколько хватало слов, чтобы описать открывшееся ему зрелище. Король недовольно покрутил головой, и словно нарочно, затянулся сам.

— Хорошо, что твоей силы крови хватило, чтобы продержаться там, Лукас, — он за время рассказа, видимо, успокоился, и снова обращался на "ты". — Будь ты послабее, и тебя бы мгновенно разметало там на атомы. Не нужно в подпространстве долго находиться живому. Во время нормального перехода тебя просто на секунды окунает в холод и тьму — и ты уже выходишь в месте назначения.

— Но что такое это подпространство? — поинтересовался Люк, жадно глядя на сигарету. Король, уже сменивший гнев на милость, нетерпеливо махнул рукой.

— Да кури уже. И сядь. Что стоишь как ученик перед учителем?

— Спасибо, — буркнул Дармоншир, хватая пачку. — Во-первых, ваше величество, я и есть ученик, а во-вторых, не смею сидеть в вашем присутствии.

— Смирный на загляденье, — с ехидством проговорил Инландер, наблюдая, как закуривает ученичок. — По поводу подпространства... никто, кроме богов, думаю, не знает, что это такое. Знаю только, что некоторые стихийные духи могут им пользоваться. А люди... оно доступно лишь сильным потомкам Белого, да магам, которые создают свои Зеркала — имитации обычных. Подозреваю, то, что ты видел — это и есть сама первостихия Белого, пространственный каркас нашего мира.

— Я ничего не понял, — честно признался Люк.

— Не забивай голову, — отмахнулся Луциус. — Я почти пятьдесят пять лет прожил на свете, а до сих пор не понимаю. Есть вещи, которые нам недоступны. Тебе знать нужно только одно. Зеркала и любые отражающие поверхности, а также искусственные телепорты, что создают маги — сшивают подпространство и нашу реальность. И ты можешь перейти из любого зеркала в любое. Или увидеть, что творится там, где есть зеркало.

— А человека я провести с собой могу? — Люк тут же оценил практическую пользу.

— Ты пока — нет. Потом — возможно, — его величество затушил сигарету. — Если же опять случится так, что ты провалишься внутрь, не паникуй. Со мной случалось по молодости, но я уже ученый был. Никаких эмоций. Иначе не справишься.

— Я там все перепробовал, — сообщил Люк, морщась. Король кивнул на зеркало, и герцог положил сигарету в пепельницу, поднялся, подошел к месту своего недавнего заключения.

— Сейчас я тебе покажу, — пообещал Инландер. — Закрой глаза. Что ты видишь?

— Ничего, — пробурчал Люк. — Темно, как с закрытыми глазами.

— Сосредоточься, — настойчиво предложил его величество. — Смотри будто сквозь веки. Попробуй ощутить, что перед тобой.

Люк постарался — потянулся мысленно вперед — и как-то очень легко чернота расступилась, очерчивая слабо светящийся контур зеркала. Он качнулся — снова закружилась голова.

— Стоять! — предостерегающе рявкнул его величество. — Рано. Теперь открывай глаза.

Дармоншир увидел перед собой мутную, темную поверхность, не отражающую ничего.

— Запомнил состояние? — поинтересовался король. Люк кивнул. — Вот если ты оказался внутри, ты должен сделать то же самое. И тогда сможешь выйти.

Вот как оказывается. Все просто.

— И что дальше? — спросил герцог нетерпеливо.

— А теперь представь, кого ты хочешь увидеть, — подсказал Луциус. — Зеркало соединит тебя с ближайшим к объекту зеркалом.

Ну кого еще он мог представить? Мутная поверхность дрогнула, на ней неохотно проявился круг в четверть рамы, в котором виднелось семейство Рудлог почти в полном составе, расположившееся за столом. Была там и курящая Марина — ее спина была очень хорошо видна за аркой, в темноте, и красноволосый дракон, Владыка Нории. И бывшая невеста, Ангелина, с короткими волосами, которую обнимала девочка лет двенадцати.

— Любопытно, — задумчиво проговорил Луциус, останавливаясь рядом и наблюдая за идиллическим ужином. — Значит, телепорт уже работает. Тебе повезло, что вокруг их дворца пока нет щитов.

— И я могу шагнуть туда? — оживился Люк.

— Ну если хочешь вывалиться в виде кровавой лепешки, то можешь, — согласился король. — Видишь ли, Лукас, размер выхода должен быть таким, чтобы пропустить тебя.

Дракон, сидящий к ним спиной, вдруг обернулся. Нахмурился и покачал головой, глядя прямо на незваных наблюдателей. И Луциус с нехарактерным смешком двинул рукой — и снова перед ними встала отражающая поверхность.

— Сын Воздуха, — с приязнью проговорил король, — почуял.

— Драконы тоже могут ходить через зеркала? — поинтересовался Люк.

— Не думаю, — отозвался Инландер, — предполагаю, у них другие способы преодолеть пространство. Но это сейчас неважно. Скажи мне, в чем недостаток открытия перехода к кому-то живому?

— Человек движется? — предположил Люк. — Рядом может не оказаться зеркала?

Король довольно кивнул.

— Поэтому лучше всего представлять не кого-то, а что-то. Место, про которое ты точно знаешь, что там есть подходящее по размеру зеркало. Чем ближе — тем меньше сил ты потратишь на переход. И для начала лучше ходить на короткие дистанции. На длинные у тебя просто может не хватить сил. А есть еще такая неприятная вещь, как аномалии — например, в районе гор, которые искажают пространство и могут выбросить тебя на другой край Туры или вовсе распылить. Поэтому запомни — нужно быть осторожней и внимательней, чем на трассе. Теперь пробуй.

Люк представил себе собственную гардеробную — комод, светильник, дверь — открыл глаза — и снова закружилась голова. Потому что он смотрел в зеркало перед собой — и из-за незакрытой двери гардеробной видел свою спину и стоящего рядом Луциуса.

Король оглянулся, усмехнулся, увидев восторженный взгляд Люка.

— Когда я только научился, я тоже так развлекался, — сказал он. — Иди. Если что, я тебя вытащу.

На этот раз Люк не видел ни пустоты, ни светящейся дорожки. Он просто шагнул вперед — и вышел в своей гардеробной, ощутив лишь короткий обжигающий холод. И тут же, чтобы проверить, шагнул обратно.

Король уже сидел в кресле и снисходительно наблюдал, как змеиный отпрыск балуется с новоприобретенным умением. Люк рискнул даже сходить в свою спальню в столице, вернулся, собрался еще куда-то.

— Хватит, — остановил его Луциус. — Сядь, поешь. Нам еще летать сегодня.

Под утро, когда они отдыхали на знакомой уже скале, сытые и хорошо проредившие поголовье горных коз Блакории, Люк, у которого голова трещала от новых знаний — а разум едва ворочался из-за вкуса крови, до сих пор щекочущего язык, задрал голову, глядя на большого белого змея и очень искренне сказал:

"Спасибо".

Наставник спустился ниже, шурша большим телом по валунам, и лениво дернул крыльями.

"Не благодари. Вдруг тебе придется в скором времени меня проклинать? Мы еще не обговорили твою скорую свадьбу".

Но вопреки его ворчливому тону теплый ветерок потрепал перья змея-младшего, погладил его по спине. И очень захотелось зажмуриться от этой короткой ласки. Люк вскинулся от постыдных для взрослого мужика чувств, и, чтобы не расслабляться, вернулся к тому, что его тревожило:

"Зачем все-таки тебе мой срочный брак?"

"Я обещал твоему деду", — напомнил старый змей.

Чешуйчатый герцог скептически зашипел и мотнул хвостом.

"Я не буду заставлять ее".

"Будешь, Люк, будешь, — откликнулся наставник устало. — У меня есть чем убедить тебя. Или ее, если упрешься. Да и какая тебе разница? Сейчас, позже".

"Марине есть разница".

Его змейшество хмыкнул. Звук вышел такой, будто паровоз с шипением выпустил пар.

"Она простит. Женщинам вообще свойственно прощать, Лукас".

"Но не этой".

"Всем, поверь мне. Если любят, прощают".

Старый змей замолчал. И Люк уже решил, что он решил отступить, когда тот заговорил:

"У меня есть фотографии с Эмиратов, Люк. Если ты не устроишь вашу свадьбу быстро, они попадут в прессу, и вам придется пожениться. Но до этого не дойдет. Если ты заупрямишься, я покажу их Марине Рудлог — и она сама прибежит к тебе с требованием брака".

Раздался клекот — Кембритч, не успев дослушать, только представив, что кто-то видел его Марину голой, рванул с места и вцепился наставнику в горло. Тот полоснул его лапой — и обрушились со скалы, свиваясь и вгрызаясь друг в друга два столь похожих потомка Белого, и долго еще катились с гор лавины, потревоженные шипением и ревом, и тряслись каменные основания пиков от ударов, когда кто-то из противников отшвыривал другого. Небывалый по силе ураган накрыл север страны Гюнтера, принеся с собой метель и снега, и король Блакории, глядя в окно и прислушиваясь к чему-то, недовольно покачал головой.

Не дождались в то утро короля Луциуса советники, и в замке Вейн Жак Леймин хмуро выслушивал обеспокоенного дворецкого, рассказавшего, что ночью к хозяину пришел сам король — а из покоев, которые ныне пусты ни он, ни герцог уже не выходили.

На всякий случай после обеда начали поисковые работы. И, о чудо, нашли герцога в лесу, голого, раненного, среди поломанных, как спички деревьев. Его светлость слугам не обрадовался — встал, кривясь, прижимая ладонь к боку — все тело его было изодрано, зло рявкнул, повел налитыми кровью глазами — ему поспешно подали одежду. И пошел, хромая, в сторону замка.

Задержавшийся, чтобы осмотреть место, охранник, клялся потом, что случайно задрал голову и увидел в привычной инляндской дымке в небе очертания огромного белого змея, тихо летящего вслед за герцогом.

Люк вернулся в свои покои, стянул одежду, посмотрел на себя — раны, появившиеся после оборота, уже затягивались — и едва удержался, чтобы не разбить от приступа злости зеркало. Впервые на его памяти ситуация была настолько патовой, что куда не двинься — все плохо.

"Успокоился? — спросил его старый змей, когда после долгой драки швырнул на скалы, сам рванулся следом, сжал, впившись клыками в шею — Люк тяжело дышал и бил хвостом, и шипел, чувствуя рваные раны на теле. — Готов слушать дальше?"

В ответ на отрывистое и матерное пожелание его величеству сдохнуть лишь сжал клыками сильнее — и Люк взвыл от боли.

"Успокоился?" — повторил чешуйчатый король.

"Фотографии", — зло прошипел Кембритч, дергаясь от ненависти.

"Их никто не видел кроме меня. Я уничтожу их сразу же, как ты сообщишь мне о браке"

"Фотограф?"

"Я стер ему память. И проверил, чтобы никаких материалов не осталось".

"Что он заснял?"

"Самое начало. Все невинно, но для прессы достаточно, сам понимаешь".

В голову опять ударила ярость — и Люк извернулся, рванул зубами лапу старого змея — и снова они покатились по долине, под вой усиливающегося снежного урагана. И вновь через несколько минут его сжали, зафиксировав так, что перед глазами начала полыхать удушливая чернота.

"Ты молод и глуп, — Луциус тоже устал, и тоже был ранен, поэтому и мысленное общение прерывалось выдохами и свистом, — и у тебя может хватить дури заупрямиться или пойти против меня, но придет время, ты поумнеешь, повзрослеешь, и скажешь мне спасибо".

"Это вряд ли, — прошипел Люк, пытаясь вывернуться и ощущая, как хрустят его крылья. — Я не буду делать этого, ваше величество. А посмеете сказать Марине — я озвучу свои соображения по поводу участия королевы в смертях аристократии".

Некоторое время его позорно и методично трепали за шкирку зубами, как щенка. Не больно, но очень унизительно — и он так бился, так рычал, что к концу наказания уже был в полуобморочном состоянии. Метель все усиливалась, засыпая их снегом.

"Ты молод, — повторил Луциус настойчиво, когда ученик затих — только бока подрагивали и дыхание было судорожным, злым. — Ты моложе меня и должен быть силен, а я с закрытыми глазами могу тебя скрутить. Твои менталисткие способности куда ниже, чем могут быть. Ты должен уметь лечить людей, а даже ауру увидеть не способен. Случись что в будущем — и ты будешь проклинать себя, что не взял у жены столько силы, чтобы смочь спасти близкого тебе человека".

"Я видел ауру, — огрызнулся Люк. — У Иппоталии".

"Хорошо, — удивленно и даже с некоторой гордостью проговорил старый змей и чуть ослабил удушающие кольца. Ровно настолько, чтобы не было больно и в глазах посветлело. — Но этого мало. Послушай меня, не дергайся, — снова жестко зашипел он. — Твоя вина и ошибка в том, что ты оказался настолько нетерпелив, чтобы взять девицу Рудлог без свадьбы. А за ошибки взрослые люди платят, Люк. Силу красных дев помогает вобрать брачный обряд, без него ты получаешь лишь малую часть ее, ничтожно малую. Брачные браслеты — как воронка, которая ее энергию после инициации отправляет к мужу. А без них — сила истекает в пространство. Первые недели еще можно это поправить, хотя ты и упустил уже очень много. И сейчас каждый день на счету. Я должен был тебя заставить сразу как узнал. Но без возможности воздействовать ты бы отказался. Поэтому ты, Люк, возьмешь ее в жены как можно скорее. Три дня и так слишком много".

"Да зачем это вам? — со злым отчаянием поинтересовался Кембритч. — Рисковать отношениями с Рудлогом ради моего брака — слишком малое обоснование".

"Во-первых, — уже деловым тоном объяснил Луциус, — я уже сказал, я дал обещание твоему деду. Во-вторых, и это главное — чем сильнее аристократия, тем сильнее корона, Люк".

"Бред", — фыркнул Люк бесстрашно. Бояться, в принципе, было уже поздно — он и так уже наговорил на десяток смертных казней и лишений титула.

"Пусть бред, — устало согласился Луциус, — но тебе придется довольствоваться этим объяснением".

"Я все узнаю", — пообещал Люк.

"В этом я не сомневаюсь", — согласился его величество. И осторожно разжал кольца, отполз в сторону. Кембритч на чистом инстинкте стал вылизывать рваные, истекающие белесым туманом раны. Проверил крылья, яросто заклекотал на попытавшегося вновь приблизиться наставника.

"Лети домой, — приказал тот спокойно и поднялся в воздух. — Три дня, Люк. А лучше — сегодня. Ты меня услышал".

Люк отвернулся и раздраженно плеснул хвостом. И взлетел, шатаясь и дрожа, только после того, как его величество исчез в буране.

В двери осторожно постучали.

— Да! — рявкнул он, трясущимися от усталости руками выбивая из пачки сигарету и прикуривая.

Зашел Леймин. Осмотрел покореженного хозяина в чужих штанах, и крайне деликатно поинтересовался:

— Я понимаю, что сейчас не время, ваша светлость, но все же вы сами приняли меня на службу. И я имею право знать, что с вами происходит. Только прошу обойтись без сказок про ваши хождения во сне.

Люк раздраженно махнул рукой.

— Охранники будут молчать?

— Как немые, милорд, — подтвердил Леймин. — Как вас нашли, ни одна живая душа не узнает. И все-таки...

— О том, что я буду в Эмиратах, — продолжил Люк мрачно, не слушая, — знали вы, Ирвинс и Майки, Жак. Найдите, каким образом могла попасть информация о моей поездке к его величеству.

Леймин нахмурился — на впалых морщинистых щеках его заиграли желваки — и склонил голову.

— Сделаю, ваша светлость.

— Священник у меня в замке есть?

Глаза старого разведчика расширились так, будто они сейчас выпрыгнут из орбит.

— Служит в семейной часовне еще со времен вашего деда, милорд.

— Хорошо, — проговорил Люк и со злостью ткнул сигаретой в заполненную пепельницу. — По поводу моих исчезновений, Леймин. Видите ли, я имею обыкновение превращаться в огромного крылатого змея. И летать по ночам.

Безопасник некоторое время молча смотрел на него. Перевел взгляд на затягивающиеся раны хозяина.

— Остановимся на версии про хождение во сне, — наконец, сказал он мрачно.

Люк усмехнулся и кивнул на дверь. И старик вышел, качая головой и что-то бурча себе под нос.

Глава 14.

На севере Бермонта, там, где под покровом полярной ночи океан, скованный льдом, пытался пробить свой крепкий панцирь, а в ярангах неподалеку от берега все ярче разгорались очаги, поднимая белые кривые столбы дымов в стылое небо, дремал старый шаман Тайкахе. Странные видения приходили к старику, отказавшемуся от своей молодости и счастья, странные, обманчивые и зыбкие. То видел он тень солнечной жены короля, играющей в поднебесье с огненными духами и темными ночами спускающейся в замок, чтобы поцеловать призрачными губами спящего мужа. То чудились Тайкахе зеленые поля вместо тундры и теплое море, в котором можно купаться все лето. Или летний лес, среди елей и сосен которого важно выступал тяжелый черный медведь, снисходительно оглядываясь на маленькую медведицу, весело носящуюся по красному брусничнику с двумя медвежатами разных возрастов. А то переносили лукавые духи снов шамана на юг медвежьей страны, показывали снежные склоны гор, черные от панцирей спускающихся в долины чудовищ. Или отступали перед настоящим прозреванием, редко доступным и Великим стихиям — и тогда старый Тайкахе, как в детстве, открыв рот от восхищения, наблюдал за замедленной битвой исполинов, людей и богов, от которых содрогалась Тура.

Шаман очнулся от дремы, потянулся, кряхтя, хлебнул дымящегося на очаге сытного взвара и начал собираться в дорогу. Дойдет на лыжах до железной дороги, гул от которой далеко разносился по тайге, а там уже поедет в столицу. Пришла пора выполнять обещание, данное медвежьему сыну, и пытаться возвращать его женщину. И заодно поделиться видениями — обманка или нет, а надо, чтобы крепка была рука Бермонта, если опасность придет.

Воскресенье, Игорь

В воскресенье Игорь Иванович проснулся поздно — уже занимался зимний рассвет, и комната окрашивалась в серый и розовый. Проснулся в прекрасном настроении. Этому немало способствовала горячая, мягкая ото сна Люджина, прижимавшаяся к нему спиной и мирно посапывающая.

Игорю Ивановичу спать больше не хотелось. Зато определенно хотелось кое-чего другого — чего только может желать отдохнувший и здоровый мужчина поутру.

Капитан могла бы посрамить любого чемпиона по сну — когда господин полковник закончил с ласками и решил перейти к большему, она лишь вполголоса, укоризненно проворчала что-то, поворачиваясь на спину и улыбаясь. И так и не открыла глаз.

Через полчаса Стрелковский, бодрый и довольный, вышел из душа, присел рядом со снова свернувшейся клубочком, закутавшейся в одеяло северянкой, погладил ее по плечу.

Люджина неохотно зашевелилась, повернулась, с трудом приоткрыла сонные глаза.

— Еще? — спросила она удивленно и сладко потянулась. Игорь хмыкнул.

— Конечно, еще. Но потом. Я в храм собираюсь, Люджина, — он с удовольствием разглядывал ее налитую белую грудь, опухшие розовые губы и румянец — то ли от сна, то ли от его утренней активности. Беременность сделала ее совсем слабой, и его это отчего-то приводило в восторг: контраст между агентом и бойцом, не уступающей мужчинам — и разнеженной женщиной, греющей его постель.

— Хотите, чтобы я пошла с вами? — она опять потянулась, едва сдержав зевок. — Да что же это такое, — сурово сказала она сама себе. — Этак я и рожу во сне.

— Врач же пообещал, что на четвертом месяце сонливость должна пройти, — напомнил Стрелковский.

— Угу, — пробормотала она и осторожно коснулась его руки, так и лежащей у нее на плече, губами. — И мама говорила, что первые три месяца она тоже спала. У нас точно были медведицы в роду.

— Не удивлюсь, — ответил Стрелковский — и не удержался, коснулся украдкой ее груди. Северянка понимающе усмехнулась — и он тут же захотел остаться. Но строго напомнил себе про храм и поднялся.

— Будьте готовы к моему возвращению, — попросил он. — Я вчера забыл сказать. Звонил Хиль, сообщил, что можно сегодня навестить Полину. А после они с Тарьей ждут нас на обед.

Люджина охотно кивнула — с супругой Свенсена они сдружились, часто созванивались, обсуждали таинственные женские дела: вязание, покупки для детей и подготовку к родам, а сам подполковник уже несколько раз зазывал их к себе.

— Через сколько вы вернетесь?

— Через два часа, — он почти с умилением смотрел, как она подтягивает одеяло на плечи, снова закрывает глаза. — Успеете выспаться.

— Угу, — проворчала капитан, снова погружаясь в дрему — и Игорь наклонился, мягко поцеловал ее в лоб и пошел одеваться.

В Храме всех богов он отстоял всю службу, привычно повторяя заученные наизусть славословия, подождал, пока разойдутся прихожане, и последним подошел к Его священству. Склонил голову, пока старик благословлял его, и только потом вопросительно глянул на служителя.

Тот сделал знак подождать — ласково выслушал какую-то подошедшую женщину, затем еще одну, что-то вполголоса отвечая им — прихожанки отходили успокоенные. Игорь пока помогал братьям приводить храм в порядок после службы, вместе с ними споро разравнивая песок частыми граблями. Его помнили, приветствовали, обсуждали храмовые дела, и он, вдыхая аромат масел и дымок от курительниц, ощущал себя, будто вернулся в родную большую семью.

— Я подумал над твоим вопросом, брат, — сказал Его Священство, когда они зашли в аскетичный, пахнущий сухими цветами и немного тленом кабинет. — Полистал записи братьев, работавших в больницах.

Игорь почтительно встал у двери, наблюдая, как старенький служитель достает из шкафа стопку потертых, бережно прошитых тетрадей и аккуратно усаживается на стул, просматривает пожелтевшие страницы. После возвращения из Бермонта Стрелковский регулярно бывал в храме — в одно из посещений он и подошел к старику.Покаялся за смерти охраняющих Тарью людей Ольрена Ровента. И попросил о помощи, не вдаваясь в подробности.

— Были случаи чудесных возвращений из комы, — сообщил старик, закрыв тетрадь — и покачал головой, глядя как в глазах посетителя загорелась надежда. — Их немного, все они задокументированы. Чаще всего тело при этом было уже излечено, и только душа никак не могла снова встать на место. Но случалось и такое, что силой молитвы восстанавливался поврежденный мозг или внутренние органы. Однако... вынужден тебя расстроить, брат. Братья, которых отметил Триединый и дал им подобную силу, уже ушли на перерождение.

— А вы, отец, не можете помочь? — с надеждой поинтересовался Стрелковский.

— Для кого ты просишь? — осведомился старик с мягкостью.

— Для дочери, — не стал кривить душой Игорь.

— Расскажи, брат. Сядь и расскажи. А я подумаю.

И Игорь подробно обрисовал то, что произошло в замке Бермонт. Старик внимал, подперев морщинистую щеку ладонью и прикрыв полупрозрачные голубоватые веки. Когда Стрелковский замолчал, открыл глаза, кивнул грустно, вздохнул.

— Послушай меня, брат. Все случаи излечения, о которых я прочитал, происходили через жертву. Или аскезу. Твоя девочка фактически принесла такую жертву ради мужа своего. Триединый не дает ничего просто так. Если где-то прибывает, значит где-то должно убыть. Понимаешь меня? Перед стойкостью братьев склонялись даже законы бытия. Они жили в миру со всеми его искушениями — и несли свои обеты. Преодолевали боль, голод, страх, плотские искушения. Недаром потом их включили в сонм святых. А я и так живу в мире обетов, мое послушание ничего не даст.

— А мое? — кротко спросил Игорь.

— Бывало и такое, — кивнул священник, — что жертву приносил родной человек. Или близкий. Так, известен случай, когда ради излечения брата женщина, аристократка, раздала все свое богатство, и ушла в монастырь, поклявшись не говорить и не носить обуви, пока не проснется ее брат. В этом случае бытию проще исполнить желание, чем наделить добровольного аскета силой, которая ему только навредит.

— Но что я могу? — спросил Игорь.

— Ты? — священник светло улыбнулся ему. — Только молиться, брат мой. У тебя есть свое служение, есть женщина и будет ребенок, и твоя жертва не должна стать причиной несчастья кого-то еще. Иди, брат. Я буду молиться за тебя и твою девочку. Триединый милостив, я верю, что не оставит ее без помощи.

Стрелковский вышел в свежеубранный солнечный храмовый двор, помолился Триединому, прося послать ему возможность помочь — и ушел, чувствуя себя постаревшим и беспомощным. И домой он вернулся хмурым и задумчивым. Посмотрел в синие глаза Люджины, терпеливо дожидающейся его — она почуяла неладное, подошла, обняла. Постоял так немного, вдыхая ее хлебный запах и думая, что верно сказал Его священство — разве может он ради одного ребенка оставить второго?

— Пойдемте, Люджина, — проговорил он, отстраняясь. — Я и так задержался, не опоздать бы на телепорт в Бермонт.

Подполковник Хиль Свенсен встречал долгожданных гостей у выхода из городского телепорт-вокзала, стоя у своей тяжелой машины. Он был в форме, отпустил бороду и стал казаться еще грознее. Мягко пожал ладонь Люджины, потряс руку Игорю, похлопал его по спине. И пригласил садиться в автомобиль.

— Его величество же разрешил тебе приходить через замковый телепорт, — напомнил берман, выруливая на морозные улицы бермонтской столицы. — А ты стесняешься, что ли?

— Не по рангу, — объяснил Игорь спокойно. — Если бы это был официальный визит, то я бы не постеснялся. Как там моя гвардия? Не грызутся с твоими?

— Нет, — хохотнул Свенсен. — Почти все уже побратались. Ребята серьезные. Мои все жалеют, что северянок больше не присылают, — он взглянул в зеркало на Люджину, зачарованно смотрящую в окно на искрящиеся яркие дома Ренсинфорса. — Впечатлили вы их капитан, ох, впечатлили. Если бы не этот герой, — он кивнул на Игоря, — быть бы вам уже берманской женой. Да и сейчас поостерегитесь, — подполковник кинул короткий взгляд на запястье Стрелковского, — у нас говорят — не мужняя — свободная.

— Да кому я с чужим ребенком нужна, — отмахнулась Люджина весело. Поймала строгий взгляд Игоря, улыбнулась ему безмятежно.

— Вас, капитан, и с десятью уведут, — уверенно сообщил Хиль, выруливая на площадь перед замком. — Детей мы любим, не думайте. Берман ребенка никогда не обидит, что человеческого, что нашего. А что в тягости — так сразу понятно, что плодовитая, значит, и дальше нарожаете.

— Буду настороже, — пообещала Люджина серьезно. Снова повернулась к окну — они въезжали под огромные, уже отремонтированные ворота замка в скале.

На входе в теплый внутренний двор замка, где обитала Полина, несли караул и берманские, и рудложские гвардейцы. Командиры, бывший и нынешний, задержались у солдат.

— Королева спит, — сообщил один из них почтительно. Свенсен что-то спросил, завязался разговор, и Люджина не стала ждать мужчин. Если медведица спит, значит можно пройти дальше. И она сделала с десяток шагов, наслаждаясь теплом и зеленой травой под ногами, ступила в тень деревьев. И замерла, увидев за большим прудом мохнатую королеву, развалившуюся на полянке. Она не спала. Увидела гостью, приподнялась, утробно заворчала — и потрусила к ней.

Северянка осталась на месте. Бежать — провоцировать нападение. Но кулаки сами собой сжались, и сонное оцепенение, преследующее ее уже месяц, ушло, как и не было его. Оглянулась — во двор вышел его величество Демьян. Пожал Игорю руку, что-то спросил, окинул взглядом двор — и коротко, низко, на пределе слуха зарычал. От звука этого по коже прошел мороз — но медведица, несущаяся к Люджине, замедлилась, обиженно тявкнула — и все-таки подошла. Понюхать. Занималась она этим увлеченно, мазала носом по платью, тыкалась в ботинки. Взгляд у нее был звериный, но немного удивленный, и она то и дело встряхивала башкой, будто пытаясь сообразить что-то. Заурчала вдруг, вдыхая воздух у живота Люджины, и аккуратно, бережно потерлась лбом об ее одежду.

Капитан выдохнула — страх мгновенно отступил. Не зверь это, а принцесса заколдованная, теперь это четко видно. В их северных лесах водились медведи, и повадки у них были совершенно другие.

— Вы помните меня? — спросила северянка тихо. — Ваше величество, помните?

Медведица не реагировала — она все так же увлеченно терлась лбом об ее живот. Затем лизнула прямо сквозь ткань — раз, другой.

Позади раздались шаги. Люджина обернулась — и Поля выглянула из-за нее и насупленно уставилась на подошедших. Король Демьян снова что-то рыкнул — и медведица подошла и к нему, боднула лбом в бедро.

Его величество слабо, с тщательно скрываемой нежностью и тоской, улыбнулся. И тут же глаза его расширились от изумления — потому что Полина наконец-то заметила Игоря Ивановича. Заметила, застыла, задрав голову и втягивая носом воздух, неуверенно тявкнула — и как-то странно изогнулась. Нос вниз, спина и попа вверх. Будто кланялась. А затем подошла и аккуратно, настойчиво потерлась об удивленного Стрелковского уже всем телом. И снова выгнулась.

Хиль Свенсен сдавленно выругался, повернулся к Игорю и видимо едва удержался, чтобы тоже не обнюхать его тоже. Ноздри его раздувались. А король Демьян за медвежьим представлением наблюдал уже спокойно, только глаза были задумчивыми.

— Что это было? — спросил Игорь уже в машине, когда они ехали в дом Свенсенов. Хиль странно взглянул на него, помолчал. И неохотно ответил:

— Когда мы оборачиваемся, молодняк так приветствует своих родителей, Игорь.

— Понятно, — невесело проговорил Стрелковский. Посмотрел в зеркало на Люджину — та сочувственно, без удивления улыбалась ему.

Тарья Свенсен встречала их у ворот нового дома — в старом, щедро политом кровью, она наотрез отказалась жить, и муж сжег его — и купил новый. Она пополнела, и выглядела куда здоровее, чем почти полтора месяца назад. Тепло поприветствовала гостей, пригласила к накрытому столу.

После очень уютного обеда женщины остались у стола — тихо беседовать о своем. А хозяин дома пригласил Игоря осмотреть двор.

И когда они спустились по лестнице, сказал тяжело:

— Я не полезу в твои тайны, друг. И не беспокойся за Демьяна Бермонта. Ему все равно, кто отец его королевы, главное, чтобы она вернулась. Но лучше тебе пока к ней не приходить. Если это кто-то еще увидит из наших, пойдут разговоры. Не нужно этого.

— Я об этом уже подумал, — хмуро произнес Игорь. — Ты прав.

К вечеру они вернулись домой. Игорь Иванович молчал, Люджина не беспокоила его. Есть обоим не хотелось — и он, коротко извинившись, ушел в свой кабинет. А капитан, на секунду опустив голову и устало потерев глаза, отправилась переодеваться.

Полковник снова тосковал и не хотел настроением своим ранить Люджину. Нужно было побыть в одиночеству и привести мысли в порядок.

Но в кабинете метания только усилились — и он украдкой, ругая себя, открыл ящик стола — и достал старую, выцветшую в красные и желтые цвета фотографию. Ирина в легком платье и широкополой шляпе, на отдыхе в приморском имении Рудлогов, Лазаревом. Сидит на пляжном покрывале, изящно поджав ноги. Молодая, хохочущая, с небольшим животиком — она беременна младшей, Каролинкой. Шляпа немного сбилась — потому что сзади мать обнимает малявка Полина, и королева чуть повернула к ней голову, и они с дочерью смотрят друг на друга. Поле лет шесть, и распахнутый в детской улыбке большой рот сияет дыркой вместо переднего зуба, и волосы заплетены в куцые косички, и сама она в каком-то матросском костюмчике и шапочке. Позади виднеются фигуры старших принцесс и Святослава — кажется, в руках у него катушка с леской от воздушного змея.

От фотографии веяло летом и счастьем. Крепкой семьей веяло. В которой ему не было места.

Игорь уронил голову на руки и затих, переживая знакомое, пусть редко возвращающееся теперь отчаяние.

Он долго не помнил ту ночь, в которую и была зачата Полина. Воспоминания стали прорываться только перед самым переворотом, а до этого он с ума сходил от повторяющихся снов.

Стук каблучков и хлопнувшая дверь. Собственное изумление. Черные глаза, обычно светлые, как лед. Ударившее в голову желание. Женщина, впивающаяся в его губы до боли. Выгибающаяся на нем, шепчущая "ты сегодня нужен мне". И утреннее пробуждение в комнате за кабинетом, с больной головой и провалом в памяти.

Может, так и просидел бы полковник в кабинете до утра. Если бы в терпковато-болезненные волны памяти не вторгся сладкий, щекочущий ноздри, сытный запах. Настойчивый аромат свежей, вкусной выпечки, который невозможно не вдыхать и не наслаждаться им. Игорь помотал головой, стряхивая тягостную головную боль, посмотрел на фотографию, улыбнулся солнечной, раззявившей рот Полине, и бережно положил снимок обратно в ящик. И пошел на кухню.

Там творилось возмутительное — повариха сидела за столом и бездельничала, а капитан Дробжек, в простом домашнем платье, закатав рукава до локтя, надев белую косынку и обвязав вокруг талии передник, лепила пирожки и выкладывала их на огромный противень. Рядом стояла плетеная корзина, устеленная накрахмаленной салфеткой, до половины уже заполненная горячей готовой выпечкой. Ее было так много, что можно было все Управление накормить, а не одного тоскующего полковника и одну беременную северянку.

— Пробуйте, Игорь Иванович, — предложила Люджина и продолжила споро выкладывать пирожки на противень. Стрелковский уселся за стол — повариха уже вскочила и понятливо ушла с кухни, и дверь прикрыла. И теперь он молча наблюдал за северянкой. И ел сладкую ватрушку с творогом. Необычайно вкусную.

Теста было очень много, Люджина лепила и лепила — пока он не насторожился, потом не обозвал себя дураком и не понял, что это ее способ справиться с нервами.

— Очень вкусно, — похвалил он. Нужно же было с чего-то начинать. Капитан покосилась на него, слабо улыбнулась, и с утроенным рвением стала рвать тесто.

Прошло еще несколько минут тревожного молчания.

— Полина моя дочь, — озвучил он очевидное.

— Я догадалась, шеф, — отозвалась Дробжек спокойно. — По обмолвкам. По вашему отношению. Ну и вы очень похожи.

— Я любил ее мать, Люджина.

Кусок теста шлепнулся на стол, и северянка ожесточенно начала выкатывать из него длинный валик.

— Вы и сейчас ее любите, Игорь Иванович, — ровно и даже немного сочувственно проговорила она, разрезая валик — и начиная сплетать из трех полос что-то похожее на косичку.

— Да, — признал он и сжал зубы от страха — а как сейчас снимет передник и уйдет?

— В этом нет вашей вины, — косичка, уже нарезанная и смазанная вареньем, перекочевала на противень и капитан легко подняла его — тяжеленный и сунула в духовку. — Просто примите это. Реальность такова, что это чувство всегда будет с вами.

— Она погибла из-за моих ошибок, Люджина.

Боги знают, зачем он продолжал выталкивать это из себя. Зачем? Проверить на прочность? Или не желал больше, чтобы между ними стояла эта тайна?

— Вы могли ее спасти? — Дробжек не поворачивалась. Включила воду и сурово, жестко терла губкой огромную кастрюлю, в котором заводила тесто.

— Да, — признал он. — Если бы был внимательнее. Осторожнее. Ответственнее. Настойчивее.

— Но сейчас уже ничего не исправить. И это вас убивает, — подсказала северянка тихо. И выключила воду. И наконец-то повернулась, стянула с коротких волос платок и потерла им глаза.

Игорь молчал, разглядывая ее — раскрасневшуюся, немного сердитую.

— Вот что я вам скажу, Игорь Иванович, — наконец, вздохнула она. — Любовь останется с вами. Берегите ее. Не пытайтесь выдрать — это часть души. Уж я-то знаю, — строго сказала северянка. — А касательно вашей вины... Вы — профессионал, мастер в своем деле. И если вы говорите, что могли сработать лучше, у меня нет оснований вам не верить. Вы ошиблись. Это привело к гибели королевы, к серьезным последствиям для страны. Вы виноваты.

Он сощурился — и она остановила его, предупреждающе подняв руку.

— Но вы не можете ее воскресить, Игорь Иванович, — продолжила капитан, вытирая ладони о передник. Голос ее едва заметно дрожал. — Ее смерть вы не исправите. Но я могу предложить вам выход. Хотите?

Полковник кивнул и на секунду прикрыл глаза, ощутив такое восхищение, что захотелось схватить ее, стиснуть, заставить замолчать — или закричать, забыть об этом разговоре.

— Вы можете взять на себя обязательство во имя этой смерти, — чуть сипловато предложила Люджина. — Спасать других. Обездоленных, умирающих, больных. Вы богаты, вы могуществены, у вас есть имя, авторитет. Сколько жизней вам нужно спасти, чтобы выплатить ваш долг перед вашей женщиной?

— Вы моя женщина, Люджина, — проговорил он твердо.

Губы ее дрогнули, и она все же отвернулась.

— Сколько, Игорь Иванович?

— Бесконечно много, — сказал он тихо.

— Вот и занимайтесь этим до конца своей жизни, командир. Сделайте свою жизнь борьбой против смерти. Во имя любви.

— А вы? — спросил он, вставая. Подошел, обнял — и сжался. Она была напряженной, твердой как камень.

— А я буду с вами, — ответила северянка и добавила укоризненно: — Я же уже говорила об этом. Вам нужно повторять, чтобы вы верили, да?

Игорь поцеловал ее в шею, жадно, почти больно. Сжал сильно, как хотел, зашарил руками по платью, поднимая его.

Оттолкни меня, оттолкни. Ты не можешь принимать меня такого, после такого. И словно в ответ на его рваные мысли она повернулась к нему лицом, спокойно глядя в наливающиеся злым желанием глаза. И отчеканила почти по слогам:

— Я принимаю вас с вашей виной и вашей любовью, Игорь Иванович. Но вы помните, о чем мы договаривались, когда вы просили меня полететь с вами в Бермонт? Найти постоянную любовницу, посещать специалиста, принимать терапию. Пока, — она усмехнулась, — вы исполнили только один пункт.

— Потом, — прорычал он, садясь на корточки и стаскивая с нее белье. — Потом! — подсадил ее на стол, вжался губами в губы, пытаясь расстегнуть штаны. — Таким вы хотите меня, Люджина? Любите меня, помнящего другую?

Он почти кричал ей в лицо, а капитан легко гладила его по плечам, словно не замечая его судорожных движений — и не закрывая глаза. Не морщась — а он делал больно. Руками, губами, словами. Прижалась, обняла, заполнила его всепоглощающей нежностью — и он затих на полуслове, сжал в кулаки ткань ее платья за спиной, опустился на колени, и позорно, сдавленно завыл ей в живот, уткнувшись в него лбом и задыхаясь от боли.

В спальню они вернулись поздно. Игорь до этого молчаливо очищал с противня сгоревшие пирожки и думал, как же она должна сейчас презирать его. А на Люджину напал зверский аппетит и она ела и ела, пила молоко, чай — а когда полковник оглянулся в очередной раз, увидел ее уже мирно спящей на столе. Отставил испорченный напрочь противень, подхватил ее на руки и понес в кровать. Поколебался — стоит ли оставаться здесь после того, что ухитрился наговорить — и натворить — и все же аккуратно лег с краю.

Ночью капитан проснулась — и он проснулся ,словно все это время во сне слушал ее. Она пошарила рукой по тумбочке, вздохнула тяжело.

— Люджина? — виновато позвал он.

— Пить хочу, умираю, Игорь Иванович, — сонно объяснила она. — И вставать неохота.

И он почти радостно сбегал на кухню, принес ей воды — и лежал на спине на самом краю, и слушал в сумраке, как она пьет. Капитан поставила стакан, зашевелилась, подползла к нему, тихо обняла — и заснула.

А он не сразу заснул. Все прислушивался к ее дыханию, гладил ей живот и удивлялся — как, как же ему могло так повезти?

Люк, понедельник

Несколько часов после возвращения в замок Вейн и разговора с Леймином его светлость провел в кабинете, категорически запретив кому-либо заходить. Люк думал — и в раздражении отбрасывал одно решение за другим.

Проигнорировать требование Луциуса? Он выполнит свою угрозу не моргнув и глазом. И Марина действительно сорвется сюда с требованием жениться — но в ее памяти муж навсегда останется слабаком, который позволил сделать ей больно. Не защитил. И если уж он сам так отреагировал на факт слежки, то в какое же неистовство придет Марина? И обвинит его, обязательно. Да он и правда виноват — расслабился, не приказал проверить берег, не захотел, чтобы там присутствовала даже собственная охрана. Чтобы хоть кто-то, хоть краем глаза увидел его женщину.

Теперь вот расплачивайся, Кембритч.

Выкрасть Марину, доставить в часовню и поставить перед фактом? Она, конечно, упрется, разозлится и придется снова начинать тщательно выстраивать отношения.

Хорошо. А если не красть? Сделать все красиво. Позвать к себе — а он сумеет ее уговорить, — напоить вином, залюбить до отсутствия мыслей и предложить романтическую авантюру? Здесь вероятность согласия, конечно же, выше, но если откажется — останется только все же признаться во всем и жалко просить ее содействия. Разве может он себе это позволить?

— Зацепить Луциуса... зацепить... — Люк в очередной раз матерно выругался в адрес короля, — чем зацепить-то?

Если даже угроза обнародования информации про королеву Магдалену и ее проклятые награды Инландера не испугала? Сказать ему, что о его шантаже узнает мать? Смешно. Его величество легко переступит и через любовницу, и через всех шесть богов, если они будут стоять на его пути.

Люк, как всегда при мысли об отношениях матери и короля поморщился и поспешно переключился на дальнейшие размышления. Касайся нынешняя проблема кого-либо другого, не Марины, он бы рискнул взяться любой из вариантов. Но с ней цена ошибки слишком велика. И герцог курил, и тщательно, слово за словом выстраивал планы, варианты отходов при неудаче, дублирующие действия... как военачальник перед сражением. Но ему было кисло, и никак не возгорался внутри привычный азарт из-за трудной задачи.

А еще его светлость окончательно убедился в том, что даже у него, видавшего все и циничного сверх меры, чувства глушат разум. И ехидничал по этому поводу сам с собой, и смирялся, признавая — да, так оно и есть. Казалось бы — чего такого — заставить третью Рудлог волей или неволей согласиться на срочный брак. Но Люку хотелось иного. Ему хотелось, чтобы состоялась свадьба, которая прогремит на всю Туру — и пусть все узнают и запомнят, что Марина принадлежит только ему.

Вечером, когда наконец-то в голове выкристализовался простой и четкий план, герцог вышел из кабинета и прошелся по замку. Чертыхаясь. Кто бы мог подумать, что здесь столько зеркал?

Вряд ли Луциус круглосуточно наблюдает за ним, но нужно было себя обезопасить.

Люк спустился в подвалы — туда, где содержались братья Дьерштелохты, и там уже, не выпуская из поля зрения дверь — чтобы никто не вошел, закурил и набрал на телефоне Марину. И постарался следить за дыханием, помня, что каким-то чудом она чует, когда он врет.

— Привет, — проговорила она в трубку почему-то шепотом.

— Привет, детка, — с удовольствием ответил он. — Занята?

— Мы в Бермонте у Полины, — так же тихо обьянила третья Рудлог. Люк прислушался — странные звуки на фоне оказались медвежьим порыкиванием. Оно отдалялось, что-то глухо похрустывало, и Марина уже громче сказала:

— Я отошла подальше, чтобы не пугать сестер непривычно широкой улыбкой. Они, боюсь, еще не готовы к моим нежностям.

— Зато я готов, — усмехнулся Дармоншир. — Заглянешь сегодня ко мне? Связывать и оставлять на ночь не буду, обещаю.

— Проголодались, ваша светлость? — коварно поинтересовалась Марина — и он прикрыл глаза от возбуждения и хрипло признался:

— Вот сейчас я ощутил дикий голод, детка.

Она тихо и дразняще рассмеялась.

— Придется потерпеть. У меня еще все болит, Люк. Знал бы ты, как трудно мне пришлось на работе.

— Черт, — нетерпеливо и жарко сказал он, уже совсем забыв обо всем, кроме нее, — я негодяй, Маришка, но это меня заводит еще больше. Приходи. Я сделаю тебе хорошо. И не больно. Тебе даже двигаться не придется.

— Заманчиво, — тяжело и горячо выдохнула она в трубку. — Но я не могу. Так как на выходных кто-то утащил меня предаваться греху на берегу океана, то вечером придется срочно подбирать наряд на завтрашнюю церемонию. У меня вечер расписан по минутам и никак не улизнуть. Так что завтра увидимся, ваша светлость. Не потерпишь?

— Да я и сегодня-то с трудом вытерпел, — честно признался Люк. — Но... возможно, мы завтра не увидимся.

— А что такое? — тут же насторожилась она.

— Скорее всего я буду сидеть в королевской тюрьме, детка.

— Так, — серьезно проговорила Марина и он снова ощутил во рту кислятину и поморщился сам от себя. — Что случилось?

Он хмыкнул. Насколько возможно небрежно.

— Не бери в голову, Маришка. Я справлюсь.

— Кембритч, — зло отчеканила принцесса, — немедленно скажи мне, в чем дело.

— Марина, — сейчас он добавил в голос чуть насмешки и терпения, — во-первых, это не твоя проблема, а моя, и мне ее решать, а во-вторых — это совсем не телефонный разговор.

— Хватит вилять, — голос ее вибрировал от негодования. — Ты сам подарил мне этот телефон и нас никто не услышит. А я ушла уже далеко. Люк!

И герцог словно неохотно, тщательно мешая ложь и правду, произнес:

— Луциус очень рассчитывал на мой союз с твоей сестрой, Маришка. И когда брак сорвался, чему я несказанно рад, несколько... осерчал. Вытащил компромат на меня многолетней давности и пригрозил, что если я не решу проблему и срочно не женюсь на ком-то достойном, гнить мне в тюрьме. И сроку дал три дня.

— Почему так срочно? — резонно спросила она.

— Гневается, — легко объяснил герцог. — Сказал, что если дать больше времени, то я извернусь. И он прав, Марина. Так и было бы.

Принцесса молчала так долго, что он уже решил — раскусила его.

— Грязно играет, — наконец, проговорила она — и Люк едва не выдохнул от облегчения.

— Это же Луциус, — сказал он со смешком.

— Я понимаю, почему ты не хотел говорить мне.

— Это хорошо, Маришка.

— Я очень боюсь свадьбы, Люк. Мне нужно привыкнуть к мысли об этом. Я думала, полгода как раз хватит.

— Я знаю, — голос еще больше охрип, и ощущения стали совсем мерзостными. — Поэтому я предпочту тюрьму.

— Не надо тюрьмы, — расстроенно произнесла третья Рудлог. — Ты можешь решить этот вопрос?

— Я как раз над этим работаю, детка. Не волнуйся. До четверга еще есть время.

— Работай, — попросила она несчастным голосом. — Но если не получится, только посмей мне не сказать! Слышишь, Кембритч?

— И что? — спросил он, будто забавляясь. — Опять наплюем на все обещания и поженимся?

Она испуганно вздохнула. Но тон ее был твердым:

— Да. Какая, собственно, разница — сейчас или потом? Можно будет устроить тайную свадьбу, умаслить Луциуса, а через полгода провести нормальную церемонию.

— Отчаянно смелая принцесса, — это прозвучало очень искренне. — Решила спасти меня.

— Не смейся.

— Ни за что, Маришка. Я считал, что ты, только услышав это, убежишь в ужасе и видеть меня не захочешь.

— Я и сейчас в ужасе, Люк. И очень надеюсь, что у тебя получится решить это другим образом. Но если нет...

— Я постараюсь, Марина, — пообещал он чистую правду. — Я очень-очень постараюсь. Хотя, — он понизил голос, — искушение сделать тебя своей так скоро очень велико.

— Но ведь вы не будете обманывать меня, ваша светлость? — с нежностью поинтересовалась она, и он сжал в руках пачку сигарет, комкая ее.

— Нет, детка. Ни за что.

— Вот то-то же! — проговорила она строго.

Он улыбнулся.

— Утром в четверг я позвоню тебе. Надеюсь, с хорошими новостями.

— Да даже если с плохими, Люк, — мягко сказала принцесса. — Звони. И... мне жаль, что я не могу сейчас быть с тобой.

— Можешь, детка, — проговорил он требовательно, улыбаясь. — Помнишь? Тебе нужно будет только лежать. Остальное сделаю я сам.

— Нееет! — протянула она со смехом. — Не искушайте меня, ваша светлость. Мне пора.

Ему на самом деле тоже было пора. Именно поэтому он с сожалением произнес:

— Хорошей ночи, Марина.

— И тебе, Люк.

Его светлость вышел из подвала — чтобы наткнуться на якобы случайно встретившегося ему по лестнице Леймина.

— А, Жак, — сказал он мрачно. — Вы-то мне и нужны. Удалось выяснить, откуда слита информация?

Безопасник тяжело поднимался по ступенькам рядом с ним.

— Проверили все телефоны, милорд, — ответил он сквозь зубы, — у Майки нашли подсадку. Его разговоры писались, ваша светлость.

— Плохо, Леймин, — сдержанно укорил его Люк. — А где сам Доулсон-младший? Он вернулся, кстати?

— Вернулся, — буркнул Леймин. — Прячется от вас. Боится вашего гнева.

— Вот и пусть прячется. Еще недельку минимум. Скажите, что я очень, очень зол, Леймин, — попросил Люк. — Но как же вы так пропустили?

— Виноват, ваша светлость. Буквально неделю назад проверяли — не было. Хотя, что оправдываться? Не гожусь я, видимо, уже для этой работы, милорд.

— Ну-ну, — сухо сказал Люк. — Я не знаю никого, кто более бы годился, Жак. Вы мне жизнь спасли, помните? Просто учтите повышенный... интерес его величества к моей жизни.

— Уже все перелопатили, милорд, — отозвался Леймин недовольно. — Остальное все чисто. Виноват, виноват.

— Исправим, — успокоил его герцог. — Вот что, Жак. Достаньте мне как можно скорее набор отмычек, в том числе электронную для сейфов. Камуфляж. И все, что нужно, чтобы там, куда я пойду, не осталось ни следа моего, ни запаха.

Старый безопасник остановился, покачал головой.

— Не сидится вам спокойно, ваша светлость. То по ночам... летаете, то под арест себя подводите. Ложились бы вы спать. А то, что вы задумали — что бы там ни было — это дело моих ребят.

— Увы, — со вселенской печалью отозвался Люк и хлопнул ворчуна по плечу, — с тем, что я задумал, никто больше не справится. Жду, Жак. Если получится сегодня — превосходно.

— Сегодня я вам только фуфло достану, — буркнул безопасник. — Завтра, ваша светлость.

Кембритч скрипнул зубами — терять время не хотелось. Но и срываться без подготовки тоже.

— Завтра так завтра, Жак, — сказал он. — Но чтобы самое лучшее.

Его величество Луциус появился у леди Шарлотты к вечеру. Графиня, уже приученная к ненормированному графику короля — мог он вдруг заявиться и днем, и жадно завалить ее в постель, или не прийти вовсе — всю свою жизнь организовала так, чтобы обезопасить себя от болтовни слуг. Выезжала она теперь только по утрам — когда Луциус точно был занят своими королевскими делами, а к обеду отпускала прислугу и ждала.

Нелегкое это дело и нервное — быть королевской фавориткой.

Леди Лотта сердилась. Язвительно выговаривала его величеству, что чувствует себя менее свободной, чем в браке с Кембритчем. Пыталась действовать лаской и хитростью — и он делал вид, что поддается — но все начиналось заново. Холодно приказывала не приходить больше — о, он прощал ей и тон и недовольство, и только усмехался, сжимая ее и сдирая с плеч одежду. Хмурилась. Сжимала губы и отворачивалась от поцелуев. Кричала "убирайся" и в сердцах швыряла на пол его подарки — бесценные украшения. Уезжала в свое графство, в имение Мелисент-хаус — но стоило услышать сдержанный голос по телефону, услышать его "Я жду, ты нужна мне, Лотти" — и она возвращалась через телепорт обратно и покорно ложилась с ним в кровать. И слушала его, и обсуждала государственные дела, будто всю жизнь проработала министром — он иногда иронизировал, но не перебивал. Или рассказывала про дела своего графства, или после просьб любовника — о детстве Люка, много, улыбаясь, и чувствуя парадоксальную слабость к мужчине, который стал причиной стольких лет горечи — и на чьем плече она сейчас лежала.

ЧАСТЬ ГЛАВ УДАЛЕНО

Глава 16

Магуниверситет, вторник

— И что будем делать? — спросил Дмитро Поляна у мрачного Ситникова. Они, как всегда по вторникам и четвергам, пришли с утра на занятие к профессору Тротту. Успели уже и самостоятельно размяться в тренировочном зале университета, и поперебрасываться свернутыми разрядами, а инляндец все не появлялся.

Часы показывали шесть часов двенадцать минут. И отсутствие педантичного до дотошности Тротта казалось невероятным. Будто основы мира пошатнулись.

— Позвоню ему, — Матвей неохотно достал телефон. Нажал на кнопку, долго слушал гудки вызова, пока приятный женский голос не оповестил, что абонент не может сейчас ответить. — Не отвечает, Димыч.

— Занят? — предположил Поляна, поежившись — зал был холодным, и разогретое тело остывало. — Александра Данилыча вчера ты тоже не застал. Может, вместе работают над чем-то настолько важным, что не могут отвлекаться?

— И не предупредил? Тротт? — буркнул Ситников недоверчиво.

— Всякое бывает, — философски заметил Дмитро.

Семикурсники уселись на скамейку и принялись терпеливо ждать. Но терпения надолго не хватило.

— Попробую-ка я шагнуть к нему, — обеспокоенно сказал Матвей в половину седьмого. — Не нравится мне это.

— А если реально занят? — разумно возразил Димка. — Он же тебя в стазис кинет, чтоб не мешал, и так и оставит. Для опытов.

Они проржались, замолчали. Тишина стала тревожной. Матвей встал, молча задвигал руками, открывая Зеркало — и едва успел присесть и закрыть лицо локтем. Переход вздулся пузырем и рассыпался стихийными осколками.

— Силен, — с завистливым разочарованием прогудел Ситников, вставая и мотая головой — отдача от попытки пройти в защищенное место ударила по ушам.

— Кажется, — проговорил Поляна с иронией, — это нагляднее, чем "вход запрещен". Не лезь туда, Матюха. Нам его щиты не по зубам. Ну что, досидим, как правильные, и пойдем? Слушай, а давай сегодня в Тидусс нырнем? Там все дешево, можно погулять.

Матвей потер ухо, поморщился.

— Не с утра, — сказал он твердо, — я хочу зайти еще к Александру Данилычу. Вдруг сегодня появится? Надо спросить про Алину. Ты, кстати, Тандаджи доложился?

— Да, — уныло поведал Поляна и затих. — Вчера еще. Он сказал "приму к сведению" и все. Но, кажется, принял за паранойю. Да и я сам думаю, что пустое это, Матюха. Кошмары неприятны, но вряд ли это связано с демонами. Иначе нам бы всем пришлось плохо.

— Я все же зайду к ректору, — пробасил Матвей. — А потом можно и в Тидусс.

Около полудня он поднялся в башню ректора. Там, за секретарским столом, сидела привычная, как головная боль после пьянки, Наталья Максимовна Неуживчивая, и со скоростью пулемета набирала что-то на клавиатуре. На студента она взглянула мельком, поправила очки — как передернула затвор, и продолжила свой нелегкий труд. Но Ситников не дрогнул:

— Наталья Максимовна, ректор не появлялся?

"Демон в юбке" снова подняла голову, осмотрела посетителя так, будто он подаяние пришел просить, и проговорила неприятным голосом:

— Что-то вы зачастили, Ситников. Нет, и его сегодня не будет.

— А где он? — не отступал семикурсник.

— А это не ваше дело, — отрезала Неуживчивая и снова начала печатать, показывая, что аудиенция закончена.

— А вы не могли бы дать мне его телефон, Наталья Максимовна? — твердо продолжал Матвей.

Секретарь хмыкнула.

— А в кресле ректорском вам посидеть не дать? Нет, конечно, Ситников.

— Ну тогда, пожалуйста, сообщите ему, что мне очень нужно с ним поговорить.

— Всем нужно, Ситников, — сообщила Неуживчивая едко. — Не отнимайте мое и его время.

Матвей потоптался на месте, вздохнул, подошел к подоконнику, прислонился к нему бедрами и замер. Неуживчивая молчала и печатала, он стоял. Периодически нетерпеливо вздыхал и переминался затекшими ногами. Так прошло десять минут, пятнадцать. Двадцать. Секретарь периодически бросала на него ледяные взгляды и еще злее барабанила по клавиатуре. Наконец, встала.

— Важное дело? — проговорила она совсем другим тоном.

— Важное, Наталья Максимовна, — вздохнул Матвей.

Она наклонилась, написала что-то на бумажке.

— Он сейчас у Алмаза Григорьевича, просил не отвлекать. Я оставлю ему записку. Если появится, увидит и свяжется с вами.

— Спасибо, — обрадованно сказал Матвей в спину удаляющейся в дверь ректорского кабинета помощнице.

— Идите и не маячьте мне тут, — буркнула она, не поворачиваясь. Над ней оглушительно ухнул филин. — Весь ритм мне сбиваете своими вздохами.

Ситников вышел на крыльцо корпуса, закурил и позвонил Алине. Улыбнулся, когда она обрадованно пискнула в трубку:

— Матвей! Привет!

— Привет, — с привычной неловкостью проговорил он. — Как ты? Кошмары не мучают?

— Пока ничего не снилось больше, — так же радостно поделилась принцесса.

— Хорошо. А то ни Свидерского, ни профессора Тротта поймать не удалось.

— А может и не надо? Я своим рассказала. Мне даже няньку приставили, представляешь?

— И правильно, Алин. Что делаешь? На свадьбу собираешься?

— Ага, конечно, — сказала она с грустью. — Сижу в платье, с прической и учу вопросы к экзамену. Пройду Тротта и свобода! Каникулы! Главное сдать ему.

— Боишься? — понимающе спросил Матвей.

— Боюсь как не знаю кого. Как Тротта! — захихикала она нервно, и тоненько поинтересовалась. — Боги, неужели закончится этот ужас и он больше не будет у нас вести?

— Он же хороший преподаватель, малявочка, — справедливо, хоть и неохотно рассудил Матвей. — Сильно дает предмет.

— Это да, — протянула она жалобно. — Я его и боюсь, и восхищаюсь им, конечно, восхищаюсь, Матвей. Как им можно не восхищаться? Но мне при нем так не по себе, понимаешь? Все внутри сжимается и мурашки по коже. Я даже заикаюсь в два раза сильнее. Мне даже сейчас говорить о нем неприятно. Давай о хорошем, а? Поедем на каникулы куда-нибудь? Меня с тобой отпустят. Охранники, конечно, будут, но это не страшно. Можно будет Димку с собой взять...

Они уже попрощались, и телефон молчал — а Ситников все смотрел на него, курил и невесело качал головой.

Марина, среда, 28 января

С утра я позвонила Эльсену, чтобы поинтересоваться, не нужна ли я ему. Лучше уж работать, чем бродить по покоям и нервничать, как там дела у Люка.

Кембритч не звонил — я ежеминутно поглядывала на телефон и в конце концов обозлилась и сунула его в сумку. Если занят своими делами, то не буду и дергать. Хотя мог бы и успокоить, как-никак я с ума схожу тут и не понимаю — то ли радоваться мне, то ли трусливо бежать подальше.

Второй день мне представлялись укоризненные лица старших сестер, неизбежные упреки и обвинения, и тошно мне было от этого и горько. Но что делать? Видимо, мне всегда суждено быть Мариной-которая-все-делает-не-так-как-надо.

"Как будто ты можешь отказать ему в помощи".

"Не могу. Но надеюсь, что он справится и без меня".

Эльсен в ответ на мой звонок проворчал, что крайне рекомендует отгулять взятые выходные до конца недели и не беспокоить его. Потому что после празднования Вершины года и первого дня весны к нам потоком пойдут ломаные-перебитые, и работать придется не поднимая головы. Несмотря на дополнительно выделенные госпиталю врачебные бригады.

Я помаялась еще немного, погуляла с псом, понадоедала уткнувшейся в конспекты Алинке — ребенок неожиданно мрачно попросила меня уйти и дать ей подготовиться к расстрелу. Каролинка была в школе, Вася работала королевой, и я, уже озверев от неизвестности и безделия, вдруг вспомнила о Кате и чуть не сгорела от стыда. Номер мне отдал Тандаджи еще в понедельник с таким выражением лица, будто он мне кинжалы для самоубийства передает. Сухо и очень любезно напомнил, что просит брать с собой охрану, сообщил, что по согласованию с Марианом к моим телохранителям добавлен еще и боевой маг и удалился, не в силах выдержать мою широкую обожающую улыбку.

Все-таки у меня слабость к сложным мужикам с дурным характером.

"За одного из которых ты, возможно, завтра выйдешь замуж".

Я передернула плечами, ощущая неприятный холодок, и потянулась за сигаретой. Вчерашняя церемония наполнила меня неподдельным ужасом. Я уже ощущала его, когда выходили замуж Вася, а потом моя несчастная Полли... на Васю, помнится, я страшно срывалась, потому что всегда считала сестер своими, а тут она ушла к какому-то, пусть даже и очень хорошему Мариану. А теперь и Ани. Она была такой красивой... и такой чужой. Другая семья, другая судьба. Мужчина, с которым придется считаться всю жизнь. Никакой свободы. Вечная зависимость.

"Будто ты сейчас свободна"

"Дай мне попугать себя, а?" — огрызнулась я на внутреннего ехидну и вздохнула, вспомнив о Мартине. Нет, и ему звонить и советоваться не вариант. Он разумен и честен со мной, а я собиралась поступить неразумно.

Я докурила, набрала номер и заулыбалась, услышав Катин голос.

— Катюш, — сказала я с нежностью, — я так соскучилась. Мне наконец-то разрешили навещать тебя. Ты готова принять меня в свои объятья?

Через пятнадцать минут мы пили чай на кухне ее скромного домика на храмовых землях, а охранники угрюмо маячили в гостиной. Приходилось склоняться друг к другу и шептаться, и это придавало нашим посиделкам сахарный шпионский привкус. Периодически на кухню забегали ее дочери, визжали, воровали со стола печеньки и создавали счастливый беспорядок.

Я чужих детей все еще немного опасалась, как существ мне непостижимых, поэтому особенно активно старалась улыбаться и ворковать, когда младшая из девчонок забралась ко мне на колени и принялась дергать за многочисленные серьги в ухе. Катя смотрела на это со снисходительной лаской, я старалась не кривиться и осторожно отводить руки решительно настроенного дитяти, и, кажется, ребенок понял, что я притворяюсь. Поэтому очень охотно ушел за няней, позвавшей детей гулять.

Катя выглядела отдохнувшей. Никакой болезненности, никаких резких движений, которые я помнила с наших прошлых встреч. Аккуратно заплетенные черные волосы, огромные глаза, белая кожа, нежное платье — розы на белом. Я смотрела и налюбоваться не могла. Тихо — тихо рассказала ей, что произошло в доме темных, где нам дали встретиться и потом, в долине. Она, немного тревожно поглядывая на меня — о том, как ее шантажировали и похитили ее детей.

— Надеюсь, они все сдохли, эти черные, — злобно прошипела я и сжала ее ладонь. — Бедная ты моя!

— Теперь все хорошо, — улыбнулась Катя и продолжила рассказ. Как начались ее отношения со Свидерским (тут я не выдержала, изумленно выдохнула — да ты чтоо?!!! — и оглянулась на гостиную), как ее сорвало — и как летала она на черной змеептице, и как потом атаковала жилище похитителей, и о приключениях в подземельях.

Я восторженно ахала.

— Поверить не могу, что это все происходило с тобой , — сказала я тихо.

— Да мне и самой сейчас не верится, Рудложка, — засмеялась она и кинула взгляд в окно, за занавески в мелкий цветочек — дети как раз вышли на прогулку и осыпали друг друга снегом. — Будто и не я была. Знаешь, я такого никогда в жизни не испытывала. Не знаю, как объяснить. Я творила ужасные вещи, я словно обезумела — но я жила, Марина. Жила!

Голос ее повысился — и охрана беспокойно зашевелилась, заглянула в двери. Я недовольно обернулась, сощурилась, — и маг понятливо скрылся.

— А опиши еще раз этих... сомнарисов, — попросила я с доброй долей адреналиновой зависти. Хотя чего завидовать, Марина? На огненном духе и ты покаталась.

Катя повторила свой рассказ. И, поколебавшись, добавила:

— Знаешь, ведь они иногда приходят ко мне ночью. Царапаются в окно.

— Я бы от страха умерла, — призналась я с восхищением.

— Они милые, — возразила моя незнакомая подруга. — Просят немного крови. И приносят моим детям драгоценные камушки, представляешь? Складывают их у крыльца. Необработанные, я когда первый раз увидела, даже не поняла, что это такое. Саша потом посмотрел и сказал, что это рудное гнездо с сапфирами.

— Саша, — многозначительно протянула я.

Катя покраснела. И куда делась та едкая и холодная, очень несчастная женщина, какой я ее увидела осенью?

— Вы сейчас вместе? — прошептала я тихонечко, умирая от любопытства. Что может быть лучше, чем так вот обсуждать с подругой наши маленькие девичьи тайны?

Она поднесла к губам чашку — и улыбнулась.

— Спасская, — не выдержала я, — делись!

Катя склонилась ко мне — улыбка ее была немного растерянной и недоверчивой.

— Он каждый день приходит, Мариш. Не понимаю, зачем.

— Действительно, — проворчала я насмешливо. — Зачем это взрослый половозрелый мужик приходит к невероятно красивой женщине? Кроссворды решать, видимо. Не смеши меня, Катя, все ты понимаешь.

— Да у нас все как у школьников, Рудложка, — подруга засмеялась моему возмущению. — Хотя какое там, — она махнула рукой. — У меня и в школе такого не было. Из-за парты сразу замуж.

— Кажется, я готова простить Свидерскому грубость при приеме тебя на работу, — проговорила я с теплотой и погладила ее по руке. — У него определенно есть мозги. И чувство такта. А если ты его хочешь — не пойму, что мешает тебе снова затащить его в постель?

— А если он не захочет? — с грустью спросила подруга. — Вдруг он просто меня теперь жалеет?

— Катя, — сказала я торжественно. — Тебя не захочет только мертвый. Что у нас за день самобичевания? Воистину в отношении людей, к которым мы неравнодушны, у нас отшибает рассудок.

— И у тебя? — проницательно поинтересовалась Спасская и подлила мне чай. Я вздохнула, обернулась на охрану и шепотом призналась:

— И у меня, Катюш. Куда ж без этого. Я хотела поделиться, потому что мне очень и очень страшно. Только поклянись, что никому не скажешь ни слова!

— Клянусь, — взгляд ее загорелся любопытством. — Да и кому мне здесь рассказывать? Снеговикам? — подруга со смешком кивнула головой в сторону окна, за которым дети радостно творили из снега кого-то перекособоченного.

Я набралась духу и почти неслышным, таинственным шепотом — Кате пришлось почти вплотную ко мне склоняться — поведала о Люке. Все, с самого начала. Со встречи на парковке торгового центра. На одном дыхании, улыбаясь, хмурясь и вздыхая, когда голос прерывался от эмоций, почти скороговоркой. По мере моего рассказала глаза Кати все расширялись. Мы забыли и про чай, и про время.

— Боги, Рудложка, — выдохнула она, когда я замолчала, — я в шоке. Я-то думала, у меня страсти в жизни творятся, но куда мне до тебя!

"Знала бы ты, что вы с ним еще и переспать умудрились".

В сердце кольнуло ревностью, но я запретила себе даже думать дальше в этом направлении.

— Ты не осуждаешь меня? — спросила я со стеснением. — Жених сестры...

Спасская печально покачала головой.

— Мариш, я в этом месяце, кажется, убила несколько человек. Как я могу?

— Ты защищала детей, — жестко сказала я. — Это оправдывает все.

— Я знаю, Мари, но факта это не отменяет.

Мы помолчали — Катя наконец-то согрела еще воды, достала сладких блинчиков. Помахала что-то радостно кричащим ей в окно краснощеким девочкам. Посмотрела на меня.

— Я так боюсь, — призналась я тихо, прикуривая сигарету. — Неважно, завтра придется это сделать или через полгода. Боюсь, что он обидит меня, что перегорит, что будет изменять. У меня мозги вскипают, Кати! Зависимости своей от него боюсь. Я же соображать перестаю, когда он рядом. Мне кажется, я просто не доросла еще до брака. Вон Поля, — я тяжело вздохнула, — у нее вообще никаких сомнений не было, — я задумалась и добавила:— Да и я, если честно, все равно стану его женой. Но к алтарю пойду, умирая от страха!

Катя горько улыбнулась. Открыла окно и тоже потянулась за сигаретой.

— Сама понимаешь, я теперь не сторонница брака, Марина, и не очень-то могу советовать. Но у меня своя судьба. Что бы ты ни решила, это твой путь и твоя жизнь. Я пошла на поводу у родителей, и что в результате? — она обвела рукой кухню. — Поэтому делай так, как считаешь правильным. Единственное, что могу сказать, — тон ее стал смешливо-зловещим, — не завидую я твоему мужу, если он будет иметь неосторожность тебя расстроить.

Я, погруженная в переживания, недоуменно посмотрела на нее, заулыбалась ехидно — и мы вдвоем тихо захихикали, давясь дымом и наслаждаясь нашими посиделками и отчетливой, очень уютной душевной близостью.

Люк позвонил — как чувствовал — когда Катя пошла укладывать детей на дневной сон. И я подошла к окну, нажала на "ответить".

— Скажи мне, что ты все решил, — потребовала я тихо.

Он невесело хмыкнул.

— Я очень на это рассчитываю, детка. Компромат я выкрал. Но не хочу врать — кажется мне, что старый змей Луциус где-то меня перехитрил. Прости, Маришка. Тебя это вообще не должно было коснуться.

От покаянных ноток в его голосе я растяла.

— Мог бы и раньше позвонить, — проворчала для порядка.

— Я и сейчас-то едва решился, — тоскливо проговорил он. — Как-то очень трудно быть в твоих глазах совсем не героем, принцесса.

— Люк, — сказала я вкрадчиво. — Ситуация не доставляет мне удовольствия. Конечно, я тревожусь. Но если бы ты меня не предупредил и оказался бы в тюрьме, я бы злилась. Очень злилась. Понимаешь разницу? Я сама такая, мне проще рискнуть собой, чем волновать близких. Но от тебя утаивания или обмана я не потерплю. Ты бы хотел, чтобы я гордо молчала и не делилась с тобой?

— Нет, — проговорил он после затянувшейся паузы.

— Я чего-то не знаю? — насторожилась я.

— Ничего важного, Марина.

Я помолчала, прислушиваясь к себе.

— Я не верю тебе сейчас, Люк, — призналась я неохотно.

Кембритч хрипловато засмеялся.

— Правильно делаешь, детка.

— Люк! — меня захлестнуло возмущение.

— Я потом буду очень, очень долго извиняться, принцесса. Ты простишь меня?

— Я тебя загрызу, — мрачно пообещала я. Понятно было, что сейчас от него ничего не добьешься.

— И тем не менее ты готова завтра выйти за меня замуж. Чтобы спасти.

— Это затем, — очень нежно произнесла я, — чтобы превратить потом вашу жизнь в кошмар, ваша светлость. Не дай боги там что-то серьезное, Люк.

— Скорее, бьющее по моему самолюбию, Маришка. Но ты сейчас подлечила его. Хотя куда благотворнее было бы, окажись ты тут. Рядом. Придешь?

— Нет уж, — мстительно ответила я, хотя тело сладко потянуло и потребовало ответить "да", — ждите до завтра, ваша светлость. Раз уж мне грозит страшное, дайте мне пострадать. А то с вами никакого страдания не получится.

— Хочу тебя, Марина, — хрипло и настойчиво проговорил он, и я прикрыла глаза.

— Не могу, Люк. Я у подруги.

— Брось. Приходи.

— Не могу, — жалобно сказала я.

Он то ли зарычал, то ли застонал — или засмеялся? — и выдохнул.

— С ума схожу без тебя. До завтра, детка.

— До завтра, Люк, — сказала я, улыбаясь солнечному дню за окном — и жесткому нетерпению в мужском голосе.

Я провела у Кати целый день, и мы никак наговориться не могли. Гуляли — за нами по снежным дорожкам мимо нарядных монастырских домиков топали охранники, — обедали, снова болтали. Я расслабилась и отдыхала душой, и нервозность ушла на второй план.

А когда на улице уже давно стемнело, раздался еще один звонок. Звонила Василина.

— Мариш, — проговорила она тревожно, — иди домой. Только что со мной связался Демьян, они опять постараются вернуть Полю. Сказал, что нужна вся семья.

— Я мигом, Вась, — я вскочила, зачем-то метнулась снова к окну, обратно к столу. Извиняющеся посмотрела на удивленную подругу, подошла и крепко обняла ее.

— Пожелай мне удачи, Кати. Надо бежать.

Бермонт

Вечером в среду к медвежьему замку пришел старый шаман Тайкахе. Подождал на морозе, не стуча и не привлекая внимание. Его заметили, поспешно открыли ворота, со всем почтением проводили к королю.

Демьян ужинал с матерью, леди Редьялой. Увидел старика, почтительно встал.

— Пора, Тайкахе? — спросил он с тщательно сдерживаемой надеждой.

— Посмотрю на нее, — скрипуче ответил шаман, небрежно сбрасывая на руки слуги верхнюю одежду, — но чую, что пора.

Королева-мать вздохнула, приложив руку к груди, и Бермонт, чтущий законы гостеприимства, ломая себя, предложил:

— Поужинай с нами, почтеннейший. Отдохни с дороги.

— Хорошо, — согласился шаман, с одобрением глядя на сына Хозяина Лесов. Сел на отодвинутый стул, подождал, пока положат ему сочного мяса на костях и принялся есть грязными руками. Демьян смотрел спокойно, так же спокойно попросил принести старику выпить.

— Не надо, — буркнул Тайкахе, — у меня свое есть. Для дела приготовил. Крепка ли твоя армия, медвежий сын?

— Да, — коротко ответил Демьян, подцепляя вилкой кусок красной рыбы.

— Прикажи подвести солдат к Северным горам, — чавкая и вытираясь рукавом, прогундосил старик. — Чудовища оттуда пойдут. Что муравьи, только огромные. Чужие нашему миру. Будь готов.

— Скоро пойдут? — спокойно спросил Бермонт. Глаза его стали внимательными, строгими.

— Того мне не показали, — развел руками Тайкахе. — Снег на горах лежал, так он и летом лежит. Но тут, сам понимаешь, лучше поспешить.

— Да, — задумчиво подтвердил король. — Много их было, Тайкахе?

— Не счесть, — с горечью ответил шаман. — Не то сотни, не то тысячи, медвежий сын. Страшно. Много достойных поляжет.

— Мы будем готовы, — твердо пообещал-рыкнул Демьян.

Ужин закончился, старик поднялся из-за стола. Встал и король — повел шамана во внутренний двор.

Медведица лежала недалеко от пруда, отдыхала — и прямо лоснилась от сытости. Подняла голову с лап, недовольно рявкнула, когда к ее убежищу у корней широкого дерева подошли люди.

— А ну тихо! — шаман склонился, неожиданно ловко ухватил ее за морду, всмотрелся. Демьян остался невозмутимым. Мохнатая королева угрожающе заурчала, перебирая лапами — но глаза ее становились все более сонными, пока не сомкнулись. И тут Тайкахе открыл ей пасть, поразглядывал десны, пощупал лапы, живот, поводил над ней рукой.

— Хорошо окрепла, — сказал он довольно. — Вот что, медвежий сын. Буду я сейчас костер жечь, песни петь, духов к ритуалу готовить. Не нужно лишних глаз, помешают. Запрети всем подходить к окнам, а то ослепнут. И позови ее родных. Мне нужна их кровь. Встанет луна — начнем. И тут уже как судьба повернет, откликнется или нет. И еще. Покажи-ка мне тут здоровую сосенку. Не старую, крепкую, с сильными корнями. Чую, что пригодится.

Замок Бермонт затихал, готовясь к ночной ворожбе. Демьян по требованию Тайкахе распорядился снять погодный купол, и зимняя ясная ночь с любопытством заглядывала в зеленый двор, удивляясь траве и пышным кронам деревьев. Хиль Свенсен выставлял гвардию у всех окон и выходов во внутренний двор, расторопные слуги завешивали их плотной тканью, закрывали шторами — чтобы и стражу не вводить в искушение. Подполковник, порыкивая, пообещал лично загрызть того, кто посмеет хотя бы повернуться к окну.

— Не дурни мы, уж простите за дерзость, господин подполковник, — буркнул ему один из гвардейцев. — Да тут каждый готов сердце отдать, чтобы молодая королева вернулась.

Ему вторили, хмуро кивая, и берманские, и рудложские гвардейцы.

— Эт-то хоррошо, что не дуррни! — прорычал Свенсен, показывая острые зубы. Волновался он очень. — А теперь ррразошлись на позиции!

Сам он бросил последний взгляд во внутренний двор, где уже полыхал высоченный костер, задернул штору и пошел с Ирьялом Леверхофом встречать семью королевы из Рудлога и Песков.

Старый Тайкахе разжег щедрый костер, широкий — выше человеческого роста поднялось пламя. Пока заводил огонь свою гудящую песню, Демьян показал шаману крепкую сосну — стройное дерево стояло в глубине лесочка, поднимая серебристую пушистую крону к небесам, и кора его пахла свежей смолой и жизнью, и корни были сильными, глубоко уходя в камень, напоенный стихией Хозяина Лесов. Шаман погладил шершавую кору, прислонился ухом, послушал.

— Хорошее дерево, — похвалил он скрипуче, — проводник между нашим миром и загробным. Поэтому на кладбищах нельзя ее сажать, иначе духи туда-сюда ходить будут. Склони-ка мне пару веток, медвежий сын. Наберу иголок, могут понадобиться.

Королева-медведица сладко спала у костра, и Демьян, вернувшись из леса, опустился рядом с ней на землю, запустил руки в густую мягкую шерсть, начал почесывать-перебирать, наблюдая за шаманом. Ему и верилось и не верилось, что может скоро уже увидеть Полю. Бог сказал — дождись Михайлова дня, но не сказал ведь, что нет других способов ее вернуть!

Тайкахе деловито доставал из многочисленных сумок, карманов и котомок травы, настойки, мази. Сел у костра напротив короля с королевой, раскрасил вязкой глиной себе лицо, обведя глаза и рот кругами — в колыхающемся от жара мареве маска искажалась, являя пугающие личины. А берман гладил супругу по шкуре, молился и думал: как примет она его после того, что он сделал? Как посмотрит — с упреком ли, со страхом, с ненавистью? Да, она боролась за него и спасла, но сможет ли дальше жить с ним как жена, ложиться в брачную постель?

Впрочем, он уже давно все для себя решил. Главное, чтобы вернулась, чтобы жила. А потребуется вымолить прощение — все сделает для этого.

Он тревожился — и по рукам пробегала дрожь, и по позвоночнику вниз проявлялась и исчезала шерсть, и глаза уже не возвращались в привычный цвет, и клыки не исчезали. Нюх, усилившийся из-за предоборотного состояния в разы, впитывал и резкие травяные запахи от Тайкахе, и вкус плотного смоляного дыма, и тянущий аромат самки, лежащей перед ним — и сознание плыло, почти уходя в звериное.

Поднялся голубоватый полумесяц, осветив тихий замок и двух мужчин во дворе, высветлил шерсть медведицы, на которой играли отблески пламени. Неслышно вышли во двор пять сестер королевы. И трое мужчин. Святослав Федорович, Мариан и дракон Нории. Встали у костра, напротив него с женой. Демьян кивнул им, не поднимаясь. Говорить уже было трудно, голос срывался в рык.

Марина

Во дворе Демьянового замка пахло дымом и травами. Сам он сидел рядом с мирно спящей Полиной, и взгляд его был диким и тревожным, и скалился он непроизвольно. Но его можно было понять.

Я потянула носом едкий воздух и про себя тихонько попросила у Красного отца, чтобы сегодня все удалось.

Здесь было так тихо, что казалось: мы не посреди миллионной столицы, а в настоящем лесу, и не стены здания поднимаются вокруг — темные скалы без единого огонька.

Шамана звали Тайкахе, и он был похож на йеллоувиньца и рудложца одновременно — низенький, почти коричневый от старости, с живыми блестящими черными глазами, с измазанным лицом. Не волосы — лохмы с вплетенными бусинами, шнурками какими-то, не одежда — пестрые тряпки, расшитые меховыми хвостами, цветными тряпочками. Будто он в бахроме был весь с ног до головы. Изредка он постукивал колотушкой в большой плоский бубен, словно проверял его звучание — и звук выходил звонкий, гулкий. Пахло от шамана алкоголем и травой — он как раз подошел ко мне, пытливо заглянул в глаза.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал старик, уже отойдя от меня и всматриваясь в глаза Ани. — Обувь снимайте, волосы распускайте.

Здесь было очень холодно, но мы дружно потянулись к туфлям. Шаман остановился рядом с драконом. Муж Ангелины склонил голову с неожиданным почтением.

— Для меня честь встретиться с тобой, ведающий, — пророкотал он.

Тайкахе хмыкнул.

— Из любопытства пришел?

— С женой, — спокойно ответил Нории, кивнув на прислушивающуюся Ангелину. От жара огромного костра щеки ее раскраснелись, глаза блестели. — Не прогоняй. Глядишь, помочь чем смогу.

— Вижу, что с женой. Раз пришел, оставайся, — буркнул шаман и шагнул дальше. Замер рядом с Алиной, неожиданно покачал головой.

— Отойди-ка на шаг назад, девочка, — сказал он скрипуче и строго, — не надо тебе близко к воротам в мир духов стоять.

Алина уже открыла рот, видимо, чтобы озвучить свое вечное "А почему?"... и закрыла его, отошла назад. Мы встревоженно оглядывались на нее, а шаман все ускорялся, метался от одной из нас к другой, не подходя к мужчинам, что-то бормотал, колотя в бубен, и казалось, что пламя костра тянется за ним, клонясь то в одну сторону, то в другую.

— Всем молчать! — распоряжался он. — Что бы ни увидели, молчать! Что скажу — делать! Не оглядываться! Много ваших и чужих мертвых на вашу кровь, на зов наш придет, но нам одна нужна! Оглянетесь — утащат к себе!

Становилось все страшнее — я явственно почувствовала, как по спине побежал холодок. А старик расставил вокруг костра шесть чаш, засыпал их разными травами, залил смолой и голыми руками начал таскать из костра угольки и головешки, кидать в плошки. Занялись травы, и потек по земле сладковатый дымок, вставая за нашими спинами сплошной стеной. А Тайкахе сел на корточки у Полины, хлебнул из фляжки, потянулся носом в одну сторону, в другую — глаза его заволакивало пеленой. И он, прорычав что-то измененным голосом, прыгнул вверх, подхватив свой барабан, и понесся вокруг костра, в дыму, в диком танце, бешено, ритмично работая колотушкой и заводя скрипучую, похожую на щебет птиц и скрежет треснувшего дерева песню. Старик и топтался на месте, потрясая меховыми хвостами на одежде, и вертелся волчком и выл, и наклонялся, и поднимал искаженное лицо к небесам, не останавливаясь ни на минуту. В какой-то момент у меня заслезились глаза, и стало непонятно, что за существо там кричит, воет, взывает к другим сферам, потому что нельзя было его назвать теперь ни человеком, ни животным, ни духом.

Костер трещал все сильнее — и вот чудо, прогорали дрова, а он поднимался выше, и разделялся на два языка пламени, которые скручивались, сливались наверху, заворачиваясь в огневорот — и небо над ним бледнело, зеленело, пропадали звезды. При взгляде туда прошибало ужасом, будто смотришь на что-то запретное, закрытое для живых людей. Шаман вскрикнул что-то гортанно, бросил бубен на землю, подхватил одну из плошек с травами, вынул тонкий нож — и подскочил к Ани.

— Руку! — крикнул он — и наша старшая, не дрогнув, протянула ладонь. Чиркнуло лезвие, полилась кровь в травы — а старик уже метнулся к Василине, к Каролине — та закусила губу, но руку подала. Подбежал он и к Алине, покачал головой — но по запястью лезвием провел — и направился ко мне. Порез я, завороженная нарастающим огневоротом, перенесла, почти не заметив.

— Муж! — рыкнул шаман — я опустила взгляд: Демьян сам вспорол себе запястье когтем, протянул руку. Кровь смешивалась, кровь дымилась белым туманом, вскипала алыми светящимися пузырями — и шаман попробовал ее, одобрительно кивнул — и начал кружить вокруг гудящего огненного вихря, брызгая в него из чаши. Я прислушалась, ежась от ощущения, что за спиной моей кто-то стоит и смотрит прямо в затылок.

— Чуешь? — шептал Тайкахе скрежещуще. — Родные твои, девочка, ждут тебя, надеются. Любят тебя. Ну, иди сюда, милая, иди сюда, солнце медвежье, негоже тебе мужа призрачными губами целовать, пора и по-настоящему обнимать... иди сюда, милая... тело твое здоровое, что тебе там делать? Тут лучше... весна скоро, тепло будет тебе от любви, тепло от солнца...

Несмотря на напряжение, я не могла не улыбнуться нервно — почти так я уговаривала иногда выползти ко мне Бобби, забравшегося под кровать, выманивая его сахарной косточкой.

Огневорот выгибался за шаманом, и иногда сплетения плетей пламени расходились — и изнутри просвечивала тьма, и парадоксально тянуло оттуда могильным холодом. Вот и ветер начал набирать силу, ледяной, пронизывающий — и не пел уже шаман, шептал, бормотал, приплясывая, кровью огонь подкармливая — а звучала песня, подхваченная самой природой. Гудел костер, подпевал ему воздух, шелестели за дымной стеной деревья. Старик подскочил к Полине, перекатил ее на спину — сестра раскинула мохнатые лапы, как кошка, — и ножом крест-накрест сделал разрез ей на груди. Перевернул чашу и вылил туда остатки нашей крови.

Демьян тихо зарычал, вспарывая когтями землю — а медведица задергалась, забилась в судорогах. Пламенный вихрь поднялся еще выше, оторвавшись от тлеющих раскаленных дров — между ними и основанием огневорота теперь мог бы пройти и Нории — и с набирающим силу гулом, словно нехотя, медленно двинулся к Полине. Остановился над ней и Демьяном — и из основания вихря потекло прямо в окровавленную грудь Поли что-то легкое, светлое. Сестра начала меняться, принимая человеческое обличье. Я сжала кулаки, задержав дыхание от радости — но она снова потекла туманом, и снова стала медведицей. И опять начала меняться в нашу Пол.

Шаман раскачивался, упав на колени и хрипя что-то настойчивое, надрывное, тонким голосом — и в барабан лупил так, что он лопнуть должен был, и страшно было смотреть, как в ритме этой пульсации пульсирует дымка вокруг Поли, и морда ее то приобретает человеческие черты, то снова становится медвежьей.

— Закрепить! Закрепить, — взвыл шаман, подползая к Пол, сдергивая с себя какие-то цветные тряпочки и завязывая их на лапах сестры. — Не выйдешь из тела, тебе говорю, — заклинал он, — слушайся меня, девочка, не упрямься!!! Оковами духа тебя приковываю, оставайся в теле, вспоминай, вспоминай!!!!

Пол на мгновение задержалась в человеческом теле, вздохнула — и снова поплыла в звериное состоянии. Старик горестно схватился за голову. Тут вдруг шагнул к ним Нории, опустился рядом с Демьяном, взглядом спросил разрешения, сжал Полину за виски и зашептал что-то. На его груди под тонкой рубахой медленно начали разгораться линии орнамента.

— Подержу, — пророкотал он с усилием, — но недолго смогу. Сделай что еще надо!

Шаман, вздрагивая, отполз на корточках назад, чуть не уткнувшись в красные угли, уже подернутые серым. Достал флягу, отхлебнул, перестал сотрясаться всем телом — и быстро метнулся к выставленному у углей котелку. Я присмотрелась — он почти полностью был забит сосновыми длинными иголками.

— Плохо, плохо, — шептал шаман, заливая сосновые иглы какими-то настойками. Забормотал что-то на гортанном языке — у меня закружилась голова — и иголки заполыхали, засияли белым цветом. — Еще крови! — крикнул он и бросился к Полине. Взял ее руку — или лапу, — сделал надрез, зашептал что-то. Отошел — и Демьян взял руку Полины, начал ее зализывать, останавливая кровь.

А Тайкахе снова подходил к нам — и снова резал нам запястья, ловко, даже не глядя, гортанно выпевая несколько звуков. Так вот, непрерывно причитая, он поставил котелок на угли, достал из своего тряпья какую-то фляжку и перевернул ее. Медленно потекло оттуда на иголки то ли жидкое серебро, то ли густая ртуть. Запахло ландышами. Полыхнуло белое пламя, взвыл ветер, собираясь в серебристое плотное сияние и впитываясь в иглы.

Шаман снова подхватил истекающий светлым туманом котелок, подошел к Полине.

— Сейчас ей будет больно, медвежий сын, — предупреждающе проскрипел старик. — Держи. Не смей мне мешать, понял? Будем ее на якоря цеплять. Держи руку!

Демьян, посеревший, сжал двумя руками запястье Поли — и шаман достал серебряную иглу, на конце которой мерцала белая капелька, и ловко, быстро загнал ее сестре под кожу.

Я передернулась — мне показалось, что я услышала шипение, будто игла была раскаленной. Демьян зарычал, а Поля дернула губами — лицо ее приобрело четкие человеческие очертания — и закричала-заплакала, выгибаясь.

— Вторую! — непререкаемо крикнул шаман. — Ну, медвежий сын! Надо!

Демьян закрыл глаза и зафиксировал вторую руку. Он тяжело дышал. И снова закричала Полина, забилась.

— Теперь ноги!

Я не могла на это больше смотреть — от диких криков сестры я вся покрылась ледяным потом. Но наконец она затихла. И я открыла глаза. Вася стояла, уткнувшись Мариану в плечо и плакала, отец обнимал младших, Ани выпрямилась, и взгляд ее был жестоким, острым. Только Нории ни на что не реагировал. По его вискам катились крупные капли пота, и он крепко держал дрожащую мелкой дрожью Пол за голову, и незряче смотрел куда-то за стену дыма.

— Якоря мне нужны, якоря! — выл шаман, не обращая внимания на нашу пантомиму. — Сначала ты! — он ткнул пальцем в Демьяна. — Иди сюда!

Полумедведь тяжело поднялся, сделал такое движение, будто хотел опуститься на четыре лапы, но остановил себя, и, сутулясь, мягко переступая, подошел к шаману. Тот достал из котелка еще одну длинную серебристую иглу, с капелькой живого светящегося серебра на кончике, взял Демьяна за руку, и загнал ей его под кожу. Берман зарычал от боли — и зарычала в тон ему, забилась в судорогах Пол.

Нории сжал зубы, сильнее запульсировали на его теле линии, потекли светлые волны по рукам к вискам сестры. Шаман подскочил к ней, принюхался, повернулся к нам — лицо его было жутким.

— Еще! — рявкнул он под завывания ветра и гул огня. — Еще родная кровь! Чтобы пришить ее к этому миру!

Кажется, мы все сделали шаг вперед. А он метнулся к Ани, взял ее за подбородок, досадливо оттолкнул.

— Тебе нельзя, ты мужа сейчас поишь, не хватит!

Подскочил к Василине, — Мариан двинулся к нему, но старик досадливо махнул рукой.

— Не съем я ее, защитник! — посмотрел ей в глаза, сплюнул в сторону.

— Нет! Не тебя! Землю держишь! И маленьких нельзя, не выдержат!

— А как же я? — слова сами вырвались.

— Не дошел еще до тебя, — буркнул шаман. Схватил больно меня за подбородок, повертел лицо, всматриваясь в глаза. Задумался.

— И тебе бы не надо, — сказал он почти умиротворенно и ласково погладил меня по голове. — Да деваться некуда.

— Почему не надо? — удивленно поинтересовалась я, протягивая руку.

— На сносях ты, — объяснил он небрежно. Я замерла, не понимая и одновременно осознав все. Родные медленно, неверяще поворачивались ко мне, на миг забыв даже про Пол... и тут мне под кожу выше запястья вошла длинная игла, и из глаз брызнули слезы, и я закричала от жуткой боли, едва не теряя сознание. И снова мучительно, надрывно зарычала Полина — в реве ее прорывался плач, тоненький, жалобный. Игла растворялась в теле, лавой уходя в кровь, и место, куда она вошла, болело, как ожог.

— Еще, еще, — просительно хрипел шаман, метаясь туда-сюда. — Отца бы! Мать бы! Ничего сильнее нет! Отца бы! Мать бы!

Мы ничего не понимали. Я покосилась на отца, который обнимал неслышно плачущую, испуганную Каролинку. С другой стороны к нему прижималась Алинка. Шаман подскакивал и к ним, досадливо кривился, снова подбегал к старшим, качал головой — нельзя, нельзя!

Отец побледнел — и я увидела, каким тяжелым взглядом окидывает нашу семью Демьян. Смотрит просяще, непонимающе, сузив желтые глаза.

— Чего вы медлите? — зарычал он взбешенно.

— Они не знают, — успокаивающе проговорил отец. Мы, как болванчики, повернули головы на него — а он, сунув руку в карман, достал телефон, набрал какой-то номер и сказал в трубку.

— Зигфрид. Немедленно. Стрелковского доставь ко мне. Сию секунду!!!!

Я услышала дружный выдох — и поняла, что сама задержала дыхание.

— Папа? — тоненько и непонимающе спросила Алинка.

Отец тяжело вздохнул и прижал ее к себе. Губы его кривились.

Да, этот вечер оказался слишком щедр к нашей семье на новости.

Старик Тайкахе тем временем, бормоча, — "сам, сам" — щедро смазал свою руку нашей кровью и вогнал иглу себе — и снова выгнулась, закричала, заплакала Поля.

Игорь Иванович вышел из Зеркала в пижамных штанах, сонный, непонимающий. Посмотрел на наши лица, отшатнулся, когда перед ним возник шаман, схватил его за подбородок.

— Да, да, да! — забормотал старик, потрясая очередной иглой. — Родная кровь, родная, удержит! Готов дочь спасти, отец?

— Конечно, — дрогнувшим голосом ответил Игорь Иванович — и побелел от боли, пошатнулся — игла вошла ему в руку.

Пол уже не кричала. Она тяжело дышала, раскинув руки. Глаза ее были закрыты, но она была в своем теле. Дракон, будто потускневший, все еще держал ее — и лицо его было сосредоточенным, мрачным.

— Не хватит, — сказал он одними губами, не поворачивая головы. — Еще надо.

— Будто не знаю, — буркнул шаман. Сел на землю, достал из своих лохмотьев какие-то мешочки, начал горстями бросать туда серебряные иглы. Сунул один мне, один Игорю, растерянно стоящему поодаль от нас, один Демьяну. Один оставил себе.

— Тяжелая ноша вам, — сказал он наставительно, — каждый день ее к этому миру вашей кровью пришивать. С каждым разом все больнее будет. Каждый день, как солнце встанет над головой, в левую руку. Не пропустите, выдержите — должна вернуться королева. Будете своими жизнями ее здесь держать. А я сделал все, что мог. А сейчас еще по одной, не мешкайте!

Я сунула руку в мешок, нащупала иглу, зажмурилась — и загнала ее себе в кожу. И пошатнулась от боли, и упала бы, не поддержи меня кто-то.

Когда я пришла в себя, оказалось, что меня крепко держит Мариан, а Вася обеспокоенно гладит по щеке, дует на влажные волосы. Демьян уже сидел рядом с Пол, прижимая ее к себе — руки ее безвольно свисали вниз. Нории поднялся, встал рядом с Ани — та почему-то очень сурово смотрела на него, а он улыбался мягко, спокойно выдерживая ее взгляд. Мне бы от такого точно хотелось сбежать. А Тайкахе медленно обходил нависающий над Полиной и Демьяном ревущий огненный вихрь против часовой стрелки, бросая в него чем-то похожим на соль, и тот утихал, угасал, развеиваясь. Наконец, погас — и старик Тайкахе сел на землю, достал флягу и с удовольствием, тяжело дыша, приложился к ней.

— Она каждый день теперь будет на недолго оборачиваться, — сказал он Демьяну. — Время нужно. Как закончатся иглы — должна вернуться насовсем. Не обещаю, медвежий сын. Но верю. Теперь только жди. И проявляй терпение. И отнеси-ка ее сейчас в святилище. Не лишним его сила будет.

Демьян поднялся, подхватил на руки Полину и молча понес ее в замок, не обращая на нас внимания. Игорь Иванович проводил их взглядом, и мне стало его жалко. И отца было жалко.

И себя — очень.

На двор опускалась тишина. Плотная, наполненная надеждами и удивлением, неверием и тревогой. Отец под нашими взглядами подошел к Стрелковскому, тихо поблагодарил его:

— Хорошо, что пришел, Игорь Иванович.

— Спасибо, что позвал, — хрипло ответил полковник. И нехотя, через силу посмотрел в нашу сторону.

— Но как же это? — растерянно спросила Василина. Ани, словно что-то сообразившая, коротко взглянула на нее, покачала головой. Мы с младшими вообще слова выговорить не могли.

Все молчали. И очень нужно было разорвать эту тишину.

— Да какая разница, кто у Поли родитель, — с нервным смешком сказала я. — Будто от этого мы меньше тебя любим, отец. Или меньше уважаем вас, Игорь Иванович. Добро пожаловать в семью.

— Да, — Василина словно очнулась. — Это я должна была сказать. Добро пожаловать в семью.

— Поговорите с нами потом, Игорь Иванович, — ледяным тоном произнесла Ани. Стрелковский кивнул, посмотрел на мешочек с иглами, который сжимал в руке.

— Папа, а я-то твоя? — шепотом спросила Каролина.

— Конечно, — печально откликнулся он.

Алина ничего не спрашивала. Она морщила лоб и искоса, тревожно поглядывала на отца.

Я, пошатываясь, высвободилась из рук Мариана, подошла к напивающемуся шаману.

— Тайкахе, — позвала я сипло. — Я что, беременна?

"Глупый вопрос".

Сестры за моей спиной, о чем-то тихо начавшие беседовать со Стрелковским, замолчали, и я спиной почувствовала их взгляды. Не осуждающие. Усталые. Будто я надоела им до ужаса.

— Радуйся, — ласково и укоризненно отозвался старик и погладил меня по коленке. Мягко говоря, радость была последним из чувств, которое я испытала в тот момент. Для начала мне захотелось устроить позорную истерику с криками "не хочу" и "не нааадо". А потом — придушить одного змея с соблазнительным голосом и темными порочными глазами.

"Как будто он один виноват".

"Себя-то я придушить не могу", — огрызнулась я, с ужасом соображая, что же теперь делать. Шаман подергал меня за край платья, и когда я снова посмотрела на него, протянул мне какой-то корешок на веревочке.

— Бери, — проскрипел он, — и не печалься. Дитя будет здоровым. Только мужа возьми себе поскорее, негоже такие силы тратить, соколиная дочь.

Я заторможенно сжала в кулаке корешок, потеребила себя за серьгу и повернулась к сестрам.

— Ну что, — сказала я едко и вызывающе, чувствуя себя актрисой в плохом спектакле, — похоже, вам удалось-таки сбыть меня с рук, сестрички. Радость-то какая!

Вася тяжело вздохнула, я посмотрела на нее, на обеспокоенную Ангелину, шмыгнула носом и решительно вытерла зачем-то льющиеся по щекам слезы.

Глава 17

В замке начали зажигаться огни, над нами сияющими волнами восстанавливался погодный купол, а старый шаман за моей спиной внезапно громко всхрапнул. Я испуганно оглянулась на него — Тайкахе потер глаза, качнулся пару раз и медленно склонился на бок, продолжая храпеть. Незакрытая фляжка покатилась из его руки, и я заторможенно присела, подняла ее, поискала взглядом пробку и не нашла. И на всякий случай пощупав старику пульс, поставила емкость рядом с ним.

Пусть спит. Так прыгать — и молодой бы без сил упал.

К нам от дверей замка направлялся Хиль Свенсен.

— Телепорт для вас готов, — сказал он тихо и покосился на Игоря. Видно было, что берман хочет что-то спросить, но сдерживается.

— Спасибо, подполковник, — Василина взяла за руку задумчивую и расстроенную Алинку, которая все разглядывала шамана, посмотрела на меня. — Мариша, пойдем, обсудим все?

Я неохотно кивнула, сделала шаг — и опять оглянулась на Тайкахе.

— Подполковник, — позвала я просительно, — а можно его куда-то перенести? Тут холодно. Нехорошо, он столько сил отдал, а мы уходим, даже не сказав спасибо.

Берман блеснул зубами в короткой одобрительной улыбке.

— Не беспокойтесь, ваше высочество. Конечно, мы не оставим его здесь. Для почтенного Тайкахе приготовлены лучшие покои. А поблагодарите, когда отдохнет.

Мы направились по спящему замку к телепорту. Мне не хотелось ни о чем думать, мне хотелось курить и страдать, и поэтому я отстраненно слушала тихие разговоры родных, смотрела на спину идущего впереди Свенсена и ощущала себя так, будто меня на эшафот ведут.

— Игорь Иванович, — негромко обратилась к полковнику Василина, идущая рядом с хмурым Марианом. — Присоединитесь к нам сейчас? Нам нужно поговорить.

— Обязательно, моя госпожа, — голос Стрелковского был сдавленным, глухим. — Только прошу дать мне немного времени. Я схожу домой, приведу себя в надлежащее состояние.

— Конечно, — успокаивающе согласилась Василина. — Мы будем в семейной столовой. Я распоряжусь, чтобы вас провели к нам.

— Мне нужно сейчас побыть со своей семьей, — холодновато говорила Ани Нории. — Я вернусь, когда мы пообщаемся. И задам тебе вопрос, муж мой.

— Сердишься, шари? — с легкой насмешкой интересовался ее непробиваемый супруг. Я услышала, как она недовольно задержала дыхание, краем глаза увидела, как склоняется дракон к ее уху и что-то шепчет — и тут же отвернулась, потому что моя ледяная сестра начала краснеть.

Я усмехнулась. Если бы нужно было придумать лозунг к их отношениям, то я бы взяла мое вечное удивленное "Кто бы мог подумать?!".

Браво, дракон.

— Сейчас вам нужно идти спать, — толковал отец Алине и Каролинке. Младшенькие жались к нему, как цыплята к маме-курице. — Я вам завтра все расскажу. Алина, у тебя экзамен, нужно выспаться.

— Все равно не засну, — пробурчала наша студентка и зевнула. — Я все выучила. Отдохнуть, конечно, надо, а то у меня даже руки трясутся. Но ты ведь, как всегда, упустишь самое интересное, чтобы не ранить нашу психику, — занудно добавила она. — Пусть Каролинка идет спать, а я послушаю.

— Я не пойду, — капризно надула губы младшая и тут же просительно заглянула отцу в глаза, — Папа, можно с вами, пожалуйста?

— Ты еще маленькая слушать о таких вещах, — строго сказал отец.

— Я все равно все поняла! — обиженно, повысив голос, заявила Каролина. — Мама изменила тебе с Игорем Ивановичем, и родилась Полина!

Мы все обернулись на нее — и пришел ее черед краснеть. Свенсен, идущий впереди, чуть ли не запнулся и ускорился, деликатно отходя подальше. Стрелковский помрачнел еще больше.

— Ой, замолчи ты ради богов, — устало сказала я опустившей глаза Каролине, подошла и взяла ее за руку. — Много ты понимаешь, малышня.

— А у тебя правда будет ребенок? — спросила она любопытным шепотом. Алинка молчала, но так же заинтересовано поглядывала на меня.

Я невесело вздохнула, спиной ощущая, как все прислушиваются к разговору.

— Может, старик ошибся.

Муж Ани посмотрел на меня и покачал головой.

— Не ошибся? — безнадежно поинтересовалась я.

— Нет, — пророкотал он — и снова улыбнулся нахмурившейся Ангелине.

— Спасибо, что не оставил мне надежды, — уныло поблагодарила я. Нории подбадривающе дернул губами и отвернулся. И от его этой улыбки и окончательного приговора мне вдруг стало невозможно спокойно. А что теперь нервничать?

У телепорта нас ждал пребывающий в извечной хандре Зигфрид. Открыл Зеркало Игорю, настроил переход в Истаил для Нории. Посмотрел на наши лица, понял, что он сегодня не главная звезда печали и оперативно скрылся, переправив нас всех во дворец.

Беловолосые Рудлоги, топорща кружевные высокие воротнички и сверкая золотой вышивкой с одежд, укоризненно смотрели на меня со стен Семейного крыла. Сестры потерянно и сочувственно молчали.

— Зато обряд почти удался, — бодро провозгласила я. — Немножко еще потерпеть и Поля будет с нами.

Тишина стала еще ощутимее — радоваться на самом деле было рано, и мне нестерпимо захотелось курить. Я уныло посмотрела на двери в свои покои, мимо которых мы как раз проходили, и направилась дальше, в столовую. Там остановилась, прислонилась плечом к стенке, глядя на рассаживающихся родных. Вася уже было хотела что-то сказать, но я остановила ее, просяще сдвинув брови.

— Давайте опустим ту часть, в которой будет говориться о моей безответственности и глупости, — попросила я настойчиво. — Ани, не хмурься. У тебя скоро будет не три племянника, а четыре, представляешь?

— Я не из-за тебя, — сурово ответила моя старшая сестра и я даже немного обиделась. Хмыкнула.

— Как мы все понимаем, завтра я выхожу замуж.

— Я поговорю с Дармонширом, — сообщил Байдек угрюмо.

— Нет, Мариан, — настойчиво сказала я. — Мы с ним вполне разумны, даже если вам в это не верится, — тут Алинка подбадривающе кивнула мне, — и способны решить это самостоятельно. Тем более, что это я отбивалась всеми силами от брака, ему-то только дай меня заковать в браслеты...

— Марина, — осторожно и обеспокоенно проговорила Вася, — если ты не хочешь жить с ним или сомневаешься, то скажи. Мы что-нибудь придумаем.

— Ты же говорила, что выдашь меня за него, — удивилась я и почесала нервно зудящий нос.

Она грустно покачала головой.

— В конечном итоге важно твое счастье.

— Василина, ты не только сестра ей, но и глава семьи и государства, — жестко перебила ее Ани. — Не допускай слабости. Естественно, ей придется заключить брак. Здесь уже некуда деваться.

— И все же, — твердо проговорила Василина, — я свое слово сказала.

— Спасибо, Вась, — поспешно, пока сестры не стали спорить, вмешалась я, — но Ани права. Это не тот случай, когда нужно прятаться от реальности. Так что завтра с утра я поговорю с Люком, и затем проведем церемонию. Что сказать прессе, придумаете, обсудите с Люком. Ангелина в этом мастер.

Ани одарила меня ледяным взглядом, но ничего не сказала.

— А официальную по новой семейной традиции сделаем позже, — коварно продолжила я, сладко улыбаясь ей. — Скажем, что осознали долг перед нашими странами и решили заключить союз.

— Ребенок родится через девять месяцев, — напомнила Ани.

— Сейчас срок не больше двух недель, — улыбка моя стала совсем милой, хотя я внутри холодела от ужаса. — Так что если мы устроим церемонию еще через пару недель, то это при должной подаче станет не скандалом, а сенсацией. А дети рождаются в разные сроки.

"Дети".

Глаза опять защипало, и я вздохнула — закружилась голова. Мариан без слов встал, налил в стакан воды, подал мне.

— Сядь уже, — тихо сказал он, — никто тебя расстреливать не собирается.

— Это верно, — со смешком согласилась я, подходя ко столу, — для расстрела у нас сегодня Стрелковский.

Уловка сработала — семья переключилась на Святослава Федоровича.

— Отец, а ты давно знал? — поинтересовалась Ани.

Святослав Федорович кивнул.

— Не смейте судить мать, — строго сказал он, обводя нас требовательным взглядом. — Ирина была очень сильной и очень страдала из-за обратной стороны этой силы. А у меня, — он на мгновение опустил глаза, — не было возможности ей помочь.

— Отец, — мягко попросила Василина, — мы ведь не понимаем, о чем ты. Расскажи.

Святослав Федорович покосился на Каролину, вздохнул — младшенькая сделала упрямое лицо. Раздались шаги, открылась дверь — в наш совещательный штаб зашел Игорь Иванович, поклонился и застыл у двери. Лицо его было тусклым.

— Садитесь, Игорь Иванович, — пригласила Василина. — Вас наш разговор касается напрямую. Отец?

— Я не много в этом понимал, — продолжил Святослав, подождав, пока Стрелковский сядет рядом с ним. Они то и дело поглядывали один на другого, будто вели тайный разговор о чем-то, понятном только им двоим. — Но, кажется, все дело в вашей родовой силе. Почему-то чем больше Ирина пользовалась ей, тем больше накапливалось... — он замолчал, подбирая слово.

— Отдача, — тихо сказал Игорь Иванович. — Как у огнестрельного оружия.

— Да,— кивнул Святослав. Мы тревожно затаив дыхание, слушали их, и было очень страшно, что о маме сейчас узнаем что-то неприглядное и плохое. — Отдача. Только энергетическая. И Ирине со временем становилось трудно управлять собой. Невозможно. И тогда ее влекло к мужчинам. Помимо ее воли, помимо желания. Это было редко... бывало, несколько лет держалась. Но когда происходил такой срыв, она себя не контролировала. Ночь проводила с мужчиной, а наутро возвращалась уже в себе. И те, с кем она бывала, тоже ничего не помнили.

— И вы тоже? — деловито спросила Алинка у Игоря, разряжая повышающееся напряжение. Глаза ее блестели от любопытства. — Вообще ничего?

Стрелковский неохотно кивнул.

— Так получается, у нашей семьи есть и ментальные способности! — возрадовалась Алинка. Я не выдержала, хихикнула. Боги, какой она еще ребенок.

— Конечно, есть, — невозмутимо сказала Ани. — Я могу внушать. Вась, а ты?

Василина неуверенно качнула головой.

— Не пробовала, Ани.

— Попробуй, — непререкаемо скомандовала старшая. — Полезное свойство, — она усмехнулась. — А еще, неужели только у меня при сильном... волнении крик оглушает окружающих?

— Это ты так свои истерики назвала? — ехидно спросила я.

— Марина, не ерничай, — одернула она меня.

— У меня так было, — смущенно призналась Алинка и мы все удивленно уставились на нее. Я облегченно откинулась на спинку стула, глотнула воды. Про меня уже все забыли. Хорошо, что получилось затесаться среди других шокирующих новостей.

А, нет, не все. Мариан поглядывал на меня и так наглядно играл желваками, что понять, о чем он думает, было очень легко.

— Это когда? — строго поинтересовалась Василина.

Алинка смутилась еще больше, заморгала и начала медленно, отчаянно заливаться краской.

— П-получилось так, — объяснила она, запинаясь. — П-перенервничала к-когда преподаватель с-строго спрашивал.

— Он хоть не калекой остался? — со вздохом спросила Василина.

— Д-да что ему сделается, — буркнула красная как рак Алинка. Мариан, единственный столп спокойствия в нашей семье, опять встал и опять налил в стакан воды. Теперь уже для Алиши.

Игорь Иванович наблюдал за нашими семейными бурлениями с таким терпением, что очень напомнил мне Тандаджи. Дождался, пока все затихнут, и продолжил:

— Так получилось, что почти двадцать лет назад ее величество пришла ко мне. Так появилась Полина. А догадался я гораздо позже и ни за что бы не сказал вам, если бы не обстоятельства, поверьте мне.

— Интересно, — задумчиво и суховато пробормотала Ани, даже недовольно как-то. — Нам это тоже грозит? Не хотелось бы.

Василина о чем-то напряженно раздумывала.

— Нет, не грозит, — сказала она и быстро погладила Мариана по руке. — Я... я тебе потом скажу, — она зарумянилась и добавила шепотом. — Я общалась с Талией.

— А Поля тоже не знает? — поинтересовалась я.

— Нет, — коротко по-военному ответил Игорь Иванович.

— Да если бы знала, она бы ни за что не удержалась, рассказала бы, — прошептала мне Алинка.

Каролина все выглядывала из-за отца, рассматривая Стрелковского в упор.

— А вы ведь очень похожи, — взросло и серьезно сказала она. — Я могла бы сама догадаться, если бы нарисовала вас, Игорь Иванович. Очень похожи.

Мы дружно уставились на мужественно выносящего наши взгляды Стрелковского — и я почувствовала, словно по волшебному щелчку с глаз спадает пелена. Потому что одна за другой в глаза бросались черты его лица, которые были просто невозможно похожи на Полинины. Рядом потрясенно вздохнула Василина. Стрелковский улыбнулся — и мы все замерли. Мне снова захотелось плакать. Улыбка у них была тоже очень похожа.

— Поля же все время тянулась к вам, — вдруг сказала Ангелина. — Я помню. Дядя Игорь то, дядя Игорь се. А мама то смеялась, то ругалась, чтобы Полли не мешала вам работать.

— Она не мешала, — с неловкостью сказал Игорь.

— Но почему же мама вам не сказала? — тревожно спросила Василина. Ани посмотрела на нее. "Правильно не сказала", — говорил ее взгляд.

— Ирина... ее величество была в своем праве, — ровно объяснил Игорь. — Ей часто приходилось делать не то, что хотелось, а что надо.

— Это правда, — грустно сказала Василина.

Мы все впали в странный транс — и, перебивая друг друга, начали делиться воспоминаниями о нашем детстве и маме. Смеялись, плакали, вздыхали, молча нетерпеливо ждали, когда вызванный слуга накроет стол, потому что от нервов и новостей проголодались, снова горячо принимались обсуждать прошлое. Я иногда осекалась, натыкаясь на больной взгляд Игоря Ивановича, и внутри что-то екало, какое-то глубинное, терзающее меня понимание и жалость, и мне хотелось попросить всех замолчать, разойтись, не тревожить его. Но разошлись мы, наверное, часа через два, уставшие до невозможности.

Я почти бегом добежала до своих покоев, достала из сумки пачку, прикурила сигарету — и посмотрела на себя в зеркало.И тут меня как током ударило. Видимо, мозг от шока впал в ступор.

— Черт, — сказала я зло, затушила сигарету, нервно побродила по гостиной, смяла пачку. Выкинула ее в мусорку. Пошла в душ.

Когда вернулась, еще более раздраженная, чем до этого, ожесточенно выгребла пачку из ведра, выкинула ее за окно и туда же швырнула пепельницу. И с грохотом закрыла створку.

Завтра я сначала убью Люка. Потом прощу, конечно. И выйду за него замуж.

"Отличный план, Марина".

Стрелковский, вернувшись домой, только скинул ботинки — и прямо в одежде забрался в кровать, к спящей Дробжек. Капитан сонно провела рукой по его спине, ниже, удивленно открыла глаза.

— Вы напились что ли, Игорь Иванович?

— Нет, — буркнул он тихо.

— Расскажете, что случилось?

— Потом, Люджина.

Северянка замолчала, закрыла глаза и ровно задышала рядом. Так прошла минута, другая.

— Не спите, — сказала она совсем бодро.

— Нет, — усмехнулся он.

— В вашем возрасте, Игорь Иванович, — легко и наставительно проговорила капитан, — режим сна очень важен. Так что стягивайте штаны и прекратите изображать дикаря.

— Не хочу, — упрямо, совсем по-мальчишески проворчал он.

— Хочется, чтобы я над вами похлопотала, — ласково проговорила Люджина. И погладила его по спине, по голове, потянулась к ремню. — Мне не трудно, Игорь Иванович.

Он перехватил ее руку, прижал к губам.

— А поцеловать меня трудно, Люджина?

Она задумалась, будто вопрос был невообразимо важным.

— Нет, — сказала северянка очень серьезно. Села — в темноте он едва видел ее силует, — подняла руки вверх, стянула легкую сорочку и прижалась к Игорю всем телом. — Не трудно, Игорь Иванович, — повторила она шепотом и коснулась его губ губами. И когда он сжал ее, перекатился, осторожно прижимая к постели, добавила: — И остальное с вами тоже не трудно. Особенно если это так нужно, как сейчас.

Василина и Мариан проводили старшую сестру к телепорту, и Ани обняла их, подождала, пока засияет серебром гладь перехода и шагнула во внутренний двор своего уже дворца. С удовольствием вдохнула травяной и цветочный запах, но тут же нахмурилась, и быстро, уверенно направилась в их с Нории покои.

В спальне пахло негой и розами, и ветерок чуть слышно шелестел занавесями на больших окнах. Муж лежал на кровати, закинув руки за голову — и когда она вошла, открыл глаза, безмятежно улыбнулся и потянулся всем своим большим телом так, что на несколько мгновений Ани застыла, любуясь игрой мышц в свете тусклых ночников. Нории приподнялся, опираясь на локти, предвкушающе, понимающе щурясь — супруга его сложила руки на груди, принимая невыносимо грозный вид.

— И почему, — сказала она ледяным тоном, — мой муж не сказал мне, что моя сестра беременна?

— Ты сама понимаешь, почему, — отозвался он с улыбкой. — Иди ко мне, шари, я успокою тебя. И мне нужно коснуться тебя, я потратил много сил.

— Нории, — произнесла она раздраженно, не двинувшись с места, — я не могу в один момент отказаться от заботы о своих сестрах. Да и вряд ли когда-то смогу. И каково мне узнавать такие новости и понимать, что ты, прекрасно видящий беременных, промолчал?

Дракон еще раз с удовольствием потянулся и встал.

— Не подходи пока ко мне, — сурово предупредила Ани. Он не послушал — приблизился вплотную, так, что пришлось задрать подбородок, чтобы смотреть ему в лицо.

— Предположим, — пророкотал Нории мягко, проводя большими ладонями ей по плечам, по рукам вниз, — муж твоей сестры мог бы чувствовать беременность. Хотела бы ты, чтобы он сказал ей раньше, чем ты?

— Это разумный и правильный довод, — сверкая глазами, ответила Ангелина. Ей очень хотелось улыбнуться, и она поджала губы, — но мне все равно. Если что-то касается моих сестер, я хочу это знать.

— Упрямая женщина, — усмехнулся дракон. — Сама посуди — как мне понять, что ты еще не в курсе? Это секреты другой семьи и другого правящего дома. Не дело мне туда вмешиваться.

— Нории! — проговорила она угрожающе. Он спокойно смотрел на нее сверху вниз, оглаживая, успокаивая — и все равно в груди билось, полыхало недовольство. Но молодая владычица вздохнула, пытаясь взять себя в руки, и сменила тон.

— Прошу тебя, — сказала она тихо и коснулась его щеки, — я понимаю, что я несправедлива к тебе. Но мне это очень важно. Кроме положения Марины... видишь ли ты что-то еще, что мне следует знать?

Дракон задумался.

— У твоей младшей сестры в ауре, помимо слабого огня Рудлог, есть и желтое сияние. Как и у ее отца. Но у нее сильнее. Видимо, ваша кровь усилила наследие Разума.

Ани кивнула.

— У Святослава Федоровича бабушка из Йеллоувиня, Нории. И что это значит?

— Пока трудно сказать, — отозвался он, — девушка еще совсем маленькая. Но судя по всему, у нее будут расти ментальные способности. Возможно, прорицание. Это лучше узнать у Хань Ши, а лучше бы познакомить их, чтобы он сам посмотрел.

— Как бы он не решил попросить ее в жены кому-нибудь из внуков, — проворчала Ани озабоченно.

— Не думаю, — Нории легко коснулся ее лба губами, — не знаю, как сейчас, но в наше время Желтые крайне трепетно относились к чистоте своей крови. Они, как и Бермонты, предпочитали жениться на аристократках из своих, и принцам Ши жен воспитывали с младенчества.

— Да и сейчас так же, — согласилась Ани. — Давным-давно одна из наших принцесс ушла в дом Ши. Но мы пламя, они — равновесие, трудно ей было. Больше к нашим женщинам из Йеллоувиня не сватались.

— Мудро, — засмеялся Нории, и принцесса мстительно шлепнула его ладонью по плечу.

— Еще что-то, Нории?

— Ваша Алина в ауре помимо огня несет и темную суть, шари, — так же спокойно сказал он. Его супруга замерла. — У Марины странно скачет ее пламя, то меньше, то больше. А королева становится все сильнее.

— Что значит темную суть? — медленно проговорила Ани.

— Один из ее родителей — потомок Черного Жреца, — объяснил Нории.

— Святослав? — удивилась Ангелина.

— Нет, — успокаивающе проговорил дракон. — Он ей не отец.

— Боги, — прошептала Ани, не замечая, как, схватив Нории за руку, больно впилась в кожу ногтями. — Алина? Немыслимо! А если ей грозит одержимость? Нужно же сказать ей, нужно сказать Василине! Нет, как же сказать, что и ей он не отец... это слишком. А с другой стороны, неправильно, если она не будет знать...

— Сейчас? — мягко поинтересовался Нории, аккуратно спуская с плеч жены платье. Оно задержалось на локтях, открыв аккуратную грудь в строгом белье.

— Завтра, — неохотно отступила владычица, пошевелила запястьями — одежда с шелестом скользнула вниз. — С утра. Нет, у нее экзамен, не нужно сбивать. Вечером. В конце концов до сих пор же ничего страшного не случилось. А сейчас нужно подумать...

— А сейчас, — твердо пророкотал дракон и прижал ее к себе — жена наконец-то осмысленно посмотрела на него, — мы идем в постель, шари.

— Нории!

— Завтра, Ани-эна, все завтра. И ни слова больше. Иначе, клянусь, я сделаю тебе столько детей, что у тебя не будет возможности думать о чем-то еще.

Ани фыркнула, высвободилась из его рук — и, выпрямив плечи, избавилась от белья.

— У моей матери нас шестеро, — сказала она снисходительно, — это не мешало ей править. Ну, целуй же меня, муж мой.

— С этого и следовало начать, — пророкотал он довольно, прижал ее к себе крепко, почти до боли — и склонился к охотно подставленым губам.

Алина Рудлог, попрощавшись с родными, не сразу пошла спать, хотя устала невозможно. Она задумчиво уселась в кресло в гостиной, потерла глаза и потянулась к конспектам. Некоторое время в покоях пятой принцессы слышался шорох страниц и приглушенное бормотание — она бросала взгляд на список вопросов, проговаривала начало ответа и листала дальше. Но взгляд ее был рассеянным, и она несколько раз подносила руки к вискам, то ли напряженно обдумывая что-то, то ли пытаясь убрать усиливающуюся и нудную, как сверло стоматолога, головную боль. Пришлось вызвать горничную, попросить принести ей кувшин горячего молока с медом — то ли Алинка подмерзла во время ритуала, то ли нервы наложились на измотанность от учебы, но по коже бродил озноб, и мышцы едва заметно ломало, будто отголоском будущей простуды.

Наконец, когда перед глазами все стало расплываться, она посмотрела на часы, ужаснулась — четыре утра, и пусть завтра не с утра на экзамен, надо же еще выспаться и повторить! — и направилась в ванную. Там, педантично вычистив зубы, принцесса оперлась ладонями на мраморную столешницу и, хмурясь, посмотрела на себя в зеркало.

Откровения по поводу матери подняли в душе прошлые ее страхи, когда маленькая Алинка напряженно раздумывала, почему же ей единственной изо всех достались зеленые глаза, если материнское наследие во внешности доминирующее. У всех сестер голубые, а у нее зеленые. И если рассуждать логически, то классического магического дара среди принцесс и принцев Рудлог тоже не бывало. У их детей, если не наследовали престол или не становились королевами других государств — да, но никогда у потомков первой крови.

Алина вздохнула, опустила голову и побрела натягивать пижаму и спать.

Она очень любила отца, часто ластилась к нему, с удовольствием проводила с ним и Каролинкой время, и мысль о том, что и она может быть не его, ее очень огорчала.

— Прекрати придумывать, — проворчала она себе, натягивая повыше еще одно одеяло. — Для выводов нужны факты, а их у тебя слишком мало. И вообще вопросы нужно решать в порядке их приоритетности. Пока у тебя приоритет — экзамен. У Тротта.

Принцесса повернулась на бок, кутаясь в одеяла, закрыла глаза.

"Тротт, Тротт", — шептал испуганный разум, и кончики пальцев леденели, и сердце билось, когда она думала — вот войдет в аудиторию, увидит высокомерный взгляд лорда Максимилиана, услышит что-нибудь уничижительное и наверняка ведь от страха все забудет.

"Параметры стихийных усилений разработаны профессором... профессором... Земля к воздуху в стабильных формулах относится как 2,16 к 1..."

Шумел за окном ветер, уже теплеющий в предчувствии весны, а Алинке после сегодняшего разговора вспоминалось, как попала она в дом инляндца, и как разнесла все там, и ворочалась она, и в полудреме почти ощущала запах его геля для душа. Принцесса очень хотела спать, но не могла — смущалась, переживала, злилась, и сама не заметила, как ей стало почти жарко — и тогда она, наконец-то, заснула.

Бермонт

Его величество Демьян, прижимая к себе мирно спящую жену, быстро и мягко шагал мимо деликатно отводящих взгляды гвардейцев. Король почти не замечал их. Он направлялся в скальную часовню в изножии замка, чуть ссутулившись, удерживаясь от оборота, и весь был сосредоточен на ровном, глубоком дыхании Пол и ее слабо разгорающейся огненной ауре. Она уже не была без сознания, нет — его королева была погружена в очень глубокий, крепкий сон. Но разум ее, которого он осторожно и настойчиво касался, хоть и был заполнен картинками вольной медвежьей жизни, работал как нужно. Как у человека.

Варранты, каменные медведи, дежурившие у входа в часовню, со скрипом повернули головы, уставились на него и Полину светящимися зеленым глазами — и Демьян кивком поздоровался с верными стихийными духами, прошел в темное помещение, пахнущее влагой и мхом.

Впрочем, медвежьему сыну и не нужен был свет. За его спиной со скрипом закрывалась дверь, а Бермонт положил супругу на алтарь, подошел к изваянию Хозяина Лесов, уверенно ступая во тьме, коснулся его ног ладонью и прошептал короткую приветственную молитву. И почтительно, медленно вылил в чашу у ног первопредка можжевеловое и яблочное масло — из кувшинов, стоявших тут же.

В часовне мгновенно запахло старым заброшенным садом и летним хвойным лесом. На полу и стенах, рассеивая кромешный мрак, начали потихоньку разгораться стрельчатые звездочки-цветки сочных мхов, и в глазах Великого Бера будто затлели болотные гнилушки — тускло-зеленым цветом. А Демьян, вернувшись к Полине, не выдержал — провел носом по ее шее, по руке, почти не соображая, что делает — от радости и надежды, и свирепого желания дозваться, поговорить, увидеть, как посмотрит теперь она на него. Жена пахла здоровьем. И грудь ее обнаженная взымалась равномерно, и дыхание было чистым, и кожа — гладкой. Разве что похудела сильно. И никак не хотела просыпаться.

Демьян просительно взглянул на изваяние Хозяина лесов, погладил супругу по животу и там и оставил руку, второй впечатавшись в каменное ложе алтаря, вытягивая из земли силу и вливая ее в Полину. До предела, столько, сколько она могла вынести. И затем, когда мышцы ее уже начали подрагивать, а дыхание стало частым, тревожным, навис над ней, почти улегшись сверху, и проговорил-прорычал в ухо:

— Поля. Просыпайся. Я так тебя жду.

Она слабо пошевелилась, но глаз не открыла.

— Полина, — снова позвал он и лизнул ей висок, тоскливо заурчал от знакомого вкуса, от нежности. — Я так соскучился, отважная моя жена, любовь моя. Просыпайся. Уже пора.

Полина Рудлог, словно и не болталась столько времени между небом и землей, и не была практически мертва, недовольно пробормотала что-то, не размыкая губ, прижалась к мужу и опять глубоко, мирно задышала, подтягивая ноги и ежась, будто замерзла. Не было в ее движении ни опаски, ни настороженности — и Бермонт обхватил ее крепче, улегся рядом и снова начал звать.

Только бы она откликнулась. Только бы услышала его. Чудо уже то, что она здесь, рядом с ним, в человеческом облике — хоть аура еще дрожит, еще неустойчива, и вот-вот произойдет оборот, и только влитая стихия удерживает Пол от него. Он будет звать столько, сколько понадобится, и готов всю жизнь себе раскаленные иглы под кожу загонять. Только бы проснулась.

Долго король Бермонта говорил, рычал, приказывал и уговаривал очнуться супругу, чувствуя, как покалывает тело родственная стихия, изливающаяся из алтаря. Аккуратно тряс за плечи, качал, покусывал за плечи и мочки ушей, щекотал, целовал, рассказывал, что покажет ей такие удивительные места, каких она никогда не видела — и прыгающих косаток в студеном море, и настоящие ледяные волны, похожие на застывшее цунами, и целый замерзший город, оставшийся со старых времен. Только проснись! Замолкал, шептал, как виноват он и как не простит себя никогда. Полина жалась к нему, морщилась, порывалась проснуться — и не могла.

И когда он почти заскулил от невозможности разбудить ее, вздохнула и через силу открыла мутные голубые глаза. Сонные и удивленные. Рука ее с неженской силой сдавила его запястье — и Полина моргнула раз, другой, сфокусировала на муже взгляд...

— Живой, — просипела она изумленно, дернулась к нему — и жалобно, по-звериному заревела, оборачиваясь в медведицу.

— Живой, — подтвердил Демьян затихшей жене, встал, с усилием потер глаза, пытаясь успокоиться. Полина снова спала, и бока ее размеренно взымались. Король обернулся к первопредку, молчаливо наблюдавшему за сыном, просительно склонил голову.

— Отчего же ты поторопился? — раздался в его голове утомленный рык. — Не послушал меня, сам решил все делать. Знай же: в Михайлов день я мог бы тебе помочь. А теперь все зависит от тебя и тех троих, кто заклятьями Тайкахе будет ее к этому миру пришивать. Если никто не дрогнет, если крепки будут нити, то вернется она к тебе. А мне сейчас не время тратить силу, сын.

— Тогда дай хотя бы свое благословение, отец, — тихо проговорил Демьян — и тут же покачнулся от разлившейся по часовне мощи. От изваяния отделилась тень большого полумужчины-полумедведя — он потрепал Демьяна по холке, приблизился к алтарю, ласково провел над медведицей рукой — мохнатая королева чуть подернулась туманом, но осталась в зверином обличье.

— Благословляю, — шепнула тень бога, и мхи с алтаря быстро-быстро поползли вверх, опутывая спящую медведицу так, что через минуту она стала похожа на большой фигурный куст. Только черный нос торчал наружу. Королева заворочалась, чихнула — и укутавшие ее мхи расцвели сияющими огоньками и впитались в шерсть белой пыльцой. И тень Хозяина Лесов исчезла, ушла из часовни. А король Бермонта подхватил тяжеленькую жену на руки и понес ее в супружескую спальню.

Люк

Не подозревающий о том, что его судьба уже решена, его светлость Дармоншир в змеином обличье уныло возлежал на пустой скале в горах Блакории. Один возлежал. Изволив захандрить, спустил с окрестных склонов несколько лавин, лениво поохотился на коз, то и дело поглядывая на скалу, и снова вернулся сюда. Одному ему было не так интересно.

Луциус никак не проявлялся целый день, и сейчас, ночью, не прилетел, и это было куда неприятнее, чем если бы король действительно решил арестовать его, Люка, или размазать по стенке за взлом сейфа. Герцог прождал полночи, вздохнул, потерся щекой о ласкающийся ветерок и полетел в Дармоншир.

Вернувшись в свои покои, Люк оделся, покурил, размышляя, не стоит ли завтра прийти к королю с повинной и просьбой не бросать уроки, подумал, что и так слишком испытывает терпение монарха... и подошел к зеркалу, понимая, что опять нарывается на неприятности.

В королевском кабинете никого не было, а вот в материнской спальне определенно спокойно спал тот, кого он сегодня прождал несколько часов. Люк шепотом выругался, отвернулся — лежащего к нему лицом короля со спины обнимала материнская рука, а когда повернулся, чтобы закрыть проход, увидел, как в упор с кровати смотрит на него его величество Луциус.

— Рудники, — тоскливо пробормотал Люк, отступая, — как минимум.

Король повелительно двинул ладонью, останавливая его, поднялся, накинул на плечи халат, что-то тихо и успокаивающе проговорил заворочавшейся леди Шарлотте — Люк едва ли не краснел, видя в темноте очертания ее плеча, руки, и спутанных волос. Луциус подошел к зеркалу, остановился, глядя на Люка с нехорошим задумчивым прищуром.

— Каков наглец, — наконец, почти удивленно проговорил он. Вполголоса. — Есть ли предел вашей неразумности, лорд Дармоншир?

— Простите, ваше величество, — на всякий случай покаялся Люк. — Не хотел вас будить.

— А что ты хотел? — с той же леденящей сухостью вопросил король. Леди Шарлотта снова заворочалась, подняла голову — и герцог поспешно отступил в сторону.

— Лици, что случилось? — раздался ее сонный голос.

— Ничего, милая, — отозвался его величество. — Покурить захотел. Я выйду в гостиную.

Зеркало помутнело и закрылось. Люк успел дойти до кресла, когда позади раздались шаги. Обернулся — у зеркала уже в его покоях стоял король Инляндии в небрежно наброшенном халате (что никак не умалило его величественности), дымил сигаретой, и монарший взгляд был недобрым.

— Вы не прилетели, — поспешно объяснил Люк, — и я понимаю, что у вас есть повод гневаться, ваше величество...

— Ты меня очень разочаровал, Лукас, — сухо перебил его Луциус. — Не вижу смысла дальше учить тебя. В тебе нет ни грамма стратегического мышления. Ради женской прихоти ты отказываешься от возможностей, которые нужны не только тебе, но и твоим потомкам. Молчи!

Люк развел руками и проглотил то, что хотел сказать.

— Я не хочу тебя больше видеть, — продолжал король веско, — не смей попадаться мне на глаза.

— Я понял, ваше величество, — смиренно откликнулся Люк. — Уроков больше не будет.

— Тебя, как и прежде, волнует только то, что касается тебя, дурной мальчишка, — рявкнул король раздраженно. — Или ты думал, я прощу тебе проникновение на мою территорию? Я и так многое прощал тебе, на многое закрывал глаза, и не потому, что ты чем-то выделяешься — я не хочу волновать твою мать. Но ты преступил черту. Я запрещаю тебе возвращаться в Лаунвайт, Лукас. Останешься в Дармоншире, пока не начнешь приносить стране хоть какую-то пользу. Видят боги, как я жалею, что твои родители и дед, как и обучение в училище, не вбили в тебя хоть немного ответственности!

Люк от этого выговора, от раздраженного тона, от того, что он стоит тут навытяжку, начал злиться.

— У меня своя точка зрения на эту ситуацию, ваше величество, — сказал он по возможности почтительно. Хотя все равно терять уже было нечего. — И я сделал то, что посчитал правильным.

— Да молчи, молчи же! — зашипел Луциус, зверея на глазах. — Ты, идиот, сделал глупость. Неужто ты думал, что я храню важные документы в одном экземпляре? В чем был смысл твоего дерзкого поступка, если вторая папка с фотографиями спокойно лежит у меня в сейфе спальни?

Люк грязно выругался. Хорошо хоть что почти неслышно.

— Я надеялся...

— Ты недооценил опасность и чуть не погиб, — жестко впечатывал слова король, сверля его пронзительным блекло-голубым взглядом, — ты недооценил противника и оказался в еще худшем положении, чем раньше! Да, — вдруг тон его смягчился, — похвально то, что ты не сдаешься, и я ценю твою отчаянность и смелость. Но есть разница между упорством и глупостью, Лукас! Нельзя мыслить столь местячково и ограниченно. Я дал тебе в руки возможность безболезненно склонить эту Рудлог к браку, при этом вся ответственность лежала бы на мне, и все недовольство было бы направлено на меня. И что я вижу? Прекраснодушного осла!

Дармоншир чувствовал себя ровно так же, как когда его примерно в тех же выражениях отчитывал Тандаджи. Но главное он ухватил.

— Не нужно фотографий в прессу, ваше величество, — сказал он настойчиво, ощущая, как оглушающе противно звучит поражение. — Уничтожьте их. Клянусь, завтра Марина Рудлог станет моей женой.

— И почему я должен тебе поверить, Лукас? — внимательно поинтересовался король. Люк пожал плечами и немного даже высокомерно ответил:

— Я даю вам свое слово, ваше величество. Считайте, что я проникся государственной необходимостью.

Инландер курил, прислонившись спиной к зеркалу, задумчиво разглядывая опального герцога.

— Даю тебе время до вечера, — проговорил он. — Фотографии я сожгу, как вернусь во дворец. И не разочаровывай меня еще больше, Лукас.

— Вас опасно разочаровывать, ваше величество, — едко усмехнулся Люк. — Не представляю, отчего вы меня еще терпите.

Король сунул окурок в пепельницу, подошел к Люку,

— Потому что, — сказал он неожиданно ровно, — мы очень похожи, Лукас. Мы оба не любим давления, но через года вспоминаем именно тех учителей, которые заставляли нас жилы рвать, чтобы чего-то добиться. Нам не свойственна организованность, и поэтому, когда в ней возникает нужда, она превращается в педантичность. Я вижу в тебе потенциал, Лукас, а в твоих прошлых метаниях вижу себя. У тебя много сил, которые ты тратишь на ерунду. Поэтому тебя нужно обуздывать, направлять в нужную колею — иначе ты израсходуешь себя впустую. Тебе это кажется жестокостью? Пусть. Когда-нибудь ты вспомнишь меня и скажешь спасибо. Как я говорил спасибо отцу, хоть он и ломал меня, молодого обалдуя, через колено. У него случались ошибки, но по сравнению с тем, что он дал мне — пусть вопреки моей воле, — это ничто.

Он на мгновение сжал пальцами плечо Люка, обалдевшего от этого тона и подтекста, поколебался, словно желая что-то сказать, поморщился, развернулся и ушел к зеркалу.

Луциус Инландер вернулся в дом женщины, стойко выносящей его невыносимый характер, задумчиво покурил в гостиной, и, тихо открыв дверь в спальню, скользнул в кровать. Повертелся, приподнялся на локте, рассматривая леди Шарлотту. Ему вдруг, после выволочки, которую он устроил Дармонширу, стало кристально ясно, что он сам ничуть не лучше. Сегодня днем пройдет церемония памяти Магдалены. Он соблюдет все внешние приличия, но ждать дальше смысла нет.

Он аккуратно откинул черную прядь с лица леди Шарлотты, посмотрел на морщинки у ее глаз, у рта, резкие сейчас в свете ночника, и погрузился в воспоминания. Первый раз Луциус увидел ее еще малявкой — ему было шесть, ей четыре, и она плакала от страха, потому что Тери показал ей паука. Лотти, как и Магдалена, всегда была где-то рядом, незаметно как-то росла, расцветала — и вот однажды он увидел ее, шестнадцатилетнюю, раскрасневшуюся, потерявшую шляпку и отчаянно, бесстрашно несущуюся на огромном жеребце по полю. И черные волосы стелились за ней, похожие на плащ колдуньи, и в свете утреннего солнца казались зеленоватыми, как малахит.

Какой юной, смешной и свежей она была. Как пугалась поначалу его внимания и как доверяла ему потом.

— Лотти, — позвал он тихо и нетерпеливо. Раз решение принято, нужно же его озвучить?

— Что, Лици? — глухо и сонно, не открывая глаз, отозвалась графиня. Подтянула на плечи одеяло.

— Завтра утром мы поженимся. Станешь моей женой, Шарлотта?

— Удивительно, что ты еще интересуешься моим мнением, — пробормотала она насмешливо и придвинулась ближе, сдерживая зевок.

— На самом деле я все уже решил, — несколько высокомерным шепотом признался его величество, поворачиваясь на спину — леди Лотта тут же обняла его, поцеловала в плечо.

— Я так и подумала. Можно было и не будить меня, Луциус.

— Пока брак будет тайным. Служитель умеет молчать. А через год сделаем официальную церемонию. Если...

— Что "если", Лици?

"Если божественный отец мой поможет дожить до той поры и изменить судьбу".

Впервые за долгое время он смотрел в будущее, и не видел ничего. Ни удушающего последние месяцы ощущения близкой смерти, ни счастья. Можно ли это принять за надежду?

— Ничего, Шарлотта. Может, наконец-то у нас все будет нормально. Может, ты мне еще детей родишь, а?

Графиня с горькой нежностью улыбнулась ему в плечо.

— Спи, Лици, — сказала она. — Все будет так, как ты хочешь. Отдыхай.

Глава 18.

Среда, 28 декабря

Барон фон Съедентент, лохматый, взбудораженный и явно что-то задумавший, появился в кабинете придворного мага Инляндии в обеденное время.

— Я только поцеловать! — заверил он деловую, под горло застегнутую Вики, тут же приступил к озвученному, и в процессе, тиская ее за умопомрачительные тылы, как и следовало ожидать, немного увлекся. Хотя только с утра, развалившись на смятой постели, блестящими глазами наблюдал, как Виктория одевается в его спальне, в его доме, в который волшебница все-таки, пусть не со всеми вещами еще, пусть слабо сопротивляясь, переехала.

— Зачем у этого платья столько пуговиц? — ругался он, сдабривая попытки расстегнуть их смачными блакорийскими эпитетами. Одежда поддавалась с трудом — вот показались ключицы, краешек роскошного белья — и блакориец подергал его зубами, жалобно посмотрел на раскрасневшуюся Викторию, махнул рукой и подсадил ее на стол.

— А как же "только поцеловать"? — строго спросила волшебница.

— Я и поцелую, — заверил барон невозмутимо, задирая ей подол, — вот сейчас сниму это кружевное недоразумение, и так поцелую, Вик... О, чулки... люблю чулки... умм...

Ей и самой уже не терпелось, и Виктория незаметно запечатала дверь и теперь посмеивалась, глядя на его порывистые движения, принимая его нетерпение почти по-королевски снисходительно. Но не успела одна из сильнейших магов на Туре прерывисто вздохнуть и запрокинуть голову, вцепившись пальцами в края стола, как зазвонил рабочий телефон.

— Ты обедаешь, — настойчиво и немного невнятно проговорил Мартин. — Как раз сейчас набрала в ложку чудесный грибной суп-пюре и никак не можешь ответить. Ну Вииик!

Она покачала головой и взяла телефон. Мартин все не останавливался, и она дергала ногами, улыбалась, пытаясь оттолкнуть его.

— Да? — спросила Вики в трубку, делая страшные глаза. Март со вздохом вернулся к пуговицам, коснулся губами шеи, начал водить туда-сюда подбородком, сбивая ее с мысли. — Конечно, ваше величество. Я сейчас буду. Нееет... нет, — она потянула блакорийца, глухо хмыкающего ей в грудь, за волосы назад и строго свела брови, — все в порядке.

Телефон вернулся на место. Барон понятливо и с утрированной печалью на лице отступил назад, наблюдая, как быстро застегивает волшебница пуговицы на платье, бросает взгляд в зеркало, поправляет прическу, двумя уверенными движениями красит губы.

— Как я понимаю, вечером мы наверстаем и обед и ужин. И полдник, это я тебе гарантирую, родная, — пообещал он немного напряженно. — Раз десерта мне сейчас не досталось.

"Десерт" усмехнулась, рассматривая платье сзади — не очень ли помялось.

— Вряд ли, Март. Его величество жаждет посетить Форштадт, а, значит, может и завтра вернуться.

— Но ты ведь ночью придешь? Да, Вик? — спросил он с надеждой и запустил пальцы в волосы, потряс их.

— Да, — проговорила она, с удовольствием глядя, как светлеет его лицо. Направилась к двери — но у порога ее остановил томный голос Мартина.

— Ты ничего не забыла, родная?

— Поцеловать тебя?— откликнулась Вики смешливо. Ее должно было бы раздражать это ребячество, но не раздражало, а удивляло и радовало, а если уж совсем честно, она бесконечно наслаждалась им.

— Безусловно, — блакориец понизил голос, подходя ближе, почти вплотную. — Но я имел в виду другое. Конечно, я рад, что так задурил тебе голову, что ты забыла про это...

И он аккуратно провел ей по щеке губами и с выражением необыкновенного самодовольства достал из кармана трофей — черные кружевные трусики. Белье было изъято, нахальный барон со смехом изгнан, и Виктория наконец-то пошла работать.

А фон Съедентент благодушно вкусил щедрый обед у себя дома, не торопясь вернуться на службу и параллельно просматривая присланные ему из его академии документы. Нехотя встал и отправился в дворец Блакори. Честно отработал положенное время, но на сегодня никаких вечерних дел у его величества Гюнтера не планировалось, поэтому маг со спокойной совестью вернулся домой.

И заскучал. Он уже так невозможно за эти четыре дня привык к Виктории рядом с собой, что в ее отсутствие дом казался наполненным мертвенным покоем. Даже потрескивание дров в камине не спасало.

Напиться можно было бы, но в одиночку это тоже было скучно. Он ткнулся было к Алексу, но тот, как всегда, был с Алмазом, и его там не ждали. Вспомнил о Марине — и позвонил, но она не брала трубку. Оставался только Макс, не отвечавший последние дни на звонки и опять наверняка ушедший в работу. И трогать его в такие рабочие "запои" было опасно. Ладно, разозлится, но ведь обидится еще и будет обливать презреньем с месяц, цедя нотации о неприкосновенности личного пространства и о том, что бездельникам только дай помешать творчеству его, гения. А с другой стороны — беспокоит эта его отключка. Наверняка ведь Малыш все эти дни не ест и не спит, и если не дернуть, так и свалится у себя в лаборатории, померев за созданием мази от пролежней.

Барон маялся, принимая решение. Полежал в кресле, лениво читая монографию одного из бывших учеников, дослужившегося до профессора. Поужинал. И пообещав себе, что только посмотрит, шагнул во владения Макса.

— Так-так-так, — сказал он себе серьезно. Вынесло его не в гостиной, куда он обычно попадал, и даже не во двор, окруженный деревьями-стражами. Нет. Дубовая роща с оживившимися и угрожающе зашелестевшими зелеными охранниками находилась прямо перед ним, а за ней стоял дом Макса, накрытый невиданными для инляндца щитами. Такими, что верхний купол проходил аккурат по серединке рощи, окружая дом мощным кольцом.

— Так-так, — повторил фон Съедентент, рассматривая щиты в магическом спектре и даже присвистнув. — Ну это просто вызов мне. Прости, друг, но теперь я просто не могу отсюда уйти. Взломаю и поправлю, будут как новые.

Он, поводя плечами, чтобы согреться, и повышая температуру вокруг тела — под ногами хлюпала снежно-водяная грязь, исходящая парком, прошагал к деревьям. Те хищно заволновались, задергались, норовя тыкнуть, порвать, исцарапать.

— Испепелю! — рявкнул он вполголоса, и для наглядности крутанул рукой, создавая вращающееся огненное колесо перед собой. Стало совсем тепло. Деревья зашуршали, вроде бы расступаясь перед ревущей стихией... и вдруг одно из них молниеносно и невероятно быстро для дуба согнулось-хлестнуло по барону. Не будь на Мартине щитов, остался бы он в роще безрассудным удобрением для троттовых питомцев.

— Ах ты ж дрянь, — весело проговорил барон, укрепляя щиты — деревья словно взбесились, и чуть ли из земли не выпрыгивали, с треском лупя вершинами стволов по наглому взломщику. — Ну, Макс, ну я тебе это припомню. Ладно я, а если сюда грибники какие забредут?

Стражи, поняв, видимо, что ударами его не остановить, заволновались, снова зашумели — и начали сплетаться ветвями, образуя непроходимый высоченный частокол.

— Сожгу ведь, — пообещал Мартин, подходя ближе. Кромка щита начиналась шагах в пяти от края частокола. — Пропустите, я вашему хозяину друг, вреда не нанесу.

Ближайшее дерево презрительно и неведомо как фыркнуло и, как собака, быстро-быстро загребая корнями, послало в сторону "друга" комья грязи и песка.

— Чертов Малыш, — пробормотал барон восхищенно, — развел тут бестиарий. Он сам-то знает, что тут происходит вообще?

Он потушил ревущее колесо, послал вперед стену Стазиса и затем долго и аккуратно, стараясь не оцарапаться, пробирался сквозь застывшие спутанные ветви дубов.

Щит оказался сложным, и барон, увлеченно насвистывая, сунул в рот сухой листочек с живого дуба, засучил рукава и принялся распутывать придумку сумасшедшего друга.

Мир Лортах, Макс-Охтор

После встречи с чудовищным богом-пауком и чудесного спасения из гнилой Лакшии лорд Максимилиан Тротт, он же Охтор, спал сном младенца. Долго спал. Сначала его грели женские тела — и не сказать, что это не доставляло ему удовольствия, — затем стало прохладнее, и сквозь сон он слышал уже и перестук дров, заправляемых в печь, и треск огня, и тихие расспросы Далин — бывшая рабыня Венин в ответ что-то сипела, старательно выговаривая слова.

Рана на спине почти затянулась, сон убрал телесную немощь, и когда по домику потек запах свежих лепешек, жаркого и каши, Макс открыл глаза. Потянулся — ничего уже не болело, расправил крылья, напрягая мышцы, взглянул на замолчавших женщин.

Отдохнувший организм прямо-таки требовал устроить праздник плоти. Но две женщины рядом — все равно, что ни одной. Позовешь одну, вторая обидится, затаит ревность, а им еще жить вместе.

— Накрой стол, Далин, — сказал, поднимаясь, — я скоро опять уйду. Венин, подойди ко мне.

Губы Далин расстроенно дернулись, но она сноровисто захлопотала у стола. Бывшая рабыня положила на стол кусок лепешки, сунутый сердобольной хозяйкой, приблизилась. Макс положил руку ей на грудь, начал простукивать вокруг пальцами второй руки.

— Больно здесь?

Она помотала головой.

— Подыши глубоко, — она не поняла, и Макс показал. — Вот так.

Венин старательно начала вдыхать-выдыхать, а он слушал — и ухом, и рукой, — но хрипов не было, вибраций тоже. И температура нормальная, и слизистые не бледные. Удивительно. То ли вчерашний приток силы позволил ему излечить утопленницу так, что не пошло ожидаемых проблем на сердце и легкие, то ли здесь на редкость жизнестойкие люди.

Далин прислушивалась к ним и облегченно улыбалась, и Тротт, на мгновение почувствовавший привычное раздражение в адрес женщин, встал и вышел из дома.

Во дворе вовсю уже жарило солнце, деловито рылись в траве лохматые куры, и Макс, ополоснувшись из ведра, принял из рук младшего сына Далин полотенце, потрепал его по черноволосой голове, вытерся. Мысли, подстегнутые ледяной водой, стали острыми, конкретными.

Главное сейчас — найти дар-тени, которая, если не соврала старуха, бродит где-то в опасных влажных лесах побережья. А до этого решить еще пару вопросов. И уйти, наконец, наверх, потому что непонятно, сколько прошло времени и в каком состоянии он очнется — сможет ли вообще преодолеть сон, не выпьет ли при пробуждении все на километры вокруг? Он, конечно, завел себе будильник на понедельник, памятуя, что больше двух суток никогда не спал, но кто знает, способен ли он услышать сигнал, даже если тот будет орать ему на ухо?

После завтрака Макс зашел в свой чистый и прохладный дом, стоящий на другом конце поселения, снял со стены лук, стрелы, нож, с сожалением вспоминая свою броню, покоющуюся где-то в мешке на дне залива у Лакшии. Ту он заказывал у местного умельца-кузнеца и потом тщательно подгонял для себя. Выполнена она была из хитина тха-охонга, обладающего полезным свойством при высокой температуре размягчаться, становиться послушным ковке, и второй такой у Тротта не было. И ждать, пока ее сделают, некогда. Так что обойдется клепаной курткой.

Собрав оружие, вытащил из пола доску — под ней открылся тайник, в котором Макс хранил золото. Вряд ли кто-то бы осмелился обокрасть его — во-первых, в поселении с ворами не церемонились, выбрасывали за ворота, во-вторых, только сумасшедший мог бы позариться на что-то, принадлежащее Охтору. Но осторожность никогда и никому еще не вредила.

Золото и драгоценные камни ценились и в этом мире — как и во всех мирах, наверное. И у Макса его было достаточно. А закончится, всегда сможет принести еще. Когда-то давно, когда Охтор исходил весь Лортах, довелось ему побывать во множестве затерянных, необитаемых мест: в горах, где текли ручьи, несущие золотые самородки размером с ладонь, в угольных развалах, где как птенцы из гнезда торчали похожие на тусклые потертые стекла алмазы. Так что золото у него было. Лортах вообще был богат рудами. Только вот богатство это быстро поглощалось океаном. На тех местах, где лет десять назад был берег, плескалось уже море, по которому свободно проходили корабли.

Макс сунул в мешок один из крупных самородков, ссыпал в тряпицу несколько горстей поменьше, завязал. Кто знает, сколько его не будет, а женщинам с детьми, теперь, когда есть еще и Венин, поначалу с хозяйства прокормиться будет непросто. Оглядел дом еще раз, ножом вырезал на стене дарственную женщинам, пока не выйдут замуж и не уйдут в другой дом, и пошел к главе поселения.

Глава, пожилой дар-тени по имени Нерха, уважительно встречал его у ворот — видимо, вездесущая ребятня уже доложила, что к дому идет Охтор. Нерха был крепким, широкоплечим, но не тяжеловесным, обстоятельным, и лицо его, смугловатое, уже покрылось сеточкой мелких морщин, хотя появился-то он у поселения лет двадцать назад. Здесь, на Лортахе, быстро старели.

— По делу, Охтор? — спросил он, хлопая Макса по плечу.

— По делу, — Тротт ответил на привествие и проследовал за хозяинов в дом, — и быстро. Тороплюсь я, поэтому послушай и сделай все, как прошу.

Нерха выслушал рассказ Макса и об армии охонгов, и о предсказании жрицы, и о пробудившемся чужом боге, молча, напряженно поводя кончиком черного крыла с уже начавшими желтеть от старости перьями.

— Плохо дело, — степенно проговорил глава, когда Тротт закончил говорить. — Эдак войска императора, ежели девку эту не найдут, постараются прорваться к кольцу наших поселений, чтобы тут ее поискать. А откуда ей взяться-то, Охтор? Никогда не слышал, чтобы бабы у нас появлялись. Да и хорошо, правда? Тяжко им бы тут было. Пусть живут себе в безопасности... наверху.

Нерха, как и большинство дар-тени, о мире Тура имел лишь смутное представление, изредка видя его во снах, и как Макс его ни расспрашивал, не мог даже определить, в каком городе он живет. Но истово верил, что при его жизни его половинки смогут воссоединиться. Все верили — что им оставалось делать?

— И я не слышал, — кивнул Макс. — Может и было давным-давно, несколько веков назад, но в разговорах никто из стариков ни в одном поселении о женщинах дар-тени не упоминал.

Поэтому и сон, который ему приснился в Лакшии, Тротт воспринял как бред. Не было никогда у дар-тени женщин. Тем более со светлыми волосами. Откуда? Дар-тени все черноволосые и зеленоглазые, как на подбор. Макс первое время не столько от растущих крыльев за спиной дергался, сколько от своей внешности в отражениях. То же лицо, но другой цвет глаз и волос. Впору свихнуться.

Впрочем, вряд ли его можно считать нормальным.

Придавало нереальности и то, что девушка отчетливо напомнила ему покойную королеву Рудлога, Ирину. Другое лицо, но очень похожее. Как тут не подумать об играх подсознания?

— Так что думаешь? — Макс вынырнул из своих мыслей, посмотрел на повторно задавшего вопрос Нерху. — На самом деле девка нашей крови сюда каким-то чудом попала? И правда вот-вот откроется проход? Так ведь и мы сможем вернуться, — глаза невозмутимого обычно пожилого дар-тени возбужденно горели. Его женщины споро выставляли перед гостем на тяжелый деревянный стол вяленое мясо, орехи, сладкие вареные клубни. Для порядка — никто из разговаривающих не ел.

— Проверю, — коротко ответил Тротт. Положил на стол тряпицу с самородком, развернул. -Есть еще одно дело, Нерха. Я из Лакшии привел женщину по имени Венин. Будут жить вместе с Далин и детьми в моем доме. Вот тебе плата за нового жителя общины, и присмотри за ними, пока нет меня. Сегодня они будут таскать в новый дом вещи, кликни мужиков помочь, — он достал еще парочку самородков помельче, — и так, чтобы не обидели их. Я ухожу, вернусь, расскажу, что узнал. А тебе бы пообщаться с главами других поселений. Пусть над нами защита Источника, но я чувствую, как она слабеет.

Нерха кивнул.

— И я чую, Охтор. Думаешь, Источник наш доживает последние дни?

— Проверю, — повторил Макс нетерпеливо. — На всякий случай всем поселениям нужно увеличить число патрулей, чтобы срочно известить глав, если появятся отряды императора. И подготовь пути отступления. Пусть мужики посмотрят тропки в горах, обновят пещеры, те, что подальше. Тха-охонги туда бы не дошли, но у императора теперь есть армия раньяров. Если защита рухнет, солдаты смогут добраться и туда, так что чем дальше уйдете, тем безопаснее будет.

— Сам об этом думаю, — проговорил пожилой дар-тени. Пощелкал пальцем по щербатому самородку, похожему на грушу, кивнул женщине — та ловко забрала его, унесла. — За бабами твоими пригляжу, не обману. У меня с обидчиками строго. Доброго пути тебе, Охтор.

— И тебе добра, — вежливо отклинулся Тротт, поднимаясь. Пора было идти.

Он заглянул еще в дом Далин — та собрала ему в дорогу припасы, и он одобрительно хмыкнул, глядя на вяленое мясо, сухари, травы, соль — научилась за время жизни с Охтором. Отвел женщин в свой дом, отдал им золото и ушел, забрав оружие и мешок с припасами.

Папоротниковый лес встретил его привычной полутьмой и влажностью, и Макс быстро вышел по чавкающим мхам к берегу быстрой речушки с красноватой железистой водой и направился вдоль нее к морю.

Залив Марисоль находился неделях в двух пути — если обходить широкий, врезающийся в сушу клин морской воды, подтапливающей низменность и уже подбирающийся к краю папоротникового леса, в котором находилось поселение дар-тени. Слишком долго идти. Были бы в силе крылья — Макс легко мог бы преодолеть это расстояние дня за три, останавливаясь на отдых. А теперь придется заходить в рыбацкое поселение, в котором про дар-тени знали и довольно охотно с ними торговали, и нанимать парусную лодку. Тогда можно справиться и за пять дней вдоль побережья. В любом случае нужно выйти на береговую линию.

Вот наймет лодку — и уйдет обратно на Туру. Дальше Охтор справится сам, а он, Макс, выждет несколько дней, порешает дела наверху и вернется. Главное, чтобы беловолосая дар-тени, если она существует, выжила в лесу эти дни. Если выживет — он ее обязательно найдет.

Мартин

— Растешь, Малыш, растешь, — шептал Мартин фон Съедентент, любовно распутывая вязь троттового щита. Руки и пальцы взломщика двигались почти как у танцора или безумного дирижера. Он чуть раскачивался, улыбаясь словно от поглаживаний желанной женщины, а уж удовольствие испытывал такое, что Вики впору было ревновать. Впрочем, она не стала бы — они все были больны магией.

Мартин удовлетворенно хмыкнул, отстранился от огромного купола, присел и пижонистым движением, острием ладони очертил от земли арку в свой рост. В вечерней тьме контуры ее засияли белым, по щиту от места повреждения покатились перламутровые волны.

— Но до меня тебе еще далеко, — торжествующе хмыкнул блакориец и тряхнул волосами. Подумал и все-таки признал:

— Как и мне до тебя в других областях.

Барон сделал шаг вперед, отключил сигналки, аккуратно "закрыл" за собой проход в щите. И приступил к потрошению второго слоя защиты.

Дверь в дом тоже пришлось взламывать — Тротт поставил еще и глушилку на перемещения, так что просто телепортироваться внутрь возможности не было.

— И не сказать, — бормотал придворный маг Блакории себе под нос, аккуратно "подцепляя" кулаком, как магнитом, систему замка и проворачивая, — что я не понимаю: раз ты так закрылся, то гостей точно не ждешь. Но ведь помрешь, дурак гениальный, в своей лаборатории.

Замок вдруг полыхнул огнем, и Мартин выругался, глядя как пламя растекается по его щиту.

— Параноик рыжий, — сплюнул он, подождал, пока охранка выдохнется, и потянул дверь на себя.

В доме было тихо и темно. И пахло как-то... Мартин насторожился. Нежилым пахло.

Он заглянул в гостиную — свет и там не горел, и барон включил его.

— Макс! — позвал он громко, двигаясь к лаборатории. Оттуда не доносилось ни звука. И дверь была заперта.

Блакориец помялся, чертыхнулся, и принялся довольно привычно уже взламывать вход.

Через десять минут неповрежденная дверь — тут Мартин превзошел сам себя — открылась, явив пустое, темное помещение. В котором Тротта тоже не было.

— Что за ерунда? — удивился барон, заглядывая за створку — будто природник мог прятаться там, чтобы разыграть его. Прикрыл дверь, вернулся в гостиную. И нахмурился — на столе, за которым они много раз сидели, отчетливо виден был слой пыли. Макс и пыль были столь несовместимы, что Мартин на мгновение завис.

— Малыш, Малыш, — тревожно протянул он, заглядывая на кухню. — Куда же ты делся? К дракону своему ушел, что ли? Так я бы там до тебя добрался...

Он тронул пальцем пыль на столешнице и заторопился — заглянул в кабинет, в ванную, и, наконец, в спальню. И выдохнул. Там, в темноте, повернувшись спиной к выходу, мирно спал зануда, социофоб и мировой гений, и не подозревая, что его пришли спасать.

Мартин привалился к косяку спиной и некоторое время насмешливо любовался другом. Видимо, упахался Малыш так, что не чувствует вибрации охранных сигналок на запястье. Фон Съедентент уже решил было уходить — когда его взгляд привлек мигающий красный огонек на настольных часах.

Барон подошел, недоуменно посмотрел на несколько заполненных шприцов, лежащих рядом с часами, поднял будильник, нахмурился, пытаясь понять, что происходит — и косясь на исколотые татуировками плечи друга. Передернул плечами. Возникло ощущение, что в спальне заметно похолодало.

Часы едва заметно попискивали, точнее, судорожно похрипывали, а на циферблате мигали бледные, едва видимые цифры — 6.00, 26 января.

— Понедельник? — изумился фон Съедентент. Отключил будильник, повернулся к Максу, и, решившись, потряс его за плечо, громко позвав по имени. А потом еще раз и еще.

Тротт не просыпался, и Мартин, выругавшись по-блакорийски, врубил свет, повернул друга на спину, снова потряс.

— Да просыпайся же ты! Малыш! Водой оболью!

Оттянул ему веко, пощупал пульс. Инляндец выглядел еще более бледным, чем обычно, и дышал глубоко, с длинными перерывами. Кожа его была прохладной.

— Макс! — уже очень тревожно позвал барон, похлопав друга по щекам. Ущипнул за кожу у локтя, покачал головой, откинул одеяло.

— Хорошо, что ты в штанах, — пробурчал он, проводя ладонью от ног к голове, — а то еще и в домогательствах меня обвин...

Его отшвырнуло от кровати — с такой силой, что не окажись на нем щитов, быть бы на стене отбивной по-съедентентовски. Дом затрясся, полетела на пол мебель, штукатурка с потолка. Март успел сгруппироваться, замедлить полет, завис в воздухе в шаге от стены — и удивленно выругался, глядя, как корчится на кровати его друг, шипит что-то, уткнувшись лицом в подушку.

— Малыш, ты что? — спросил он тревожно, опустившись на пол и подходя ближе. Чем меньше оставалось до кровати шагов, тем громче становилось шипение, превращаясь в глухое, болезненное мычание. — Чем помочь, Макс?

— Уходи, — проскрипел тот, чуть повернув голову к блакорийцу. Глаза его были закрыты, губа закушена, по лицу текла кровь, и скрюченными пальцами он чуть ли не рвал простынь. — Уходи!

— Я что, похож на идиота? — возмутился барон, проводя ладонью над спиной инляндца. — Таак, что тут у нас...

Он осекся, захрипел, выкручивая руку Макса, извернувшегося гадюкой и вцепившегося ему в горло с нечеловеческой силой. Увидел засиявшие ядовитой зеленью глаза Тротта и, не успев еще ничего понять, только ощутив, как от слабости закружилась голова, опустил все щиты, и долбанул перед собой Стазисом. Отшатнулся от отдачи из-за слишком близкого применения заклинания. И чертыхнулся — Тротт впитал мощное плетение заклятья как засыхающий кустик воду.

— И в тебя эта погань вселилась? — заорал Мартин, впечатывая кулак в лицо друга и второй вжимая его в стену. Скрутить, наложить обратный щит, дождаться Алекса... где этот Алекс,

* * *

**! Когда взбесившийся Малыш поглощает его защиту как младенец молоко!

Барон кастовал обратный щит — но ему нужно было хотя бы несколько мгновений, а никто ему их давать не собирался. Тротт зашипел, перехватывая его руку, выворачивая ее и ломая. Второй он впился барону в солнечное сплетение — там заныло, и энергия из резерва хлынула к одержимому потоком. Март взвыл, пнул Макса ногой в живот и бросился в драку по-серьезному, на ходу накладывая на руку ледяной лубок.

Дом затрясся, дом заходил ходуном — по стенам зазмеились трещины, полопались окна, а два сильнейших мага в мире сражались, переходя от рукопашной к обмену стихийными ударами и снова вцепляясь друг в друга. Блакориец слабел — часть его боевых заклинаний рассеивалась, тянулась к Максу светлыми потоками, и очень много сил уходило на поддержание щитов. Да и одна рука была бесполезна теперь. Он поднял голову, сплюнул с досады, поставил еще один щит — на поддержание потолка, и, игнорируя боль, ударил Тараном, отшвыривая Макса. Выскочил в гостиную, нырнул за диван, выигрывая время — и закончил, наконец, плетение обратного щита. И несколько раз дернул сигналку Алекса на сломанной руке.

Дверь в спальню грохотнула, рассыпалась щепой. Барон осторожно выглянул из-за дивана, накладывая себе обезболивание. В проходе стоял Макс. Нет, не Макс — одержимый, с зелеными глазами и равнодушным лицом оглядывающий гостиную и накручивающий в ладони невиданно мощный Стазис.

Мартин накрыл инляндца плотным куполом обратного щита, который заработал, как помпа, откачивая энергию. Поднялся, создавая дублирующий — если пакость, вселившаяся в Макса, впитает первый щит, успеет накрыть вторым. Одержимый почему-то не делал ничего, чтобы защититься, даже не дрогнул — он стоял теперь, вцепившись пальцами в дверной косяк, согнувшись, и рука его, творящая заклинание, дрожала. И он опять что-то шипел, раскачиваясь туда-сюда, и Стазис в его руках медленно гас. Вот заклятье полыхнуло в последний раз, исчезая — и Тротт вцепился когтями себе в лицо, царапая его до крови и насточиво, мучительно что-то выскуливая.

— Макс? — Март шагнул вперед. Тот все выговаривал что-то, сотрясаясь и расцарапывая себе лицо. Ногти на той руке, которой он вцепился в косяк, были сломаны, текла кровь. Пальцы ног его поджимались, и вообще ощущение было, что его сейчас эпилептический припадок накроет.

Мартин укрепил щиты, подошел еще ближе. Остановился в двух шагах от дрожащего друга, держа наготове Таран и второй обратный щит, прислушался.

— Укол, укол, — шептал Тротт, раскачиваясь и впиваясь ногтями себе в лицо, — укол, укол, укол....

Он поднял потускневшие зеленые глаза на Мартина и отчаянно, сжимая зубы, процедил:

— Укол, Март... укол...там...

Барон прикипел глазами к шприцам, лежащим на тумбочке, в сторону которых Макс мотнул головой. Но это движение словно сорвало его самоконтроль, потому что Тротт резко перестал раскачиваться и поднял руки, пытаясь смять качающий из него энергию обратный щит. И хотя это было невозможно, Март не стал полагаться на свои силы. Он ухитрился одновременно наложить второй щит, рвануть в проход, снеся друга плечом, как бык, и отбить полетевшую вслед Петлю. Схватить здровой рукой шприц, запустить в сторону упорно сминающего щиты Макса Стазис, Лезвия, Лопасти и все, что вспомнил. И за три мгновения, пока Макс отбивал заклинания, сорвать зубами колпачок и, метнувшись вперед, зажать локтем сломанной руки шею друга и с размаху воткнуть ему шприц в плечо.

И тут же отлететь, снова взвыв от боли.

— Что тут происходит? — раздался изумленный голос Виктории. Волшебница стояла посреди гостиной, непонимающе таращась на корчащегося за выломанной дверью спальни Макса, на Мартина. Рванулась к нему — и барон перехватил ее за талию, оттянул к себе за спину.

— Мартин, ты что, умом повредился?

— Похоже на то, — раздался странный голос Алекса. Тротт сжался на полу, дрожа мелкой дрожью.

— Он все правильно делает, — просипел он едва слышно. — Кот? Ты жив?

— Да, мой неожиданный друг, — прерывающимся от облегчения голосом отозвался блакориец.

— Еще один обратный щит кинь на меня. В лаборатории... вскрыл уже?

— Вскрыл, — признался Мартин, кастуя еще один купол.

— Засранец. Там... секция эф-тридцать-шесть. Найди импликант с рисунком как у меня на плечах и антидемонический репеллент. И принеси сюда.

Мартин умчался в сторону лаборатории. Там что-то загрохотало, инляндец поморщился. Свидерский с нехорошей задумчивостью разглядывал его. Встретился с Максом взглядом, заиграл желваками. Тротт усмехнулся, борясь со слабостью сел, обхватил себя руками.

— Увидел уже? Объяснять ничего не надо?

— Наоборот, — холодно и очень резко ответил Свидерский. — Необходимо.

— Да что происходит? — очень нервно спросила Вики. Бесстрашно сняла с дивана плед, подошла к Максу, подала ему. Тот принял, но отшатнулся, когда она протянула руку, чтобы просканировать его.

Прибежал Мартин, настойчиво оттеснил Викторию подальше.

— Родная, — сказал он ласково, но на этот тон никто не обратил внимания, — сделай нам чай, прошу. А Максу поищи молока. Данилыч, — тон его стал жестче, — лицо понежнее, — Свидерский хмуро посмотрел на него и сел в кресло.

Тротт ловко, видно, что не в первый раз, набирал в шприц репеллент, надевал на него крышку с иглами для импликаций и снова выбивал на плечах охранные знаки. Он уже чуть порозовел и перестал трястись. Принял из рук Вики бутылку с молоком, стакан, и жадно выпил все до капли.

Вики, тревожно оглядываясь на него, вопросительно — на Мартина и недоуменно — на Алекса, накрывала стол, и ее это очевидно успокаивало. Мужчины молчали.

Первым не выдержал Мартин.

— Ну что, — сказал он, подходя и протягивая руку Максу, — ты объяснишь нам, наконец, что с тобой?

— Объясню, — буркнул совсем пришедший в себя Тротт и поднялся. — Все равно собирался. — Он развернулся, пошел куда-то в глубь дома.

— И куда ты? — напряженно поинтересовался Алекс.

Ответ был злым и нецензурным, громким, как и хлопок двери туалета.

Макс

Максимилиан Тротт, вполне логично рассудив, что друзья отсюда никуда уже не денутся, а разговор предстоит долгий, решил принять душ и переодеться. Голова все еще кружилась, саднили места импликаций на плечах, а старая одежда так раздражала, будто он не в своей стерильной кровати в ней спал, а по крайней мере свинарник убирал.

Там же, в ванной, природник подлечил себя, убрал синяки, с мрачным восхищением отметив, что успешно притворяющийся лопухом Март бъет так, будто работает не придворным магом, а лесорубом. На всякий случай накинул еще пару щитов и с тяжелым чувством потери направился в полуразрушенную гостиную. Если бы дурной Мартин не полез под щиты, можно было бы провести разговор спокойно. Сейчас же, после его срыва, очевидно, что доверять ему больше не будут и предпочтут держаться подальше.

У входа в гостиную Макс остановился. Алекса не было видно, а на диване у стола, с видом довольного ребенка, которого кормят сладким, сидел Мартин. Вики, расположившись рядом, залечивала ему перелом. Хотя он и сам вполне мог позаботиться о себе.

— И как ты так ухитрился? — бурчала волшебница, ловко перебирая пальцами и укутывая его руку коконом из светящихся нитей.

— Сам не знаю, Вики, — легко врал Мартин в ответ, — похоже, когда через рощу к Максу пробирался, одно из деревьев меня таки-зацепило.

Виктория скептически посмотрела на синие отпечатки пальцев на опухшей руке, хмыкнула.

— Это я ему сломал, Вики, — ровно сообщил Тротт.

— Не дура, поняла, — пробурчала она, тревожно и сочувственно оглядев его и снова опуская глаза.

— Я им все рассказал, — немного виновато объяснил барон и зашипел: — Вики, ай!

— Терпи, — Виктория закончила лечение и профессиональными жесткими движениями прощупывала руку блакорийца. Тот кривился, но смотрел на нее с умилением. Перевел обо всем говорящий, счастливый взгляд на Макса — тот поднял глаза к потолку и покачал головой. Вот же у кого-то заботы.

На столе рядком выстроились стаканы, бутылки с молоком, точно не из его холодильника — таких запасов у него не было. Напротив инляндца за диваном открылось Зеркало, и из него шагнул Александр с огромным подносом, на котором были выставлены дымящиеся горшочки, блюдо с запеченным мясом, супница — и все это так умопомрачительно пахло, что организм тут же вспомнил, что не ел... сколько? пять дней? — и Макс едва не взвыл от голода. Рот сразу же заполнился слюной. Свидерский поставил поднос на стол и, хмуро покосившись на Макса, начал расставлять блюда. А Тротт усмехнулся, подумал-подумал, и направился на кухню за посудой. Раз собрались ужинать, значит все не так плохо, как он предполагал. И, видимо, Мартин преподнес случившееся, по максимуму сгладив углы.

— Кстати, Малыш, — позвал Мартин, когда он вернулся со стопкой тарелок и приборами, — проверь-ка свои деревья. Они сейчас в стазисе, ибо пытались мной подзакусить, а сам понимаешь, стражи не должны наносить фатального вреда здоровью. Смотри, в своей благородной рассеяности прохлопаешь — и они либо в один прекрасный момент людоедами станут, либо возьмут тебя в плен и будут потихоньку сосать кровь.

— Посмотрю, — буркнул Тротт, расставляя приборы. Алекс уже сел, и его тяжелый взгляд нервировал. Видимо, не его одного.

— Да ладно тебе, Данилыч, это же наш Макс, — не выдержал барон. — Хватит из себя надутую утку изображать. Такое ощущение, что он тебе руку сломал, а не мне.

— Дай Сане прийти в себя, — сухо сказал Тротт и сел, наконец. Налил себе молока в стакан, увидел, как Алекс переплетает пальцы, поморщился:

— Саш, прекрати. Как будто я не знаю, что ты так Ловушки бросаешь. Я не собираюсь набрасываться на вас и сосать энергию. Я вполне себя контролирую, это во-первых, а во-вторых, я легко ее отобью.

— И правда, Саш, — тревожно и недоуменно спросила Вики, — ты что?

Свидерский потерянно покачал головой и расплел пальцы. Откинулся на спинку кресла, рассматривая Макса.

— Извини, — сказал он, наконец. — Я крайне растерян, Макс.

— Я понимаю, — спокойно согласился Тротт и допил молоко.

— Почему ты не рассказал нам? И я не понимаю, как при настолько близком общении мы ничего не заметили, — продолжил Александр.

— Мы-то думали, что ты псих, а ты просто демон, — жизнерадостно вмешался Мартин, сбивая напрочь весь градус серьезности. Вики шикнула на него, он со смешком приобнял ее, притянул к себе.

— Ты довольно странно для постарадавшего и чуть не выпитого относишься к тому, что произошло, — ровно проговорил Тротт, наливая себе еще молока. — Это к вопросу, кто из нас псих.

— Во-первых, — наставительно и очень серьезно заметил Мартин, — не забывай, что я все видел. И то, как ты себя ломал, чтобы остановить, тоже. Во-вторых, уж прости, Малыш, конечно, поначалу я был готов тебя прибить и прикопать, но боги не зря дали мне мозги. Успокоился и понял, что считать тебя злодеем я не могу. Нет, — он фыркнул, — могу, ты, конечно, чудовище, но не в этом смысле. Я столько раз пьяным спал у тебя в гостиной, что ты мог меня выпить досуха. А в походах, когда мы нежить били? А?

— Вот и я не понимаю, как ты держался, — вступил в разговор Алекс. — И все-таки ты опасен, Макс.

— Опасен, — согласился Тротт сухо.

— Как и все мы, — вкрадчиво сказала Вики и улыбнулась Александру. Она как-то легко приняла позицию Мартина, не споря и не сомневаясь.

— Нет, Вики, Данилыч прав, — Макс рассеянно поднял крышку горшочка с жарким, захлебнулся от умопомрачительного запаха и поставил ее на место. И встал — захотелось курить. — Я действительно стал бы очень большой проблемой, если бы срыв не удалось купировать. И мог бы уничтожить вас. Но, с другой стороны, Саш. Спать со своей ведьмой тебе ее сущность не мешает.

— Катерина слабенькая, — спокойно возразил Свидерский ему в спину, пока он доставал из ящика комода сигареты, — и находится сейчас на монастырских землях.

— Так, может, и меня на храмовые земли заставишь отправиться? — насмешливо поинтересовался Тротт, подходя к окну.

— Это было бы самым разумным, — невозмутимо согласился Александр. — Легализоваться и уехать на побережье. Если бы речь шла о ком-то другом, ты бы сам на этом настаивал. Как с Катериной, помнишь?

Макс скривил губы, поджег сигарету.

— Вот это одна из причин, почему я не сказал вам раньше, Саша. Я прожил в этом доме больше пятидесяти лет и собираюсь жить дальше, — он выдохнул дым. — И ты сам понимаешь, что добровольно я отсюда на уйду. Слушать монахов и натыкаться постоянно на благостные рожи? Отказаться от своей лаборатории? Добровольно согласиться, чтобы кто-то решал, могу я заниматься магией или нет? Увольте. Тем более что я сказал — я себя контролирую.

Свидерский красноречиво посмотрел на руку Мартина, на трещины в стенах и выбитую дверь и тяжело уставился на Макса.

— Силой меня потащишь? — Макс не отводил взгляд.

Александр вздохнул, развел руками.

— Если понадобится, Макс.

— Эй, эй, тише, — вмешался встревоженный блакориец. — Вы что, оба, умишками тронулись?

— Я вполне себя контролирую, — не обращая на него внимания, в третий раз процедил Тротт, глядя Алексу в глаза, — я много лет только этим и занимаюсь. Ты не увидишь сейчас в моей ауре темного сияния — я подавляю эту часть своей сущности импликациями реппелента. Я могу пожать тебе руку и не захлебнуться от желания высосать тебя, Алекс. Можем проверить. Если бы Март не решил сегодня поиграть во взломщика, то и не случилось бы ничего. И я все равно собирался после пробуждения поговорить с вами. Но... вышло как вышло.

— Кстати, почему ты так долго спал? — недоуменно поинтересовался Мартин.

— Позже, Март, — откликнулся Тротт, выдыхая дым. — Долго объяснять.

— Просто чувствую, что вечер готовит нам еще немало открытий, — пробурчал фон Съедентент, подвигая к себе горшочек с жарким. — Вы как хотите, а я уже не могу терпеть. После драки с Максом голоден, как собака.

— Михей тоже себя контролировал, — напомнил Свидерский, тоже двигая к себе блюдо, — но нам хватило одного срыва.

То, о чем они негласно договорились не вспоминать, было произнесено.

— Но тогда, — ядовито сказал Тротт, аккуратно гася сигарету и выбрасывая ее в пепельницу, — ты должен помнить и о том, кто его остановил.

В глазах Свидерского дрогнуло сочувствие, и он покачал головой. "Я все помню, — говорил его жест, — но и ты понимаешь, что я прав".

— Но как? — проговорила Вики. — Макс, как так получилось, что ты стал одержимым?

— Я всегда им был, Вик.

Она недоуменно моргнула.

— Просто "одержимость" неверный термин, — объяснил инляндец, оставаясь у окна. Мартин уже, не стесняясь, ел, комично закатывая глаза от удовольствия, и Максу хотелось его треснуть. — Нет никакого чуждого духа, который подселяется к человеку. Это просто особенности нашей крови. Когда кровь пробуждается, ей нужна чужая энергия. Можно заставить темную сущность заснуть, как делал я с помощью импликантов или как это происходит под влиянием эманаций Триединого на храмовых землях. Но если не сдерживать ее, если нет механизма подавления, то сущность требует все больше энергии со стороны. А если выпить много энергии, то это желание становится неконтролируемым. Нельзя себя контроливать и когда ты сильно пьян или во время... во время любых действий, когда отключается разум. В сонном состоянии тоже трудно, но для этого у меня есть щиты. И все равно, Март, тебе очень повезло.

— Я вообще везунчик, — серьезно подтвердил фон Съедентент и почти незаметно погладил Вики по коленке.

— И миру этому тоже повезло, — продолжил Макс, направившись к столу. Поймал взгляд Алекса — скорее задумчивый, чем напряженный. — Что я не высосал тебя.

Виктория выпрямилась.

— Так поэтому ты... — начала она неуверенно.

— Да, — сказал Тротт. Март мгновенно напрягся, и инляндец усмехнулся, сразу обозначая свои позиции. Мне она не нужна, живи, наслаждайся ею, друг. Блакориец все понял правильно, тряхнул волосами, мгновенно превращаясь из агрессивного волчары в домашнего доброго пса.

— Малыш, но у темных-таки весьма специфическая внешность. Черные волосы и ярко-зеленые глаза. А ты, уж извини, окончательно и бесповоротно рыжий.

— Рыжий, — согласился Тротт, садясь и тоже пододвигая к себе жаркое. — Но так сплелись гены, Март. Я потом узнавал — и по материнской, и по отцовской линии белых аристократов в предках было несколько черных. Я единственный из семьи, в ком это проявилось. Да и посмотри на себя, — продолжил он насмешливо, — ваша семья — ветвь старой инляндской знати, натурализовавшейся в Блакории, а ты не рыжий. Игры генов причудливы.

— Не дай боги! — с притворным ужасом отказался Мартин. Свидерский посмотрел на него со слабой улыбкой, перевел взгляд на Тротта и вздохнул.

— Расскажи нам, Макс, — попросил он настойчиво. — Когда ты узнал? Как вообще жил с этим? С чего все началось?

Тротт задумался, прожевывая первую ложку жаркого. Атмосфера быстро возвращалась к привычной, дружеской, на него уже не смотрели, как на чудовище, и даже голова кружилась — теперь от облегчения.

— Началось... — повторил он медленно. — Пожалуй, тогда, когда я осознал, что вижу удивительно реалистичные сны. Или еще раньше. Помните? Когда я начал просыпаться от кошмаров, не помня их...

Глава 19

Шестьдесят лет назад, Иоаннесбург, Магуниверситет

— Макс, ты как?

Максимилиан Тротт плеснул в лицо ледяной воды, поднял взгляд от умывальника, посмотрел на свое покрытое красными пятнами лицо. В зеркале отражался и сонный Михей Севастьянов — коренастый крепыш в майке, в пижамных штанах, зажавший зубами коричневую папиросу. Зеленые глаза его словно мерцали — это подрагивал свет магического светильника в умывальной.

— Разрядился, что ли? — буркнул Тротт в сторону светильника, ладонью вытирая лицо и игнорируя вопрос друга.

Михей пожал плечами.

— Да не должен бы, кастелян говорил, что перед заселением заряжали. Кошмар опять приснился, дружище?

Макс раздраженно втянул в себя воздух. Светильник вдруг перестал моргать. Но это не очень помогло — в его тусклом сиянии они оба, рыжий и светловолосый, выглядели не краше, чем обитатели морга.

— Приснился, — отголосок вязкого сна холодком прошелся по затылку. — Но нянька мне точно не нужна. Иди спать, Миха.

Михей не обиделся. Они вообще уже давно не обижались на подколки друг друга. Глупо реагировать на них иначе чем дружным ржачем, на седьмом-то курсе.

— Да я уже и не хочу особо. Пошли покурим, — он протянул инляндцу еще одну папиросу. — Придешь в себя. А то ты пятнистый, как после взрыва огнесмолы.

Макс, направляясь за другом через холл в сторону балкона, невольно усмехнулся — вспомнил эксперимент, после которого он долго еще ходил с подживающими ожогами, без бровей, волос и ресниц и с дрожащими руками. Перестарался. Зато в него накрепко в буквальном смысле вплавилось правило — в лаборатории забыть о торопливости, строго выдерживать таймер и никогда не оставаться без защиты.

— Кот проснулся? Небось опять зубоскалил? — кошмары у Макса начались на пятом курсе, после плотных боевых практик с нежитью, и фон Съедентент не упускал возможность пройтись по нежной психике друга. Впрочем, это он делал вполне беззлобно.

Над ними опять заморгал светильник, теперь уже в холле.

— Да нет, он спит как убитый, — сообщил Севастьянов, оборачиваясь у двери балкона и с недоумением глядя на светильник, затем на Тротта. Моргнул, помотал головой. — О чем это я? А... да... Ты же заседаешь в библиотеке, не видишь ничего. Ему не до ржача. Он вместо того, чтобы перед работой отсыпаться, по вечерам вокруг Вики на женском этаже вьется, как голубок-девственник, или занимается с ней боевкой на стадионе. А сам теперь за руку взять ее боится. Потом полночи работает, и спит по три часа в день. Что ни говори, дружище, а женщины делают нас больными.

— Меня сия участь миновала, — хохотнул Тротт, проходя вслед за другом на балкон. Его отпускало, и настроение поднималось. Опустился в холодное кресло, щелкнул пальцами, поджигая папиросу. — Они что, снова сошлись?

— А куда им деваться, — грубовато буркнул Михей, тоже прикуривая, — сам же все видел.

Он выпустил дым и вдруг несколько раз с отчаянной злостью долбанул кулаком по перилам. Старое железо задребезжало.

— Ты это оставь, братишка, — проницательно протянул Макс, затягиваясь. — Раз уж Вики после такого его к себе подпускает, значит там все серьезно. Нет, я бы сам от нее не отказался, но переходить дорогу Марту... Да мало ли девчонок в мире?

— Таких мало, — без иронии сказал Севастьянов.

Они замолчали. Михей выпустил дым, прислонился к перилам балкона. За кронами гигантских типанов, пахнущих весной и дождем, светило фонарями здание Университета. Откуда-то с нижних этажей слышна была чуть тянущая музыка патефона и женский смех.

Севастьянов перегнулся через перила, прислушался.

— Третий курс гуляет, — сообщил он, ухмыльнувшись и снова затягиваясь папироской, — заглянем, Макс? Тебе бы развеяться, да и мне мозги прочистить не помешает. Девочки там отзывчивые. Или, может, лучше в бордель какой залетим? Время еще есть.

— Позже, — расслабленно и почти благодушно махнул рукой Тротт. — Садись, Миха, не мельтеши.

Михей опустился в кресло.

— Что тебе снится такого, кстати? Что ты орать начинаешь?

— Картинку не помню, — недовольно сказал Макс. Мышцы снова сжались, закаменели. — Помню ощущение, что лечу с огромной высоты и сейчас разобьюсь, вот и ору от страха.

— А... ты не мерзнешь? — как-то настороженно спросил Михей.

— Нет, — недоуменно ответил Тротт, — а должен? Хотя ты прав, может быть спазматическая реакция сосудов на адреналин. Нет, дружище. Я просто ору, как истеричная старая дева.

Друг фыркнул.

— А я иногда плачу и трясусь от холода. Так что ты не одна тут истеричка, Малыш. Правда, — несколько сконфузившись, признался он, — у меня последний раз было еще до поступления.

Макс скривился, чувствуя себя жалким. Севастьянов успокаивающе хлопнул его по плечу.

— Не куксись, Малыш. У тебя было-то три или четыре раза за три года. Ты просто перенапрягаешься. Хотя... если посмотреть на нашего Кота, то он упахивается, а спит как младенец, только, увы, не так тихо. Слышишь? Его сейчас, полагаю, даже Дед Алмаз не поднимет.

Тротт слабо улыбнулся, зажав папиросу зубами, прислушался. Да, сквозь усиливающиеся звуки музыки (девушки веселились вовсю) пробивался могучий храп пришедшего с час назад барона.

— Спускаемся? — спросил инляндец, делая еще затяжку.— Теперь-то точно не заснем, под этот концерт.

Михей покрутил носом, подергал себя за волосы и засопел. Он иногда так делал, когда размышлял, и это выглядело очень забавно.

— Лучше сходим в "Сладких пташек", Макс. Все-таки надоели уже скрипучие общажные кровати. И болтовня за дверью. Стар я стал, дружище, комфорта хочу. И чтобы девочка была умелой, и пахла не книгами, а сладкими духами, помадой для волос. И не болтала.

— Зато у нас свеженькие, — Макс пожал плечами, — неперепаханные.

— Зато любви потом требуют, — в тон ему продолжил Севастьянов. — А то и жениться.

— Это да, — Макс усмехнулся, докурил. — Уболтал. К пташкам так к пташкам.

* * *

**

— Я много лет подряд просыпался от своего крика, — говорил Тротт, снова стоя у окна и прикуривая. На друзей он не смотрел, но ощущал их внимательные взгляды. — Слава богам, что это случалось редко, иначе я бы стал неврастеником.

Мартин ожидаемо хохотнул и тут же придушенно замычал что-то — инляндец краем глаза увидел как Вики зажала ему рот ладонью.

— Не сбивай, — сердито прошептала она.

— Я даже вывел закономерность: можно было ждать подобного сна, если я сильно устал, или опустошил резерв. Или плотно работал с нежитью.

— Почему ты не обратился за помощью, Макс? — это голос Алекса.

— А что бы он сказал? — фыркнул Мартин, извернувшись из-под Викиной руки. — Здравствуйте, я большой мальчик, но мне снятся плохие сны? Я его понимаю, я бы тоже из-за такой глупости не пошел консультироваться.

— Я пошел, — проворчал Тротт недовольно и затянулся. Он не любил когда его перебивали. — Обратился к одному менталисту, другому. Потому что я знал, что мне что-то снится, а что-не помнил. Но коллеги не смогли вскрыть мои воспоминания, как один твердили про странный блок на них. Я мог бы, конечно, и Деда попросить о помощи, но соваться к безумно занятому старику с такой дурью? В результате покопался в проблеме немного и махнул рукой. Меня это раздражало, не скрою, но не настолько, чтобы я отвлекался от дела.

"Мир казался полным такого количества интересного, неразгаданного, но подвластного моему уму, а кошмары случались настолько редко, что я перестал тратить на них время".

— Ты тогда уже знал, что Михей — темный? — снова вступил в беседу Алекс.

— Нет, — буркнул Тротт. — Я узнал позже. Он сам мне сказал. Помните? Мы тогда чистили катакомбы в Староморье. Ты нас позвал развеяться, Данилыч.

— Помню, — проговорил Александр медленно.

— Это когда Саня вам чуть шеи не свернул? — оживился Мартин.

Макс усмехнулся.

— Именно тогда, — подтвердил он.

* * *

*

После окончания института, когда друзья разбежались кто куда, Макс остался в аспирантуре Университета. Он твердо знал, чем хочет заниматься — на последнем курсе ему в руки попалась монография одного из магов старшей когорты, Гуго Въертолакхнета. Прославленный ученый в начале карьеры плотно занимался природной магией, но потом ушел в сторону климатических исследований. Макс прочитал работу титулованного профессора трижды, пока не выучил наизусть. Никогда раньше ничего его так не захватывало. Он спорил с автором вслух, отмечал ошибки, делал пометки на полях, набрасывал схемы решения задач, в университетской лаборатории проводил описанные блакорийцем опыты... и когда закрыл последнюю страницу, понял, что пропал. Это было сырое, едва затронутое прославленным Гуго направление в магнауке, разработка которого приносила Максу больше удовольствия, чем боевые схватки или ласки прекрасных женщин.

Впрочем, женщин он любить не перестал.

Первую свою кандидантскую, а потом и докторскую, инляндец защитил по природной магии. Но тогда он не был с головой поглощен работой. Тротт содержал любовницу, хорошенькую пухленькую рыжулю, чистоплотную и достаточно умненькую, чтобы не требовать много внимания и не ждать замужества, не отказывал себе в интрижках с другими женщинами, как и в посещении столичных "сладких" заведений. Молодой блестящий ученый, о котором в одно время вдруг начали писать иоаннесбуржские и заграничные газеты (и тон статей был крайне восторженным) регулярно встречался с друзьями, занимался боксом и фехтованием, любил ходить под парусом, наслаждался оперой и театральными постановками. Не чужд он был и честолюбию — когда читал статьи о себе, или когда заслуженные магученые чуть ли благоговейно обсуждали его последние разработки, — да и азарт не обходил его стороной. Поэтому Макс никогда не отказывался поохотиться на нежить с друзьями — это было идеальным способом похвастаться друг перед другом собственноручно изобретенными боевыми заклинаниями, отработать их, увеличить резерв, да и развеяться тоже. Да, они все считали эти опаснейшие вылазки развлечением, хотя тогда у них и двадцатой части той силы, что имелась сейчас, не было. Что делать — молодая кровь кипела, требовала адреналина, а совместные приключения возвращали в безбашенные студенческие годы.

.

В то время, более пятидесяти лет назад, старые тракты, заброшенные шахты и катакомбы кишели нежитью — ее только-только начали систематически вычищать. Этим много веков занимались жрецы Триединого, которые охраняли действующие поселения, и могли по просьбе властей и помочь справиться с расплодившимися тварями. Но население росло, жрецов, обладающих достаточной силой молитвы, не хватало, а боевых магов в Рудлоге еще не включили в регулярные войска. Уничтожением восставших костей наряду со служителями Триединого занимались небольшие полевые отряды магов, приписанные к крупным гарнизонам.

Одним из таких отрядов и командовал Алекс Свидерский, который к тридцати годам, за пять лет военной службы дослужился до капитана и вскорости должен был получить звание майора. Вместе с ним служил и Михей.

В один прекрасный день Александр связался с друзьями и предложил размяться в полузатопленных пещерах Староморья, городка, расположенного на южном побережье Рудлога. Город стоял на каменном холме, у подножия которого шумел порт, а по обеим сторонам от него, насколько хватало взгляда, галечный берег усеивали перевернутые вверх дном рыбацкие лодки.

Море за прошлые тысячелетия, постепенно отступая, вымыло в скале под городом сложную систему ходов и пещер. А чей-то смекалистый ум давным-давно придумал продолбить на заднем дворе камень на несколько метров вниз, в готовый каменный коридор — и получить удобную транспортную систему, по которой улов можно быстро доставить в город. А ведь зимой еще можно сложить в одну из небольших пещер морского льда и получить ледник на все лето! А если и полки поставить, то чем не погреб?

Горожане быстро оценили выгоду использования пещер, и скоро чуть ли не в каждом дворе был свой ход вниз. В толще камня делали погреба и склады, торговали, решали темные делишки, прелюбодействовали и спасались от ревнивых жен и мужей — в общем, жизнь кипела вовсю. До тех пор, пока море не начало возвращаться. После того, как во время сильного прилива в пещерах погиб рыбак, мэр Староморья запретил ими пользоваться — ходы закрыли решетками. И только старики и мальчишки продолжали лазить туда — первые в старые погреба, вторые — за приключениями.

А несколько недель назад, когда вовсю уже расцветал май, и в море уже купались первые курортники, горожане обеспокоились — из забитых проходов в подземные ходы стали доноситься странные звуки. То ли вой, то ли хрюканье. Пацаны, обычно категорически не слушающие матерей и рвущиеся под землю как к лавке со сладостями, шепотом передавали друг другу страшные истории о чудовищах-людоедах. Слухи шли и среди взрослых, но, как всегда, власть не спешила шевелиться — мало ли о чем говорят? Зашевелилась только когда пропал старик Богданыч, хранивший в подземелье бутылку втайне от жены. Спустился туда, а снаружи остались ждать друзья-собутыльники. А обратно не вернулся, и старики хором клялись, что слышали его крики и чей-то до костей пробирающий вой.

Вынырнувший из наведенной жарой спячки мэр запросил помощи у командира местного гарнизона. А тот уже обратился к капитану Свидерскому.

Макс на этот раз согласился не сразу. Он только-только завершил проект для докторской, устал, как собака, не спал два дня. Но подумал и не стал отказываться от возможности встретиться с друзьями. Не так уж часто теперь это случалось.

На следующий день после разговора с Алексом пятерка друзей встретилась на берегу моря, у широкого, закрытого железной решеткой входа в пещеры. Было жарко. Макс недовольно морщился — он, как все рыжие, мгновенно сгорал на солнце. Да и все они за несколько минут на раскаленной гальке размякли и разленились от зноя.

Мартин зевнул, потянулся, оглянулся на лазурное, яркое, радостное море, приставив ладонь козырьком к глазам. Лицо его было опухшим, словно накануне он сильно пил.

— Искупаться бы.

Его голос почти заглушали истошные вопли чаек, кружащих над рыбацкими лодками. Метрах в ста от друзей грохотал порт.

— Вики, не хочешь? Сейчас мода на такие купальники пошла... Две тряпочки, клянусь, здесь и здесь. На тебе будет смотреться очень сладко.

— А на тебе еще и весело, — неловко огрызнулась Виктория, подвигаясь ближе к Алексу. Тот кинул на Марта укоризненный взгляд, и барон открыл рот... и закрыл его, отвернулся, закурил, искоса поглядывая на решетку.

— Судя по следам зубов, тут не первый год проблема, Сань.

На железных прутьях отчетливо видны были как свежие, так и заржавевшие уже царапины.

— Ну ты же знаешь людей, — сдержанно ответил коротко стриженый Алекс, — пока голова не отвалится, они не почешутся.

— Нам же лучше, — с удовольствием высказался Мартин. — Давай инструктаж, и пойдем. Мне не терпится уже.

— Это видно, — хохотнул Михей, — нам с Данилычем эта дрянь успела надоесть хуже армейских обедов. Саня вон вообще увольняться собирается.

— Правда? — оживился Мартин.

— Правда, — буркнул Алекс. — Довольно я грязь месил. Тут недавно ко мне Дед заявился. Сказал, что я идиот, раз из-за заслуженного трояка решил себя в армии похоронить. И если гордость достаточно потренировал, то через месяц он ждет меня у себя. Мол, есть у него для меня должность.

— Так это превосходно, Алекс, — отозвался Макс. — Соглашайся.

— Подумаю, — кривясь, сказал Данилыч. — Склонен согласиться.

— А ты, Миха? — поинтересовался Макс.

Михей тоже потянулся на солнце.

— А мне в армии по душе, Малыш. Саня уйдет, меня командиром отряда поставят, там и до майора недалеко. Осяду в гарнизоне каком-нибудь, дом куплю, женюсь, буду армейскую карьеру делать. Хочу добиться, чтобы боевые маги в каждом подразделении были, как в Блакории. А то сейчас в Рудлоге аптекарей больше, чем боевиков. Но вернемся к делу. Саш?

Свидерский развернул карту.

— Смотрите. Тут несколько входов. Разделимся, пойдем с двух сторон, чтобы ни одна тварь не ускользнула. Будте осторожны, часть пещер подтоплена соленой водой. Зачистим нижний уровень, в это время мои ребята из отряда пойдут из города вниз, погонят нежить на нас.

— Здесь, судя по следам, мелочь, — скучающе сказал Михей, подходя к решетке и проводя пальцем по царапинам. — Хоботочники. Можно брать по ходу на рыло и чистить поодиночке. Кто последний, тот ставит всем пиво.

Алекс покачал головой.

— Мелочь, но мы не знаем их количества. Сколько выдержит твой щит, если они массой начнут биться? Так что сделаем иначе. Вы с Максом пойдете отсюда, — он коснулся карты и кивнул вправо, — тут метрах в пятидесяти есть вход. А мы с Вики и Мартином уйдем на километр влево, там еще один. Давайте согласуем маршрут. Сигналки у всех работают?

В вопросах безопасности Алекс был жутко дотошным.

Подземелье встретило Макса и Михея холодом и сыростью. Снаружи было градусов двадцать пять, не меньше, здесь же было не больше десяти. Они проморгались, привыкая к темноте после солнечного дня, запустили в воздух Светлячки и сигнальные маячки на нежить — и пошли вперед.

Сильно пахло гниющими водорослями, полы оказались склизкими, неровными, со следами грубой обработки. То и дело попадались ямы с черной, вонючей водой. Каменный коридор под небольшим уклоном поднимался вверх и расширялся. Еще через несколько шагов неслышно засигналили маячки, раздалось знакомое похрюкивание — и навстречу им выбежала первая тварь, удивительно крупная для этого подвида — размером с хорошую свинью.

— На рыбе так откормились? — недовольно буркнул Макс, создавая огненные Лопасти.

— На рыбаках, — съязвил Михей, отступая в сторону, чтобы не мешать другу. За первой несущейся тварью уже устремились ее товарки — и у друзей-магов пошла привычная, несуетная работа. Нежить точечно испепеляли, не используя сильные заклинания — кто знает, как отреагирует скала и не окажутся ли они похоронены под массой камня, если ударят чем-то помощнее.

— Надо разделяться, — проворчал Тротт через полчаса, почти не глядя измельчая Лезвиями еще с пяток крупных хоботочников. — Надо, Миха, иначе мы так неделю будем друг за другом топтаться. Никого крупнее тут точно нет, щиты наши минимум сутки выдержат, даже если в них по сотне зубастиков будет биться. Данилыч прав, перестраховываясь, но мы же умрем тут от скуки.

Михей подумал, вспоминая расположение пещер и нехотя кивнул. Сашины предосторожности он тоже понимал, но они давно уже вышли из нежного возраста. А если совсем честно, то каждый из них и в одиночку мог бы здесь справиться.

ВНИМАНИЕ! НА ЛАБИРИНТЕ ПОЯВИЛАСЬ ПЕЧАТНАЯ КК4 "Связанные судьбы"!

ВНИМАНИЕ! КНИГА ПОМЕНЯЛА НУМЕРАЦИЮ ИЗ-ЗА ДЕЛЕНИЯ 2 и 3 КНИГ НА ТРИ ДЛЯ ПЕЧАТИ, и из КК6 стала КК7!!!