Ругару

— Не хочешь к нам присоединиться, Лекс? — он не повышал голоса, но обращался к людям так, что они подхватывались и мчались исполнять просьбу, как будто за неповиновение грозили им все муки ада при жизни. За редким исключением на всех он так влиял. Только вот Лекс как раз оказался исключением.

— Мне хорошо слышно отсюда, — не выходя из астрала, оповестил он.

Силен ты, парень. Для человека чудовищно силен. Вон как всех подмял. Даже Шмата, а он тоже непростая личность. Плохо, что вся твоя команда на одном тебе держится. Случись что — ранят например - и рассыплются они в разные стороны. Без оглядки побегут, оставляя тебя на растерзание. Не вспомнят, что ты их друг и несколько лет заботишься о том, чтобы они жили, почти не считая денег. Ты-то вот веришь, что хотя бы Эдик тебя прикроет. А зря...

"Скотина!" — Павел не произнес это вслух, но ругательство настолько явно отразилось на его лице, что Эдик дернулся: "Вмазать ему?" Еле заметное движение бровями: "Пока нет. Сначала дело". Они понимали друг друга без слов. Эдик тут же расслабился, но из-под прикрытых век поблескивали зрачки, следящие за новичком, как у кота на охоте.

— Поселишься в мансарде, — фраза безобидная, но тон такой, словно собаке сказал "Место!"

Лекс пожал плечами.

— Но как же... — встрепенулся Киря.

— Перетопчетесь недельку, — отсек возражения Ток. — Ну, а в крайнем случае, если приспичит, Лекс вам уступит комнату ненадолго. А вообще нам не до того будет. Лекс, ты ничего не хочешь рассказать?

— Например?

Он сидел с открытыми глазами, но казалось, что дремал.

— Куда идем. Когда идем. За чем идем, — терпеливо, точно придурку втолковывал Павел.

— В ближайшие дни Сева должен передать что-то, — нехотя обронил Лекс. — Как только передаст, будет известно место и время. Тогда и поговорим о том, что мы должны выкрасть.

— А я не согласен на такие условия, — вновь встрял Эдик.

— За тебя согласился Павел, — так же глядя в пространство, оповестил Лекс.

— А знаешь, — Ток не выдержал, подошел к Лексу, нависая над ним. — В команде может быть только один лидер.

— И это ты, — Лекс встретился с ним взглядом, и от этого Павла пробрал озноб. — Только я не в твоей команде. Сделаем дело и разойдемся.

— Можно ли тебе доверять, вот в чем вопрос... — Ток изо всех сил старался не показать смущения, хотя эти янтарные, совершенно волчьи глаза, чуть не наизнанку душу выворачивали.

— Я никого не убиваю, — ровно осведомил Лекс. — Ни тех, кого граблю, ни тех, кто грабит со мной. Если что-то случится, то не по моей вине.

Павла немного отпустило. Почему-то сразу поверил этому стукнутому на всю голову парню. Первым делом он ведь заподозрил, что Лекса к ним за этим приставили: чтобы убрал после дела всех. Значит, нет. Уже дышать легче. Остался еще один вопрос.

— Но и защищать никого не будешь, да? — потребовал он прямо.

— Думаешь, они будут? — легкой тенью скользнула насмешка. — Кому вообще можно доверять в этом мире?

— Ладно, — Павел сдался, снова устроился на диване. — Сколько хоть ждать, не скажешь? — буркнул он напоследок.

— Не скажу, потому что не знаю. Завтра у Севы появятся какие-нибудь новости.

От того что Лекс, который если и был старше Тока, то на каких-нибудь четыре года называет Севастьяна Шаховича Севой, Павла тоже продирал озноб. Пихлер — был его бессменным заказчиком и его крышей, человеком, благодаря которому он смог купить этот дом, поставить сюда шикарную мебель, хотя сам числился студентом юридического факультета, да в негосударственном вузе, где все стоит недешево. Выглядел Шахович по-простецки, словно торгаш с рынка, но Павел давно убедился, насколько обманчива эта внешность. Одни деньги, которыми ворочал Пихлер, свидетельствовали о многом — Павлу и его дружкам доставалась едва ли десятитысячная часть. И вот, неизвестно откуда появляется этот Лекс и запросто так — Сева. Что это за пацан, черт его подери?

— Ладно, — вновь угрюмо разрешил он. — Но за неделю надо управиться. Только будь добр — чтобы ни мои родители, ни сеструха с тобой не сталкивались. Как будто тебя здесь нет. А если видели, то только мельком и издалека. Понятно?

— Да.

— Отлично. Тогда свободны.

Несмотря на такое заявление, никто из дружков Павла с места не тронулся. Значит, сказано было только ему. Лекс поплелся в мансарду. Именно поплелся, ноги чуть друг за друга не цеплялись, точно он был пьян. Но что-то ненатуральное, нарочитое было в этой походке, будто даже сквозь нее проглядывала поступь хищника.

Павел скривился и отвернулся, пока никто не заметил в нем страх.

— Лешенька, миленький, ну, пожалуйста, еще немного! — они кувыркались на сеновале часа два, а этой волчице из соседнего колхоза "Серый брат" все было мало. Да и он бы с удовольствием задержался, очень уж истосковался он по девчатам с этой уборкой. Вот только его грузовик давно должен возить зерно, а он от Берты никак не оторвется. Хороша, зараза. Но он справился.

— Солнышко, как стемнеет, будь здесь. А сейчас не могу, извини. Работа, чтоб ее, — он торопливо натягивал штаны. Куда подевалась его майка?

Берта лукаво засмеялась, потягиваясь на сене.

— Майку потерял? А я знаю, где она. Поцелуешь — скажу!

Солнечные зайчики скользили по ее смуглой обнаженной коже. Само совершенство! Он притворно сдался, нагнулся к ней, но целомудренно поцеловал в лоб

— Честное слово, не могу. Председатель башку оторвет, — умоляюще прошептал он.

Волчица схватила его за плечи, швырнула на сено, села верхом.

- Пятнадцать минут! — настойчиво заявила она.

Но тут Лешка краем глаза заметил белую майку, ловко вывернулся и, на ходу натягивая ее, буквально удрал от девицы. Не оглядываясь, выскочил из сарая, запрыгнул в грузовик и дал по газам. Благо машина его слушалась, от одного прикосновения заводилась.

— Давай, родимая! — уговаривал он, выворачивая руль на ухабах.

Навстречу попался другой грузовик, с зерном. Никита — мужик на десять лет старше его, растивший троих ребятишек, - посигналил, а потом высунулся в окно, проорав на ходу:

— Лешка, сдурел? Один выговор не сняли, ты опять за свое! Устиныч там кипятком ссыт. Вечером к себе вызывает.

Последние слова раздались уже издалека.

— Вот и провели вечер вместе, лапушка. Предупреждал же!.. — бормотал Лекс, еще прибавляя скорости.

Весь день он работал как одержимый. Возил зерно, помогал грузить машину, чтобы быстрее дело шло, снова садился за руль. Без обеда. К закату он если и отставал от Никиты, то лишь на одну ходку. Но от публичного унижения его это не спасло. Публичного, потому что вечером Устиныч пригласил в контору не только его, но и маму с батяней, и братьев-близнецов и даже сестренку Танюшку. Рассадил их на скамеечке вдоль стены под портретами "слуг народа" — центрального комитета народной партии. Генерального секретаря повесили отдельно: огромный поясной портрет грозно нависал над Устинычем, и сам председатель колхоза казался его миниатюрной копией, возвышаясь над дешевеньким, но массивным полированным столом, заваленным бумагами.

Лекс замер на пороге, а Устиныч замахал рукой, смешно топорща густые усы:

— Заходи, заходи! Одного тебя ждем.

Леша шагнул внутрь, покраснел, уставился в вытертую красную дорожку. Он заметил, что мама укоризненно поджимает губы, отец злится, братья злорадно ухмыляются. Сестра тоже полна упрека — вылитая мама.

— Вот скажи мне, Леха, когда это прекратится? — завелся Устиныч, что Лешкин грузовик, с пол-оборота. - Не только мне, всему семейству своему скажи, которое горбатится на благо трудового народа, пока ты на сеновале кувыркаешься. Когда это прекратится?

— Устиныч, давай я Таню домой отведу, — услышав слово "кувыркаешься", тут же ожила мама. — Разберитесь тут, по-мужски.

— Нечего! — отрезал председатель. — Ей, слава богу, уже шестнадцать. Прекрасно все знает. А не знает, так скоро узнает. Я вот хочу, чтобы он всем в глаза посмотрел, — Леша упорно рассматривал ковер. — Молчишь, партизан? Сказать нечего?

— Я ему щас язык развяжу! — отец вскочил, словно гора со скамейки встала, рукава закатал.

Лешка был бы рад получить сейчас от бати затрещину. Рука у него тяжелая - мигом бы дух вышиб. Убить бы не убил, но с сотрясением мозга повалялся бы. И он на это готов! Все, что угодно, только не слышать, как его стыдят при семье.

Однако Устиныча такой поворот не устраивал. И действительно: а зерно-то кто будет возить эти два дня?

— Сядь, Коля, — осадил он и снова надвинулся на Лешку. Председатель напоминал усатого таракана из детской сказки. Но сейчас было не до смеха. — Ты мне вот скажи, ты с кем в сарае кувыркался? С Бертой-шалавой из "Серого брата"?

— Так уж и шалава... — не выдержал Лешка.

— Устиныч, я отведу детей? — снова вступила мама.

— Сидеть! — рявкнул председатель. - Я не пойму, тебе что, наших девок мало?

— Ну, это ты зря, Устиныч... — сокрушенно покачал головой отец. - Что ж он, наших девок портить будет?

— А ты скажи, что он их не портит! — ядовито процедил председатель. - Вымахал вон, орясина с симпатичной мордашкой! В кого только такой?

"Про Аньку узнал? Поэтому буянит? Так я вроде не первый..." — мелькнуло у Лешки. Анька была дочерью Устиныча.

— Так! — мама решительно встала. - Танюшка и вы, охламоны, марш домой.

Таня сразу к двери направилась, братцев пришлось подгонять подзатыльниками. Председатель на этот раз ее не останавливал. Он точно знал, когда можно прикрикнуть, а когда разъяренной женщине под руку лучше не попадаться. Он выждал паузу, чтобы перемещения по кабинету не мешали его патетической речи, а как только дверь закрылась, продолжил с прежней яростью:

— Ты хоть понимаешь, что мы с "Серым братом" соревнуемся? Ты что, полагаешь, эта шалава просто так с тобой связалась? Вы с ней потрахушками занимались, а теперь мы отстаем в уборке! Ты это можешь вбить в свою тупую башку?

— Так она специально?! — взревел батяня.

— Ну чего ты, Устиныч, — замямлил Леша. — Ну чего мы там отстаем? Я ж почти нагнал. А ежели что...

"Будет волчица со мной связываться, если я ей не понравился, как же! — думал он про себя. - Ну, может, и хотела задержать, не без того, но чего уж во всех прямо диверсантов подозревать..."

— Ежели что, сладкий мой, — вновь взревел председатель, - будет тебе еще один выговор, и отправишься ты у меня на передовую с автоматом наперевес! Вот сейчас, при твоем отце клянусь. Наблюдателей в свидетели позову! Если мы проиграем соревнование, ты отправишься на войну! "Ежели что..."! — передразнил он Лешку. — Ты же не сможешь машину водить измененный! Бабы и так за троих работают, а толку что, если машины всего две. Они ж с мешками не помчатся до элеватора. В общем, ты меня понял, — Устиныч наконец начал остывать. - Дуй отсюда, балбес!

Лешка тут же выскочил за дверь. В кабинете топтался отец.

— Ну ты извини, Устиныч... - угроза насчет передовой всерьез его напугала. Да и кого бы не напугала? Лешку самого трясет. - Я с ним дома тоже побеседую. Молодой он, глупый.

— Побеседуй, побеседуй, — хмуро разрешил председатель, шелестя бумагами. - Только без рукоприкладства. Он мне нужен живой и здоровый.

Не сказал, что армией пугал просто. Значит, не пугал. Хотя, справедливо. Кто проиграл соревнование, тот и отправляет "добровольца". И кому, как не Лехе стать этим самым "добровольцем", если он уже схлопотал выговор, за неположенные разговоры. Один-единственный раз хлебнул водяры и брякнул, что, мол, кому нужна эта война? Чем им досадили эти эльфы? Вот лично ему, Лехе, они ни капельки не мешают. А утром в дверь милиция постучала. Мурыжили его тогда трое суток. Утюжили, конечно, не без того. Ногами и инструментами всякими. Только чего ему сделается? Зажило точно на собачке, даже шрамов не осталось. А в стране закон: за три дня не сознался - отделался выговором. Ну а с двумя выговорами сразу на передовую. Лешка после этого с водкой завязал. Пиво или там вино по праздникам позволял себе, но и то немного. А более крепкое и вовсе не брал. Теперь вот и с девчонками из соседних колхозов придется завязывать. По крайней мере до окончания страды.