— Да в Квитаге сидели, риллу из Манара делали.
Причём немыслимый во всех отношениях ответ следует воспринимать буквально. Да, сидели. В Квитаге! Да, делали риллу из Манара. И, что самое невероятное, — сделали!
В общем, забыть что-либо, связаное с Рином, Сейвел никак не мог. И ждал от очередного возвращения учителя... многого.
Он не ждал одного: что главными сюрпризами Рина и Схетты станут они сами.
Появились мы в Хуммедо буднично, без лишней помпы. Через Врата Зунгрен — Тергушт, затем, опустившись без малого к самой Реке Голода, вдоль силовых течений Мрака — к домену Теффор. В мире-гантели к нам не попытались прицепиться Мифрил с Эфрилом (и правильно не попытались: уж теперь-то, после энгастийских "курсов повышения квалификации", мне тем более нашлось бы, чем их неприятно удивить!). В Тергуште, за те секунды, пока мы ещё не сошли во Мрак, не явилась по наши души Лугэз со своей сворой и младшей проекцией Меча Тени. Между прочим, эта встреча могла оказаться неприятнее нового "свидания" с Мифрилом: ищейки риллу на своей территории — ох какой неприятный враг!
Но — обошлось. Возможно, потому, что и Схетту, и меня скрывала тень Предвечной Ночи, способная в буквальном смысле слова затмить даже метафизическое чутьё Видящих.
И вот мы вынырнули из объятий Мрака, оказавшись на том же самом месте, с которого Айс Молния когда-то впервые показал мне Ирван.
— Какая... хрупкая красота! — сказала Схетта. В притихшем "хоре" её голоса Силы явственно звенели и переливались обертоны осторожности.
Я вполне понимал её. Да, мы оба пребывали в почти человеческих телах... но за нашими спинами, словно приобнимая своих посвящённых, громоздились совершенно нечеловеческие тени: беззвёздно чёрная у меня, пёстро-вихревая у жены. И даже тень этих теней с лёгкостью могла обернуться колоссальными разрушениями.
Термоядерный фугас страшен, но он не нарушает законов реальности. Мы — просто самим своим существованием! — нарушали их...
Или же дополняли. Это уж как посмотреть.
— Да. Творение Сьолвэн... прекрасно.
Глядя вниз с обрыва, я видел много больше, чем можно рассказать словами. Огоньки живых аур, переплетения постоянных заклятий и редкие, но яркие вспышки творимой волшбы, мозаика кварталов разных разумных видов, от людей до хашшес — всё вместе в гармоничном, выверенном единстве. Но я также — слоями, всё глубже и глубже, вдобавок к обычному, пусть и очень сильно обострившемуся магическому восприятию — ощущал движения в иных измерениях. Колебания судеб смертных, мелкие и не очень, "слепые" пятна на месте Видящих, мало кому внятные "гимны" душ, принадлежащих обученным друидам. А ещё я впервые смог заметить тонкую, но весьма прочную сеть, отчасти воплощающую волю Сьолвэн — и более грубую, по контрасту чуть ли не угловатую, но тоже красивую сеть Воли властительного Теффора.
"То, что маг способен ощутить, он способен познать. На то, что маг способен познать, он способен повлиять..."
Хрупкая красота. Такая драгоценная — несравненно дороже золота и холодных камней.
Такая живая!
— Куда теперь? К "родильным бассейнам"?
— А ты торопишься впрячься в местную политику? Энгастийской не хватило?
— Тогда — к "Пламени над потоком". Догоняй!
Куда там — догоняй! Схетта ничтоже сумняшеся продемонстрировала прыть, какая может быть достигнута разве что на Дороге Сна... не скорость света даже, а скорость мысли, полёт не признающего границ воображения. Моё умение реверсироваться, дополненное сжатием времени, могло бы показаться обычному магу чудесным — как же, мгновенное перемещение в пределах домена, если не за этими пределами!
Но от жены я отстал безнадёжно.
Не сильно удивлюсь, если окажется, что она очутилась на улице перед "Пламенем над потоком" ДО того, как исчезнуть с обрыва...
И первым, кто на нас наткнулся, оказался возвращающийся с обеда Сейвел.
Надо заметить, время в школе Ландека Проныры пошло бывшему те-арру на пользу. Особенно если сравнивать с моментом появления в ней, перед бегством в Квитаг. Шоколадный загар его слегка побледнел, движения приобрели расчётливую бойцовскую плавность, а маска лица, вернее иного выдающая аристократа, претерпела изменения в сторону нормальной, живой физиономии. В моменты потрясений, правда, происходили рецидивы и маска возвращалась на прежнее место — что мы и наблюдали в очередной раз... (Причём, судя по степени окаменения, новое обличье Схетты не просто потрясло Сейвела, а проняло до самых печёнок).
Оно и меня пронимало. Да. Голос, там, глаза — это ладно. А вот платье, подобное более пылающему ночному мраку, украшенному тёмными радугами и другими спецэффектами... притом платье, как то и положено наряду прекрасной женщины, более подчёркивающее, чем что-либо скрывающее... с одной стороны — простора воображению остаётся не много. С другой — в сочетании со всем прочим, особенно с так же, как платье, полыхающей "рваной" аурой, на грешные мысли наталкивает разве что меня. Особенно меня. Остальным — шок и трепет!
Ни одна из трёх богинь, которых я видел своими глазами, по части внешности со Схеттой соперничать не могла. Равно как и леди Завершённые: Одиночество и Стойкость.
Показатель, однако.
— Привет! — сказал я, когда лицо Сейвела начало оживать. — Как дела?
— Х... хорошо.
— Ты знаешь, что с нашим сыном?
От "хорового" голоса Схетты мой ученик чуть вздрогнул, но ответил вполне твёрдо:
— Он под боком у Сьолвэн, в безопасности.
Уточнять, здоров ли он, не требовалось: чтобы живое существо под присмотром высшей Жизни — и чем-то болело? Не бывает.
— А... что с тобой произошло?
— Высшее посвящение Хороводом Грёз.
Когда я расспрашивал жену о том, как она обрела свой ключ к высшей магии, ламуо мало помогало мне понимать её ответы и... странные метафоры.
Сам я воспринял перемены обличий на Дороге Сна слабо и опосредованно, а сознание — в рамках того, что мог сделать Ровер — достроило картину до "памяти прежних воплощений души". Лишь задним числом, близко познакомившись с маграми и их особенностями, я понял, что теория не выдержала испытания практикой. Нет, я, наверно, живу не в первый раз — но те плотные облики, которые я могу принимать после своих приключений на Дороге, не вполне мои. Будь они истинно моими, я бы мог вспомнить и себя, жившего в этих странных, не всегда вполне живых оболочках. А так они слишком уж напоминали магров: строгая материальная структура, рефлексы (или программы, или ещё какая замена рефлексам), управляющие этой материей — но ни следа личного присутствия, кроме скорее домысливаемых, чем реальных образов иных миров.
Схетта оказалась на Дороге Сна на более жёстких и опасных условиях, чем я. Её память и личность не защищали барьеры забвения. И потому, хотя в первый, самый опасный момент в логове Мастера Обменов она сумела сохранить ядро сознания относительно целым, в изменениях она зашла гораздо дальше меня. В Хороводе Грёз та Схетта, которую я знал и любил, соседствовала с миллионами таких Схетт, о которых я понятия не имел, и миллиардами таких, которых мне даже вообразить было бы сложно. То, что для меня походило на игру в переодевание, для неё имело власть истинного внутреннего преображения.
Я всего лишь принимал обличья. Схетта — принимала сущности.
Потому-то, скорее всего, она и не прибегала к физическим превращениям, хотя такие превращения были бы для неё куда естественнее и проще, чем для меня... слишком естественны и просты! Проклятье Дороги всё же отметило её своим несмываемым клеймом, затронув в первую очередь душу и память, волю и восприятие — то, что ради простоты именуется внутренней реальностью... но неизменность тела, созданного Сьолвэн, самой привычностью своей служила той дополнительной ниточкой, что связывала молодую и слишком могущественную высшую с упорядоченной реальностью вне её разума.
А Хоровод... что Хоровод? Даже существуя на правах непрестанного внутреннего кипения, перемешивающего варево мыслей, эмоций, воспоминаний и состояний, он оставался достаточно могуч, чтобы Схетта не искала большего... по крайней мере, пока.
— Высшее посвящение?
— Да. Не такое, как у Рина, но вполне эффективное.
Взгляд Сейвела перескочил на меня. Правда, с трудом: требовалось нешуточное усилие воли, чтобы оторвать взгляд от моей жены. А если она желала, чтобы на неё смотрели, усилие это становилось, пожалуй, непомерным...
— Ты теперь тоже высший маг?
— Да. Я — посвящённый Предвечной Ночи.
— Но...
— Удивлён? Я просто хорошо маскируюсь. Взгляни внимательнее.
Сейвел повиновался. Даже углублённое сканирование использовал.
— Твоя Сила вообще не определяется! Я вижу тебя физически, а магически не вижу ничего! Как будто ты — невозможная, без единой искорки магии созданная иллюзия. Она, — кивок и короткий, непроизвольный взгляд в сторону Схетты, — полыхает, словно гигантский факел, словно старший маг и ещё сильнее, а ты...
— А я, как уже было сказано, маскируюсь.
— Я... мне можно посмотреть, каким ты стал?
— Смотри.
Подобное я уже делал. Не убирая темпоральный кокон и не меняя его свойств, я раздвинул его так, чтобы Сейвел оказался внутри. Чтобы смог увидеть, "каким я стал", и попытаться понять, что именно видит.
— Ух!
Не знаю, к чему конкретно относилось это междометие. Отростки Голодной Плети в обычном пространстве не показывались, Зеркало Ночи и Фугу Истощения я тоже оставил "отодвинутыми", чтобы они не мешали меня изучать. Ну, насколько это было возможно, пока вокруг меня роем "умной" мошкары витал Ореол Значений. Отказываться от универсального (или почти универсального) магического оператора я не собирался даже из любезности.
В общем, сомневаюсь, что Сейвел толком рассмотрел что-либо, кроме тени от тени моей личной Силы, воровски проскользнувшей сквозь плотный, колышущийся, как настоящая микроскопическая мошкара, многослойный Ореол. А сам Ореол в состоянии покоя особой мощностью не отличался. Правда, это по моим меркам он не был могуч, так что...
Ладно. Хорошего — понемножку. Я снова сократил темпок до привычных размеров. И:
— Может, внутри поговорим?
— А? Да, конечно! Заходите!.. Рин?
— Спрашивай смелее. Я не кусаюсь.
— Что стало с Айсом? И с Лимре?
— Они живы и здоровы. Гостят в столице первой родины Айса. У него там неожиданная дочка объявилась... к тому же мы со Схеттой понятия не имели, что нынче у вас творится. И в Ирване, и вообще... о! Ландек, привет и тебе!
"Почуял. Хотя чего удивляться? Схетта-то не особо скрывается".
Следом за Ландеком набежали Наркен, и Векст, и Энкут с Лаконэ, и ещё какие-то персоны, вовсе нам не знакомые (видать, Проныра искал и нашёл замену для нас с Айсом), и ученики школы — те, кому позволили прервать занятия, но не только...
В общем, изрядный кавардак получился.
Но — приятный. Я почувствовал себя так, словно вернулся домой. И Схетта, похоже, вполне разделяла мои ощущения, судя по тому, как замедлилось "горение" её переменчивой Силы.
— Куда ты дела моего Айса?
Один из внутренних двориков школы, небольшой, уютный, с такой же небольшой беседкой в центре. Рядом журчит искусственный ручеёк, источают пряный аромат кустики декоративной разновидности кафаллы. Мир, тишина и покой, неподвижность валунов, извивы мощёных камнем дорожек, блеск лака, защищающего от непогоды полированное дерево беседки...
— Колючка, уймись. Предупреждаю по-хорошему.
— А иначе?
— Превращу твои воспоминания об Айсе в сон. Забытый. До поры, пока ты снова не...
— Стерва!
— Не стервознее тебя.
— Да что ты? А твоя угроза — это так, хиханьки? Я люблю Айса! А ты...
— Помолчи.
Колючка не просто умолкла. Ещё и замерла. Как птичка под взглядом удава.
— Странное у тебя понятие о любви, — "хор" голосов Схетты негромок, но ему не надо быть громким, чтобы внушать страх. — Рин рассказывал мне мрачную сказку о красавице, которую с неистовой силой влекло лишь недоступное. А стоило ей получить желаемое, как она мгновенно теряла к объекту страсти всякий интерес. К общему счастью, ты не так хороша, как красавица из сказки, иначе стала бы истинным проклятием для мужчин. Ты сама-то понимаешь, почему так стремишься к Айсу, хранишь ему "верность" и бешено его ревнуешь? Не потому ли, что твёрдо знаешь: он не любит тебя — и не полюбит никогда?!
Из горла Колючки вырвался слабый придушенный хрип.
— Ты не заменишь Айсу потерянную Ниррит. И я не заменю. Никто её не заменит. Я ещё могла бы сказать, почему он приходил к тебе по ночам, что он отдавал тебе вместо настоящей страсти. Но речь не об Айсе — о тебе. Почему тебя влечёт недоступное? Какие побуждения, какие тайные страхи формируют странности твоих помыслов? Я знаю ответ на эти вопросы. И ты тоже его знаешь, правда?
— М... молчи! Ненавижу!
— Сколько угодно. Но держись подальше со своими подозрениями, накинь узду на свой прелестный рот. Иначе я действительно превращу твою память об Айсе в сон... а этого мне бы не хотелось, поверь.
— Не верю!
— Ты почти безумна, — сказала Схетта. И в "хоре" её голоса гудело сожаление. — Мне даже интересно, почему Сьолвэн ограничилась изменением твоего тела, не исцелив незримых ран?
— Я могу тебе ответить.
То, что Рину казалось тёплой тенью в ауре Колючки, а Схетта в данный момент видела как лепесток Силы, неслиянно соединяющий все цвета радуги, разрослось и потеснило сознание наставницы холодного оружия.
— Приветствую, высшая.
— И тебе не болеть, высшая. Кажется, ты спрашивала, почему я не исцелила Колючку?
— Да.
— Тогда вспомни диалог Руматы и Будаха. Если Рин рассказывал тебе сказку о проклятии Дарующего Имена, он никак не мог пройти мимо сказки о боге бессильной жалости.
— Вот как. Принцип свободы воли?
— И неприкосновенности личности. Странная мания Колючки — в очень большой мере и есть Колючка. Да, я могла бы вмешаться без спроса. Кто осудил бы меня? Даже пациентка в итоге сказала бы спасибо! Но никогда исцелённая не приблизилась бы к совершенству во владении своим изменённым телом, никогда не устремилась бы к недостижимому... а домохозяек и в Ирване, и во всех мирах Сущего без того более чем достаточно!
— Выходит, мы обе удержались от вмешательства по сходным мотивам.
— Да.
— А как насчёт будущего Колючки? После изменения в "родильном бассейне" она не стареет и, следовательно, имеет шанс прожить очень долго. Она когда-нибудь изменится?
— Никто не скажет точно, даже мой Видящий. Но шанс есть.
— Тогда я спокойна. Кстати, мы скоро увидимся лицом к лицу: ты, я и Рин.
— Знаю. Жду.
— Тогда до встречи.
Присутствие Сьолвэн свернулось, умалилось, полностью исчезло. А Схетта шагнула к Колючке, взяла в ладони её голову, словно бутон цветка, и тихо дохнула ей в лицо — один раз.
— Что ты?..
— Почти ничего, — ответила высшая, отступая.
— Почти?
— Я не так стара и мудра, чтобы ограничиваться бездеятельной, созерцательной жалостью.
