— Все мужчины любят тихих, — рокочуще согласился Нории, — поэтому у нас многие остаются неженатыми до конца дней своих. Одно дело — брачный полет, другое — жить вместе.
— И ты не собираешься брать жену? — удивился Седрик.
— У меня полсотни нани-шар, друг, — ответил Нории с улыбкой, и искорка сердито затрещала, заполыхала в ароматном табаке, — нежных, как пух, так зачем мне приводить в дом колючку?
Мужчины захохотали, и огненная искорка беззвучно смеялась вместе с ними.
Дальше была Тафия. Самый большой на Туре город, бело-лазурный, как все драконьи города, заполненный народом. Несла мимо белых стен свои воды широкая река Неру, и порт ее был полон огромных кораблей, торговцев и моряков. Стоял посреди Города-на-реке величественный дворец Владыки, а неподалеку, на холме, возвышался старейший университет в мире.
Ани видела мгновения из жизни далекого предка, вспыхивающие перед ней картинками и обрывками разговоров, но нигде не задерживалась, не останавливалась — река времени несла ее обратно, к ответу на заданный вопрос.
Седрик провел в Тафии год после поездки по Пескам, проживая в роскошном доме недалеко от дворца Владыки. Был он и там принят, как дорогой гость, и Владыка Теонии с супругой, невероятно красивой Огни, и с их детьми — подростками на несколько лет младше самого Седрика — часто приглашали его разделить с ними обед или ужин. Прилетали навестить друга Нории с Энтери, и славные у них были пирушки — да и он то и дело наведывался в Истаил. Писал отцу подробные отчеты о том, что да как здесь устроено, и не без ревности признавал, что Пески и богаче, чем Рудлог, и люди здесь живут лучше, и маги сильнее, и даже чудо-университет, собирающий под своими сводами научных людей со всей Туры, вряд ли получится повторить. Видно было, что драконы понимают свою силу и именно поэтому так радушны — кто решит ссориться с богатым и крепким соседом?
Прощался королевский сын с драконьей страной нехотя. Но за Милокардерами ждала наследника престола его страна и его отец, и нужно было возвращаться обратно.
Увозил он с собой не только знания о Песках и богатые дары. Накануне отъезда последний раз обедал Седрик у Владыки Тафии и с замиранием сердца смотрел на прекрасную Инити — младшую сестру Огни. Потому что ему, молодому, яростному, непривычно тепло делалось от ее улыбок и лукавых зеленых глаз.
Сын Красного бога за два года в Песках сполна вкусил горячей любви свободолюбивых и гордых дракониц. Наблюдал он и брачные полеты — от гортанного рева поддавшихся инстинкту драконов ему самому хотелось обернуться и полететь вместе с ними, вслед за ускользающими крылатыми девами. Но одной он готов был простить и свободу, и высокомерие, ибо хотел видеть ее своею женой в своей стране. Седрик писал отцу просьбы посвататься к Инити, объясняя это государственной необходимостью — будет крепче союз между двумя странами, будет сильнее и сам Рудлог. Никто из туринских правителей не имел еще в супругах дочь Белого и Синей, и кто, как не он, Седрик, достоин и достаточно силен, чтобы стать первым?
Оставила искорка предка, потянуло ее сквозь мутную пелену времен — и снова выбросило в родном дворце. Горели факелы и свечи, и множество людей сидело за широкими столами, кричало здравницы, и текла рекой хмельная брага. То король Рудлога, Вельгин-Иоанн, встречал сына своего, Седрика, наконец-то вернувшегося домой. Пьян был король и радостен, а в глазах молодого наследника стыла трезвая тоска, и холод шел от него, выбивая облачка пара из ртов близсидящих людей. Схватил он золотую чашу с вином, выпил и заскрипел зубами, сминая драгоценный металл — и потекло расплавленное золото меж его пальцев.
— Значит не хорош я им, — рявкнул он, наконец, — отказали. Чем же я не хорош? Разве не честь для любой женщины стать моей женой?
— Отказали, да в утешение богатые дары прислали, — сурово отрезал король, хлопнул сына по плечу. — Дольше живут они, чем мы, для них что ты, что Инити — дети еще. Ей двадцать пять, по нашему — перестарок, а у них до тридцати пяти женщина не рожает, лунные дни не наступают — на кой тебе жена, что десять лет наследника не принесет да на пять лет старше? И будешь ты уже стариком, а она все еще молодой да юной.
— Люба она мне, — мрачно проговорил Седрик. — Никого не хочу кроме нее.
— Ой, ой, — захохотал король. — Знаю, сын, я тоже кроме матери твоей видеть никого не мог, как увидел ее, решил — моя будет. Но у них свой обычай, у нас свой — не в обиду они отказали, а по уму. А жениться тебе надо, да. Присмотрел я тебе жену...
Длился и веселился пир, а за стенами замка всю ночь метался в обличье красного волка наследник короны — ушел в лес, гнать оленей и рвать острыми зубами живую плоть, пить кровь и выть от тоски. А через месяц женился он на светлой да голубоглазой Ольге, дочери сильного герцога — тем крепче страна, тем вернее люди — и ушел воевать очередное непокорное племя. Уже через девять месяцев родила супруга ему первенца, и хоть был Седрик с женой ни ласков, ни жесток, за сына одарил ее вниманием сполна.
Но привычка уходить в лес волком и охотиться осталась с ним на долгие годы.
Опять понесло искорку дальше. Бой, снег, грязь, кровь. Седрик славу свою и отцовскую увеличивает, страну расширяет — не приведены еще к покорности ни Север, ни Юг, есть еще племена, не склонившиеся перед Рудлогами, есть еще куда Стену двигать. Не юноша уже — мужчина — рубит врагов, жжет их пламенем, и в глазах его ярость, и расступаются перед ним противники, так ужасен его лик. Знают враги, что когда входит будущий король в боевой раж, оборачивается он огненным вепрем — и тогда не остановить его, и горе тем, кто попал под его клыки.
Один из противников со спины подобрался, замахнулся — и упал, сраженный клинком матерого зеленоглазого воина в доспехах с гербом старой династии Гёттенхольд. Кивнул блакориец союзнику — и снова разошлись их дороги в этом бою. Потом, после победы, поделят они по чести завоеванные земли, и встанут Стены друг напротив друга, оставив тонкую нейтральную полосу между ними.
Вот и картинки мирной жизни. Разросся Иоаннесбург, много жителей пришло в него, привлеченных силой Рудлогов — а все равно не сравнится ему с драконьими городами. Построили в столице университет, крепко построили, на века, собрали в него волшебников со всей страны, дали им учеников, в которых талант к волшбе замечен был. А через некоторое время старенький профессор продемонстрировал во дворце королю и его сыну тонкий переход-Зеркало.
— Это как дверь, что можно открыть в любое место, — тонким голосом вещал старик, — к любому человеку. Давно мы над этим бились, и, наконец, получилось. Только должен открывающий знать человека или место, к которому идет.
— А далеко-то пройти можно? — спросил заинтересованный Седрик. В глазах его снова видно было что-то юношеское, как тогда, когда он взирал на чудеса Песков.
— Зависит от силы мага, мой господин, — горделиво ответил старый волшебник, — кто-то на сто шагов, а кто-то и на дневной лошадиный переход. Никто так не может, даже в драконьем университете только чаши портальные придумали, а до переходов не дошли.
— А к супруге моей сейчас открыть можешь? — поинтересовался Седрик. — Ты же ее видел.
— Могу, — величаво кивнул старик и начал шевелить пальцами. Открылось с тонким звоном Зеркало, профессор поманил королевского наследника за собой — и вышли они в покоях будущей королевы. Та побледнела, закричала и лишилась чувств, а старший сын Седрика, даром, что всего семь лет ему, нож схватил и над матерью встал — защитить, как положено мужчине. Отхохотался буйный сын Красного, жену по щекам похлопал, к груди прижал, сына похвалил, да велел старику отмерить золота мешок за труды
Прилетали к нему драконы — и встречал он и Нории, и Энтери как самых дорогих братьев. Ни словом, ни жестом обиды своей не показывал, наоборот — радушием их окатывал, словно стыдясь злости, что внутри жила, никуда не делась. И смотрел на него Нории задумчиво — видел он, что терзает что-то друга, которого полюбил всем сердцем, а Седрику казалось, что не спокойствие светится, а высокомерие в глазах гостей, что относятся они к нему как к мальчишке. Не менялись совсем дети Песков, хоть Нории родился еще при прадеде Седрика. У наследника трона уже и первые морщины у глаз пошли, а драконы все так же были молоды. И ни разу не спросил Седрик про Инити, не излил обиду, не дал зажить нарыву. Так бы поругались, да помирились бы по-мужски, за дракой и вином. Но нет. Гордость не позволила, что всем Рудлогам в довесок к огненному нраву дана.
Огненную искорку снова подхватило ветром времен — и выбросило из чадящего факела в темной пещере. Посреди пещеры стоял странный камень, похожий на широкую мраморную чашу с двумя ручками-рогами. Полумесяцем поднимались высоко вверх эти острые и тонкие вершинки, похожие на клинки, и по ним текла кровь из ладоней бородатого черноволосого мужчины с светящимися зеленым глазами — того самого, что помог в битве Седрику Рудлогу. Только что он сам положил на острия руки и нажал — и застонал сквозь зубы, когда камни пробили ладони.
Кровь собиралась в углублении между "рогами" и впитывалась в камень, и очень это все напоминало ритуал, который проводила королева Ирина на глазах у старшей дочери.
Долго текла кровь, пока, наконец, чаша не полыхнула чернотой и не втянулись в нее клинки-острия. Лишь тогда мужчина, бледный, почти обескровленный, опустился на пол без сил. И тут же со всех сторон из темноты пещеры полетели к нему летучие мыши — прикасались, отчаянно пища и сыпались, сыпались на землю, мгновенно иссыхая.
Через несколько минут человек пошевелился. Разгреб гору летучих мышей и пошел к выходу. Глаза его приобрели обычный зеленый свет.
Вышел он из пещеры у подножия горы, где ждали его верные люди. Поклонились ему, накинули на плечи мантию черного и серебряного цветов — цветов старой династии Гёттенхольд, — подали меч и подвели коня, и он, зычно рыкнув что-то, понесся вниз по склону к густому лесу, что покрывал землю до самого горизонта.
Искорка пометалась на ветру — и вдруг оказалась в другом месте. В богато украшенном зале. Стоял у стены трон, а на троне сидел тот самый, зеленоглазый. Король блакорийский. За его спиной висел на стене большой щит с гербом старой Блакории — черным вороном на фоне двух изогнутых клинков на серебрянном фоне. Рядом с королем расположились еще несколько людей, все пожилые, матерые, как он сам.
— В этот раз еще хуже, — скупо роняя слова, говорил король Блакории. — Алтарь-камень много взял. Слабеет наша сила, слабеет Стена, сколько пройдет, пока падет она и станем мы легкой добычей для соседей? А если, как и предсказано, род наш иссякнет и кровь наша ослабнет без влияния господина нашего Черного Жреца?
— Мой король, Фридхельм, — низко вступил один из сидящих, — говорил я тебе — нужно было выкрасть дочь Вельгина, стала бы она тебе женой, смог бы позвать Жреца из небытия. Раз уж Рудлог отказал тебе, когда ты честь по чести ее руку просил.
— Вельгин против бога своего не пошел, — невесело усмехнулся блакорийский монарх, — а сейчас поздно уже по покрытой кобыле сокрушаться, Герман. Рудлог хитер — прознал, что нужна она мне, но не стал дразнить, выдал Саину замуж. Ждать, пока у Рудлога еще дочери народятся некогда, так что нужен нам Рубин.
— Рубин сейчас на Маль-Серене, — угрюмо напомнил еще один из советников. — Бабы стерегут его почище своей царицы, да и никто из соседей нам его добровольно не отдаст.
— Запрещено, — кивнул Фридхельм Черный. — Но следующий по очереди — Рудлог, за ним Пески, и что нельзя сделать силой, можно сделать хитростью. Если выйдет все, как я задумал, то и Рубин у нас будет, и трон Рудлога пустым останется. Не простят драконы оскорбления. И их ослабим — а там, глядишь, и пророчество сбудется. Полно нам ждать, пока боги решат, пора и самим дело делать...
Искорка хотела еще послушать — но снова сменилась перед ней картинка. Похороны. Ярко горели костры на старом кладбище, провожая могучего короля Вельгина в последний путь. Король Седрик стоял рядом с супругой — тонкой, молчаливой. По правую руку от нее старший сын — уже юноша, лицо один в один с молодым королем, по левую младший — вот-вот стукнет ему десять годков.
Над саркофагом с телом мужа раненой птицей плакала мать Седрика, любимая жена Вельгина, и вой ее леденил душу стоящим тут же воинам. И силен ее муж был, и хорош, и править бы ему еще и править, греть ее постель и душу своей любовью. Не было ему соперника ни в бою, ни на охоте, медведей голыми руками ломал, а умер не в честной схватке, а от чужого вероломства — устроили ему засаду на крутом речном берегу, сдвинули сверху огромные камни, обвалом короля в воду снесло — не выбраться, будь ты трижды потомок бога.
Хоронили короля, горели костры, плясала между ними искорка, жадно слушая разговоры — а за спиной Седрика стоял король Фридхельм, прибывший проводить в последний путь великого правителя, и глаза его были темнее тучи, и лицо — жестоким.
И опять показали искорке-принцессе замок Рудлог. Огромный воин с тяжелым мечом подошел к трону короля. Склонил колени, положил перед собой меч.
— Закончил я свое обучение, мой господин. Позволь снова встать в твою гвардию, прикрывать твою спину, службу свою кровную нести.
— Долго же ты, Марк, — удивленно произнес Седрик-Иоанн.
— Ученичество длится всю жизнь, — гулким басом ответил воин, — но тянуло меня сюда, повелитель, с каждым днем все труднее было там оставаться, кровь твоя звала меня. Многому я научился — смогу и твоих воинов поучить. Окажи милость, прими меня обратно.
Меньше чем через год стал Марк Лаурас во главе королевской гвардии — и про силу его, и про умение долго еще ходили легенды среди воинов и простого народа.
Шли годы — воевал Седрик, и, казалось, ярость его и жажда крови не иссякнут никогда. И часто приходил на помощь ему Фридхельм Гёттенхольд. За прошедшие годы стали они не просто друзьями — верными союзниками. И первым с королем Блакории поделился Седрик открытием своих магов, и часто навещали они друг друга через Зеркала — любо было рудложскому королю, что принимал его Фридхельм как равного, хоть был старше на двадцать лет. До того доверял Седрик блакорийцу, что сговорился, что если Ольга разрешится от нынешней беременности дочерью, то отдаст он ее в жены сыну Фридхельма — вопреки воле господина своего, Красного воина. Но Ольга родила третьего сына — крепко было семя Красного, не ослабло еще, чтобы девочек зачинать.
И в очередной раз вынырнула из небытия искорка. Завертелась, закрутилась — вокруг был храм, и стояли статуи богов, и в чаше у изножья Красного воина горел красными и фиолетовыми всполохами маленький камень, похожий на свернувшуюся кровь.
— Подарил ты мне сегодня радость, друг, — глухо говорил Фридхельм Гёттенхольд. — Знаю, что не ладят мой бог и твой, и тем больше тебе благодарен.
— Боги тоже ошибаются, — бесстрашно ответил Седрик прямо перед лицом Красного воина. — Сколько раз мы с тобой на врага вместе ходили, сколько ты мне спину прикрывал? Была бы моя воля, устроил бы так, чтобы и Блакория не была обделена Рубином — но никогда на это не пойдут ни желтый тигр, ни дракон, ни медведь. А уж о бешеной царице и говорить нечего.
