— А если попробовать найти и проработать выживших фаустян? — тихо спросила она.
Фред чуть поморщился при упоминании народа, по вине правителей которого пострадало Содружество:
— Да. Я хочу поручить это тебе, девочка. Но там есть проблема: примерно треть монахов обладали аннигиляционным геном, и при регистрации выяснилось, что выжили именно они. Да это и вполне объяснимо.
— Я знаю. Но ведь есть надежда на нелегалов?
— Небольшая — есть. Поэтому я поручаю дело твоей квадро-структуре.
— Это я виновата, — она опустила голову и закусила губу.
— Если откровенно — да. Ты должна была сказать после первого же двадцать первого марта...
— Но я не была уверена, синьор! Мне казалось, это фантом, реакция на утрату, порождение моего разума. Дважды пережить его гибель... Я подумала, что рассудок мой немного повредился, но лелеяла эти встречи. Я считала их самообманом. Он уходил на верную смерть — и я решила, что он и в самом деле погиб.
Калиостро мягко взял ее кисть в свои ладони:
— Я хорошо тебя понимаю. Но ты столь сильный псионик, что могла бы даже слышать обитателей иных миров, принимающих облик дорогих нам и уже умерших людей, могла бы говорить с ними...
— Вот я и подумала, что чувствую уже мертвого... но не слышу. Говорю сама, но его не слышу! Да, я могла... в детстве со мной такое было. Но это... пугает. Я запретила себе делать так и никогда не делала, но вот его отвергнуть не смогла...
— При определенной практике ты могла бы делать прогнозы недалекого будущего, проникая в сферу покровителей, — продолжал Калиостро. — Это делает тебя уникальной. И ты считаешь, что я счел бы безумной свою лучшую ученицу, поделись она со мной этой историей?
Джоконда снова опустила глаза под его испытующим взглядом:
— Я виновата. Слишком привыкла к скепсису. Сама не могу себе простить, ведь, по сути, я уже давно могла бы что-то предпринять и...
— Тш-ш-ш! Мы будем искать монахов-нелегалов, Палладас проанализирует новые данные. Если выход существует — путь к нему отыщется. Мосты Эйнштейна-Розена* тоже нашли не сразу. То, что ты ощущала его, говорила с ним, но его не слышала, дает почву для размышлений. Слышать его тебе не дает иное пространство, настолько чуждое, что само проникновение Кристиана в этот мир — чудо. Иное пространство, а не смерть. Ты чувствовала не призрак, а живого человека, Джо.
______________________
* Мосты Эйнштейна-Розена — это коридоры в изгибах пространства, внутри которых осуществляют гиперпространственные скачки.
— Он теперь тоже ищет выход. С той стороны, — прошептала Джоконда, проведя пальцем под носом и не заметив этого жеста. — Я почувствовала это. Он уже что-то нашел. Но как меня гнетет то, что я ничем не могу помочь! Это даже хуже, чем смерть...
— Сможешь. Сможешь помочь. Чувство, которое есть между вами, способно на многое. Оно разрывает проклятия, оно заставляет жить там, где жить, кажется, уже нельзя. Это благословение, самое сильное благословение во всех мирах и подпространствах. И, кроме монахов-фаустян, у нас есть запасной вариант. Им займусь я.
Она вскинула взор на Калиостро:
— Какой вариант?
— Я не хочу излишне тебя обнадеживать... Но пусть будет так. Мы вышли на одного из ученых института на Эсефе. До Зеркальной войны он работал на Максимиллиана Антареса и сумел, пусть хотя бы частично, разобраться в принципе действия портативного ТДМ. Думаю, от сотрудничества он не откажется...
Джоконда уже хотела ответить, но тут линза в ее глазу помутнела и выдала изображения лица сына, а в ухе прозвучал его голос:
— Мам, ты сейчас занята?
Она взглянула на своего начальника:
— Синьор Калиостро, извините, отвечу Луису...
— Это святое! — Фред чуть взмахнул рукой и успокаивающе улыбнулся. — Я буду поблизости.
— Да, Луис, слушаю тебя, — она отошла к ступенькам на нижний ярус площадки: здесь было малолюдно.
— Когда ты будешь в Нью-Йорке?
— Возможно, завтра к вечеру, если ничего не переменится.
— По какому времени? — уточнил Луис.
— По нью-йоркскому. А что случилось?
По малейшим приметам в выражении лица Джоконда умела угадывать его настрой, и сейчас в нем сквозила нешуточная тревога.
— Тут... э-э-э... кое-что происходит. С Эфимией. Срочно нужна твоя консультация, как псионика.
— Я не возражаю, но если срочно, то почему бы вам не обратиться к ее матери? Синьора Паллада такой же псионик, как и я...
— Мам, — перебил сын загробным голосом, — если бы ты видела то, что видел и слышал я, ты бы поняла, что матери этого видеть не стоит.
— Что за мистификация? Где Эфимия? Соедини-ка нас...
— Она... спит. И просила ничего не говорить о ней деду, если он там, поблизости! — в его лице мелькнула тень смущения, по которой Джоконда прочла все, как в открытой книге.
— Понятно, — невозмутимо сказала она.
А, собственно, почему она должна удивляться? С тех пор, как они стали встречаться, все к тому и шло. Однако не всегда подобные новости обрушиваются на тебя в контексте "мам, с моей девушкой произошло такое!.." Ну да почему бы и нет? С матерью и отцом этой девушки постоянно что-нибудь происходит, они просто как магнитом притягивают к себе всевозможные приключения. Впрочем, синьору Калиостро передавать неполные новости не стоит. Непрофессионально это. Даже если речь идет о его родной внучке.
— Ждите меня завтра, — сказала Джоконда.
— Спасибо, ма! Я тебя целую!
— А я тебя. Чао, мальчик, ждите меня и ничего не предпринимайте.
— Хорошо, — ответил он, рассоединяясь.
— О, Мадонна!
Джоконда глубоко вдохнула теплый и ароматный воздух Мадрида. Линза снова стала прозрачной. С тех пор, как устройство усовершенствовали, его можно было не извлекать из глаза неделями. Джо иногда совсем забывала о линзе — та стала едва ли не частью ее собственного организма.
Увидев, что она освободилась, Калиостро-старший вернулся на прежнее место.
— Что-то случилось?
— Нет. Почему вы так решили? Синьор Калиостро, так вы полагаете, что работник института Антареса смог бы докопаться до сути в этой области? Но при чем же здесь ТДМ, если речь идет, как я понимаю, о внетелесном опыте?
— А ты еще не поняла, что эти вещи не просто связаны — они суть одно и то же? — невозмутимо ответствовал Фред.
* * *
Денек был на редкость солнечным и теплым для этого сезона, однако после жаркого Мадрида Джоконде здесь было чересчур прохладно. Она никогда не любила Нью-Йорк и жила тут по одной-единственной причине, в которой до последнего времени опасалась признаться даже себе самой.
Марчелло что-то рассказывал, но поскольку это не касалось работы, Джоконда его почти не слушала. Чез молча вел машину и только у самого дома негромко спросил:
— Ждать?
— Нет, — она взглянула на часы. — Начинайте с Бронкса, я подъеду через пару часов.
Чезаре кивнул. Джоконда знала, что всегда может быть уверена в его исполнительности, и разговаривали они с ним редко. Из троих ее подчиненных только Чез так и не обзавелся семьей, питая какие-то призрачные надежды. Джоконда знала это и тем больше устанавливала дистанцию, чтобы не раздражать его своим излишним присутствием и не быть неверно истолкованной.
Манхэттен ей тоже не нравился, и тут она снова наступала на горло собственной песне — южанка, выросшая в мягком климате Рима, привыкшая к солнцу и медовому аромату цветов. Чем же она лучше Чеза в этом многолетнем самоистязании? Но иначе они оба не могли...
Ее дом, похожий на все соседские дома в квартале, стоял в Нижнем Манхэттене. В конце авеню был громадный спорткомплекс, куда Луис исправно бегал на занятия плаванием, но в последнее время охладел к спорту. Да, он хороший парень, но не хватает ему той ослиной настойчивости и самонадеянности, которыми испокон веков грешат представители его пола. Он смел, но так ли часто нужна смелость в быту? Иногда достаточно решительных действий, а здесь Луис может в самый ответственный момент уступить сомнениям. Он воспринимает жизнь чуть более романтизированной, нежели она есть на самом деле. Такое бывает, когда мальчик вырастает не на живом примере, а на легендах. И таких легенд было три. Они окружали Луиса иллюзиями, и поэтому даже дочку Паллады и Калиостро он придумал себе, как средневековый рыцарь придумывал даму своего сердца, чтобы совершать ради нее подвиги. Родную мать, родившую его двадцать лет назад на Фаусте и спасшую ценой собственной жизни, он считал едва ли не богиней, ничего о ней не зная. Дядька, который погиб вместе с Софи Калиостро на судне, подавшем сигнал о нападении спекулатов и за это развеянном в космосе залпами сотен орудий, представлялся Луису героем без страха и упрека. А вот в его поклонении памяти приемного отца была виновата она сама. Он все видел, все чувствовал с самого раннего детства — так могло ли быть иначе? И только Джо оставалась заурядной земной мамой. Что в ней возвышенного? Она не легенда, а надежный тыл. Она просто мама, которой можно поплакаться в жилетку. Можно попросить совета. Простая и понятная. А понятное не вдохновляло его на подвиги...
Черный микроавтобус покатил по дороге дальше, в сторону Мидлтауна.
Джоконда поднялась на свое крыльцо и позволила сканирующему устройству считать информацию с сетчатки глаза. Пара секунд — и дом впустил хозяйку.
Луис едва ли не бегом спустился из своей комнаты, помог раздеться и ткнулся губами в щеку. "Как испанский телок!" — подумала Джо, с улыбкой вспомнив поездку за город, на ферму, где все было так же, как тысячу и две, и три тысячи лет назад. Один из недавно родившихся телят не справился со своим любопытсвом и, подойдя к ней, лизнул скулу шершавым мокрым языком.
Она энергично потерла озябшие руки:
— Сделаешь кофе?
— Конечно.
— Ну и где твоя Дульсинея Тобосская, дон Луис?
— Она скоро придет, мы договорились. У тебя все хорошо, мам?
— Да. А почему ты спрашиваешь?
— В последнее время ты какая-то... не такая... Сколько тебя вижу на этой неделе, ты странная...
Джоконда помимо своего желания вскинула бровь. Если он сумел уловить ее тревогу, плохи ее дела, как пси-агента. Не хватает еще, чтобы это заметили ребята квадро-структуры — ей и без того уже слишком многое прощалось за эти годы...
— Может быть, возрастное... — сказала она как можно равнодушней.
— Ма-а-ам, ну о чем ты?! — скривился юноша. — Ты сначала погляди на себя! Какой еще возраст! Тебе кофе как обычно или "по-экстренному"?
— Как обычно. Я не спешу. Пока, во всяком случае, не спешу.
Джоконда машинально проследила за его рукой, насыпавшей обычные "три кивка" сахара в кофе, и села на высокий стульчик у кухонной стойки.
— Рассказывай, что приключилось, — сказала она, болтая ложкой в горячей темно-шоколадной жидкости. Для полного удовольствия не хватало только сигареты, но при Луисе и Эфимии она в доме не курила принципиально.
Луис вкратце, без подробностей изложил суть вчерашнего происшествия. Джо смотрела на него и, внимая, одновременно думала о своем. О том, что сын так мечтает хоть чем-то походить на человека, известного ему лишь по записям и рассказам, что отращивает свои светлые волосы, но все равно остается как две капли воды похожим на своих покойных отца и дядю — братьев Лагранжей. О том, что теперь уже ничего не исправишь, да это и невозможно было бы исправить и раньше...
"Возможно, — возразил неведомый голос. — Он сам просил тебя оставить эти воспоминания и выстроить жизнь заново. Рядом всегда был Чезаре. Все было бы иначе, и Луис вырос бы нормальным парнем".
Волна возмущения подкатила к сердцу. Она топила все, что сделала Джо за эти годы.
"Луис и так нормальный парень! А Чезаре... Как ни большая ошибка — впустить к себе домой чужого сердцу и душе человека?!"
"Твой Луис — романтик. Жизнь ломает таких — и ты виной тому, что он не готов к этой жизни! Ты! Ты должна была думать о нем, в первую очередь о нем! Тебе нужно было идти к специалисту, наглотаться пилюль, в конце концов! Выбросить из головы эту химеру! Стать нормальной взрослой женщиной, как все! Как все! Думать головой! Принять вождя в свою семью — у мальчика должен быть вождь, должен быть пример, живой и наглядный, а не легенда! Чезаре сделал бы для вас всё!"
Она задохнулась и беззащитно качнула рукой, желая заградиться, отринуть. Слезы жгли глаза.
— Мам, ты что?! Всё так плохо, да? Мам?
Морок спал. Она поморгала, сбрасывая пелену, и мокрые дорожки остались на щеках.
— Ты уверен, что это именно "неизвестный науке" язык? — совершенно обычным твердым голосом спросила Джо. — Ты смог бы отличить ассирийский или древнеславянский от суахили?
— Конечно, нет! Я ведь не лингвист. Но не может ли считаться странным то, что Эфимия вдруг заговорила на суахили, древнеславянском или ассирийском?
— Ты не записал ее разговор?
— Какое там! Я обалдел так, что у меня самого отнялась речь и отключился мозг...
— Надо послушать и записать. Если всё окажется действительно достойным внимания, консультанта-лингвиста я отыщу, это не проблема.
— Мне не понравился по звучанию этот язык. Глухой такой, прерывистый...
— Для говорящего на кванторлингве любой другой язык кажется хуже. Она вобрала в себя все, а простые языки слишком примитивны.
— Нет, мам, я знаю и английский, и итальянский, но это не то. Язык, на котором говорила Эфимия, звучит гораздо хуже них! Итальянский звучный и певучий, в английском произношении тоже есть своя прелесть. А там... — он поморщился. — Тот язык звучит так, будто говорящий бранится и очень раздражен.
Джоконда улыбнулась:
— Понятно. Это происходит, когда в языке мало гласных звуков, много шипящих и гортанное произношение. Сюда подходит целый ряд древнеазиатских языков, Луис, — она откинулась на спинку стульчика и ласково посмотрела на сына. — Весь Ближний Восток и часть Кавказа говорили когда-то подобным образом...
Луис перестал расхаживать по кухне и стремительно сел напротив:
— А может ли быть, что к ней подключается какой-то незарегистрированный псионик-самоучка?
— Псионик-хакер... — задумчиво проговорила Джо, разглядывая чашку. — Сорпренденте*... Посмотрим. Мне нужна она сама...
______________________
* "Удивительно" (искаж. итал.)
Тут Луис, взглянув поверх ее плеча, вдруг поперхнулся и фонтаном разбрызгал во все стороны так и не проглоченный кофе. Джоконда обернулась.
— Э-э-м... Добрый вечер, госпожа Бароччи! Привет, Лу! У вас там опять что-то случилось с Нинель... Вы посмотрели бы... — растерянно жестикулируя, сказала стоявшая в дверях Эфимия. — Опять это... зависла, кажется.
Выглядела она так, будто ее разобрали и частично восстановили на конвейере, половину фрагментов тела заменив на детали робота. Оптическую иллюзию стереокартинки на одежде дополнял кошмарный макияж серо-серебристого оттенка и черные линзы, закрывшие всю внешнюю поверхность глазного яблока, делая ее похожей не то на андроида, не то на схематического инопланетянина. На плече, ко всему прочему, зачем-то висел этюдник.
