Мессеир сжёг и письмо, и лист с дешифровочными расчетами, развеяв пепел по ветру в открытое окно. Ответ было писать пока рано, хотя бы потому что, имея общее представление о месте предполагаемой 'забивки' Крейтон, мог только предполагать, когда будет наилучшее время и когда следует звать его гостей к столу. И зависело это время от другого союзника Крейтона, единственного кто мог сойти за своего в рядах их врагов.
Вечером того же дня, на другом берегу реки в красном коттедже, что зловеще возвышался над остальной деревней, произошло событие имевшее пожалуй ключевое значение в осуществлении того что задумал Крейтон. На аудиенцию к предводителю клана Максима допустили не сразу, что его немало взбесило, точнее он всеми силами старался показать, что так и есть, внутри оставаясь спокойным как всегда, зная, что сейчас он должен быть хладнокровен в прямом и переносном смысле слова.
Когда его, наконец, впустили внутрь, сопровождавшие его вампиры из клана, остались ждать у двери, сказав Максиму только то, что предводитель ожидает его в гостиной. В доме всё было отделано с роскошью, повсюду лежали ковры, стояла мягкая мебель, и обои во всех комнатах были одного мягкого светло-бордового цвета, с едва заметным вертикальным узором из волнистых линий. Если не знать кто здесь жил то по интерьеру, как, впрочем, и по внешнему виду, этот дом можно было вполне принять за типичный особняк местных нуворишей.
Предводитель и вправду ждал в гостиной, он сидел на кожаном диване, кремового цвета, боком к электрическому камину, на мониторе которого плясали языки
искусственного пламени, рядом оканчивалась лестница на второй этаж с обточенными деревянными стойками перилл. Здесь было светло как днём, хотя окна были тщательно закрыты плотными занавесками, и свет обеспечивался только за счёт люстры и торшеров, расставленных по всем углам. Предводитель выглядел как обычный молодой человек лет двадцати-двадцати пяти, хотя его настоящий возраст был, по меньшей мере, в десять раз больше. К тому же в его мнимом возрасте убеждали и волосы, зализанные так, что они стояли почти вертикально, по крайней мере, те, что росли у верхнего края лба, при всё при этом на нём был строгий деловой костюм: чёрный пиджак, брюки и синяя рубашка. Вампир сидел неподвижно, и взгляд его слегка запавших глаз был направлен в неопределённую точку на противоположной стене, чего не изменило даже появление гостя.
Максим зайдя в комнату, тихо встал рядом с дверью, с тщательно скрываемым презрением смотря на своего собрата. Он всегда испытывал презрение к вампирским кланам, не понимая, какой смысл вести жизнь чудовища, если приходиться жить в обществе по правилам, копируя организацию обычных людей. Он искренне жалел того кто сейчас сидел перед ним, знал его имя — Люциан, и то что он возглавляет этот клан уже почти сотню лет, неприлично долго, учитывая напряжённость борьбы за власть среди верхушки. И это давало о себе знать, и простым человеческим взглядом можно было увидеть, с каким трудом Люциан сдерживает дрожь в руках, и как он, по-человечески, неровно дышит, постоянно сглатывая слюну, каждый раз при этом, чуть задирая подбородок. Сколь безумно было их положение: чудовища, ведущие жизнь крыс, вечно прячась от людей, маскируясь и играя, словно шпионы во вражеской стране, и не удивительно, что должность главы подобной крысиной стаи должна была привести к безумию кого угодно.
— Это правда? — спросил предводитель, придавая своему голосу искусственную твёрдость. — Мантийцы уже здесь?
— Здравствуй, Люциан, — спокойно произнёс Максим.
— Я слышал один из них уже здесь, — не то, спрашивая, не то, утверждая, сказал предводитель и поднял взгляд на своего гостя.
— Парнишку трогать нельзя, — твёрдо проговорил Монетников. — Ты сам знаешь, с кем мы имеем дело. Через неделю здесь будет айнзатцгруппа из оперативников ордена, которая перережет вас быстрее, чем вы сможете послать за помощью к остальным кланам.
— Разве империя мантийцев не рухнула.
— Зверь, выгнанный из логова — самый опасный зверь.
— Что ты имеешь в виду?
— Объяви сбор клана, Люциан.
— Зачем? — резко произнёс предводитель, неубедительно попытавшись придать своему голосу властность.
— Ты знаешь, зачем я сюда пришёл, ты знаешь, какие факты у меня имеются, можешь не верить мне, но поверь своим глазам. Мантийцы готовятся к войне, с нами в том числе. Их разведчики уже здесь, и речь не только о том парне. Не сегодня, завтра под стенами этого замка появится их вооружённый отряд и куда лучше, если здесь будет как можно больше твоих воинов.
— Я не понимаю, к чему ты клонишь?
— Понимаешь, Люциан, ты всё понимаешь. Мы сейчас должны действовать сообща. Нельзя бить первыми, но и удар противника не должен застать нас врасплох. Война это
такая вещь, с которой не стоит торопиться, её всегда нужно оттягивать до конца, а там возможно враг исчезнет и сам по себе, ведь ничто не вечно.
Предводитель задумался, помолчал с минуту, изображая на лице крайнюю озадаченность, а потом вдруг вскочил воскликнув:
— Ну почему! Почему никто не хочет жить в мире, — он прошёл к электронному камину и, положив руки на его верхний край, чуть наклонился вперёд, дабы придать себе как можно более драматическую позу. — Мы ведь можем найти компромисс, мы ведь можем договориться с людьми.
Максим знал, о чём говорил глава клана. Будучи в определённом смысле филантропом, что в его случае скорее означало быть пацифистом, Люциан уже давно не убивал людей для собственного пропитания, доставая кровь из медицинских запасов. Хотя вампирам своего клана он охотиться не запрещал, предоставляя им полную свободу в выборе способа добычи пищи. Однако Максим презирал подобных гуманистов ещё больше чем обычные вампиры вегетарианцев, как недавно стали называть с подачи людей тех из его сородичей, кто, боясь охотится на человека, пил исключительно животную кровь.
А Люциан, сделав ещё одну длинную паузу, медленно повернулся и посмотрел на Монетникова, жалостливым взглядом, отчего тот стал презирать предводителя ещё больше, если это конечно было возможно.
— Я уже давно думал о том, чтобы объявить собрание клана, в свете последних событий, но, всё же, старался надеяться на лучшее, — тут он снова сделал паузу, но на этот раз куда короче. — Почему никто не хочет мира между нашими видами?
— Потому что мы паразиты, Люциан, — равнодушно произнёс Максим, садясь на мягкий диван. — И дело не в крови, дело в том, что мы даже не вид, признай это. Мы паразиты, мы размножаемся только за счёт людей, превращая их в себе подобных, мы живём за счёт них, и от них происходим. В каком-то смысле наше племя всего лишь тупиковый вариант их развития, — Максим кивнул головой куда-то в сторону, указывая на условных людей. — Мы дефектные сверхчеловеки, паразитирующие на своём предыдущем звене.
После этого Максим замолчал, смотря на реакцию Люциана, который стоял неподвижно, стремясь сохранить свой одновременно и печальный и горделивый вид.
— Впрочем, сейчас есть дела и поважнее. Волки скоро будут у вашего порога.
— Они придут за мантийцем?
— Разве это имеет значение.
Люциана быстро изменился в лице, которое стало отчётливо демонстрировать закипавшую в нём злость и ярость, которая бывает обычно от уязвлённого самолюбия.
Так что когда до Савеловки донеслись приглушённые расстоянием звуки стрельбы, прервавшие царствование ночной тишины, нарушаемой до этого только стрекотанием кузнечиков, из пятерых людей собравшихся вокруг костра во дворе семелесовского дома со своего места вскочил только Кистенёв, настороженно уставившись в сторону реки.
— Нечистая сила между собой разборки устраивает, — со знанием дела произнёс Крейтон, поправляя палкой сучья в костре. — Ведь на краю будут, а всё равно друг другу в глотки вцепятся, не так уж и сильно они отличаются от людей.
Ему никто не ответил. Кистенёв с Семелесовым не до конца понимали, что имеет в виду мантиец, а Екатерина, ещё не привыкшая к новому для неё обществу, и вовсе
понятия не имела, что сейчас несёт этот странный парень, который так ничего ей о себе не рассказал.
— Как там у вас: 'А теперь седые люди помнят прежние дела, билась нечисть грудью к груди и друг друга извела'.
Семелесов сидел возле костра, сложив ноги и смотря на пламя, не обращал внимания на то, что говорил Крейтон. Он уже раза три менял своё место, сдвигаясь от дыма, который всё время находил его и лез прямо в лицо.
Они сидели впятером на лужайке возле растущей с краю от огорода яблони, почти рядом с кустами, из которых торчали едва различимые в темноте остатки полусгнившей, покосившейся изгороди за которой лежал заброшенный участок. Было тепло и небо было чисто, так что стоило на пару метров отойти от костра и как только глаза привыкали к темноте, наверху рассыпались десятки серебристых точек, из которых человек более менее знакомы с астрономией смог бы сложить пару-тройку созвездий. Растущая Луна, висевшая в другой стороне, за огородом, едва приподнимаясь над деревьями возле забора, выглядела как никогда зловеще, и к ней идеально подходил жалобный далёкий вой, последовавший за выстрелами напугавшими Кистенёва.
Семелесов раньше частенько сидел вот так вот у костра с друзьями и раньше, но то было другое. Тогда независимо погоды ночь всегда была холодна и сыра, и всегда приходилось одевать, какую-нибудь старую куртку или кофту из глубин дачного гардероба, и трава всегда была покрыта вечерней росой, но теперь всё было иначе, было не душно, но и не холодно. Но что куда важнее так это то, что воздух казался сухим, и оттого ещё более лёгким и прозрачным сама ночь была яркой, с насыщенными красками. Такие ночи, как казалось Семелесову, созданы не для посиделок у костра, с друзьями, разговорами не о чём и дешёвым пивом, с трудом купленным ещё в городе. В такие ночи Семелесову представлялись охотники за кладами, что с лопатами и ружьями, пробираются по лесу в поисках цветущего папоротника, представлялось как на лодке горстка смельчаков подбирается к дремлющему в заливе галеону, зажимая в зубах ножи которыми они перережут часовых, резко выскочив во тьме из-за борта. И виделся мрак трансильванских лесов, где в тиши нарушаемой лишь уханьем филина, действовали охотники на нечисть, разыскивая упырей и вервольфов. Но сейчас он просто сидел у костра, как велел Крейтон, а спорить с ним было просто напросто глупо. И Семелесову оставалось только радоваться ночи и созерцать пламя костра иногда переводя взгляд на самого мантийца, сидевшего на земле возле яблони, обнимая прижавшуюся к нему спиной Клементину.
Тем временем Кистенёв нехотя сел обратно на землю и рукой нащупал под одеждой рукоять пистолета, возвращённого ему недавно Крейтоном, словно проверяя на месте ли он.
— А ты не боишься, носить с собой пистолет, — вдруг спросила Катя.
— Я? Пистолет? — удивлённо переспросил Мессеир, указывая на себя. — Там, откуда я родом, обычно спрашивают: не боишься ли ты ходить без него.
— А если спалят?
— Кто?
— В смысле кто, менты.
— Думаете, я боюсь вашей полиции, — ответил Крейтон совершенно серьёзным, даже несколько суровым голосом.
Услышав это, девушка удивлённо уставилась на Кистенёва, сидевшего рядом с ним, словно ждала пояснений.
— А вообще, откуда ты его достал?
— Кого его?
— Ну, пистолет, — произнесла она, сначала растягивая потом наоборот быстро произнося слова.
— Пистолет? — вновь переспросил Мессеир, сделав акцент на последней букве, обращая внимание на единственное число.
— Ну да.
— Купил. Да сударыня, купил у одного своего старого приятеля, он дорого мне достался, очень дорого, но оно того стоило.
— И зачем он тебе?
Крейтон сделал глубокий вдох, выпрямился, отодвинувшись от Клементины и с тоской, посмотрев на Катю, произнёс:
— Понимаете ли, юная леди, мы мыслим с вами разными категориями. Мы живём в разных мирах и оружие это часть моего мира, в то время как в вашем оно кажется чем-то чужеродным, к чему можно прибегать в крайнем случае. Но для меня оно естественно также как для вас зубная щётка, и знаете почему? Потому что я свободный человек, а во всех мирах человека свободным делает только нож.
Она сделала паузу, с интересом рассматривая Крейтона, впрочем едва ли это был иной интерес, нежели тот, который испытывает психиатр по отношению к своему пациенту. И уж точно она не придавала никакого значения тому, что говорил сейчас Мессеир, считая это какой-то высокопарной белибердой доморощенного че гевары.
— Ты что ли из какой-то банды?
— Организация, в которой я состою куда хуже любой из банд, — с некоторой гордостью ответил Крейтон.
— А твои родители знают, чем ты занимаешься?
— Мои родители теперь всё видят. Я сирота.
— А ... извини, мои соболезнования, — дежурно произнесла девушка, слабо попытавшись изобразить в голосе сочувствие.
Крейтон только кивнул головой, сложив руки перед собой. Потом вдруг хлопнув себя по коленям, поднялся и, не говоря ни слова, пошёл в сторону дома.
— Ты куда? — спросил у него Кистенёв, приподнимаясь.
— За музыкой.
— Колонки в моей комнате на тумбочке, — крикнул он вслед, но Мессеир не обратил на него внимания, и Кистенёв медленно опустился обратно на землю.
— Он что всё это серьёзно? — тихо спросила Катя, когда Крейтон отошёл от костра на приличное расстояние. — Жёсткий чел, конечно. Но странный какой-то, он случайно не того ...
Вдруг она обернулась и вспомнила, что рядом с ней ещё оставалась Клементина, после чего тут же замолчала, даже не ожидая ответа от Василия.
Тот в свою очередь с одной стороны даже как-то разозлился её скепсису, особенно после того что они устроили у неё во дворе, на глазах у её родителей, но при этом он сам осознавал что время от времени задаёт сам себе такие же вопросы. Пожалуй, только сейчас до него начинало доходить, что всё это время он относился к этому, как к аттракциону, который рано или поздно закончиться, и он, Кистенёв вернётся к своей
нормальной жизни. Он никогда не думал об этом осознанно, но ощущение этого никогда не покидало его.
Впрочем, Крейтон вернулся достаточно быстро, к удивлению Кистенёва неся в руках вместо его маленьких переносных колонок, вытянутый чёрный футляр со скрипкой. Он достал её, ненадолго положил на плечо, держа за гриф внизу, отчего сама скрипка ненадолго вызвала у Кистенёва ассоциации с дробовиком.
— Скучно у вас тут без музыки, нужно это исправить, — произнёс он, открывая футляр и доставая инструмент. — Танцуйте, друзья мои, танцуйте, пока можете.
Сначала он медленно провёл смычком по струнам, отчего те издали жуткий жалобный стон, но потом он провёл ещё раз, потом несколько раз и наконец звук перерос в мелодию. Он заиграл что-то весёлое и авантюрное, оно словно цепляло за душу и тянуло, так что невозможно было усидеть на месте. Кистенёв не мог определить играет Мессеир плохо или хорошо, но чувствовал сам ритм и ритм этот ему нравился. Нравилось и то, как чужеродно звучала скрипка здесь в ночи, возле костра, где он обычно раньше, сидя вместе с Семелесовым включал что-то из рэпа, обычно русского, там, где было больше глубинного смысла, над которым Алексей обычно смеялся, но всё равно слушал за отсутствием выбора.
