Хозяин, явно из бывших солдафонов, с ручищами-бочками и оплывшим свинячьим лицом, недобро посмотрел на входящего. Охтор бросил на стол мелкую монетку, осмотрелся. Помещение было широким, закопченным, с низким потолком, длинными столами и лавками, кухней, из которой несло кислым пивом и рагу, очагом, обитым листами из брони охонгов — и проемом с брошенным на пол тонким матрасом, едва прикрытым стенкой. Такие были почти во всех подобных заведениях — не для отдыха, для пользования девок. Четыре женщины, бледные, вялые, не поднимающие глаз, сейчас протирали столы. Они же обносили посетителей, они же, скорее всего, предоставляли и другие услуги. У очага прямо на полу сидели трое гороподобных мужиков, рвали зубами мясо и запивали его пивом.
— Пива мне, — сказал Макс хозяину. — Я работу ищу. Слышал, тебе охранник нужен. Возьмешь меня?
Владелец харчевни смачно и хрипяще прочистил горло, поднялся из-за стола.
— Венин, налей ему пива.
Одна из женщин тихой тенью скользнула на кухню. Хозяин обошел гостя, похрипел что-то уничижительное.
— Мелковат ты для охраны, странник. Зашибут.
— Проверь, — предложил Макс спокойно.
— Кешти! — окликнул хозяин одного из тройки сидящих у очага мужиков. — Разомнись-ка!
Тот, кого назвали Кешти встал, ухмыльнулся — и с удивительной скоростью для такой туши бросился вперед, двинул кулаком — Охтор отклонился вправо, поднырнул под руку, вывернул ее, придавая ускорения — и выбросил проверяльщика за с грохотом распахнувшуюся от удара дверь.
— Повезло, — буркнул второй, оглянувшись и снова уставившись на огонь.
— Проверь, — повторил Тротт нелюбезно. В дверь вплывал грязный противник — тряс рукой и ругался.
— Ишь ящер, — недобро прищурился хозяин. — Кешти, втроем?
— А то! — прогундосил гороподобный, приближаясь. Встали и двое у очага. Макс повертел головой — и едва не пропустил удар в бок. Тут уже противников он не берег — они действовали слаженно — видимо, давно наемничали вместе, но в ограниченном пространстве мешали друг другу. Хрустели кости, летели зубы, а он уклонялся от ударов и захватов, сам бил точно, в нужные точки. Уронил одного, вырубил ударом под дых второго — и все-таки получил по лицу. В голове зазвенело, потекла юшка — и он, не глядя, вскочил за спину Кешти, запрыгнул ему на спину, зажал горло, поворачивая голову в сторону. Противник хрипел, рычал, шатался по харчевне, пытаясь ударить выскочку об стену — как вдруг их окатило ледяной водой, и они зафыркали, яростно глядя в сторону хозяина.
— Хватит! — рявкнул тот довольно. — Кешти, хорош?
— Да он,
* * *
, чуть к праотцам меня не отправил, — просипел гороподобный, разминая горло. Макс, задрав голову, правил себе нос — больно было до жути.
— Дай сюда, — проворчал хозяин, взялся за распухший нос пальцами-сардельками, повернул в сторону — Охтор взвыл. Кровь хлестала, как из резаной свиньи.
Тихая женщина-тень поставила на стол пиво.
— Венин, — рявкнул хозяин, — попользуй его. Чтоб к вечеру был как новенький.
— Берешь что ли? — прогундосил Тротт.
— А то, — пробурчал хозяин. Недавние противники, кривясь и хромая, подходили, хлопали его обеими руками по плечам — местное приветствие. — Ты откуда такой резвый будешь?
— С юга, — неохотно ответил Макс, — дом сгорел, решил в столицу податься. Последние гроши остались.
— Нищета, — хмыкнул хозяин. — Как зовут тебя?
— Торши, — отозвался Макс, поднимая пиво.
— Меня зови Якоши, — хозяин хлопнул его по плечам. — Дам кров и еду. Спать будешь на чердаке. Девок моих иметь только по утрам, когда постояльцев нет. Платить буду каждый день — а то у нас так, — он захохотал, сотрясаясь, — сегодня денег не взял, а завтра они тебе уже не понадобились. С посетителями не задираться, молчать, если увидишь — знак делаю — разнимай, выводи. Ножей берегись — выпустят потроха, плакать по тебе никто не будет.
— По предыдущему тоже не плакали? — поинтересовался Макс.
Свиноподобный Якоши захохотал, будто он сказал что-то смешное, и снова хлопнул его по плечу.
— Венин, — снова рявкнул он, и женщина-тень повернула голову. — Веди, лечи. Покажи где спать будет. Потом накормишь — и спускайся, выходной, солдатни много будет, и тебе много работы.
Макс поднялся за женщиной на чердачок — душно и влажно было здесь. И поместился только топчан и все. Благо, было вырублено окно в стене.
Венин, опустив глаза в пол, ждала, пока он кинет котомку на топчан, сядет, и крутила в руках горшочек с мазью.
— Можешь подойти, — сказал он и поднял лицо. Женщина мазью — терпко пахнущей болотом и почему-то хлоркой — мазала щедро, добавила в ноздри — он опять едва не взвыл. Чтобы отвлечься, принялся рассматривать ее. Опрятная, не похожа на спившихся и опустившихся женщин, существующих при таких вот харчевнях, с равнодушными серыми глазами и пепельными волосами. Одежда — просто несколько раз обмотанный вокруг груди длинный кусок ткани. Кажется, что ей за тридцать, хотя здесь женщины быстро стареют, и ей вполне может и не быть еще двадцати. На ладони — выжженое клеймо. Бывшая рабыня храма. А теперь обносчица и шлюха для солдатни.
— Почему себя не лечишь? — спросил он, заметив на плече ее укус. Воспаленный.Она промолчала.
— Иди, Венин.
В глазах ее промелькнуло облегчение — и она спешно ушла прочь.
Вечером он сидел у входа в харчевню, осматривая прибывающих и слушая разговоры — не упомянет ли кто о грядущей войне? В помещении воняло прогорклым потом, кожей и кислятиной. Тройка покалеченных днем соперников тоже присутствовала тут — и такая существенная охрана не была излишней — здесь напивалась и ругалась толпа настоящего отребья, и драка была делом вполне предсказуемым. Вот уже в углу схватились двое — Макс приподнялся — но хозяин покачал головой, и пришлось опуститься на место. Те и правда быстро успокоились и в две глотки потребовали пива.
Подавальщиц то и дело утаскивали, бросая хозяину мелкие монетки на широкое блюдо — из-за стенки раздавалось сопение, стоны, да и почти все было видно, что происходит — и очередной раскрасневшийся от похоти мужик выходил, присаживался к своей компании. Женщины появлялись позже, такие же равнодушные, как и раньше — и продолжали монотонно обносить столы пивом и едой.
К концу вечера по кивку хозяина Кешти со товарищи растащили лавки ближе к стенам, и владелец харчевни положил на пол серебряную монетку.
— Кто возьмет? — проорал он. — Серебро, комната для услады и лучшая моя девка до утра!
Видимо, это было местной традицией — дошедшие до кондиции наемники под рев поддерживающих без лишних вопросов стали выходить в центр. Кидали жребий — и вставали напротив соперника. Бились только на кулаках — взявшегося за нож с позором вышвыривали за стены харчевни. Одного, разьярившегося и упившегося, все-таки пришлось выводить — он дергался, пытался ударить, но на улице, посчитав коленками булыжники, присмирел и, шатаясь, пополз прочь.
Наконец, закончились и драки — победитель схватил монету, попробовал ее шербатыми зубами, взревел, схватил за руку Венин и потащил в клетушку — туда, куда махнул рукой хозяин.
Солдатня снова пила, курила местный горький табак — а седовласый скрюченный дед, тихо сидевший все это время в углу и перебиравший струны на матаке — треугольной дощечке с зарубками, к которым лесенкой и были прикреплены струны, — сел у очага прямо на пол и дрожащим тонким голосом запел. Потом, правда, распелся — наемники стучали кружками, подпевая военным песням, хохотали над похабными и тискали подавальщиц, хозяин ухмылялся — к ногам старика то и дело летели монетки.
— Божественную давай, старичье! — крикнул кто-то из угла, и остальные подхватили: — Божественную, божественную!
— Четыре великих, мир сотворивших, — запел старик, — ликом страшны и законы дающие...
Ему вдохновенно подпевали — лилась в харчевне хвалебная песня, прославляющая местный пантеон, описывающая каждого бога:
— Малик многорукий, стрелой небеса рассекающий, Девир безликий, знающий все, Нерва, воздаяние несущий, Омир, правящий крепкой рукой... не был бы мир без вас велик, но к величию большему вы нас ведете, к земле благословенной, где не будет бедности и болезней...
Макс слушал этот вой с каменным лицом, но губами шевелил — не хватало еще, чтобы обратили внимание, как на безбожника.
Старик замолк — собрал монетки, половину сунул хозяину и заковылял мимо солдат к выходу. Какой-то пьяный подставил ему подножку — и певец проехал по грубым доскам пола под дружный хохот гостей. Культурная программа кончилась, зверье снова хотело крови.
Хозяин подозвал Макса.
— Отведи его домой, — сказал тихо, — пока не забили тут или по дороге не прирезали и не отняли монеты. Он мне еще денег заработает.
Тротт кивнул, мрачно глянул на начавшего подниматься забияку — тот ругнулся, но сел обратно, — взял старика под локоток и вывел на улицу.
— Ничего, ничего, — бормотал дед, хромая, жалко всхлипывая и вытирая рукавом длинного одеяния кровоточащий нос и губы.
Тротт прикрыл глаза и сказал себе, что его это не касается.
— Идти можешь?
— Ничего, ничего, — снова забормотал старый певец, — дойду.
Но нога у него подломилась и он, вплеснув руками, рухнул в грязь. Тротт скривил губы — и поднял деда, закинул сухую стариковскую руку себе на шею, придержал.
— Показывай дорогу, аба, — сказал. — Доведу тебя.
Певца пришлось фактически нести на себе. Благо, жил он неподалеку, один в старом-старом доме. Макс уложил его на кровать, поднял одеяние, прощупал острые худые колени, наливавшиеся синим. Старик поскуливал от боли и смотрел на гостя страшными сухими глазами.
— Не переломано? — спрашивал он тревожно. — Мне переломать никак нельзя, чем жить-то буду? Умру от голода ведь.
— Цело, аба, — сказал Тротт, поднимаясь. — Опухнет только. Есть чем полечить?
— В сундуке посмотри, — с выматывающей душу робостью попросил дед. — Сам не доползу.
В сундуке оказалось полбутылки коричневой настойки с плавающими там мелкими муравьями, травой и какими-то жалами.
— Дай, хлебну, — попросил певец, приподнялся, припал к бутылке, закашлялся, плеснул себе в ладонь этой же жидкости, вытер нос, начал смазывать колени, шипя и охая. Макс налил в нашедшуюся тут же сколотую кружку воды, поднес ему.
— Ты откуда такой чистенький тут? — спросил дед, снова свалившись на постель. — Не отсюда, сразу видно. Уважительно меня называешь, аба. Тут никто так не говорит, странник.
— С юга я, — буркнул Макс, жалея, что сразу не ушел. — Дом сгорел, решил податься в столицу.
— Лучше бы ты на пепелище жил, погорелец, — посетовал старик. — Чем сюда идти. Пропадешь тут. Лакшия — она души жрет.
— И твою сожрала? — поинтересовался Макс, оглядываясь на дверь. Старик махнул на кровать, снова присосался к бутылке.
— А как же. И мою, погорелец. Садись, не стой столбом. Да не торопись, без тебя управятся с пьяными-то тушами. Я Якоши нужен, не будет он из жалованья твоего вычитать за отлучку.
Макс сел, чувствуя, как дико затекли прижатые курткой крылья. Старик пил и на диво быстро хмелел. Хотя сколько нужно тщедушному телу?
— Душа ведь быстро продается, погорелец, — вещал он, размазывая пьяные слезы по лицу. — За возможность поесть и в тепле пожить. Как за жизнь свою начнешь труситься — знай, уже готов продать.
— Кому? — без интереса спросил Макс.
— Так им же, — шепнул старик. — Создателям мира.
— Богам?
— Да, — дед всхрапнул, тут же проснулся, завращал глазами и страшным шепотом произнес. — Только не создатели они.
Макс напрягся — не хватало еще обсуждать местный пантеон прямо у них под носом. Но старик уже спал, прикрыв рукой губы и что-то бормоча — и Тротт прикрыл хлипкую влажную дверь домишки и поспешил обратно в харчевню.
Он иногда слышал отголоски легенд, рассказываемые жителями Лортаха — только шепотом, только с оглядкой. Будто давно, много тысяч лет назад, была на Лортахе богатая цивилизация, и не было тогда нищеты, болезней и рабства. И правили тогда другие боги, светлые, и был тут мир и благоденствие. Но люди возгордились, стали жадны и наглы, решили, что богатство и мир — это только их заслуга, разрушили храмы, перестали славить богов. Те ослабли без веры людской, и в это время в небесах открылись черные врата — и пришли сюда боги нынешние из пылающего, высосанного досуха мира. Пришли во главе огромной и жестокой армии на гигантских насекомых. И победили ослабевших старых богов. Построили большой храм и потребовали ежедневных жертв — потому что не могли они брать силу напрямую из мира, только из крови и страданий. Пришедшие с ними люди стали местными аристократами — они и выполняли волю богов. Не таких уж всевидящих и всезнающих — иначе бы его, Макса, схватили бы еще на подступах к столице. Или, может, знали они все — но вмешиваться напрямую не могли?
Мир Лортах, оставшийся без своих богов, начал затопляться поднимающимся океаном. И с той же поры начала гулять по миру легенда о том, что нужно потерпеть — и новые боги приведут людей в другую землю, богатую и изобильную.
Ленивый поток мыслей прервал едва слышный звук — во тьме переулка справа хлюпнула грязь. Макс, не поворачиваясь и не останавливаясь, вытащил нож из ножен и подбросил его — нож сделал два оборота и рукояткой плотно вошел в крепкую ладонь, замер. И в переулке затихли, видимо, решая, стоит добыча риска или нет.
Тротт не стал ждать — пошел дальше. Сунутся — сами виноваты.
По пути ему то и дело попадались не держащиеся на ногах солдаты, женщины, зазывавшие их к себе, группы откровенных бандитов — так что нож он не убирал.
В харчевне, когда он вернулся, все еще продолжалась вялая пьянка, хотя половина столов уже была пуста. На его месте у двери сидел гороподобный Кешти, лузгая орехи и без интереса глядя, как на полу уныло возят друг друга два пьяных наемника. Проем за стенкой был опять занят. Макс посмотрел на подрагивающие женские ноги, между которыми уместились чьи-то грязные сапоги, поймал кивок хозяина — и с неожиданной для себя ослепляющей злостью одного за другим выбросил дерущихся за дверь. Те, кто сидел за столами, гоготали, свистели и сыпали грязными ругательствами — мол, кто такой бесстрашный выискался, не боится нож в печень получить где-нибудь на прогулке? Тротт их игнорировал.
— Можешь идти на первый раз, странник, — довольно сказал владелец, отсчитав ему три мелких монетки. — С оставшимися уже Кешти управится. Завтра с утра мне надо дров наколоть, заплачу. Потом до вечера свободен.
Макс нехотя кивнул, сгреб монеты и ушел в свою чердачную каморку. Снял куртку, рубаху, размотал крылья, и настороженно прислушиваясь — не идет ли кто по лестнице — взмахнул ими. В мышцах закололо, закрутило судорогой — затекли за день, и Тротт, едва сдержав стон, снова сделал несколько взмахов. Перья чуть заметно шуршали, создавая ветерок, и это в здешней влажной духоте было почти блаженством.
Перед тем, как лечь спать, Макс на всякий случай поставил слабенький охранный контур — какой получился, потому что здесь, под сенью чужих богов Источник почти не откликался, словно сил пробить местную недобрую хмарь у него не было. Максу и так едва-едва удавалось поддерживать морок на глазах и спине, и это выматывало почти так же, как местная жара и вонь.
