Мы разместились в одной из камер и распорядились доставить нам оборотня. Ну вот он, первый в моей жизни допрос. Что спрашивать-то? Имя, число, год? Кто были ваши родители и почему? А так же укажите место и цель своего рождения... Н-да.

Привели волколака. Он был хотя и без оружия, но все в той же меховой безрукавке, в кожаных штанах. Только вид имел несколько растрепанный. Остановившись у стены, настороженно разглядывал нас по очереди.

Арх начал задавать вопросы. Оборотень молчал. Хотя заметно было, что он все прекрасно слышит. Да и странно было бы иначе. Но вид у него при этом был, как у партизана на допросе.

Обиженно-недовольный. Впрочем, собственно, почему "как"? Именно что партизан и есть. И именно что — на допросе. И дурака, судя по всему, готов валять ничуть не хуже, чем наши, земные партизаны.

Впрочем, посмотрим еще... Партизаны, как известно, они тоже разными бывают.

— Ну так что, молчать будем, Бунда? — произнес, наконец, Арх сакраментальную фразу всех киношных следователей. Допрашиваемый не отозвался. Но при упоминании имени вздрогнул. Арх покосился на меня: — Это как раз один из тех людей, что были у Потура. — И, повернувшись обратно к оборотню: — Ну что, будешь говорить?

В ответ пленный угрюмо молчал. Тоскливо даже как-то, переминаясь с ноги на ногу. Ни дать, ни взять, нашкодивший пацан, терпеливо ждущий, когда закончится привычная уже выволочка.

Или как алкаш с большого похмелья. Только вот мое присутствие его, казалось, озадачивает. Да? Почему же это?

— Арх, — поинтересовался я, не спуская глаз с пленного. — А Рыбец, случаем, не уцелел?

— Уцелел, — обрадовал меня Арх. — Сидит тоже в погребе.

— А давай-ка его приведем. Не возражаешь?

— Да нет, — он, похоже, был только рад разнообразию. — Действуй.

Я выглянул в коридор, кликнул солдат... или тюремщиков? Одним словом — как их тут. Распорядился привесить оборотня на стену. К вбитым как раз для такого случая в бревна кольцам — так, для безопасности. Потом — велел привести Рыбца.

Что я собрался делать — я и сам не знал. Так, что-то смутно чувствовалось. Но когда Рыбца привели, я только и смог придумать, что походить вокруг него, тщательно разглядывая.

Мой старый приятель в долгу не остался и исподлобья сумрачно зыркал на меня. Вид у него был такой же настороженно упрямый, как у первого. Только Рыбец по молодости еще больше походил на обычного земного шпаненка, чем Бунда.

Я вернулся к своему месту, так чтобы видеть и того и другого. Подумал. Достал "Лакки Страйк" закурил. Продолжая разглядывать оборотней. Эдакие надутые мелкие пакостники. Н-да... Чем же они недовольны-то так? Чем?

Не боятся, не в гневе — именно недовольны. Очень характерное выражение застарелой обиды проступало на их лицах. Что у Рыбца, что у Бунды. Хотя Бунда и постарше и у него отчетливей... Не выдумываю?

— Арх, — спросил я. — А что вообще полагается за оборотничество? В случае поимки?

— Как что? — удивился он. — Смерть, естественно. Осина, серебро или сожжение.

— Да? — я смотрел в тупо-неподвижные лица пленных и не видел никакой реакции. И это при всем том, что они слышали, об чем шла речь! Похоже, им было до фонаря.

— А что, — спросил я, соображая, — Расколдовать таких никто не пробовал? Обратно в людское состояние?

Арх уже привык, видимо, к моим дурацким вопросам. Потому что ответил вполне обстоятельно:

— Можно, конечно. А что толку? Все оборотни, расколдованные, все равно опять становятся оборотнями. Они ведь — этого хотят. Это же как болезнь. Бешенство или сумасшествие. Кому надо, чтоб он и дальше рыскал по окрестностям? Рвал встречных в клочья? Расколдовать их можно — но весь секрет в том, что это не помогает. Ведь вот сейчас они вполне в человеческом облике. Думаешь, не понимают, что с ними? Так, ребята? — обратился он неожиданно к волколакам.

Ответом ему было настороженное молчание.

Н-да. Вот, узнал, называется, новость. Какая-то физиологическая зависимость, связанная с процессом трансформации и пребыванием в ином теле. Плюс практически неуязвимость: что им пытки сейчас, днем, если ночью все пройдет?

А утром они и не вспомнят, наверное? Да и болевая чувствительность у них почти наверняка снижена до минимума: трансформация-то — штука болезненная, попробуй без анестезии руки-ноги перекраивать. Да и голову тоже.

Умом ведь тронешься, пожалуй! Господи, дошло до меня: да скорей всего эти идиоты даже и не задумываются ни об чем таком! Им просто в голову не приходит! С их точки зрения им, даже может быть, повезло!

Им хорошо — а на остальное плевать! И боязни погибнуть у них, скорей всего напрочь нет. Потому что убивали их наверняка уже не по разу. Даже этих, достаточно еще новеньких.

Но помирать им, скорее всего, вовсе не хочется. Стоит отметить. Суицидным синдромом здесь и не пахнет. Иначе бы все не так выглядело. Самоубийцы долго не живут. По конституции просто своей. Психической.

Хорошее наблюдение. Только вот — куда бы его применить? До сих пор мне в голову не пришло ничего стоящего по поводу допроса оборотней.

— Вот что, ребята, сказал я на пробу. — Я лично вам не враг. И убивать вас не собираюсь. Скажите, что нам надо — и убирайтесь куда хотите. Идет?

— Гар... — предостерег меня Арх от своего стола.

— Слышу, — ответил я ему соответствующе. Он умолк. Хотя и недовольно.

— Я не шучу, ребята, — повторил я, обращаясь к волколакам. Старший молчал. А Рыбец прокололся.

— А че мы сделали-то? — проныл он. Меня он, видимо, хорошо запомнил как человека тихого и исключительно безобидного. Оттого и рискнул заговорить. Как раз в ожидавшемся мной тоне.

Старший оборотень оказался потверже. Продолжал молчать.

— Вот я и хочу знать, — обратился я к Рыбцу. — Кто вас послал сюда — нас ловить? И — как вы в оборотни попали?

Ответ, однако, подтвердил мои умозаключения еще больше. Рыбец загундосил дальше по программе:

— Не знаю я! Никто нас не посылал! Никого мы не ловили!

Говорить такое человеку, которого вчера еще обещал лично убить... На мой взгляд, это несколько как-то слишком. Он канючил, словно сопляк, попавшийся на мелкой шкоде. Видел я таких в детстве.

И не раз. У меня, честно признаться, так откровенно требовательно врать в лицо никогда не получалось. И глядеть при этом взглядом оскорбленного невинно. Это надо уметь.

Для разговора такой собеседник — полная безнадега. Он просто даже не слышит, о чем вы с ним разговариваете. Для него главная соль — это его собственные переживания; причем голые совершенно — без содержания.

Он стонет и ноет для собственного удовольствия. Впрочем, допрос — не очень обычный разговор. О чем я вовремя вспомнил.

— Кончай дурака валять, — велел я Рыбцу. — Не то велю тебя вон во двор вывести, да и вздернуть на первом же столбе. И не снимать из петли, если вдруг вечером в волка перекинешься. Удавит тебя еще раз. А на утро, скорей всего, окажешься с перерезанной наполовину шеей. У волка и у человека шеи, понимаешь ли, разные по толщине.

Сказав все это, я моментально вспомнил, как сам Рыбец живописал мне возможные кары, коим он меня подвергнет. Как-то я на него похоже излагаю, подумалось мне. Не увлечься бы.

Рыбец же, похоже, оценил как раз другую сторону моей речи.

— Да че я тебе сделал-то! — возмутился он, брызгая слюной. Почти мгновенно перейдя от нытья к недовольству. Искренность в его голосе была стопроцентная. — Че ты от меня вообще хочешь? Я тебя вообще знать не знаю!

Прелесть для любой театральной постановки. Уже пятнадцать минут толкем воду в ступе — а сколько переживаний! На дыбу, что ли, его подвесить? Но вобще-то, мне лично — не хочется.

Да и видно уже, что это не хиленький интеллигент. Этого дыбой не проймешь. Кроме соплей и слюней от него ничего не добьешься. А чего покруче применить... Ну и будут сопли с добавлением крови, ну и что?

Чувствовалось, здесь подошло бы что-нибудь древнекитайское — чтобы пронять волколака по настоящему. До трезвого разума. Но на такое уже я не был морально готов. Вообще-то, видно, нет во мне прирожденных палаческих навыков...

— Заткнись, щеня, — бросил со своей стены старший. — Хорош ныть! Че, не понимаешь, что ли — он тебе зубы заговаривает!

Ишь тоже — наставник молодых! Иван Кузьмич, участник перестройки. Он перестроил дачу под Москвой. Кто ж это пел-то? Гарик Сукачев? Или нет? Эх, времена далекие, теперь почти былинные! Когда срока огромные брели в этапы длинные...

Что ж, как мог, я убедился, что допрашивать этих придурков — дело дохлое. Прав был Арх. Они так же невменяемы, как и неуязвимы. А, кроме того, достаточно хитры, чтобы этими обоими своими свойствами пользоваться. Эх...

Елки-палки!

Я чуть не захохотал. И я еще все это время стою тут, соображая, что делать! Ну не идиот ли я?! Все трое присутствующих удивленно на меня воззрились. Поскольку тихое посмеивание в нашей ситуации истолковать можно было однозначно.

Я же, демонстративно медленно сделав затяжку, шагнул к Рыбцу. С ласковой усмешкой посмотрел в его бараньи глазки и потрепал оборотня по щекам рукой с зажатой в пальцах сигаретой. Ах, какой классический, эффектный кадр!

— Ничего, дарагой! — речь почему-то вышла с кавказским акцентом. Сам не знаю. — Сейчас все вспомнишь! Кто послал, зачем послал... И все остальное тоже. Все, что надо.

Он сообразил, что запахло жареным. Это они всегда хорошо чуют. Вот только предположить не мог, что я такого сделаю. Глаза Рыбца беспокойно метнулись по сторонам, стрельнули мне в лицо. Ну, гадай, гадай!...

Я порылся в карманах. Достал упаковку со шприцами. Похлопал, ухмыляясь, Рыбца по плечу. Он от этого совсем, бедняга, ошалел. Едва дергаться не начал. Я не очень умело, — зато старательно! — сделал ему укол.

Подождал, убрал шприц. Арх и второй оборотень наблюдали за мной почти с одинаковыми выражениями лиц. А интересно все-таки: засунул бы я этого мальчишку, допустим в "железную деву", например, или нет? Для пользы дела?

Н-да. Пожалуй, сейчас этого я уже никогда не узнаю... Да и бог с ним... Взгляд Рыбца между тем изменился. Мышцы обмякли. Он неуклюже заворочался в своих веревках, посмотрел на меня.

— Имя? — велел я ему.

— Рыбец.

— Кому служишь?

— Господину Хазену...

— Кто такой Хазен?

— Он... — Рыбец дрогнул, испуганно замолчав.

— Говори!

— Молчи, щенок! — зарычал вдруг второй со стенки, сообразив, что дело оборачивается неладно.

— Арх, заткни его, — сказал я. — Не до смерти только! Чтоб молчал.

Натужное сопение вскоре послужило ответом. Я вернулся к Рыбцу и для начала заехал ему по щеке.

— Отвечать! Кто такой Хазен?

— К-колдун... Большой, из Черного ордена...

— Как попал к нему от Потура?

— Некуда было... Мы и раньше с ним имели дела.

Арх, оказавшийся рядом, вцепился мне в локоть.

— Изумительно, Гар! Надо узнать, что с девушкой!

Рыбец, моргая, уставился на него. Но отвечать не торопился. Дрожал. На соседней стене возился и дергался Бунда. Ох, и работка это все-таки...

— Отвечай! — велел я Рыбцу. Но он только затрясся еще сильней.

— Я... нельзя! Я б-боюсь, — почти проблеял он в ответ.

Пришлось снова заехать ему по щеке. Для симметрии по второй.

— Она в норе, — выдохнул он тоскливо.

— Г...где? — медленно выдавил из себя Арх. Я тряхнул Рыбца. Тоже, признаться, не понимая.

— В норе. У нас, — пояснил он. — В нашем логове.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.

В ходе последовавшего за тем допроса из предрасположенного к разговору Рыбца удалось вытянуть следующее. Причем колоть мне его пришлось еще. Для продолжения эффекта.

После того, как прибывший отряд наместника волей короля взял замок и учинил над Потуром суд, повесив его с несколькими ближайшими подручными, Рыбец, и некоторые другие разумно "сделали ноги".

Направляясь на восток, к реке, в сторону своей, то есть потуровой, резиденции. И самым банальным образом по дороге наткнулись на Хазена с его отрядом.

Хазен, как рассказал Рыбец, командовал волколаками и мог заставить их делать все, что ему нужно. Но с другой стороны быть оборотнем означало почти всегда оставаться сытым, никого не бояться и делать все, что захочется.

Несколько человек, в том числе и Рыбец, согласились. Их заставили принести клятву. А потом Хазен велел прикончить тех, кто в волколаки идти не пожелал. Не им пока еще, а своим молодцам. Но демонстрация была более чем наглядная.

Затем несколько дней новоиспеченные волколаки провели в каком-то месте, представляющем группу пещер под каким-то холмом, где с ними что-то сделали. После чего они уже перестали быть прежними собой.

А место оказалось норой всех местных волколаков. Их Логовом. Там Рыбец и увидел снова дочку барона Клады. Ее, захваченную в плен, привез Хазен. Где и откуда — толком не говорилось.

Но из хвастовства бывших с Хазеном Рыбец узнал кое-что. После того, как отряд наместника выступил из замка, Хазен организовал его преследование и, наконец, напал на него.

Атакуя днем и ночью, пользуясь своей силой для поддержания оборотней все время в волчьем облике для неуязвимости. Ему это прекрасно удалось. Сопровождавший отряд магистр, поддавшись на уловку, остался прикрывать отряд от волколаков.

И угодил прямо к Хазену в лапы. Который и высосал его как паук, умножив свою силу. А самого магистра отдал волколакам. Чем кончилось, Рыбец толком не узнал, но догадаться можно было. Погрызенные останки бросили в тайге, как обычно.

Для устрашения народа. После чего Хазен собрал новый отряд, куда включил уже и "молодых" волколаков. С этим отрядом он двинулся обратно к замку Цын. Где и встретился с нами. Аминь.

К сожалению, Рыбец не мог толком объяснить, как добраться до Норы. Пребывание в волчьей шкуре не проходило для психики даром. Память тоже становилась животной. Похоже было, что левым полушарием Рыбец вспомнить ничего не может.

Но он твердо заявил, что дорогу найдет, если что. И — что место это в округе все знают. Раньше там стоял замок какого-то шибко независимого рыцаря, не желавшего становиться вассалом ни Ветрибу ни Потуру.

И более того, пытавшегося воевать с волколаками, когда они появились. В результате Хазен напал на замок с отрядом оборотней и разрушил его до основания. А всех жильцов уничтожил.

В округе так толком никто ничего и не узнал. Списали на местные разборки. Холм же, на котором стоял замок, заполненный пещерами, оказался как нельзя лучше подходящим под партизанский бункер.

Чем оборотни и воспользовались. Расположившись с большим удобством. И буквально у всех на виду. Планировки пещер, правда, Рыбец не знал, — не успел просто изучить — но где расположен вход, показать мог.

Мы вытрясли из него все, что удалось, затем повторили процедуру с Бундой. Как он ни матерился, ни извивался, возмущенный нашими противуправными действиями против свободы его личности.

Вот такого откровенного фиглярства я никогда понять не мог. Человеку вышка светит, а он все твердит в полной серьезности, что не делал он ничего. Не знаю... Получив укол, Бунда, быстренько обмякнув, подтвердил нам все, что сказал Рыбец.