Ругару

— Ты мне генеалогию собрался излагать? — и снова Царко тряхнуло так, будто он получил удар в лоб кулаком тролля. Даже зрачки закатились.

А Регина поняла: Кобалия спросил об отце для того, чтобы снова ударить, причинить боль, дезориентировать подследственного. Стало муторно. Она не создана для этой работы. Она следователь, она человек, она представитель системы. Она должна ненавидеть преступников, дерзящих ей на допросах. Но она их жалела и ничего не могла с этим поделать. Настоящие мерзавцы ведь на каторге не оказываются. Их убивают, так же как зигорра. Что заставило этого вия убивать солдат? Кто-нибудь спрашивал? Наверняка спрашивали. Но адвокаты по отношению к таким особенно не стараются. Его отправили на каторгу. Для Регины она дом родной, для осужденного — ад. Без права переписки, без права свидания. И разве удивительно, что порой захлестывает ненависть, так что уже плевать, что с тобой сделают: добавят срок или сразу казнят. Он будет дерзить, получать ментальные удары — кажется, Кобалия делает сейчас именно это, — а когда оклемается, снова будет дерзить. Но то, что им нужно, он не скажет.

Она подвинулась ближе к Егору и шепнула в самое ухо:

— Можно я поговорю с ним наедине?

Кобалия задумался, потом черкнул на листочке:

"Можно, если будет присутствовать маг".

"Хорошо, но пусть сделает звукоизоляцию".

Важняк нажал кнопку вызова.

Несколько мгновений — и она остались наедине с вием, снова выкатившим анимешные глаза от удивления. Маг, стоящий в углу не в счет, — он за невидимой стеной и ничего не слышит. Однако если заметит опасность — вмешается.

Все-таки ограничивающие заклятия интересная штука. Они накладываются, чтобы заключенные не сильно отличались от людей. Иногда на орка наложат заклятие, а его орочья природа из всех щелей прет, невооруженным взглядом видно, кто перед тобой. А вот прекрасный воин Илья превратился в робкого ботана. Конечно, это только внешнее, но все равно... Некогда Царко был волосатым чудищем, поймав взгляд которого человек умирал. А теперь перед ней сидит стройный мужчина и таращит на всех наивные глазища.

— Почему вы пошли на преступление? Почему убивали людей?

Царко глянул заинтересовано, поерзал на стуле, затем на губах заиграла скабрезная улыбка.

— А вы добрый следователь, да? Пожалеть меня хотите?

— Я вас жалею, только проку от моей жалости шиш да маленько. Но я хочу попробовать договориться с вами.

— Срок мне скостить пообещаете? — он улыбнулся шире.

— Учитывая, что, отбывая наказание, вы совершили еще одно преступление — покушение на убийство — срок вам увеличат. Но...

— А кто сказал, что я Чистякову хотел убить? Ни фига подобного! Лишнее шьете. Я женщин не трогаю. Мне только надо было, чтобы она домой меня впустила. И учитывая то, что произошло позже, было бы ей это только на благо. Забрал бы медальончик, да и ушел бы с миром. А она вон сколько болезная промаялась. И дитенок ее.

— Вы не хотите распространяться о прошлом, расскажите о настоящем. Чем вас обидел Григорий Леонидович?

— Гришка-то? — вий прищурился. — Молодой он да борзый. Хамит, словно кошкой родился с девятью жизнями. Вы вон со мной как ласково беседуете. И даже важняк ваш... По мне, вот так в морду дать честнее, чем презрение свое всячески выказывать. Особенно когда ты в системе без году неделя и толком ни в чем не разобрался. Не будь он магом, я бы его проучил, честное слово. Но силен, зараза.

— Кто помог вам снять ограничивающие заклятия?

— Мир не без добрых... магов.

Разговор зашел в тупик. Она не сумеет ни о чем с Червоненко договориться. Слишком много ненависти, слишком мало доверия. А время утекает.

— Баггейн, который вас нанял, украл Елисея Чистякова. К завтрашнему дню он легко превратит мальчика в марионетку, не помнящую из прошлой жизни даже собственного имени. Поэтому вернуть его надо сегодня. Либо вы скажете мне все, что знаете, либо из вас насильно это вытащит Егор Иванович. Выбирайте.

— А чего тут выбирать, гражданочка начальник? Вы меня типа спасти хотите, и я вам за то премного благодарен, да только представьте себя на моем месте. Вас вот схватили и пытают... зигорра, например. И что вы выберете? Всех сдать, как стеклотару, и жить дальше или сдохнуть, хоть и бессмысленно? — он откинулся на стуле, полюбовался потолком. — Мальчишку жаль. А не убьют же его. А с другой стороны, возвращаться на Гальарне мне не к кому. А еще десятку сталкиваться с каторжанами и опускать голову, потому что все знают, что я своих продал... Не... Зовите Егора Ивановича.

— Как скажете.

Регина сделала знак, чтобы маг убрал "стену", и вышла из кабинета. Кобалия курил в коридоре. Услышав шаги, обернулся, поднял красивые, черные с проседью брови: как, мол, там?

— Он ваш. Только не заставляйте меня, пожалуйста, при этом присутствовать.

Егор смял недокуренную сигарету в пепельнице.

— Не курю уже шесть лет как, — покаялся он, — а теперь вот снова.

Регина не приняла смену темы.

— Зачем вы приглашали меня? — поинтересовалась она.

— После того как я допрошу его, он умрет, — Кобалия присел на подоконник. — Я надеялся, что у вас получится избежать этого. Если рассудить, не так уж он и виноват. Он ведь и случайно навредить мог. Каторжане не всегда себя контролируют. А вот куда смотрел маг-надзиратель, который за ним следить должен — это вопрос. Его уже отстранили от дел, сейчас тоже под следствием. Разбираться будут — преступная халатность виной или подкуп. А мне вот как-то плевать. Попался бы мне под горячую руку... — он резко оборвал себя, но с места так и не тронулся.

— По-моему с магом все ясно, — нерешительно вступилась Регина, просто чтобы поддержать разговор. — Гриша себе кучу врагов нажил, а этот решил новую методу применить. Подружиться с зеками. Балбес, — она поджала губы.

— Вы знаете мага, присматривавшего за Червоненко? — опять резко, будто мечом рубанул, уточнил Егор.

— Нет, — небрежно дернула она головой. — Но люди мне более понятны... Даже маги.

— Ясно, — он оттолкнулся от подоконника, как в реку нырнул. Регина следила за его уверенными движениями дикого зверя, пока за следователем не закрылась дверь. И даже немного после этого — не сразу пришла в себя. Затем, опомнившись, торопливо помчалась в кабинет, но не успела. До того как она заперлась, в коридоре раздался мучительный, полузадушенный крик.

"Кобалию в любовники захотела? Идиотка! Тогда уж сразу с зигорра..."

Ей нестерпимо захотелось поискать дело Червоненко, узнать, что же его толкнуло на преступление. Но она удержалась. А то потом года два будет корить себя: не подобрала слов, рано сдалась, надо было что-то предпринять... Лучше уж не знать ничего. Она набрала номер Тараса. Руки слегка дрожали.

— Новости есть?

— Есть, — отозвался опер. — Хороших только мало. Вадим Христофорович года четыре назад оформил генеральную доверенность на некоего Ждана Игнатьевича Демина. Он вообще хотел машину продать, но покупатель сказал, что ему так удобнее. Ждан Игнатьевич в свою очередь тоже уверяет, что машину продал, и отыскал фамилию и телефон покупателя, но мы на него пока не вышли.

— Ясно.

Кругом сплошные тупики. Может, хоть Егор что-нибудь важное добудет...

Солдаты удачи

Они попросили никого не пускать в зал. Публика за дверями прибывала, как вода в наводнение, пока робко накатывала на двери, отступала разочарованно, чтобы минут через пять накатить снова. И кто знает, сколько двери смогут сдерживать этот напор. Хотя обычно на концерт "Солдат удачи" приходят адекватные люди самых разных возрастов, бывает даже семьями. Бесчинств ни разу не случалось, но кто поручится, что и в этот раз будет также? Все-таки ни один концерт не похож на другой.

Они должны были играть уже полчаса, но Ника сидела, облокотившись на гитару и обхватив голову ладонями, а остальные расселись вокруг, ожидая ее знака.

Это в первые годы они могли робко спрашивать или увещевать: "Ника, может, начнем?", "Ника, нас ждут!" Но это только оттягивало выступление. Лавдовская чувствовала, кто и где должен стоять, под каким углом к залу, и точно так же она ощущала, в какой момент начинать выступление. Они же не пирожки продают, в конце концов. Так что все терпеливо сидели в зале, еле слышно перешептываясь между собой.

— Вроде нормально получилось на репетиции.

— Нормально для пустого зала.

— Думаешь, она пытается звук компенсировать?

— А что еще?

— А мальчишка, которого она отправила, ты понял?

— Да. Ему и на концерт нельзя, но вряд ли он удержится. Так что ты присматривай.

— Я присматривай?!

— Ну не я же!

Ника наконец выпрямилась, хмуро на них посмотрела.

— Ладно, мальчики. Пусть запускают. У нас есть еще минут десять за кулисами.

И поплелась со сцены. Так всегда было, даже когда ей едва исполнилось девятнадцать: до выступления будто старуха, еле волочащая ноги. Но они лучше, чем кто-либо знали: это потому, что она затягивает внутреннюю пружину. Из последних сил, до отказа. Так что руки трясутся, а сознание мутится.

Ребенок с гитарой в руках поглядывал в зал из-за занавески: люди быстро рассаживались по местам. Но давки нет, все ведут себя прилично. Быстрый взгляд на Нику. Если бы ее кто сейчас увидел, решил бы, что она укололась: глаза уже стеклянные от усилий, кулаки судорожно сжаты. Десять минут прошло, все на месте, но Лавдовская ждет чего-то. И они ждут.

Потом она поднимается, все в таком же трансе, словно слепая прорицательница, почти на ощупь идет вперед, утыкается в длинную бархатную занавесь.

— Сделаем это, мальчики.

Голос звучит глухо, будто она вдруг стала чревовещательницей. А затем легко отбрасывает занавеску и выбегает на сцену. Пружина отпущена, Ника летит.

Она не играла концерты, она жила на сцене, растворяясь в музыке, эмоциях, публике. Она удивляла, восхищала, околдовывала, ранила, лечила, порабощала. Четверо мужчин — двое старше ее, двое младше, были на подхвате, ее тылом. Они ударно трудились, как на фронте, но лишь она стреляла по врагу и получала от него раны, иногда очень тяжелые. Может, поэтому, в отличие от Яна никогда не брала с собой дочь и не показывала мужа. Мало ли, куда пуля отлетит рикошетом. И хорошо, если пуля, а не гранатометом шандарахнет.

Ника то переодевалась, то тащила на сцену какие-то вещи и разговаривала с предметами. Она заставляла души людей заходиться восторгом, а потом садилась на краю сцены, как обычная дворовая девчонка с обычной гитарой-шестистрункой, и пела так проникновенно, что зал боялся дышать. Или делала знак, чтобы умолкли все, кроме Ускова. Женщины не могли разглядеть его потрясающий взгляд на полутемной сцене. Поэтому все были в музыке. В музыке и голосе Ники, которая продолжала черную неблагодарную работу, по исцелению человеческих душ.

Не все выдерживали. Ведь душа человеческая не менее чувствительна, чем тело, а может, и больше. Если скальпелем по ране без анестезии, мало найдется "йогов", которые смогут сдержать крик, не дернуться. Лавдовская всегда работает без анестезиолога. Поэтому когда она стала начитывать классику, под его, Ребенка, волшебную музыку электрогитары, многие ломанулись в двери. Глупые-глупые люди. Сейчас бы потерпели, зато потом бы сразу пошло улучшение. А так будет гнить их рана, смердеть, дергать, так что ночью потеряют сон, а днем присутствие духа. Будут раздражительными, плаксивыми, пугливыми. Будут делать глупости, калечить собственную жизнь, потрясать кулаками, крича в небо: "За что, Господи?" Им почему-то все время кажется, что есть простой ответ на этот вопрос. Ну вроде как съел пропавший салат — получил диарею. Все просто и прозрачно: причина — следствие. И с жизнью своей они хотят так же разобраться. Думают: "Я где-то накосячил, стоит там исправить, и все будет зашибись". И не понимают, что кроме диареи есть кое-что пострашнее. Инсульт, например. И человек идет к инсульту всю жизнь: жрет не то, что надо, пьет без меры, стресс опять же... Да много чего. И когда оно бабахнет, как ему втолковать за что? За то, что всю жизнь делал не то, что надо? Удар за ударом рыл себе заступом могилу? Да кто этому поверит? Все ведь себя хорошими считают: не убил, не украл (по крайней мере у соседа, у государства или с предприятия утащить не грех), не гулял (ну так, чтобы без меры, а пару раз — с кем не случается?)... Люди бьют себя кулаком в грудь и кричат: "Мы хорошие, хорошие!" Их можно понять. Не маньяки же какие-нибудь, в самом деле, детей не истязали. Понять можно. А объяснить как? Что душа — штука тонкая, гораздо тоньше, чем тело. И ей мало "не", ей надо, чтобы человек и делал что-то хорошее. А иначе начинается гниение. И все идет наперекосяк. И исправить это может Ника, которая все еще летит, а вовсе не поет. И ловит каждого в зале. Кроме тех, кто позорно капитулирует, испугавшись исцеления...

Семен уже не играл на гитаре, а выразительно махал ему... телефоном. Ничего себе. Это что же должно такое произойти, что их рискнули потревожить на концерте? Кто?

Он подошел ближе и сообразил: программу сегодня они не отыграют. Обычно Ника не только задерживала выступление, ожидая нужного момента для "включения". Она и играла намного дольше положенных двух с половиной часов. Играла до тех пор, пока всех ее слушателей "не отпустит". Но сегодня они уйдут раньше. Будет разочарование... Надо, наверно, завершить концерт завтра, чтобы сделать все, что они должны. Но пока надо волноваться о другом.

Лавдовская метнулась вглубь сцены за шляпой, и Тимофеев предъявил сообщение на телефоне и ей. Ника помрачнела. Не так это легко — свернуть концерт, никому не навредив. Но она справится.

Она будто убавила энергии, стала сдержанной. Лавдовская постепенно ослабляла связи, чтобы вывести зрителей из контакта. Но что же она сделает, чтобы уйти со сцены преждевременно?..

Ника снова пела под гитару, ее глубокий, чуть хриплый голос теперь успокаивал, даже усыплял. Когда последний аккорд прозвучал во взволнованной тишине, наполненной дыханием, биением сердец, свет в зале погас. Разом наступила кромешная тьма, зал испуганно выдохнул, а Петр, быстро сориентировавшись в ситуации, гаркнул на весь зал:

— Без паники! Сейчас мы выясним, что случилось, — может, если бы это крикнул кто-то другой, слова произвели бы обратный эффект, но сейчас тысячная толпа притихла, а через пять минут, Ребенок так же громко сообщил: — К сожалению, Концертный зал обесточен. Когда снова появится свет — неизвестно. Концерт придется прервать. Просьба спокойно покинуть помещение. На выходе запишите номер телефона. Если завтра все починят, то мы отыграем еще один концерт. Вам только надо предъявить билеты, с которыми вы пришли сегодня...

И опять его послушались — впрочем, иначе и быть не могло. Люди вставали, негромко обсуждая происшедшее, кто-то шуршал в сумке, подсвечивая себе сотовым — искали билеты. Ника прощалась со сцены, но ее и вполовину не было слышно так хорошо, как его. Кажется, у них получилось. Минут двадцать — и они смогут выяснить, что же такое произошло у волгоградской полиции, что они рискнули открыто показать проверяющей комиссии из МВД, что знают об их присутствии и нуждаются в помощи.