Светлейший лорд Тьмы

— Твоя правда, — кивнула феечка. — Виновата перед тобой целиком и полностью. Но и ты пойми. Существует инструкция. Мы по ней живем. По магическим предписаниям и законам жанра. Вот надо проклятие — никак не избежишь, даже супротив воли собственной. Потом, конечно, маешься, сожалеешь... Но ведь не просто так зло свершается, а с великого Рода благославения. Ведь как повелитель дорогу свою изберет, только путем проб и ошибок. За ошибки сердце леденеет, за добрые дела — стеклышки таять начинают и душа освобождается. У вас, у людей, все точно так же... Или копятся оплошности, или...

— Хватит болтать, — огромная тень склонилась над домом, отпугивая развесившую уши тетю Дусю, которая продолжала торчать на заборе и вникать в суть вопроса. Ага, а вы как думали? Сарафанное радио еще такое разнесет по всему белому свету, что и не разберешь, о чем, собственно, беседа велась.

Союзники головы подняли на великана, который стоял над домом, подпирая плечами небо, и держал в руке бочонок с молоком, словно малюсенькую кружку.

— Чего уставились? Так орете, что на том берегу слышно, — заявил он, а потом захохотал. — Шучу, подслушка у меня тут установлена на случай. Случай произошел — великан пришел. Будем дружно жить, сможем победить! И напасти земные, и злых врагов, и добрые намерения. Главное — доверие. И камень, что у Горы запрятан, найдем. Свергнем тогда змия окаянного. Поняли? Ну, молодцы значит... Вот и получится, что инструкцию мы не нарушим, потому что все в наличии имеются: и крыс, и гном, и великан, и даже дракон... Ничего, что только внешне, зато ни одна дева-птица, сказки пишущая, не придерется... Мол, не по образу и не по понятиям... Мы законы чтим! Мы Горе отомстим, а Бэна по верному пути направим. И тогда не сказка получится, а загляденье.

Так великан сказал да друзьям кастом древним указал, что необходимо не унывать, напастей не бояться, вперед стремиться, авось что-то да в будущем пригодится. А пока он им в головы истины вбивал, мы до столицы Гороховой дотопаем, прямо в больницу, где дочки Вальдемара Вальдемаровича прижились и обосновались в количестве трех штук.

А что, тоже барышни, внимания достойные! Один главврач чего стоит! Вампирка молодая, с черными намерениями кровушку попить. Исследовательница, ума значительного, красоты темной, лунной... Она сразу поняла, кем Бэн является, только вид сделала, что ничего не расслышала, дабы сестрицам младшим подсобить. Ведь мал женишок. Пока дорастет, еще сколько лет пройдет. Так пущай на благо медицины хоть немного потрудится. А она, Натусик-вампирюсик, за ним со стороны понаблюдает и мнение особое составит, как о виде неизученном, перевоплощаться умеющем. Не, оборотни, понятно, тоже в зверушек оборачиваются, но вот у повелителя суть с предназначением связана.

Вот приносит мальчонка каждое утро мешок с лягушками, монетки от Натусика получает. Смотрит с интересом, вопросы разные задает... Для чего инстументы блестящие? Почему врачи такие злые и людей совсем не любят, а только денежку в карман кладут?

Пойдет по этажам хозяйничать: то больному утку вынесет, то водички нальет да напоит, то вообще от грустных мыслей начнет старикашку какого-нибудь отвлекать. Непорядок. По условиям клиники вампирской — лечение не в этом заключается... Взбесится Натусик-вампирюсик, крови у сестриц попьет, чаю себе крепкого нальет и капустный лист начнет есть, чтобы от вампирских наклонностей избавиться. А то вот замуж соберешься, и женишка в первую брачную ночь съешь.

А Мушка и Светик, наоборот, Бэну вроде даже потакали в его доброте, и даже на деньги стали смотреть свысока. Соберутся втроем, шушукаются, накупят себе вкусностей, разложатся на скатерке в комнате отдыха и давай там хохотать и байки травить. Эльфийка косу расчесывает, стихи читает. Гномиха песни заводит, а потом как начнет отплясывать... Вот времечко и пробежит...

— Ты расскажи, что на селе у вас интересного? — глазки у Мушки так и горят, когда она новым чем интересуется. — У вас харчевни и таверны есть?

— Есть, а то! — кивает Бэн, бутерброд с мясом, огурцами и луком уминая. — Такие шумные, что ночью только успевай дружинников вызывать. Погрузят разбушевавшихся орков да визгливых ведьм в телегу, увезут на участок до выяснения личности, а они ночь отсидят, проспятся и опять на гулянку...

— Весело! Вот бы и мне туда... — загадочно Мушка отвечает.

— Куда? В вертеп разврата? Тебя главврач найдет, станет измерительным прибором выяснять, сколько на грудь приняла, и оторваться, как следует, не даст. — гордо заявляет Светик-конфетик. — Ты лучше, Бэн, про салоны красоты расскажи. Народ у вас за собой ухаживает.

— Не, ухаживает, конечно... — заморгает Бэн. — В бане помоется, выбежит красный. Станет квас хлебать и волосы причесывать... Иногда вот принарядится и там праздник организует...

— Я тебе говорила, — толкается Мушка. — Везде праздник, только мы, как в больнице! Стоны, вздохи...

— Больных больно жалко, — заметит мальчишка, а сестрицы его по голове потреплют и подумают: "Маленький еще, жизни не нюхал. Со временем всякое сострадание выветривается, а озлобленность на мир остается". Но ведь не так все на самом деле? Нет?

А, махнут девчонки рукой, снимут халаты белые, отпросятся у главврача погулять, пойдут с "женишком" по столице воздухом чистым дышать и радуются. Не от того, что папенька заставил повелителя завлечь да на себе женить, а потому что просто хорошо... Весело и лепо вместе...

Только Натусику-вампирюсику это неведомо. Она сразу, как девицы удаляются, позвонит Вальдемару Вальдемаровичу по связи волшебной, поднесет трубку из вьюна к уху, начнет жаловаться, что долго еще до свадебки будет. Что мал жених и не по возрасту. А в ответ только одно слышит — вот вырастет, тогда и будете решать, кому добро такое достанется, а пока глаз с Бэна не спускать... Будущее завсегда сегодня строиться должно.

И то верно... Сегодня. Возьмет Натусик трубу дальнозоркую, наведет на дворец Гороха. Там в окошке мальчишка белокурый, сын княжеский. Тоже возраста небольшого, но такой... такой аппетитный. Прям вот сейчас бы его съела...

Отведет очи в сторону. Нельзя! Сначала от особенностей вампирских избавиться. Вгрызется в лист капустный и начнет худеть не на шутку. Какая уж тут работа, когда на душе неспокойно.

41

Вышел Лексей Горохович утром красным на крыльцо золоченное, сел на ступеньки и заплакал горючими слезами. Не от обиды заплакал, а от великого огорчения. Кулачками по щекам слезы размазывал, размазывал да приговаривал:

— Почему же судьба такая жестокая? Отчего нету на свете счастия, а есть лишь горести и печали?

Но стражники, на посту стоявшие, мальчику не отвечали. Потому как для одного горе, а другому — ерунда. И вообще не нюхал еще князюшка молодой пороху. Вот и придумывает себе несчастья. И действительно, все есть — терем высокий, казна, войско, папка знатный. Гуляй — не хочу. А он ваньку валяет... Эх, Лексей!

Но не все так просто было, и печаль, князя настигшая кусала его за самые чувствительные места. Ведь дело касалось Рысюни, которой мальчик даже стихи посвещал. Вот достал он из кармана свернутый листок, взглянул в него уныло, захлюпал, забормотал, строчки перечитывая:

— На лице солнышки играют,

Милую Рысюню украшают.

Она улыбается,

Солнце поднимается.

Вздохнул тяжело, заприметил на площади какое-то движение и рукой глаза от лучей прикрыл, чтобы лучше разглядеть, а это дружок — котомедведь. По настилу каменному новенькому бежит, с ним две девчушки резвые. Веселые. Смеются, общаются, мороженое лопают.

— Привет, — Бэн князю молодому замахал, бросился к нему, на ноги рывком поднял и обнял по-братски. — Прости, — говорит, — за мое упрямство! Ни за что поругались... Простишь? А? — и глаза уморительные сделал. Как дурачку откажешь?

— Да, — Лексей кивнул да так на плечо повелителю маленькому и упал, и заплакал навзрыд.

Подружки Бэна — одна в костюме в горошек, кругленькая такая, а другая — длинная и худая, с косой вокруг головы — на рыдания удивлялись, плечи непонимающе приподнимали. Мол, чего случилось? Вроде никто не обижал. Чего, как девчонка, плачет?

У нас, типа, в лесах темных никто не рыдает, а только делами занимаются... Чувства — вообще признак слабости.

— Чего случилось-то? — котенок Лексея за плечи затряс. И тот вроде в себя пришел, и даже осознанность в лице проявил: вылупился глазюками голубыми, аккуратный носик наморщил, сунул другу листок в руки: — Вот, почитай!

Бэн стишки глянул, потом на князя воззрился и девчонок рукой попросил в сторонке подождать, чтобы разговор не подслушивали и не встревали со своими глупостями:

— Втюрился что ли? — заявил с манерой, присущей только Лейзирету, и даже в такую же гордую позу встал.

Лексей утвердительно кивнул.

— Понимаешь, она такая замечательная. Красивая. Умная.

— Ну-ну, — Бэн хитро подмигнул.

А мальчишка белокурый прям весь покраснел от стеснения.

— Первый раз со мной такое случилось, — признался он. — Я ей каждый день стихи читаю, прихожу ранехонько, жду часами у двери, когда она проснется...

— А сегодня чего ж опаздываешь?

— Понимаешь, — в глазах Лексея опять появились слезы. — Свадебку папенька недавно сыграл. И невеста такая хорошая, и дома у нас пряники да мед, но вот когда Горох Горохович с Рысюнином дедом разговорился, услышал я страшную весть. Всю ночь не спал... Все думал... думал...

— Ночью спать положено, а не размышлять и планы строить!

— Да знаю, — князюшка ручкой белой холеной махнул. — Но тут дело политическое. Дознались папенька и Черномор, что они родственнички. Да не какие-нибудь, третья вода на киселе, а братья двоюродные. Вот ведь, и фигурой, и лицом даже похожие...

Бэн вспомнил круглые фигурки правителей, на Мушку со стороны взглянул, заулыбался. А может, все пухлячки и вправду одного роду-племени?

— Так-ть это замечательно, Черномор таким знатным колдуном показался... Вон как стильно и весело дрался! Эх, не ведаешь ты выгоды в отношениях.

— То-то и дело, ведаю! — затопал ножками в сафьяновых сапожках с пряжками серебряными Лексей. — Ведь коли у князя и колдуна папеньки — братья родные, то мне Рысюня сестрицей приходится! — сказал это и как отрезал. Сел опять на ступеньки, надулся индюком. По сторонам не смотрит, в землю вперился. И сам такой потерянный и вялый, что вообще удивительно, как раньше дружили, как драки устраивали и хулиганили вместе. Вона, стихи для девчонки кропает. А он, Бэн, только с девчонками плюшки кушает да в игры играет: то мячик гоняют, то в салочки, то в соловья-разбойника — и вперед по холмам с прибаутками и шутками.

— Не дело это — дружбы сторониться, — помолчав, заметил котенок рыжий. — Ведь Рысюня тебя ждет и меня она погулять пригласила.

— Потому ты столько народу с собой приволок? — насупившись, спросил Лексей.

— Вместе же веселей. В салки можно поиграть... Или там в прятки... А? Пойдем уже...

— А как же стихи? — засомневался друг и нерешительно с места поднялся, отряхиваясь и в порядок штаны приводя.

— А, — махнул Бэн, — разберемся! Ты лучше вот с Мушкой Владимировной познакомься да со Светиком-конфетиком... Я их лягушками снабжаю...

— Как это? Они лягух едят? — удивился Лексей неимоверно. Представил скользкое длинное тело квакши из заболоченного пруда и всем телом вздрогнул.

— Прям уж и едим, — хмыкнула в ответ горделивая Светик. — Нужно больно! Я лично только медовые пряники.

— А это идея! — перебила сестрицу Мушка, лицо которой было измазано мороженным. — Вдруг кому понравится... Так сказать, эксклюзив и шарман.

Мальчишки в ответ переглянулись. Бэн помял листок друга да так и сунул в карман. Вот, значится, и помирились... Погладил лепестки розочки. Видать, не просто так судьба дорожки витые в одну свела да колдуна на свадебку привела. Это ж надо, чтобы колдовские крови с человеческими смешались... Но то совсем другая, тайная родителей Черномора да Гороха история. А у нас вот, рыжий кот, князь-мальчишка, да две сестрицы — веселые баловницы. Идут по лесу к дереву волшебному, что стволом своим два мира объединяет и бесплатно только детей пропускает.

Мушка из пакета пирожки с капустой достала, друзьям по одному раздала. Светик сразу отказалась, мол, с юности фигуру беречь требуется. А мальчишки слопали с удовольствием... Глядь, ствол прямо посередь леса синий-пресиний. Высоко дерево растет, в нем проход. Из прохода челночники из государств темных мешки да баулы тащат, складывают, пересчитывают, прибыль заранее считают, а некоторые целыми аулами и семьями в края человеческие переезжают.

И девчонка худенькая вроде из темноты вынырнула, огляделась. Увидала четверку, руками замахала, побежала навстречу.

— Привет, Лексей Горохович! Здравствуйте, сестрицы... Откуда вы здесь взялись?

Мушка и Светик глаза разули. Ой, а так это ж Арысь собственной персоной. Как подросла! Вот недавно ножками и ручками и ножками махала, люлюкала. А теперь — платье на ней с кружевом, волосы красной ленточкой перевязаны, туфельки лаковые. У, Вальдемар Вальдемарович, ты так дочек старших не одеваешь, не балуешь!

А Рысюня вот уж и на Бэна глядит, улыбается. Пришел, значит, котик волшебный, рыжий...

— Привет! — наклонилась к пушистику, между ушек почесала, в глаза зеленые загляделась. Отражается в них она во всей красе — и даже лучше. — Пойдем к нам на озеро. Погода теплая. Покупаемся, позагораем...

В ладоши захлопала, когда компания согласилась. Вот ведь какая радость, когда не одна около деда сидишь да в бумажки государственные смотришь, а когда есть с кем пообщаться, посмеяться, поиграться, по берегу кудрявому помотаться — землянику пособирать и просто рядышком на солнышке потомиться и поспать.

А берег весь солнцем залит был. И водица чистая деревья древние отражала. Отбрасывали те деревья тени синие, шумели приветственно листвой, принося в сердце чистоту и покой. Плавали по озеру лебеди белые. А под водою шустро мелькали рыбки разноцветные, в рисунки разнообразные складывались.

Мушка первая наряд свой скинула, побежала в воду, уточкой с головой под воду ушла да на том же месте потом и всплыла — сперва попа, а потом и голова вынырнула.

— Водица, обалдеть! — закричала. — Давай на перегонки!

Эх, лето жаркое... Не перекупаться, не набаловаться! Лексей в воде пируэты выделывает. Светусик аккуратненько плавает. Рысюня на спину легла, звездочку изображает. А Бэн сидит на берегу и за всем этим безобразием со стороны наблюдает. И хочется в воду пойти, и от чего-то страшно. Красивое озеро, как глаз на него смотрит. Рядом Огонек горит, вещи Рысюни охраняет от посягательств. А так хочется к платью прикоснуться, погладить ткань рукой, обнять это платье нежно-нежно.

— Чего уставился? — Огонек темнеет и пшикает. — Нельзя! Ишь, еще один на нашу голову набрел! И подружек приволок... Кошак!

— Чего злой такой? — котенок штанины закатал, в траву на спину упал и на небо залюбовался.

— А ничего! Много вас тут женишков-недорослей завелось. То один стихи читает, теперь ты прибился... Непорядок...