Старший брат Одина

Лана сломала сигарету, бросила ее на пол и отвернулась. Курт вздохнул, тоже затушил сигарету и наклонился к женщине.

— Да что они знают, — сказал он, целуя рассыпанные по подушке светлые кудряшки. — А я что, совсем не тяну на чудо? Мутантов считают стерильными потому, что больше ни у кого нет второй части такого же паззла; но нас-то с тобой нарезали на одной фабрике и даже на одной и той же машине...

Лана повернулась лицом к Курту. Глаза у нее были заплаканные. Она обняла его за шею.

— Поцелуй меня, — сказала она. — Чудо — не чудо, но целуешься ты чертовски хорошо...

— Хотя если мы так и будем всю дорогу только за руки держаться, как в детском саду, конечно, не будет у нас никого, — чуть задыхаясь, сказал Курт несколькими минутами позже. — Скажи, ты этого потому и не хочешь, что сама желаешь быть моей любимой девочкой? Так у нас гарантированные поставки, Лана, пожалуйста, будут исключительно мальчики... Все лысые и синеглазые... Лана, я так хочу тебя, что если ты мне не дашь, я сейчас просто умру...

— Да вы шантажист, герр Эйхманн...

— Ja...

-Ну и хитрюга же ты, Курт, — смеясь, сказала Лана. — Ракета-носитель, недоступные звезды...

Довольный Курт показал ей язык.

— Вот будет Александру теперь на ком потренироваться в стрельбе, — добавила Лана.

— Брось, — лениво сказал Курт. — Он не боец.

— С чего ты взял?

— Был бы боец — уже женился бы на тебе.

— Развод для президента вообще сложная вещь, а в католической стране — просто невозможная, — грустно сказала Лана.

— А я бы развелся, — сказал Курт. — Попрут с президентского кресла? Ну и черт с ним. У меня такая профессия, что голодать я никогда не буду. И тебе на тряпки хватит, не боись. Потом еще сами придут, будут просить, чтобы вернулся. Он тебя просто не любит. А я — люблю.

Лана приподнялась на локте.

— И всегда вы, нацисты, бросаете своих любимых мутантам, чтобы бы спасти свою жалкую шкуру? — прищурившись, сказала она.

— Не путай мягкое с теплым, а личное — с государственным, — спокойно сказал Курт. — Если мне из-за интересов страны придется отказаться от единственного человека, которого я люблю, с которым я могу быть счастлив — я это сделаю. Но и с молоденькими помощницами "по связям с общественностью" похоть тешить никогда не буду, поняла? Человеческая жизнь — не самый ценный товар, но моя тогда была дороже твоей, вот и все. Я должен был оттуда выйти, кроме меня, никто не сможет... а, ладно.

— А я тебя и сейчас не люблю, — процедила Лана сквозь зубы.

— Только пожалуйста, трахайся так же, как сегодня, — мечтательно сказал Курт. — А без любви я как-нибудь проживу.

Парень поднялся и стал одеваться.

— Ты еще вот над чем поразмысли, — жестко сказала Лана. — Ты этого не сказал, но я твою мысль слышала — от тебя тоже когда-то отказались, да попросту предали... ради высших интересов... А ты этого человека уважаешь теперь? Счастлив он? Или готов бежать хоть на край света за тем, чего уже никогда не вернуть?

Взгляд Курта стал пустым и страшным, как в тот миг в классе исправительной колонии, когда Лана посмеялась над его безумием. Курт молча надел кашемировое пальто и пошел к двери, но покинуть бунгало не успел — обнаженная Лана появилась в воздухе между парнем и выходом.

— Прости меня, — сказала она, обнимая его. — Прости, Курт... Я же не знала, что тебе все еще ТАК больно...

— Ты знаешь, и как меня предали? — неестественно ровным голосом спросил Эйхманн.

— Да ну что ты, Курт, — сказала Лана. — Это же очень глубоко в тебе сидит. Так, мелькнула тень от винтовки, и все... Ну, еще кочерга какая-то...

Курт согнулся пополам. Лане действительно было не по силам удержать его вес, и они оба оказались на полу. Парень, задыхаясь, уткнулся лицом ей в шею, и Лана ощутила, как что-то горячее потекло по ее плечу. Сказать ему что-нибудь еще она уже боялась; Лана просто прижала его к себе и ждала, пока Курт выплачется.

Парень последний раз глубоко вздохнул и вытер лицо рукавом пальто.

— Извини. Мне последнее время чего-то очень уж сильно башню рвет, — сказал Курт и высморкался. — Никогда не плакал, а тут за неделю второй раз. К Рамону что ли сходить...

Лана, понимая, что третий раз может закончиться только ее смертью, в дискуссию вступать не стала. Она очень осторожно улыбнулась Курту и промолчала. Эйхманн посмотрел на нее и горько усмехнулся.

— Ну вот, — сказал он, вытащил из кармана носовой платок и вытер плечо, грудь и руку Ланы. — Теперь и ты меня боишься. Странные вы все-таки люди, русские.

Курт поднял на нее глаза.

— Обычно меня боятся, когда я сержусь.

— Я боюсь не тебя, — сказала Лана. — А за тебя, Курт.

— Разве сейчас, — сказал Курт. — Не сбылась твоя самая шокирующая эротическая фантазия?

Она отрицательно покачала головой. Парень приподнял брови.

— Нет? А какая же тогда?

Лана наклонилась к его уху и что-то прошептала.

— Можно, конечно, — сказал Курт. — Но сколько же это народу потом грохнуть придется?

Лана вздохнула и пожала плечами, мол нет так нет. Женщину внезапно пробила дрожь.

— Да ты совсем замерзла, — сказал Курт, поднял ее с пола и отнес на кушетку.

— Я поеду — пора... — сказал он, укутывая Лану пледом.

— Так и не поговорили о приеме делегации...

— Все равно я вряд ли смог бы присутствовать там.

И тут Лана поняла.

— Лагерь... — прошептала она. — Вот что это было за дело, которое не сможет никто, кроме тебя...

— Принимай кокс не реже, чем раз в три дня, — сказал Курт, целуя ее. — Очень тебя прошу.

— А как же гарантированные поставки? — сказала Лана.

Но он этого уже не услышал.

Курт попятился и с диким видом посмотрел на ворота — они вдруг сами собой дрогнули и подались внутрь. За ними оказался БТР братьев Штайнбреннеров. Алоиз — это он открыл ворота изнутри — подошел к другу. Эйхманн и Штайнбреннер посторонились, давая дорогу "кайману". Алоиз протянул Курту какую-то бумагу, густо уляпанную печатями.

— Это еще что? — спросил Курт, когда БТР проехал мимо и снова стало можно разговаривать.

— Свидетельство о разводе, — сказал Штайнбреннер. — Ты же просил.

Курт убрал документ в карман пальто.

— Как там Эрика-то? — спросил он.

— Да, они сошлись с Гансом, года два как. Ну, помнишь, такой, все песни пел. Теперь поженятся, наверно — ей же не давали развода и вдовой не признавали, герр генерал отказывался выдать свидетельство о твоей смерти... А с Эмилем все в порядке.

— Она его все-таки в честь дедушки назвала, — пробормотал Курт. — Ну, в порядке так в порядке.

— Мы можем осмотреть крепость, если хочешь, — сказал Алоиз мягко. — Пока все спят. К Эрике зайдем. Ведь ты уже перешел этот мост...

Курт отрицательно покачал головой.

— Вот Ганс-то обрадуется, — сказал он. — Да и мой мост давно рухнул в воду... и там нет ни бревен, ни даже крохотной соломинки, за которую я мог бы ухватиться.

— Курт, — сказал Алоиз. — Твой отец не мог поступить иначе.

— Но я же смог, — возразил Курт. — Поехали.

Адольф заглянул в джип.

— Привет, Карлос, — сказал он, усаживаясь за руль. — У тебя пересадка. Или ты приехал написать репортаж о Шербе?

— В следующий раз, — усмехнулся журналист.

Карлос открыл дверцу, выпрыгнул из машины и направился к БТРу, стоявшему с открытым люком.

Утром Рамирес вызвал Рамона для беседы с глазу на глаз. Ничего хорошего от подобных бесед врач не ожидал, но на этот раз дело оказалось необычным. Рамирес признался Рамону, что боится разговаривать с Эйхманном без него. А именно генералу поручили забрать Курта с его квартиры перед отправкой президентского кортежа в Пуэрто-Мадрин. Туда сегодня прибывала делегация из Соединенных Штатов. Врач оценил мужество Рамиреса — далеко не каждому генералу хватило бы духу признаться в подобном. Да Рамону и самому хотелось посмотреть, как живет Курт, и он согласился сопровождать Рамиреса.

Курт снимал квартиру в одном из старых кварталов Вьедмы. Водитель Рамиреса плохо ориентировался в этом районе, практически не затронутом переносом столицы, и "мерседес" долго колесил по тихим улочкам. Нужный дом нашли только по огромному черному джипу, припаркованному во дворе. Его заднюю дверцу покрывал толстый слой свежей грязи, из которой торчали какие-то сучья и ветки. Рамирес, Винченцо и Рамон вошли в дом и поднялись на лифте на один из самых верхних этажей.

Дверь квартиры Курта открылась. За ней стоял хозяин. Из одежды на нем были только черные джинсы, а обнаженный торс был примерно такого же цвета. Винченцо искал взглядом на теле Курта хоть одно живое место. На лице ученого медленно проступало выражение двоечника, обнаружившего, что Амазонки на карте Африки нет. Первым опомнился Рамирес.

— Эйхманн, вы, что совсем с ума сошли? — сказал генерал. — Штатники вот-вот приземлятся в Трелеве, а у вас такой вид, будто три дня напролет рожали и грузили цемент!

Курт взял лежавшую на полочке под зеркалом помаду и написал на нем:

Я буду в П.-М. к 14-00. В надлежащем виде.

Рамон очень задумчиво посмотрел на помаду. Она была того цвета, который подошел бы человеку со светлыми волосами.

Ну, или с рыжими.

— Вы уверены? — спросил Рамирес.

Курт кивнул.

— Хорошо, тогда мы поехали. Если уж не успеваете на космодром, подъезжайте сразу к четвертому причалу, планируется прогулка с китами, — сказал генерал.

Курт посмотрел на Рамона.

— Разрешите мне остаться, — сказал врач.

— Разрешаю, — кивнул Рамирес.

Винченцо достал из кармана пальто пластмассовую баночку с яркой этикеткой витаминов.

— Ребята синтезировали препарат, — сказал он, протягивая ее Курту. — Догадка того журналиста, Агильеры, оказалась верной. Принимайте по одной капсуле в неделю. На этикетку не смотрите, просто другой банки под рукой не нашлось, чтобы отсыпать. На вкус страшная гадость, но все лучше, чем кокаин.

Курт принял банку, выразительно прижал руку к груди и чуть наклонился. Генерал вместе с Винченцо пошли к лифту. Рамон шагнул через порог. Курт закрыл дверь и махнул рукой в сторону комнаты, а сам направился на кухню.

— Ты извини, что я спрашиваю, Курт, — сказал Рамон, снимая пальто и вешая его на крючок. — Ты когда в последний раз принимал кокаин?

Курт остановился и жестом поманил врача к себе. Рамон вошел в кухню вместе с ним. Парень открутил крышку с банки, врученной ему Винченцо, вытряхнул оттуда капсулу и торжественно показал ее врачу. Свободной рукой Эйхманн открыл кран с водой. Затем отправил капсулу в рот, наклонился и запил.

— А что ты все молчком? — осведомился Рамон.

Курт открыл рот, и обнаружилось, что передних зубов у него просто нет, ни на верхней, ни на нижней челюсти. Эйхманн выдвинул ящик стола, вытащил пакет, в котором по виду было никак не меньше трех грамм кокаина, и высыпал в раковину, прямо под струю. Рамон глядел, как вода разметывает белый порошок, а потом поднял глаза на Курта. Тот, совершенно довольный собой, смотрел на врача, ожидая реакции.

— Я бы с радостью погладил тебя по голове, — сказал Рамон. — Но боюсь, что тебе это будет неприятно.

Курт ухмыльнулся так, что врач увидел торчащий из верхней челюсти обломок клыка, и наклонил голову. Рамон очень осторожно коснулся ладонью его головы и провел от затылка ко лбу. Когда он хотел уже отнять руку, Курт вдруг схватил его за запястье. Рамон замер. Курт прижался лицом к его ладони и несколько мгновений стоял так, задыхаясь и дрожа всем телом.

Рамон знал, что сейчас надо обнять Курта. Но он знал и то, что даже думать об этом нельзя.

Он и не думал.

А вот Курт — да.

"Я готов разделить с тобой все, даже смерть, малыш, если ты захочешь", подумал Рамон. — "Но умоляю тебя, давай как-нибудь обойдемся без кочерги в заднице...".

Курт отпустил его руку, и, улыбаясь, посмотрел на Рамона. Куда-то пропало темно-синее, почти такого же цвета, как и глаза Курта, разбитое лицо; исчез жуткий черный провал между деснами. В какой-то краткий миг врач увидел его таким, каким Курт был до того, как первый раз взял в руки винтовку.

НЕТ. ТЫ МНЕ НУЖЕН ЖИВОЙ.

Лицо Эйхманна сразу, рывком потемнело, словно опустилось забрало на средневековом шлеме. Рамону даже показалось, что он слышит скрежет ржавых шарниров. Курт повернулся спиной, открыл холодильник и присел перед ним на корточки. Рамон взглянул на свою руку — пальцы у него дрожали — и засунул кисть в карман брюк. Зазвенело стекло. Парень выпрямился. В руках он держал четыре бутылки пива. Эйхманн захлопнул холодильник ногой, и они прошли в комнату. Полстены занимал визор, и Рамон очень обрадовался его серебристой отделке — визоры в черных корпусах стоили столько же. Врач глянул на стоявший у стены диван и даже прищурился от беззвучного цветового взрыва. На желтом фоне велюровой обивки мощно цвели огромные оранжевые орхидеи. Диван был из тех, что раскладываются вперед, и в разобранном виде должен был занимать почти всю комнату. Рамон перевел взгляд, и обнаружил на окне оранжевый тюль в желтых цветочках, который чуть колыхался под ветром из открытой балконной двери. Врач покачал головой, и не только потому, что открытый балкон для зимы был очень смелый жестом.

Квартиру обставлял не Курт.

Точнее, не один Курт.

Парень указал врачу на дверь балкона.

— Иди надень что-нибудь, — сказал Рамон и отобрал у него пиво. — Сверхлюди тоже простужаются...

На балконе Рамон нашел пару старых плетеных кресел и хромоногий столик, на котором стояла обрезанная жестяная банка, наполовину забитая окурками. Врач поставил пиво на стол и опустился в кресло. Пришел Курт в черном свитере, который болтался на нем, как на вешалке, принес открывашку, про которую сначала позабыл. Эйхманн сел во второе кресло и откупорил пиво себе и Рамону. Ожидать, что Курт завяжет беседу, не приходилось. Рамону, совершенно опустошенному сценой в кухне, тоже ничего не лезло в голову. Так они молчали, время от времени делая по глотку пива и глядя на совершенно безрадостный вид внизу. Когда врач открыл себе вторую бутылку, скопище лохматых облаков у самого горизонта вдруг почернело. Их восточный край нестерпимо засиял, и на бледно-серое небо выкатилась раскаленная монета — солнце.

— Это хорошо, что сегодня солнце, — сказал Курт. — Я его давно не видел.

Рамон покосился на парня. Лицо Эйхманна стало нормального розового цвета, от кровоподтеков не осталось и следа. Курт совершенно не пришепетывал; врач успел заметить между его губами полоску ровных, белых зубов.

— А что плохо? — спросил Рамон.

Курт отхлебнул из бутылки.

— Алоиз погиб.

— Он был счастлив умереть за тебя, я думаю, — помолчав, сказал Рамон.

— Это все понятно, — мрачно произнес Курт. — Вот только жить со мной почему-то никто не хочет.

Рамон понял, откуда ветер дует, и невольно улыбнулся.

— Перестань, Курт, — сказал врач. — Мужчин с большим будущим обычно любят женщины с темным прошлым, так что вы с Ланой идеальная пара.

— Так ты думаешь, что у меня большое будущее?

— Конечно, Курт. Это очевидно.