Зверь лютый Книга 11. Фанфики

— Так его... каракалпака этого... а то завёл, вишь ты, манеру... как петух в курятнике...

О-хо-хо... то — заботы, то — заботушки. Я теперь полноправный боярский сын, так что сестрицу Марьяшу надо замуж выдавать. А то опять... забалуется. С этим... каракалпаком. Аннушку... тоже. И тоже — с этим.

Она теперь — подопечная Акима. Типа — приёмная дочь. А баб надо выдавать замуж. Молодая незамужняя женщина в доме — не только источник приключений, но и укор главе семейства. Все "укоры" Аким на меня сложит, ни минуты не сомневаюсь.

Да и его самого бы оженить. Мы ж теперь не абы как, мы ж теперь бояре смоленские! Приданое приличное взять...

Факеншит! Так и бабам надо будет дать приданного! За что?! Лучше бы я в мусульмане пошёл — там калым можно получить. "Жаба" моя... ох как давит.

Помимо свободного полёта мысли по богословской и матримониальной темам, была ещё какая-то мелочь, которая мешала мне спокойно засопеть в две дырочке после сытного ужина.

Я лежал у догоравшего костра, поглядывал сквозь ресницы на прорисовывающиеся коллективы моих новосёлов. Они разложились по берегу группами возле нескольких костров.

Детей я отправил ночевать на барку, бурлаки встали на полсотни шагов дальше, на самом нижнем уровне — на речном пляже. Остальные убогие как-то объединялись. Прямо у меня перед глазами шло формирование неформальных групп, выделялись новые лидеры и аутсайдеры.

Неудачная шутка или меткое словцо могут сейчас определить судьбу не только отдельной "сволочной" личности, но и всего моего попадизма.

Выбьется, к примеру, в вожаки какой-нибудь скрытый псих-придурок, сформирует команду дураков-подпевал и, при соответствующем раскладе-конфликте, запалят мою Пердуновку с четырёх сторон. Потом им тоже плохо будет. Особенно, если я живым останусь. Но это будет уже потом.

Приглядывая за затихающим станом, я перебирал картинки сегодняшнего дня и вдруг понял — что меня с утра смущает.

В небольшой, из 7 мужиков, бурлацкой артели несуразно выпирал длинный парень в богатом, но заношенном и драном, кафтане на голое тело. Так могут быть одеты пропившиеся запорожские казаки, обнищавшие польские шляхтичи или русские золоторотцы. Но не бурлаки. Лямку тянут грудью. На голом теле она натирает кожу, получаются язвы или характерные мозоли.

Странная какая-то артель: подрядились сразу, цену не поднимали, хотя наша спешная нужда была очевидна. А как здешние транспортники любят выжать торопящегося путешественника "досуха" — я уже хорошо знаю. Июль месяц, а сами беленькие — такого чёрного загара, который появляется на лицах при постоянном труде на свежем воздухе летом, нету. А есть...

Уже несколько раз повторял: я — дерьмократ. В том смысле, что инстинктивно предполагаю равноправие всех людей, пока конкретная особь не докажет обратное. Поэтому присматриваюсь ко всем людям, независимо от их возраста, пола, веса, роста, цвета... А уж вера, национальность, сословие...

Для аристократов и мимикрирующих под них попаданцев, такое внимание — нетипично. Русская классика пестрит выражениями типа: "Принесли записочку...", "подали суп...", "подвели лошадь...". А кто это сделал? Какой он/она/они? Не наплевало ли "оне" в кастрюлю, прежде чем на стол поставить?

К манере аристократов не замечать людей, которые на них работают, часто добавляется общечеловеческое свойство — видеть форму, но не содержание. Человек, одетый в форменную одежду, именно так и запоминается. Прежде всего: пожарный, полицейский. А вот толстый или длинный, светлоглазый или длинноволосый... уже с трудом:

— Ну чё базарить? Ну, мент заходил. Ну, типичный.

У бурлаков нет униформы, но тряпьё — рабочие штаны и рубаха — довольно определённого вида. Эта... "типичность" была нарушена кафтаном на голое брюхо. Что заставило меня присмотреться к картинкам в памяти — а какие они, наши бурлаки?

Среди запомненных, хоть и мельком виденных, лиц, всплыло лицо мужика с "заячьей губой". Ну, с чего мне присматриваться к лицам бурлаков?! Что, я Репин? Фанфик по "Бурлаки на Волге"? — Фигня полная...

* * *

Экая мелочь! "С точки зрения мирового попадизма-прогрессизма" и "неизбежного светлого будущего всего дожившего до него человечества"...

Для моего современника фиксировать внимание, пристально разглядывать, просто показать, что заметил уродство — неприлично: "это может нанести травму психике человека". "Бедненький! Он и так страдает. Давайте сделаем вид, что мы не заметили. Как будто он — нормальный".

Это — очень недавняя логика. Логика дерьмократии и гумнонизма, антихристианская и антинародная.

Народ, община нуждается в ярлыках для различения своих членов. Имён, особенно христианских, привязываемых ко дню крещения — именинам, дню ангела — не хватает. Поэтому народ даёт прозвища. Потом из этих прозвищ получаются фамилии.

В русском языке чётко видна группа фамилий происходящих от имён отцов: Иванов, Петров, Сидоров... Происхождение человека — одно из важнейших его свойств.

Другая группа — профессии: Кузнецов, Гончаров, Попов... Ремесло характеризует полезность человека для окружающих.

И хорошо видна группа фамилий, производимых от физических недостатков: Безруков, Слепаков, Суходрищено...

Народная молва фиксирует калечность человека и использует для поименования, христианство — восхваляет.

"Калеки угодны богу" — говорит горбатый Арата Красавчик благородному дону Румате Эсторскому.

Уродство Квазимодо вызывает восторг у добрых парижан.

Сотни разного рода карликов постоянно крутятся вокруг благородных особ средневековья.

Держать в доме урода — это праведно, это по-христиански: призреть нищих и убогих.

Заставить его гримасничать, кривляться перед гостями, демонстрировать, выпячивать телесные недостатки для общего смеха — это весело, это по-человечески.

Похвастать своей благодетельностью — дать возможность гостям ощутить своё превосходство над ущербным. И — свою ничтожность: даже урод выше, потому что пригрет господином.

Пляшущее за кормёжку уродство — высший гламур. Изуродованный "Человек, который смеётся" — пикантно, остренько. Благородная аристократка скачет перед страшненьким — голенькой.

Удачный набор дефектов, врождённых или приобретённых, является источником благоденствия и влияния их носителя. Сделать вид, что вы не заметили уродства — оскорбить. И урода, и хозяина его.

Десятки тысяч дефективных людей заполняют паперти церквей всей Европы. Они находятся под защитой церкви, они взывают к милосердию и предоставляют возможности его проявить без значительных трудозатрат.

Уроды, калеки, инвалиды, примазавшиеся, мимикрирующие под них... Если вы сделаете вид, что они — нормальные, вы их очень обидите. Потому что, тем самым, лишаете их права на милостыню, возвращаете им право (и обязанность) на труд. Главное — лишаете их ореола праведности и святости.

Идеальная жизнь, образец для подражания в "Святой Руси", выглядит как цепочка состояний: прегрешение — наказание — покаяние — спасение.

Калека, пусть даже и с врождёнными проблемами, уже согрешил, или его предки, уже наказан ГБ. Теперь пребывает в состоянии раскаивания. Он уже на третьем уровне всеобщего квеста. А все остальные — только на первом.

"Бедненький! Он так страдает"... — Так это хорошо! Сам Господь пострадал за грехи человеческие. Страдание — обязательная стезя христианина. Только в страдании можно обрести истину и узреть свет.

Вот у этого выгнил глаз, истекают гноем его язвы. Он уже на пути к обретению и узреванию. Вам же следует горячо надеяться, что Господь позволит стать и вам подобными этому, заживо гниющему в вере своей, праведнику. Раздерите же себе вежды и выбейте себе зубы! Умилитесь и сподобьтесь!

"Я читал вот как-то и где-то про "Иоанна Милостивого" (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его".

Эта цитата от Ивана Карамазова ставит, при попытке детализации ситуации, неразрешимый вопрос. Нет-нет! Не о любви к ближнему, как у Достоевского. И не о сексуальной ориентации "Иоанна Милостивого"! Хотя... разные позиции и мотивации бывают.

Но мой вопрос — о зубной пасте. Почему этот "святой" не предложил посетителю что-нибудь из средств личной гигиены? Пожадничал? — Тогда какой он святой? Сам не имел? — Тогда как он отличил своё зловоние от приходящего?

Я могу допустить отсутствие отопления, горячей воды и аптечки в монашеской келье, но потом-то дезинфекция была проведена? Святой Иоанн промылся-прокипятился-обстирался? Обработал поверхности хотя бы хлоркой? Или так и остался рассадником заразы для всех приходящих поклониться его святости?

Остаться здоровым в таких условиях — уже чудо. Чудес христиане алкают, алчут и домогаются. Ибо чудо — проявление бога. "Чудо божественного исцеления" — наглядно проявляется на явных больных. Если у вас чудом исчез геморрой — с амвона же это не покажешь.

Поэтому к явным калекам у христиан постоянный, отчасти завистливый интерес. Как у мальчика, пересмотревшего рекламы женских прокладок и размечтавшегося о наступлении у него "критических дней".

Врождённые дефекты внешности — особенно наглядны. Один из них — "заячья губа".

* * *

Похожее я недавно видел. У мальчонки, которому ухо отрезал. "Заячья губа"... И чего? С кем не бывает? Ничего не доказывает, генезис этого врождённого дефекта до конца не прояснён...

Ага. Только... Общая частота проявления дефекта: 1 на 2500 младенцев. А вот если у родителя уже есть такая штука, то вероятность рождения ребёнка с таким дефектом — 7%.

Похоже, один из моих бурлаков — отец мальчишки, которого Сухан приколол на Аннушкином подворье. "Яблоко от яблони..." — русская народная мудрость. В патриархальном обществе даже ворьё — потомственное. "Как с дедов-прадедов повелось".

Я никак не мог переключиться с внутренней установки:

"Баю-бай, должны все люди ночью спать.

Баю-баю, завтра будет день опять.

За день мы устали очень,

Скажем всем: "Спокойной ночи!"

Глазки закрывай! Баю-бай!"

Как-то орать самому себе в пред-сонном состоянии: "Рота подъём!"... Но тут дыхание Сухана, спавшего рядом, изменилось. Он не шевельнулся, но глаза открылись и чуть блеснули в темноте, отражая звёздный свет.

— Сухан, услышал что-то необычное?

— Телеги скрипят. Встали. Люди... железом звякают. Сморкаются. Сюда идут.

Я уже сидел, оглядывая нашу поляну, чуть освещённую углями пары недогоревших костров. Народ спит, костровых и сторожей мы не оставляли. Да и чего сторожиться? Двадцать вёрст от города, на реке, места обжитые... Не дебри же! Ни лесного зверя, ни лесных татей здесь нет...

Сухан чуть повернул голову и тем же негромким безэмоциональным голосом продолжил повествование:

— Бурлаки поднялись. Железо разбирают. Говорят чего-то. Идут сюда низом. Таятся.

"Низом" — означает по пляжу. Мы сидим выше, на террасе речного берега. Сверху, из-за гребня речной долины, к нам, похоже, спускается какая-то группа людей с железками. А среди бурлаков — предположительный участник ОПГ имени Толстого Очепа. Лесных татей здесь нет, но в природе наблюдается и другая разновидность этих... "кровососущих насекомых": "тать клетный". Он же — "городовой"...

— Рота подъём! Тревога! Брони вздеть! Сброю разобрать! Костры вздуть! К бою!

Мгновение тишины, шорохов, ворочания и ворчания. Ещё сонный и уже раздражённый голос Акима:

— Ванька, ирод, чего орёшь-то, оглашённый. Тока-тока заснул...

Я вытащил свою "зиппу", щёлкнул колёсиком и поднял огнемёт над головой. Голубенький факел осветил поляну, ослепил начавших ворочаться моих людей.

Ну, виноват — кретин. Работать канделябром в условиях, приближающихся к боевым... Я же не знал! Что они уже настолько приблизились.

Изобразить и озвучить внезапного проверяльщика из штаба округа или ещё какую сволочь — не успел. Краем глаза увидел что-то летящее в мою сторону со стороны пляжа, пригнулся... Кажется, это был нож.

Реакция у меня сработала... совершенно идиотская. Я запулил в ответ то, что в руках было. Свою глупость я понял немедленно после броска. Но... а... а оно уже улетело.

Зажигалка перевернулась пару раз в воздухе, шмякнулась боком на песок. Огонёк на мгновение потух, потом резко подскочил, освещая группу наших бурлаков.

Они уже зашли в воду на мелководье. Здесь, шагах в десяти от берега, стояла наша барка. С женщинами, детьми, барочником и его помощником. И всем нашим закупленным в Смоленске барахлом. И сотнями гривен серебра, которые я отложил для окончательной оплаты по проекту "Зимний хлеб". И "Русской Палеёй", которую я не успел дочитать. И... Вот же гады! Моё отобрать хотят!

У меня не было каких-то осознанных, глубоко продуманных, тактически обоснованных... Только промелькнуло в голове: "работать надо пяткой".

Выскочил на край обрывчика и, как многократно делал на тренировках, правую руку в левый потайной карман, головку ножика подцепить, суетни не суетить, ручку за плечо отвести, пошла волна от пяточки до кисти, ножичек отпустить, вольно, как ему хочется.

"Воля вольная, баллистическая

Скорость — первая, чуть космическая".

Или по народному:

"Сама пойдёт

Подёрнем, подёрнем...

Да ухнем".

"Ухать" — не надо, шаг назад, а то свалюсь с обрывчика, ногу переменить, левую руку в правый карман...

"Зиппа" давало достаточно света. Разбойнички стояли ниже меня, кто по щиколотку, кто по колено в воде, почти все — лицом к барке и спиной ко мне. Вот в эти спины я и вгонял свои чугунные штычки.

"Бить в спину" — не благородно? А убивать меня, единственного — благородно?

Один из татей, тот самый чудак в кафтане на босу голову, резво кинулся вперёд, к барке, высоко вскидывая из воды свои длинные ноги. Он уже подтягивался рывком на борт, как в лицо ему ударил истошный женский визг.

Какай акустический удар! Какая моща на выдохе! Децибелов — как у турбовинтового на взлётной.

Не Аннушка — у неё обет молчания. Служанка у неё тоже немая. А, значит, другая — косенькая. Надо приглядеться к девушке. Может, мне сирена потребуется? Воздушной тревоги здесь не предвидится, но дурней звуком глушить — это конструктивно.

Ошеломлённый разбойник повис на руках, тряся головой. Вот туда, по этому трясущемуся, и ударил топор появившегося из-за борта деда-барочника. Остальных я положил своими ножиками. Очень сомневаюсь, что все мои попадания были смертельны, даже просто — "что все мои попадания были", но придурки падали в воду, и, похоже, часть просто захлебнулась.

Тут ножики у меня кончились, и я осознал...

Осознал то, что и раньше мог бы осознать. Где-то на середине моего "чугунометательства", с другой стороны поляны раздался крик.

Едва я отстрелялся, как меня чуть не снесла с обрывчика толпа моих новосёлов. Как оказалось, мои дедушки не только быстро бегают, но и хорошо прыгают. Двухметровый обрыв — вовсе не преграда для "сирых и убогих". Правда, только вниз.