Шел уже откровенный торг, и Тротт расслабился.
— И счас готовить и убирать будет, — сказал он, — только вечерами пусть у меня на чердаке сидит. Не люблю использованное. Бабу себе найдешь, кров со мной разделит, не обеднеешь, а за работу едой оплатишь. Моя станет — не бить, только я ее бить могу. Согласен?
Якоши провел пальцем по острию, хмыкнул одобрительно. Покачал головой.
— Сразу видно, деревенский ты, странник. Дурак. Пожалеешь, надоест — обратно не проси.
— То не твоя печаль, — усмехнулся Тротт. — По рукам?
— По рукам, — рявкнул тот поспешно — и подставил ладони для хлопка. И сунул нож за пояс.
Макс сделал шаг, остановился у рук женщины — та замерла, повернула голову.
— Все слышала? — сказал он. — Моя ты теперь. Дела доделаешь и поднимайся наверх. Если кто обидит — покажешь, убью. Мое никто не должен трогать, понятно?
Не ей сказал — а так, чтобы мужики услышали.
Она снова опустила голову — хозяин позади что-то ехидно ворчал, трое охранников смотрели на Макса как на больного. А две остальные женщины почему-то на Венин с жалостью. Не прекращая натирать пол.
Вечер и начало ночи прошли под смрад алкоголя, крики и ругань наемников — и песни едва приковылявшего сюда вчерашнего деда. Стычки вспыхивали чаще, становились злее — и Максу пришлось всерьез драться рядом с охранниками, усмиряя буйствующую упившуюся солдатню. Слава богам, никто не задел нос — но повозиться, задыхаясь от адреналина и злости, пришлось долго — а потом еще обыскивать бессознательные тела, вытаскивая монеты — оплату за пиво и закусь.
Пьяные тела повалили на задний двор.
— Они привычные, проспятся — в казармы пойдут, — сказал хозяин. Максу было все равно.
Он поднялся к себе, ополоснул лицо водой. Венин спала на полу, и он покачал головой, поднял ее и переложил на топчан. И сам лег рядом, сняв куртку и мгновенно вырубившись.
Под утро он проснулся, задыхаясь от острого плотского нетерпения, сжимая в кулаке чьи-то волосы — сделал несколько толчков вверх, и выгнулся, и застонал, сотрясаясь от удовольствия. Женщина подняла голову от его разгоряченных бедер, поцеловала руку, тихо легла рядом. Макс с трудом восстанавливал дыхание, приходя в себя. Посмотрел на нее — она искательно заглядывала ему в глаза.
Проклятый порченный мир.
— Тебе не нужно платить мне так, Венин, — сказал он хрипло и тихо. — Просто спи. Я тебя не прогоню, не бойся.
"Я просто уйду и оставлю тебя здесь. И ты удавишься от бессилия".
"Разве можно спасти всех женщин этого проклятого города? — снова спросил он себя. — Или этого мира?"
Вдруг безумно захотелось бросить все, уйти наверх, к себе. В свой чистый дом, к своей лаборатории, к своим студентам, у которых самая страшная беда — невозможность сдать физкультуру. К друзьям. К Алексу, спокойному и уравновешенному. К дурному, легкому, как ветер Мартину, от которого никак нельзя огородиться — он все равно придет, нагрубит, посмеется и потянет в реальную жизнь.
Мысли, воспоминания и сны сплетались, ограждая Тротта от окружающей грязи.
"Но ведь можно спасти хотя бы одну, — сказал бы ему фон Съедентент. — Если выбор между "никого" и "хотя бы одну", то почему ты сомневаешься, Малыш?"
Потому что это неразумно и бесполезно. С ней я не смогу уйти. Потому что она погибнет в лесу. И меня погубит.
"Здесь она погибнет точно, — не унимался фантомный фон Съедентент, — а там ты ей дашь шанс. Да и сможешь ли ты жить, зная, что оставил ее в этом дерьме?"
Макс желчно фыркнул — женщина у плеча снова замерла, затем успокоилась, задышала ровнее.
Мартин всегда был прекраснодушным дураком.
А все же жаль, что нельзя прийти в этот мир вчетвером. Здесь не действует стихийная магия Туры, здесь мы — обычные люди. А будь мы в силе... почистили бы его.
Он покачал головой, уже почти заснув.
Ну и кто тут прекраснодушный дурак?
С утра он снова колол дрова, таскал для хозяину воду из колодца — тот собирался опять варить пиво. Затем сел есть. Венин, одетая в купленную им рубаху, с хитро заплетенными волосами, опять драила полы рядом с другими женщинами, и те, не сдержав любопытства, что-то шептали ей, косясь на Макса — она только розовела.
— Ишь, расцвела, — с сожалением сказал Якоши, останавливаясь подле нее. — Волосы заплела, как мужняя. Может, зазря я тебя отдал, а, Венин?
Она сжалась. Макс опустил на стол кружку, поднимаясь из-за стола. Хозяин покосился на него, захохотал.
— А злющий-то чисто самка охонга в период спаривания! Ты, странник, не сжимай зубы-то, выгоню! Думаешь, других охотников на работу не найдется? Купил — твоя. Понимание тоже имею.
— Это хорошо, что имеешь, — сказал Тротт, глядя прямо в заплывшие жиром глаза. — Есть еще дела, хозяин? Если нет, то позволь, в храм схожу.
Женщины испуганно зашушукались, пряча глаза. Венин все так же молча натирала полы.
— Да работайте вы, личинки! — рявкнул Якоши. — Вот что, Торши. На кухне ножи затупились, наточи, как надо. И можешь идти.
Макс снова прошел к базару, поднялся на холм к храму. Купил за медную монетку четырех жертвенных голубей — ими, а также козлятами и прочей живностью активно торговали внизу, у холма. И, склонившись, прополз, как полагалось, под воротами высотой по пояс обычному человеку — чтобы никто не забывал кланяться при входе.
За высокими стенами, выстроенными полумесяцем, находился мощеный камнем внутренний двор. Огромный — как три университетских стадиона, не меньше, — пестрый. Стены покрыты цветными тканями. Здесь сильно пахло кровью — и свежей, и свернувшейся, — и едким смолистым дымом от чадящих у стен жаровен. И здесь Макса снова придавило ощущением чужого ненавидящего взгляда. Но он справился, шагнул дальше — сзади из низких ворот уже подпирали желающие вкусить божьего благословения.
Людей было очень много, и Тротт лавировал в толпе, наблюдая за происходящим. То и дело раздавалось придушенное блеяние или клекот приносимого в жертву животного — над широкими отверстиями в полу резали жертвы, выпускали кровь, туши складывали у ног богов.
Тут же важно ступали, наблюдая за порядком и раздавая благословения, разряженные жрецы и жрицы — в длинных белых одеждах, с подведенными желтым глазами, с длинными волосами. Их сопровождали рабыни — бритые, одетые лишь в набедренные повязки, с закрытыми кожаными масками ртами, с чашами в руках, в которые молящиеся бросали монетки.
В прямой стене "полумесяца" были прорезаны окошки — и каждый желающий мог посмотреть на крыши дворца тха-нор-арха, соединенного с храмовой половиной мостиками. А вдоль полукруглой стены стояли четыре огромные статуи богов Нижнего мира.
— Благословляю, — махнул на рукой проходящий мимо жрец, и Тротт поклонился и поспешил в центр двора.
Там возвышался над каменной кладкой позолоченный купол, сплошь покрытый гравировкой — ступая вокруг, молящиеся могли воочию наблюдать историю триумфа божественной четверки. Макс, сжимая полудохлых птиц, влился в поток людей, кружащих у купола, без интереса осматривая картинки для паствы и слушая разговоры. Вот показана жизнь до прихода богов — люди едят из одного корыта со свиньями, спят в грязи, чешутся.
— Ишь, дикие времена! — поражались верующие, с восторгом рассматривая картинки.
Вот четыре бога-всадника спускаются из небесных врат, а за ними растекается по земле огромная армия.
— Сила-то какая! — захлебывался от благоговения идущий перед Максом горожанин.
Вот повержены старые боги и двое пришельцев пробивают им груди копьями, а двое выдирают из земли горы и заваливают сверху.
— А страшные-то какие! — продолжал поражаться горожанин, разглядывая старых богов — их постарались намалевать отвратительными, с длинными языками, уродливыми, маленькими. Макс скептически посмотрел на картинку, повернулся к статуям захватчиков — при всем старании художников новые боги смотрелись куда страшнее.
Дальше на золоченой стенке купола шла обычная религиозная дребедень — выдача законов, благословение первого тха-нор-арха, создание новых инсектоидов... Народ, разглядывающий деяния богов, шумел, народ рыдал, падал на колени.
Макс, у которого от этой странной экзальтации разболелась голова, наконец, завершил круг. Теперь нужно было принести жертвы, сделать вид, что молишься, и потом спокойно побродить по двору, послушать разговоры.
И он пошел к богам, у ног которых были пробиты круглые и широкие окна в подземное капище. Там, в толще холма, на огромном алтаре шли службы и приносились жертвы. Туда сверху лили жертвенную кровь животных — или собственную, проводя лезвиями по запястьям и читая молитвы. Оттуда сейчас доносились речетатив и бой барабанов — и Макс не стал смотреть, потому что представлял, что там увидит. Добавил к подношению богам кровь четырех птиц, свернув им головы и побрызгав кровью из тушек вниз, в "окна" капища. Он переходил от одного бога к другому — и усиливалось ощущение чужого враждебного взгляда, и Тротт крутил головой, пока не понял, что исходит оно от сверкающих драгоценными камнями глаз статуй богов.
Макс и раньше видел их, и поражался, как человеческий мозг может создавать такие извращенные воплощения своих страхов.
Первый, Нерва, "война" по-лортахски — чудовище с паучьим телом на коротких ножках, с вырастающим из него человеческим торсом и двумя парами рук — одни людские, с ножами, другие — как лезвия охонга. Морда так вовсе треугольная, с огромными самоцветными глазами и маленьким ртом, заполненным зубами.
Второй — длинный, вытянутый, с трехсуставными руками и ногами и головой с длинными волосами и рожками-антеннами. Если сильно захотеть, можно увидеть в нем антропоморфного кузнечика. Омир — "закон".
Третий — крылатый. Малик, что значит "мера". Поставить стрекозу на задние лапы, дать в передние кривые мечи, придать немного сходства с человеком — и вот он, красавец. Четвертый, Девир. "Владыка смерти" означало его имя, и он был меньше всего похож на человека — богомол богомолом с поджатыми передними лапами, человеческой мордой с теми же огромными глазами и поясом из черепов.
Макс оглянулся на шум — у ног Девира-богомола собрались верующие, окружив высокомерного жреца, и можно было незаметно присоединиться к ним.
— Когда же выйдет жрица? — спрашивали длинноволосого служителя — кто с опаской, кто с фанатичным восторгом. — Когда же будет пророчество? Сколько ждать до открытия врат?
— Радуюсь, видя такую веру, — устало и снисходительно отвечал жрец, — но все в руках божьих. Будете ли молиться?
— Будем! — раздался дружный хор экзальтированных горожан. Макс присмотрелся — у многих странно блестели глаза. Да и его начинало подташнивать — а болящая голова просто раскалывалась. Наверняка ведь в жаровни добавляют какой-то легкий наркотик.
— И ты будешь? — изящный палец ткнул в соседа Макса. Тот бухнулся на колени.
— И я, глаз не сомкну!
— И ты? — явно наслаждаясь, жрец указал на Макса. Пришлось тоже падать на колени — но особым артистизмом Тротт не обладал, поэтому просто ткнулся лбом в пол. Голове стало совсем плохо.
— Молитесь! — провозгласил жрец. — Триста сердец будет принесено на алтарь, триста жизней напитают богов. Проснутся они и укажут нам путь. Завтра в ночь молитесь со всем городом и ждите!!! Завтра ночью будет ответ!!!
От раздавшегося фанатичного воя чуть не лопнули барабанные перепонки.
Макс побыл там еще немного, выбрался за стены храма, кое-как прошел сквозь базар, купив на заработанную утром монетку сладкую лепешку — и через несколько узких и грязных переулков остановился на берегу серого моря. Здесь стало полегче — какое-никакое, а открытое пространство. Здесь даже отклик Источника ощущался сильнее — и Макс проверил морок на глазах и спине, умылся соленой водой, подняв облачко ила, посмотрел на гниющие остовы домов и направился за казармы, в харчевню. До завтра он потерпит. Немного осталось.
Венин, что-то нарезавшая на столе рядом с другими женщинами, увидев его, быстро высыпала овощи в котел, помешала, из другого положила ему уже готового рагу. Синяк на ее лице заметно посветлел, ушла опухоль. Удивительная мазь. Да и вообще — сколько здесь уникальных растений, какое поле для исследований!
— Ты ела? — спросил Макс, чувствуя, что так надышался дрянью в храме, что точно ни ложки в рот взять не сможет.
Женщина неуверенно взяла ее, оглянулась на других служанок. Те даже перестали резать — опять шептались и поглядывали на них.
— Тиебее, — промычала она, показывая на тарелку.
В кухню зашел Якоши — и женщины поспешно снова принялись за работу. Макс прихватил тарелку, пошел в зал. Якоши плюхнулся на стул рядом с ним. Судя по благодушию, он хотел поболтать.
— Был в храме, деревенский?
— Был, — коротко ответил Тротт, глотая довольно вкусное варево.
— Как тебе?
— Никогда такого не видел, — пробурчал Макс, жалея, что не может изобразить дурацкий восторг. Но, видимо, хозяин решил, что его малословие от ошалелости красотами и божественным величием, потому что добродушно захохотал — затрясся его живот, подбородок.
— То-то же! Голубей резал?
— Их, хозяин.
— А мои-то дуры решили, что ты Венин собираешься богам отдать. Боятся тебя. Жалели ее со вчерашнего дня. Бабы, что с них взять? Не знают, что кто в храме служил, в жертву не приносят.
— А как она попала к тебе? — поинтересовался Тротт.
— Как-как, — Якоши сплюнул на чисто вымытый пол. — Они как стареют, из невестиного возраста выходят, их за бесценок на торг выставляют. Зачем богам перестарки-то? Вот и купил. Чистенькая была, — он сладострастно зажмурился, — потом подурнела, ну так и я уже наелся.
— А сколько же ей? — с тяжелым предчувствием поинтересовался Макс.
— А я помню? — удивился хозяин харчевни. — То ли восемнадцать, то ли девятнадцать. Говорю же, перестарок. Рабынь в храм берут, как первую кровь роняют, лучших отбирают. Семье выкуп дают. Самый невестин возраст, а сейчас кому она нужна? Только тебе, дураку, и сгодилась.
И он снова захохотал, хлопнул Макса по плечу.
— Ты вот что, странник. Послушай меня. Дерешься ты чудно, но умело. А мне, понимаешь ли, серебрушку этим пьянчугам отдавать жалко, а за меньшее дурь тешить не станут. Поучаствуй в бое сегодня, а? Я тебе половину отдам. А хочешь, нож отработаешь? Будешь побеждать — человеком здесь сделаю. Все тебя знать будут! Ну что, согласен?
— Подумать надо, — сказал Макс медленно. — Если убьют меня, что с бабой будет?
— Да не трону я ее, — досадливо отмахнулся хозяин — глаза его горели азартом, — будет работать как работала, ну, со мной кровать делить, не убудет. Другим не дам! — поспешно добавил он, видя, как сузил глаза собеседник. — Да и с чего тебя убьют? Постараешься — и мне деньгу сбережешь, и сам разбогатеешь! Ну, чего думаешь? Запала она тебе в душу, эх, баба! В грязи, а выгоду нашла! Ну, хочешь, богами поклянусь — что бы с тобой не случилось, под солдат больше не положу? Будет работницей у меня, кормить буду, не выгоню!
— Хочу, — кивнул Макс, чувствуя себя омерзительно. И Якоши поднял руку и произнес слова клятвы.
