Тяжесть короны Глава 19-28

— Только как деталь одежды Ловина, — уверенно ответил адар. Покосившись на меня, продолжил: — У их командира был при себе футляр с бумагами, подписанными Стратегом. В одном документе, судя по дате, отправленном сюда две недели назад, говорится о темноволосом священнике-арданге, который будет в Аквиле в это время. Имя переврано, но в бумаге Ловина назвали бродягой-богословом...

— Даже так? — вопросительно изогнул бровь Ромэр.

Я помнила, что в среде 'лоскутников' Ловина знали как богослова странника. Если бы кто-то из своих предал его, то имя и правильная кличка были бы известны отчиму и страже. И дата настораживала... О том, что Ловин будет в эти дни в Аквиле, не знал даже сам служитель.

Предположение озвучила раньше, чем успела прикусить язык и не вмешиваться в разговор мужчин:

— Колдун постарался.

Адар промолчал, вопросительно изогнув бровь, смотрел на меня. Ромэр, обдумывая версию, несколько раз кивнул своим мыслям.

— Да, ты права, — признал он через пару минут. — Другого объяснения я не вижу. Зачем им нужен был Ловин?

— В бумаге говорилось, что он причастен к похищению принцессы, — пожал плечами Клод, будто пояснял очевидное.

— Чудесно, — саркастично хмыкнула Летта.

Судя по выражению лица, адали собиралась опять завести разговор о моем отъезде. Ведь Ловин, которым так интересовались 'Вороны', должен был сопровождать меня. Но выслушивать уговоры Летты я была в ту ночь не намерена. Ромэр тоже. Это чувствовалось по тому, как он расправил плечи, едва заметно изменился, готовясь дать адали вежливый, но категоричный отпор. Клод посмотрел на меня, снова перевел взгляд на племянника и, положив ладонь на руку жены, миролюбиво предложил:

— Давайте ложиться спать. Время уже позднее.

Заснуть не удалось до самого рассвета. Думала об отчиме, о колдуне, о Ловине. Я была уверена, что лишь ворожбой Нурканни объяснялся интерес 'Воронов' к служителю. Но не могла понять, почему из всех новых знакомых маг увидел только Ловина.

Возможно, эта история должна была напугать меня, заставить отказаться от задуманного. Но на деле лишь укрепила мою уверенность в правильности принятого решения. Став регентом, я смогу предотвратить войну в Арданге. И Ромэр не потеряет ни родственников, ни друзей.

Я поняла, насколько сильно Ромэр переживал за Ловина, когда на рассвете услышала, что арданг собирается уходить. Не раздумывая долго, встала, накинула халат и вышла проводить Ромэра.

— Извини, не хотел будить, — ответил он на мое приветствие.

— Я не спала, — просто сказала я. — Ты к Ловину?

— Да, — кивнул он, надевая куртку, и добавил, словно оправдываясь: — Мы росли вместе. Он и Кавдар... они мне как братья.

Удивительно, но, кажется, история с Ловином разрушила столь тщательно возводимую Ромэром стену королевского спокойствия. Последние дни даже создавалось ощущение, что Его Величество не испытывал вообще никаких эмоций, так мастерски он их скрывал. И я была рада вновь увидеть не расчетливого политика, а живого человека, искренне переживающего за своих близких. Хотелось надеяться, что он так же волнуется за меня, ведь по его собственному признанию я стала ему родной. Жаль только, что истинные чувства Ромэр никак не проявлял внешне. Поэтому приходилось довольствоваться отголосками его тепла. Порой я напоминала себе цветок, тянущийся к солнцу, неожиданно выглянувшему из-за тучи. Обидно, что солнечных дней было мало...

— Я понимаю, — постаралась, чтобы голос не выдал горечь. — Передавай от меня привет. Пусть выздоравливает.

— Обязательно, спасибо, — он улыбнулся. Чуть растерянно, немного смущенно. Кивнул мне, будто поклонился, и вышел через кухню во двор. Предосторожность, оказавшаяся напрасной. Если тихо двигающийся засов кухонной двери никого не разбудил, то скрип калитки не остался незамеченным. Слышала, как кто-то из хозяев встал, сделал шаг к окну и снова вернулся в кровать. Я также возвратилась в свою комнатушку, но больше не ложилась.

Ромэр пришел как раз к завтраку. Настроение арданга заметно улучшилось, и его оценка состояния Ловина ('Лучше, чем я опасался') мне понравилась.

Случившееся с Ловином повлияло на Ромэра больше, чем он готов был признать. Жестокое напоминание о том, что расставание на несколько дней может стать разлукой навсегда изменила отношение Ромэра ко мне. Король-политик отошел на второй план, дав мне возможность побыть перед отъездом в обществе ставшего родным человека. Я старалась сохранить в памяти каждую минуту. Любовалась теплом улыбки, слушала низкий мелодичный голос, ловила взгляд серо-голубых глаз. Мне казалось, что в эти дни Ромэр из рода Тарлан, второй король Арданга, позволил себе быть просто человеком. Каждая черта характера оттеняла другую, показывая истинный образ моего любимого. Величественного и улыбчивого, гордого и ласкового, доброго и властного, расчетливого, умного и предупредительного.

Я понимала, что чем больше общаюсь с таким Ромэром, тем сложней мне будет его разлюбить. Но в те дни, когда каждая минута отдавала горечью грядущей потери, а сердце радовалось даже одной возможности быть рядом с любимым, мне было все равно. Знала, что от любви мне останутся лишь воспоминания, и хотела, чтобы их было больше...

Семь дней до отъезда.

Новости, переданные Ловином Ромэру, мне не нравились, только лишний раз подтвердили правильность решения. Конфликт между братом и Дор-Марвэном вышел на новый виток. Теперь Брэм играл с огнем.

Первые две недели после Совета Брэм держался с отчимом холодно, но вежливо. Казалось, брат действительно думал, что после его обвинений на заседании Совета ситуация может измениться. Понимаю, Брэм переживал за меня и надеялся получить хоть какую-то ясность, определенность. Надежда не оправдалась, а брат зачастую болезненно реагировал на разочарования и искал возможность испортить жизнь тому, кого считал виноватым. Поэтому у меня возникло ощущение, что брат намеренно провоцировал Дор-Марвэна. Что было крайне опасно, — Стратег всегда мстил тем, кто уязвлял его самолюбие. А советники Брэма по какой-то причине не останавливали брата. Либо не хотели, либо не имели на него достаточного влияния.

Отношения между королем и регентом с каждым днем становились все напряженней. Брэм не стеснялся показывать Дор-Марвэну свою неприязнь даже на официальных приемах. Со свойственным ему упрямством при любой встрече напоминал отчиму, что тот потерял доверие короля. Ведь Стратег не вернул принцессу во дворец и не предоставил никаких доказательств своей непричастности к ее исчезновению. Если вначале отчим не проявлял даже раздражения, то в последнее время выдержка все чаще изменяла ему, настолько явно бесила его ситуация. По слухам он даже швырнул в закрывшуюся за Брэмом дверь книжку. Возможно, такое проявление слабости, бессильной ярости Дор-Марвэна должно было меня порадовать, но на деле испугало. Сомнений в том, что следующую попытку устранить Брэма предпримет сам Стратег, а не кто-то из его инициативных, но неумелых приспешников, не было. И я прекрасно понимала, что в таком случае шансов выжить у брата останется мало.

Дразня Дор-Марвэна, Брэм ходил по краю, а остановить его было некому.

Кроме конфликта с королем у отчима появились и другие поводы для беспокойства. Некоторые семейства, раньше поддерживавшие Стратега, перестали быть ему опорой на заседаниях Совета. Не примыкали к Брэму и его сторонникам, но откладывали решение выдвинутых на обсуждение вопросов на более поздние сроки. Два заседания Совета стали просто тратой времени. Ведь даже пустячные проблемы не были решены. А все из-за 'недостатка объективных сведений'.

Так же маркиз сообщал сыну, что отстранить Дор-Марвэна, лишить его права оставаться регентом, не так просто, как могло показаться. Одного приказа несовершеннолетнего короля было, разумеется, недостаточно. Суд, законный способ лишить Стратега власти, требовал много времени. Мысли об убийстве так же довольно часто возникали в головах придворных, но еще не обрели достаточной силы, чтобы превратиться в полноценный заговор. В то же время мелкие ссоры на ровном месте между сторонниками Брэма и Дор-Марвэна возникали все чаще.

Я понимала, что короткие письма маркиза Леску сыну не отражали ситуацию полностью. Вспоминала настроения при дворе, когда вскрылся заговор герцога Ралийского, маминого кузена, посягавшего на трон. Многие семьи до сих пор если не враждовали, то и не поддерживали отношений. Я осознавала, что мое скорейшее вмешательство необходимо. И считала дни до возвращения в Ольфенбах.

Два дня до отъезда.

В гости зашел Ловин. Он чувствовал себя хорошо, быстро поправлялся. Это радовало. Ловин много значил и для Ромэра, и для меня... Даже о возможности потерять друга думать не хотелось. А судя по записке Ирлы, ранения Ловина были серьезными. Это ужасно, когда для мужчины не существует 'не могу', когда его жизнью управляет только 'я должен'. Не вернувшись в Челна после стычки с 'Воронами', а продолжая выполнять поручение Ромэра, Ловин действительно мог умереть...

Поразмыслив над моим предположением, служитель пришел к выводу, что других информаторов кроме Нурканни, у стражи не было. В любом другом случае сведения 'Воронов' о смутьяне-священнике были бы полней и правильней.

Странно, но Ловин серьезно полагал, что я способна отказаться от поездки. Его удивление граничило с восхищением, но все же он попытался меня отговорить. Разумеется, безуспешно. Ромэр не участвовал в разговоре и старался на меня не смотреть. Повторяя уже в который раз свои аргументы, украдкой поглядывала на арданга, прижавшего к груди ладонь с растопыренными пальцами. Он снова стал далеким и чужим, снова отгородился от всего мира. Я почувствовала себя брошенной, одинокой, как никогда прежде. Его молчание ранило, было даже в чем-то оскорбительным. Я хотела, чтобы бесстрастный и, к сожалению, равнодушный Ромэр вмешался, высказал, наконец, свое отношение к моему решению.

Но он молчал, словно этот вопрос его совершенно не интересовал. И каждая минута его молчания убеждала меня в верности выбора.

Я сдерживала слезы горечи и обиды, вежливо улыбалась Ловину, стараясь оставаться внешне невозмутимой и спокойной. Не показать непозволительную для девушки королевской крови слабость. Осознав, мою решимость и непреклонность, служитель отступился.

Ловин задержался ненадолго. Кажется, он заходил только с одной целью — постараться разубедить меня в необходимости ехать.

Напрасно. Выбор был давно сделан, а Ромэр в который раз подтвердил его правильность. И даже Летта, воспользовавшаяся первой вечерней отлучкой племянника со дня совета князей, чтобы в последний момент постараться меня остановить, не могла повлиять ни на что.

День перед отъездом.

После завтрака я складывала сумку, проверяла по списку, не забыла ли что-нибудь. Конечно, волновалась, не могла спать, с трудом сдерживала нервную дрожь. Но рядом с Ромэром мне становилось легче. Тепло его улыбки и мягкость взгляда в который раз оказались лучшими лекарствами от волнения. Ромэр держался спокойно, излучал уверенность. В тот день он часто отступал от принятых в Арданге норм поведения с незамужней девушкой. Но я так волновалась, что поняла это значительно позже. Через несколько дней. Вспомнила руку Ромэра на своей, раздобытую ардангом бутылку 'Ласковой девы', единственного вина, которое мне не казалось крепким. Вспомнила, как пару раз после имени, Ромэр сказал 'милая'... Явно подражая Летте, желая меня успокоить. Я знала, что, произнося шаролезские 'любимая', 'дорогая' и прочие, он не вкладывал в них тот смысл, который должны были отражать эти слова. Для него истинное значение они обретали только сказанные на ардангском.

В тот день не было ни посетителей, ни разговоров о восстании и делах Шаролеза. Последний день полностью посвятили семье. Мы болтали о пустяках, разговаривали на ардангском, пекли шедай и лепешки мне в дорогу.

— Знаешь, есть такой обычай, — вымешивая на столе тесто, сказала адали, — когда пекут хлеб в дорогу, загадывают пожелание для путника. Купцу желают удачной торговли, его охранникам — спокойной дороги, любимому — скорейшего возвращения, моряку — моря без штормов и туманов. Выбирают то, что важней.

— Выбирают? — удивилась я. — А все сразу пожелать нельзя?

Летта усмехнулась, качнула головой.

— Нет. Такой обычай, только одно пожелание, — встретившись со мной взглядом, продолжила. — Я желаю тебе стать счастливой. И очень надеюсь, что это сбудется.

Летта говорила искренне, в ее глазах блестели слезы, а взгляд отражал горечь. Я тоже боялась за адали, за адара, мне тоже было больно расставаться с ними. Поэтому не нашлась с ответом, порывисто вскочив, обняла Летту. Прижавшись щекой к ее щеке, не удержалась и расплакалась, закусив губу. Летта, стиснувшая меня в объятиях, тихо всхлипывала.

В тот день решили ложиться спать рано. Мы с Ромэром собирались выходить на рассвете. Он хотел проводить меня до дома Варлина, по дороге встретить телохранителей. Вечером, уделив меньше получаса повторению некоторых моментов легенды-объяснения моего путешествия с Ловином, будто совсем забыли о титулах, положении, обязанностях, долге. Адали и адар рассказывали разные веселые истории, Ромэр, казавшийся необыкновенно родным, сидел рядом за столом, положив руку мне на запястье. Он был немногословен, хотя, возможно, у меня просто сложилось такое впечатление. Ведь от переживаний смысл бесед иногда безнадежно ускользал от меня. Оставалось лишь звучание переплетающихся в разговоре голосов. Успокоиться не получалось, от волнения я была сама не своя и скрыть это, как ни старалась, не смогла. Но никому и в голову не приходило делать акцент на моей невнимательности и незначительном участии в беседе. Напротив, собеседники были милы, предупредительны. И я долго еще вспоминала последние часы, проведенные в этом доме, с нежностью и теплом.

Клод и Летта поднялись к себе. Ромэр купался за стенкой. Я, набросив легкое одеяло, лежала в своей комнатушке и пыталась заснуть. Напрасные усилия... Слышала, как Ромэр вернулся в гостиную, как скрипнул под весом арданга диван. По тени видела, что Ромэр протянул руку, погасил лампу...

Приятный сгущающийся полумрак летнего вечера, редкие пересвисты птиц за окном, далекий звон часов на ратуше. Десять. Даже жаль, что легкий хмель после бокала 'Ласковой девы' так быстро выветрился. Возможно, он помог бы мне заснуть. Я знала, что нужно отдохнуть, потому что иначе целый день в седле не выдержу, но сон не шел. Оттого только больше волновалась и чуть не подпрыгнула в постели, когда услышала стук о косяк закрытого занавеской дверного проема.

— Нэйла, ты не спишь? — едва слышным шепотом спросил Ромэр.

— Нет, не сплю. Заходи.

Он откинул занавеску и вошел, доставая из-за спины лампу. Поставив светильник на стол, хотел сесть на пол рядом с кроватью. Но я остановила арданга жестом. Отодвинувшись к стене и похлопав по освободившемуся месту на кровати, пригласила Ромэра сесть рядом со мной. Он усмехнулся, легко качнул головой, но занял предложенное место, никак не прокомментировав очередное нарушение мной правил этикета. Не только ардангского, но и шаролезского.