В первые же два дня после начала занятий все эти истории и байки облетают Хогвартс, передаются из уст в уста... гм, в общем, передаются. Магия то ли снимает у магов тормоза в голове, то ли это просто эффект молодости такой, но находятся желающие пошутить зло в спину, да и проверить что и как. К счастью, это не соседки по комнате, иначе задавили бы ночью, а так удается отбиться. Тело как будто помнит тот вечер Рождества, и реагирует на атаки, уклоняется, ставит блоки, моментально шлет слабые Проклятия в ответ, и шутники уползают, ибо ноги их не держат.

После дуэли с тремя дурачками со Слизерина, желающие заканчиваются.

Как-то снова всем резко вспоминается выигранный Турнир, дуэль с Волдемортом, и прочие кровавые подробности. Все это накладывается сверху на сплетни о том, что было на каникулах и сворачивается в огромный многослойный пирожок, в котором уже не найдешь правды.

Ну, разве что про Невилла.

Он — герой, почти одолевший Беллатрису, он то, он се, и пускай открыто под ручку с сестрами Патил он не ходит, но есть, есть подвижки. Не знаю уж, как они будут все это оформлять с точки зрения права и отношения общества, но мое "предсказание" пока работает. Разумеется, если не знать подоплеки, то ничего предосудительного в их троице и не увидишь, даже если всматриваться в лупу волшебным глазом Аластора.

Ну и разрушения в школе — что до конца не успели отремонтировать к концу каникул — говорят сами за себя.

Под такие вот словесные аккомпанементы пролетает январь.

Все общение — дежурные фразы с бывшими соклубниками за обедом, наставления Минервы по вечерам и одобрительные полуматерные реплики Грюма во время тренировок. Возражения и попытки жалобно пищать, что у меня и без того дел по горло, Аластор просто пропускает мимо ушей. И тренировки у него не совсем тренировки — теперь это бой против нескольких противников, с полной неизвестностью, что меня ждет и кто будет во врагах. Я не знаю, как это делает Выручай — Комната, но полигон магической виртуальной реальности из нее выходит отменный.

И болит все потом после заклинаний по — настоящему, хорошо хоть не убивает.

Дамблдор скрылся и не показывается, хотя из некоторых реплик за обеденным столом можно сделать вывод, что теперь он дает уроки Гарри. И даже не столько уроки магии, сколько беседы о прошлых временах, первой войне, родителях Гарри и прочем таком.

Так что единственный человек, кто продолжает со мной общаться нормально — это Луна.

Она словно и не замечает этой атмосферы в школе, слухов и пересудов, просто приходит в гости, тащит кататься с горки, тормошит, ведет в гости к Хагриду (мой взрыв сломал ему пару костей и несколько ребер, но он не в обиде и от этого почему-то только хуже) и в Запретный Лес, в общем, бодрит и не дает закиснуть, замкнуться в себе. Нападение на Хогвартс вызвало новый всплеск интереса к Дуэльному Клубу и его ведет Нимфадора, с которой мы теперь практически не видимся и не общаемся. То ли Грюм ей запретил, то ли сама сторонится, ведь она была там, рядом с Гарри, и видела все, и даже больше.

Ну и хрен с ней.

Занятия, занятия, занятия, тренировки, книги, книги, книги — тошнит от всего этого. И в то же время, безумие и зуд в теле уже не со мной, поэтому вот так, хоть как-то, отуплять голову, приглушать в себе ненужные порывы, подавлять эмоциональные выплески, чтобы оно все покрылось патиной и паутиной, поблекло, спряталось глубоко внутри и не воспринималось так остро.

Хотелось ограничить общение?

Ну вот, желание сбылось.

14 февраля 1996 года

Кто-то останавливается возле стола, кто-то в бело-розовой одежде, словно наряженный зефиром.

— Привет, — шепчет Луна.

Драгоценную библиотеку мадам Пинс слегка задели во время Рождественской потасовки, а сама она лишь чудом не попала на тот ужин, и поэтому до сих пор зверствует. Тишина в библиотеке теперь стоит просто замечательная, и даже шепот Луны разносится, как цокот копыт по булыжной мостовой.

Она делает жест рукой, означающий "идем", и я встаю. Мадам Пинс смотрит из — за своего столика, как пулеметчик из бункера, но пока не спешит вмешиваться. Легкое движение палочкой и книга "Вассалитет и магическая аристократия в королевствах магглов Европы в средние века" отправляется в полет к нашей старушке — библиотекарю.

Некоторые книги нельзя выносить из библиотеки даже Префектам.

— Ммм, вообще-то положено закрывать глаза, раз уж это сюрприз, — говорит Луна в коридоре, оглядывая меня с ног до головы, — но тогда тебе будет трудно идти по школе.

— Я могу закрыть глаза, а ты будешь вести меня за руку.

— Ой! Точно! — Луна делает такое движение, словно хочет обнять и сдерживается. — Давай!

Пришло время главного подарка? Нет, в ванную комнату для Префектов мы уже ходили, да и не пустит туда Луну, мне придется открывать вход, а значит "сюрприз" будет испорчен. Подарок? В честь чего можно не спрашивать — "просто так" это почти что жизненное кредо Луны. Но какой и чего и зачем? Да какая, в сущности, разница? Радуется человек, и пусть радуется, мне тоже не помешает перерыв.

Ладошка у Луны узкая и горячая, как будто она специально грела ее, прежде чем взять меня за руку.

— Прямо, а теперь налево, пригнись, тут летают остатки чьего-то ночного кошмара, аккуратнее, тут ступеньки, а сейчас направо.

Даже не пытаюсь следить, куда мы идем, лишь машинально отмечаю, что забираемся выше. Астрономическая Башня? Башня Рэйвенкло? Вполне вариант, в гостях у Луны уже был несколько раз, по ее приглашению, и она с энтузиазмом все показывала и рассказывала. Ученики факультета поглядывали, правда, недобро, но на прямой конфликт так никто и не пошел.

— Так, а теперь стой, но глаз не открывай, — говорит Луна.

Мгм, понятно. Выручай — Комната, значит. Шаги Луны еле слышны, но все же слышны, и она ходит взад — вперед мимо меня, так что без вариантов.

— Ты уже догадалась, — с обидой в голосе говорит Луна, — а я так хотела устроить сюрприз!

— Пока я не вижу, что вокруг — все равно сюрприз, — заверяю ее.

Тем более, что Выручай — Комната может многое.

Не знаю, как это дело провернули Основатели, но при помощи мрачной фантазии Аластора, я побывал и в горах, и в лесу, и в каких-то темных подвалах, и огромных зданиях, и на берегу озера, и в той огромной комнате, набитой не только мусором, но и врагами, за каждой из мусорных вершин. Да, собственно, все места, куда он меня направлял, были набиты врагами. У Луны фантазия не хуже, только не такая мрачная, так что можно ожидать каких-нибудь полян с волшебными пони-единорогами, или, джунглей, с пробирающимися через них морщерогими кизляками, или вообще, путешествие на Северный Полюс в миниатюре.

Или поездку на жаркий пляж посреди зимы.

Такая мысль приходит мне в голову, потому что Луна с первого прохода открывает дверь, и из двери этой тянет теплом. В коридорах Хогвартса далеко не Африка, так что ученики обычно зимой носятся между помещения бодрой рысцой и получают дополнительное закаливание. Ну и число желающих по вечерам обжиматься в холодных пустых классах резко падает, чего уж там.

— Идем, — Луна снова берет за руку.

Духота и влажность бани или тропиков отсутствуют, просто тепло, и под ногами обычный пол. Интересно, Выручай — Комната может повторить ванную Префектов? Не то, чтобы сильно надо было, но зная Луну — она вполне может такое вообразить. Совместить сюрприз и совет Тонкс, данный, кажется, как будто целую жизнь назад. Или горячие источники Пиренейского заповедника, их Луна тоже могла попросить, но смогла бы их повторить Комната?

Хотя, воды вроде вокруг не ощущается.

— Вот теперь можешь открыть глаза! — заявляет Луна.

М-мать! Кухня особняка Лавгудов оформленная сердечками и скульптурками купидонов, и Луна, напоминающая бело-розовый зефир на палочке, протягивает тортик. Да, в форме сердечка.

— С днем всех влюбленных, потому что теперь это и мой праздник! — радостно заявляет Луна.

Она сует мне поднос с тортиком и, пользуясь тем, что мои руки заняты, собирается поцеловать. Но... тортик все равно мешает, я ж его перед собой держу, пытаясь понять, как на все это реагировать. Луна не теряется, снова берет тортик и ставит на стол, после этого обнимает, прижимается крепко и целует, губы в губы. Опыта у нее никакого, смешно закрывает глаза, елозит губами, а потом отступает и открывает глаза.

— Я люблю тебя, Гермиона! — заявляет она, сияя, почти буквально.

Здрасте, приехали!

Луна тем временем достает два медальона в форме сердечек — валентинок.

— Это медальоны Влюбленных, — поясняет она. — Я их никогда еще не делала, поэтому не знаю, будут ли они работать, но я знаю, что Медальон Дружбы был с тобой в тот вечер, и ты пришла ко мне на помощь.

Она делает шаг вперед и касается моего медальона, висящего между грудей. Жест ее не несет в себе никакой сексуальной аффектации, а я настолько привык к медальону, что и забыл про него.

— У тебя там остался незаметный шрам, пятнышко, я видела, когда мы вместе лежали в медпункте, только ты лежала без сознания, но я все равно рассказывала тебе о своей благодарности, потому что знала, что ты меня слышишь, — Луна говорит мягко, улыбаясь, не спотыкаясь на словах и не запинаясь.

Так это что, тот холод в груди — это было срабатывание медальона? Серьезно?

— У меня тоже остался шрам, на боку, — и она начинает расстегивать платье.

— Тебе не кажется, что немного рановато для этого?

— Для чего? — Луна ловко вытаскивает руки из рукавов и освобождает верхнюю часть тела. — Показывать шрамы друг другу? Но я видела твои, а ты мои нет, так нечестно!

Круглые девичьи груди с оттопыренными розовыми сосками смотрят, кажется, мне прямо в лицо. Пытаюсь не смотреть туда, а смотреть на шрам, зигзагом чертящий левый бок, но зрение оно такое. Видишь все сразу, и это еще хорошо, что Луна разделась только до пояса, а то еще выяснилось бы, что и трусов на ней нет.

— И если ты не знала, то обнажаться перед другими людьми...

— Но ведь так поступают влюбленные! — восклицает Луна.

Сейчас она скажет, что подглядывала за Гарри и Джинни, или Невиллом и сестрами Патил, чтобы понять, как себя вести. Но вместо этого Луна говорит другое.

— Они раскрываются друг перед другом, и медальоны Влюбленных — они раскрывают сердца! Ты будешь знать, что чувствует второй, ощущать его любовь, тепло и нежность!

Смотрю на медальоны в руке, а Луна все же надевает платье обратно, ловкой блондинистой змейкой. Становится легче, но ненамного, грудь ее словно просвечивает, топорщит бело-розовую ткань.

— Тебе не понравятся ощущения моего сердца, Луна, — протягиваю медальоны обратно.

Раз уж Дружба сработала, то почему бы и этим не работать? И что она там ощутит? Нужно ли ей такое?

— Я знаю, что ты страдала, — тихо говорит Луна, — и хотела тебе помочь, хотела уменьшить твою боль, а в результате поняла, что люблю тебя. Хочу быть с тобой. Касаться тебя. Смотреть на танцы твоих мозгошмыгов и ощущать твои ответные прикосновения. Хочу делиться с тобой своим сердцем.

Она прячет медальоны куда-то в платье, и улыбается, печально и задорно одновременно. Да, внутренний выдр требует наброситься и поиметь ее прямо на столе возле тортика, задрать, нет, содрать с нее платье, и насладиться телом влюбленной в день всех влюбленных. Но зверям слова не давали, а разумом... да, похоже, что спихнуть Луну вбок после Хогвартса уже не удастся.

— Я не хотела причинить тебе боль, — говорит она. — Я всегда буду рядом и поддержу тебя, ведь мы же друзья навсегда?

"А там, глядишь, твой взор упадет и на меня", заканчиваю мысленно за нее фразу. Луна, конечно, не руководствуется столь рассудочно — расчетливыми мотивами, она просто выражает свои стремления, но что я могу сказать в ответ?

— Да, Луна, мы — друзья навсегда.

Искренняя улыбка озаряет ее лицо, и она снова целует меня, обняв за шею, почти повиснув на мне. Да, однажды мы будем вместе, но до этого мне надо как-то свыкнуться, смириться с этой мыслью, принять ее рассудком. Принять и сделать шаг вперед, жить дальше. Наверное.

— С днем всех влюбленных! — еще раз поздравляет Луна, и весело говорит. — А теперь — тортик!

Глава 7

Тому Реддлу — Волдеморту, Темному Лорду, Тому-Кого-Нельзя-Называть — могущественнейшему магу этого столетия (за исключением Альбуса Дамблдора, конечно, ибо этот сумасшедший старик словно задался целью портить Тому жизнь) было страшно. Он вертел на пальце фамильное кольцо своего рода, Гонтов, смотрел на лежащую, на столике перед ним диадему Ровены Рэйвенкло и ему было страшно.

Страшно расставаться с залогами своего бессмертия.

Когда он творил их, то расставался легко, играючи, шел дальше, уверенной поступью победителя. Тогда все казалось легким, казалось, что все ему доступно по взмаху палочки. И вот результат — из шести крестражей осталось только два, и то, оба спасены чудом. Кольцо он успел забрать раньше, диадему просто не нашли, повезло. Никакая магическая мощь не помогла бы, хлестни тот же Грюм Адским Пламенем по крестражам, выжигая и сжигая их вместе с кусочками души.

И самое обидное — назад эти кусочки присоединяться не желали.

Из них, при должном времени, терпении, жертвах и темной магии, можно было вырастить полноценные души, которые смогли бы вселяться в тела, но этого Том точно не планировал делать. Зачем ему еще две копии, которые тут же затеют войну за власть? Хватает противников и без этого, а вот времени, наоборот, не хватает.

Расставаться страшно и при себе держать крестражи просто бессмысленно.

Нет времени оборудовать новые ловушки, выбирать памятные места, окружать все таинственностью и загадкой, внушающей почтительный трепет и страх тем, кто соприкоснется с ней. Крестражи нужно было убрать из Британии и спрятать, просто спрятать, так, чтобы найти смог только тот, кто спрятал. Но и это Тому делать было страшно, потому что это означало бы расстаться с Беллатрисой. Не потому, что он любил Лестрейндж, нет, физическая страсть, и соитие тел давно уже его не привлекали, и при всей роскоши тела Беллы она возбуждала его не более чем вид дементора.

Нет, Тому было страшно, что некому будет прикрыть его спину.

Самые лучшие, самые преданные из его Пожирателей уже погибли, а Снейп оказался предателем. Том неоднократно проверял его воспоминания, проверял его самого, а он все равно оказался предателем! От мысли, что Снейп мог в любой момент ударить в спину, неприятно холодило и ломило в шее. Большую часть жизни Тому казалось, что страх навсегда остался там, в сиротском приюте, откуда его почти насильно забрал в Хогвартс Дамблдор, но выяснилось, что это был самообман. Обманка безумия и бессмертия, изъян крестражей, и теперь понятно было, почему волшебники древности не создавали больше одного крестража.

Тогда они казались Тому глупцами, но глупцом был он сам, как оказалось.