Привечала она немногих — кто угодить ей мог, да больше дразнила. Она всех дразнила, умная бы-ла. Понимала, какое ее положение. Когда все готовы ножки целовать, розы в грязь перед ней бросать. Умная она была, и от того жестокая. Нельзя женщине умной быть. Думаю, если бы стрелялись из-за нее, так она бы смотреть пошла.

Архип сделал паузу и помотал головой, точно стряхивая наваждение. Его пальцы механически сжимали и отпускали тусклый придонный песок.

— Видел я это, знал — и все равно любил. Сердцу ведь не прикажешь. А она, пока батюшка в отъ-ездах, по увеселительным домам каталась, на балы, в гости, да в театры. Везде ее знали, все угодить хотели. А меня она не замечала. Но однажды... Пришла она ко мне сама. Говорила со мной ласково. До сих пор тот день помню, хоть и проклятый он!

Она тогда сказала: мне деньги нужны, Архип, много денег! Я говорю: все, что хочешь, для тебя сде-лаю, все отдам! Анфиса сказала: много денег надо: восемь тыщ. Не было у меня таких-то деньжищ, Андрю-ха, отродясь не было! Я ей и сказал. А она говорит: только ты, Архип, помочь можешь, только тебе доверяю, и если не поможешь, пропаду!

Отец ее тем временем снова за границу уехал, в Германию, на воды лечиться. Все дело на мне дер-жалось. Я ведь честный был, за то и приблизили. Потому как не воровал я, ни товара, ни копейки не утаи-вал, весь барыш в кассу клал. Не мог я чужого взять. Так я сперва думал. А когда слезы ее увидел... Ну, ду-маю: если восемь тыщ возьму, будет время столько заработать. Покручусь, как белка в колесе, но деньги достану!

Но Анфиса не хотела ждать. Умоляла, плакала... И я взял из кассы. Знал ведь, что делаю. Знал, что каторга за это, и ведь все одно взял...

Я слушал, и вместо старого, безногого, с темной дряблой кожей и почти лысым шишковатым чере-пом мертвеца появился красивый парень со смышленым лицом, ярко-синими глазами и залихватским, пе-сочного цвета чубом, выглядывавшим из-под черной фуражки.

— А дальше закружила она мою голову, целовала, благодарила. Если б знал, зачем ей деньги эти, на кого она их тратит! А она с офицером одним кутила, гуляла. Я, когда узнал, убить его хотел, стреляться бы не испугался, да рылом не вышел. Рода-то я не знатного, не из дворян. Хотел прирезать его вечером, ко-гда он пьяный от нее возвращался, да Господь удержал... Узнал я, что он Анфису бросил. А убил бы — ка-торга, а на мне долг восемь тыщ! Семь бед — один ответ, но я отца ее пожалел, ведь он меня в люди вывел, а я его же обворовал. Ну, ничего, думаю, долг верну, а там посчитаемся...

Батюшка ее вернулся внезапно, думаю, кто-то письмецо ему послал. А я не успел всех денег со-брать, барыша слишком мало было. Недостача большой оказалась. Допрашивал он сам, совестил: как же у тебя рука, говорит, не отсохла? А я молчу. Не хотел ее выдавать, сказал, что для себя взял. А у меня дома ничего не нашли: ни денег, ни облигаций. Где, спрашивают? А я молчу.

Не знал я тогда, что больше живой ее не увижу. Пока был под следствием, велели город не поки-дать. Следили за мной, чтобы не убег.

А потом слух прошел, что в положении Анфиса. От того офицера, видно. Она к повитухе ходила, чтобы ребенка нерожденного убить. А та в полицию донесла. Скандал, и подсудное дело. Тогда же весть пришла, что застрелили того офицера на Кавказе...

Утопилась она. И тело не нашли. А я ничего не знал. Потом слух прошел, да я не поверил. А потом она ко мне явилась. Думал, проститься пришла. А она за душой моей пришла. Сердца моего мало было, еще и душу взять захотела... Счастлив я был той ночью. А потом сказала: идем со мной, Архип, зачем тебе на каторге гнить? Если со мной пойдешь, спрячу, сказала, так, что ни царь, ни закон не найдут. Я и пошел, ду-рак.

Архип усмехнулся. Как странно, воспоминания о собственной смерти не вызывают у него ни горе-чи, ни уныния, ни страха.

— Идти недалече оказалось. До берега, и в воду... Думаю, никто из женихов ее за ней бы не пошел. А я пошел. Вот так-то.

Архип замолчал, и я подумал: ведь мы в чем-то похожи. Он из-за Анфисы утопился, а я... А я смогу жизнь за Юльку отдать?

Архип сказал: лучше спрашивать сфинксов ночью. Днем они спят, да и народу вокруг полно. Лучше приходить в полночь, а еще лучше — в полнолуние, тогда они самые разговорчивые.

Я шел по Университетской набережной, думая о вопросах, которые задам каменным тварям. В первую очередь узнать, как стать живым, потом... Остальное не так важно.

Я поминутно оглядывался, читая заклятья, помогавшие обнаружить невидимых и неслышимых тва-рей, но, кроме случайных прохожих, да пролетавших по набережной машин, никого не заметил. Это хоро-шо. Я помнил предостережения старика, и пошел бы к сфинксам через город, если бы не боялся тех мертвя-ков. Если бы не Леший, спасший меня тогда... Мир не без добрых... мертвецов, подумал я и нервно усмех-нулся. Предстоящая встреча волновала так, что, будь мое сердце живым, оно бы колотилось, как сума-сшедшее.

Призраки древнего Египта медленно выползли из тьмы. Сфинксы возлежали на гранитных поста-ментах, смотря друг на друга, и казалось, губы их саркастически улыбаются. Интересно, почему их распо-ложили именно так, лицом друг к другу? Чтобы не скучно было?

Тусклый свет фонаря отбрасывал тени на высеченной в граните надписи: 'Сфинксъ из древнихъ Фивъ в Египте. Перевезенъ въ градъ Святаго Петра в 1832 году'. Однако нет еще двух столетий. Под брю-хом зверя по периметру каменного постамента тянулись египетские иероглифы. Представить только: тысячи лет сфинксы лежали в пустыне, тысячи лет! Я обошел потемневший от времени бронзовый светильник и встал напротив сфинкса. Симпатичное личико. И вовсе не кажется грозным. Помню какую-то легенду, там сфинкс загадки героям загадывал, а кто не разгадывал — убивал... Даже представить не могу.

Какое все-таки красивое лицо... Плавный изгиб носа, пухлые щеки и выразительные глаза. Очень красивые глаза! Ну, женское, определенно женское лицо, хотя я читал, будто бы их копировали с лица Аменхотепа Третьего. Ну, разве что он был женщиной...

Раскаленный ветер швырнул в лицо песок вечности, в один миг занесший Неву и мосты. В дрожа-щем от жары воздухе, заслоняя Исаакий, уходили в пронзительно голубое небо ступенчатые колоссы. Го-род исчез, пропал в песках времени, словно никогда и не было. И я понял, что значит этот песок под ногами, что значим мы по сравнению с ним. Ступни утонули в песке, где каждый кристалл был чьей-то душой, чьей-то жизнью... Я пошевелился, и хрупкая панорама рассыпалась. Уши резанул пронзительный гудок пронес-шейся по набережной машины, а ноги едва не соскользнули с мокрого гранита. Ух, ты! Вот это навь так навь! Я помотал головой, прогоняя египетский морок.

Широченные ступени сбегали к темной, пахнущей водорослями воде. Я решил освежиться и прийти в себя перед трудным разговором. Опустившись на колени, я сунул руки в воду и умылся. Маловато будет. Я лег ничком, сунул голову в воду и стал пить, и вдруг почуял что-то...

Огромное, черное тело стремительно поднималось из глубины. Я отшатнулся, но убежать не успел. Огромная волна выплеснула на берег Слизня.

— По суше гуляешь? — грозно вопросил он, глядя сверху. Было страшно подниматься, хотелось съежиться и ползти прочь от толстых извивавшихся щупалец. Но я поднялся и встал. — Ты что здесь дела-ешь?

Прошляпил, проморгал! Неужели он следил за мной? Хорошо, что я не начал разговор со сфинксом. Было бы не отвертеться. Я невольно повернул голову. Сфинкс ухмылялся в спину: выпутывайся сам!

Водяной припечатал меня к постаменту:

— Ты что себе позволяешь, гниль! Почему в воде не живешь, по земле ходишь? Забыл, кто ты есть и кому служишь?

С каждым вопросом он встряхивал меня, как тряпку. Краем глаза я заметил проходящего по набе-режной прохожего. Он посмотрел в мою сторону, но ничего не заметил. Вернее, все он видел, но в темноте, да с десятка шагов даже такое чудище, как водяной, могло показаться толстым мужиком в ластах, особен-но, если морок навести... Ну, поссорились водолазы, с кем не бывает?

— Как у людей говорят: в семье не без урода? Смотри у меня, голову оторву! Будешь безголовым жить, как рак, по дну ползать...

Если скажу, что я испугался, то это слабо сказано. Фраза 'голову оторву' прозвучала настолько обыденным и равнодушным тоном, что я ни на секунду не усомнился в реальности угрозы. Жить безголо-вым я не хотел, а потому, скованный ужасом, лишь слабо кивнул.

— Тебе жизнь дана. Моею волей дана. И будешь делать все, как я скажу!

Я снова кивнул.

— То-то же! — удовлетворенно произнес Слизень. — Раз любишь по суше ходить, так слушай мою волю: доставишь мне живую душу, мужчину ли, женщину ли, ребенка — все едино. Сроку тебе три дня. Справишься — награжу, не справишься — пеняй на себя!

Он отпустил меня и плюхнулся в черную воду. Я облегченно выдохнул, но голова водяного вновь показалась на поверхности:

— А узнаю, что на Анфису заглядываешься — хрен оторву!

Он забулькал и скрылся под водой, не оставив даже кругов. Словно никого и не было.

Меня колотил озноб. Я едва не попался. Хотелось бежать, но я себя пересилил. Снаряд в одну во-ронку не падает, и вряд ли водяной снова появится. И все же страшно. Мысли смешались, я забыл все сло-весные построения и, совершенно опустошенный, сел на гранитные ступени, стараясь держаться подальше от воды. Задание. Слизень сказал, чтобы я доставил ему душу. То есть убил кого-то. Утопил. Иначе... Вот сволочь водоплавающая!

Прошел, наверно, час, прежде чем я собрался с силами и выбросил лишнее из головы. Ничто не должно отвлекать. Спокойно. Встань так, чтобы держать воду под контролем, скомандовал я себе. Да вряд ли Слизень пошлет кого-то следить за мной, после того, как запугал лично. Ну, кажется, я готов.

Сфинксов я видел и раньше, в детстве гулял тут с родителями. Никаких эмоций каменные львы то-гда не вызвали. Разве что размером. Дети любят все большое. Потом, в школе, узнав, что они привезены из Египта, из самих Фив, удовлетворенно хмыкнул: ничего себе, круто. И только. Для питерца они — привыч-ный антураж, неотъемлемая часть города, как Адмиралтейская игла или Эрмитаж. Таких достопримеча-тельностей — пруд пруди. Если уж на то пошло, скорей я любил коней Клодта, чем далеких южных при-шельцев.

Сфинксы были чужими в нашем городе и, судя по выражению лиц, прекрасно это понимали. А что двести или сколько там лет стоят — так для них это не срок. На родине стояли много дольше... Если не из-меняет память, кажется, они были охранниками у пирамид или усыпальниц. Почему же их здесь поставили? Для чего? Эх, плохо я историю знаю...

Архип сказал: в нашем мире сфинксы выглядят точно так же, как и в мире живых. Я спросил: поче-му? Он ответил, что 'навь древнеегипетская посильнее нашей будет', и потому увидеть их настоящий лик мы не можем, и это лучше для нас самих. И, слава Богу, подумал я. Один факт, что они живые и могут гово-рить, вводил в священный трепет. Помню, Костик трепался, будто в глаза им долго смотреть нельзя или что-то в этом роде. Типа, городские легенды. Я ведь в мистику не верил. Раньше.

Я огляделся. Ни машин, ни прохожих на застывшей в скудном электрическом свете набережной. В ста метрах, как метроном, тревожно считал секунды желтый светофор. Пора.

— Скажите, — я смотрел на каменную морду сфинкса с отколотым подбородком, не представляя, как он будет отвечать. Я кашлянул и произнес громче. — У меня есть шанс... стать живым? Пожалуйста... ответьте! Мне важно это знать, потому что...

Я заткнулся. Мне показалось, что сфинкс моргнул. Вот черт! Ладно, главное сказано. Я сосредото-чился, как учил Архип, стараясь услышать нечто внутри себя. Не смотри на них — смотри внутрь себя, со-ветовал утопленник. А может, он вообще пошутил? Архип может. Но не в этот раз!

— Кто спрашивает, знает ответ, — неожиданно раздалось в голове. Я вздрогнул и вскинул глаза. Каменные губы не шевелились, сфинкс сидел, неподвижно глядя перед собой. Слова прозвучали отчетливо, а голос был удивительный, какой-то странной тональности. Ни мужской, и не женский. Спустя несколько секунд я осознал еще одну штуку: сфинкс говорил по-русски. Да, если бы он говорил по-египетски, как бы я и Архип его поняли?

Чудеса... Но что значат эти слова? Ха-а, на то он и сфинкс, чтобы говорить загадками. Но мне не нужны загадки, мне нужен ответ. Бороться или... все бессмысленно?

Я ждал с минуту, но сфинкс молчал. Как и положено каменному зверю.

Вот дерьмо! Ведь знал же, догадывался, что так и будет! Зачем только тащился сюда? Египтяне чертовы! Львы недоделанные! Какой ответ я знаю? Какой?

Так. Надо успокоиться. Ведь Архипу-то они сказали. И он предупреждал, что ответы туманны. То-же мне, оракулы! Нет, чтобы прямо сказать и мозги не пудрить!

Ветер качнул фонарь, и на губах сфинкса появилась усмешка. И исчезла, прежде чем я успел по-нять, что это: игра теней или... Ладно, спрошу еще раз.

— Скажи! — я разозлился, и мой голос звучал уже без всякого почтения. К черту вежливость, ниче-го они мне не сделают! — Как мне стать живым?

Нева тихо плескалась у набережной. Наверно, это было единственным движением замершего в ожидании ответа городе. Я ждал. Ответа не было. Может, недостаточно сосредоточился? Ну, говорите, го-ворите же!

— Ты и есть живой, — прозвучало во мне. Больше я от сфинкса ничего не услышал.

Время шло, приближая неизбежное, и миру было плевать на то, что со мной происходит. И пусть, думал я, в очередной раз спускаясь под воду, пусть этот мир катится к черту, раз я ничего не могу сделать ни для него, ни для себя!

Сегодня я не стал встречаться с Архипом, мне не хотелось видеться ни с Костей, ни с кем-либо еще. Я просто выплыл в Неву и отправился, куда глаза глядят. Дно реки перестало удивлять, я привык к унылому однообразному пейзажу без ярких красок и света. Такой стала моя жизнь, и я уже не чувствовал себя здесь чужим. Даже рыбы уже не боялись меня, равнодушно проплывая мимо. Воспоминания о суше сопровожда-лись рефлекторной дрожью: тело не желало выходить из воды, где подвергалось угрозе разрушения. Я не удивлялся. И не огорчался. Все к тому и идет. Энтропия, мать ее так...

Место, над которым я проплыл, невольно привлекло внимание. Бывают и на дне по-своему краси-вые места. Здесь было неглубоко, всего лишь несколько метров, вода прозрачная, а дно светлое, усеянное белым песком. Наверху было солнечно, и падающие в воду лучи сделали ее золотисто-голубой. Кое-где со дна поднимались водоросли, меж которыми шныряли проворные мальки. Я оказался в огромном аквариуме у доброго и заботливого хозяина...

Не желая тревожить красоту, я опустился на дно как можно осторожнее и, лежа на спине, смотрел, как солнце преломляется в воде, образуя на поверхности волн тысячи пляшущих игривых червячков... Сли-зень дал задание и пригрозил: если я его не выполню... Так может, не ждать, а поплыть прямо к нему и плю-нуть в бороду — пусть убивает. Или броситься под винты... Зачем мне такая жизнь? Но и такая смерть не прельщает.