— Мы рассчитывали, что впереди самое меньшее семь месяцев подготовки, — заговорил Верховный, и Шапошников отметил, что генсек резко изменился. Ушли последние нотки растерянности и душевного смятения. По светлому паркету снова шагал Вождь, который если и боялся чего-либо, то исключительно в очень дальнем уголке души, куда не было хода никому на свете.

— Семь месяцев... А теперь, Борис Михайлович, вы говорите, что можно успеть всего за два месяца с хвостиком.

Сталин остановился. Поднял трубку.

— С ма-а-аленьким таким хвостиком... и вы это гарантируете?

— Нет, товарищ Сталин. В новых обстоятельствах успех никто не гарантирует. Мы можем победить, можем проиграть. Но если не начнем в этом году, то проиграем наверняка.

— Сплошные риски, никаких гарантий, — протянул в глубокой задумчивости Верховный.

— Товарищ Сталин, у нас эталона нет, — честно ответил штабист. — Не с чем сравнивать, не от чего отталкиваться. Ни мы, ни немцы и близко к такому размаху не приближались раньше. Это как в прорубь нырнуть с размаху — или выплывем, или потонем. На треть все решит подготовка, на вторую треть — импровизация, а на последнюю — чистая удача.

— И вы готовы рискнуть? — с холодным прищуром спросил Верховный. — Как ... настоящий коммунист?

— Да, — выпускник Императорской академии Борис Шапошников вернул столь же морозный, выдержанный взгляд.

— Хорошо, что вы так верите в мощь нашей армии... и в мощь немецкой армии тоже... Если бы еще не приходилось верить в чистую удачу...

Сталин снова затянулся трубкой, заложил свободную руку за спину, сжав ее в кулак. Задумался, склонив голову.

— Коммунисты не верят в удачу, — сказал он, после долгого раздумья. — Не верят. Но...

Сталин усмехнулся веселым дьяволом.

— ... Но если другого выхода не остается, может быть и в самом деле стоит спросить у судьбы? — спросил он у Шапошникова.

Верховный аккуратно положил трубку на стол, так, чтобы на столешницу не просыпались тлеющие крошки, затем достал из кармана монету. Обычный пятиалтынный, пятнадцать советских копеек.

— Орел — начинаем, — предложил он. — Решка — отменяем. Посмотрим, благоволит ли судьба материалистам?

Ошарашенный начальник Штаба открыл рот, пошевелил враз побелевшими губами, пригладил волосы. Но так и не нашелся, что сказать.

Подкинутая коротким скупым движением сверкающая монетка блеснула в солнечном свете, как крошечная золотая рыбка. Сталин ловко поймал ее в одну ладонь, прихлопнув другой. Не глядя на результат, отвернувшись, взял одной рукой спичечный коробок, вытряхнул рядом с трубкой все спички. Положил монету внутрь коробка, все так же, почти на ощупь.

— Черт побери, — прошептал Шапошников, который понял, как ошибался, когда думал, что знает все о невысоком человеке в полувоенном френче, мягких сапогах и с неизменной трубкой.

Щелчок закрытого коробка прозвучал в полной тишине, как лязг затвора.

Сталин положил вместилище с монетой на угол стола. Обычная коробочка из шпона с зеленой этикеткой и надписью 'Люкс; главспичкпром', в которой теперь хранился неизвестный никому результат совета Верховного с судьбой.

— После победы посмотрим, — сказал Сталин почти весело, щурясь в недоброй усмешке. Пойдемте к товарищам, Борис Михайлович, начнем составлять директиву о начале операции. Свою судьбу мы будем ковать сами.

Глава 32

Сентябрь 1944 года

Бригада засыпала. Последние две недели тренировки шли едва ли не круглосуточно, практически в 'боевом' режиме, по полным штатам, с настоящей техникой и боеприпасами, бок о бок с 'ГС'. Задача, поставленная товарищем Сталиным, была еще не выполнена окончательно, но уже близилась к завершению. Суть формирования нового соединения представлялась Солодину в виде огромного магнита, который притянул к себе множество гвоздей и прочего скобяного инструмента — все торчит в беспорядке, на восемь сторон света, сплошными углами и остриями. И задачей командира было аккуратно, ничего не сломав, перебрать набор ценных инструментов, создать сложную, но упорядоченную систему, где каждый элемент окажется на своем месте, будучи завершенным, и в то же время прочно увязанным со всеми остальными частями.

Это оказалось нелегко, потому что специалистов для инженерно-саперной бригады при 'ГС' набирали со всей страны — слишком уж специфичными были требования. С одной стороны, такой подход гарантировал профессионализм, с другой создавал дополнительные сложности — там, где собирается много высококвалифицированных мастеров, неизменно начинаются столкновения амбиций, которые легко переходят в соперничество на грани саботажа.

Однако Солодин преодолел все затруднения, и случись прямо здесь и сейчас визит хоть кого, пусть даже самого товарища Сталина, полковнику не пришлось бы краснеть за свой труд. Но, тем не менее, жизнь любой военной части, даже самой малой, подобна работе сложнейшего механизма — ее нужно непрерывно контролировать, проверяя слаженную работу, смазывая, устраняя неисправности. Поэтому, как и в самом начале формирования бригады, Солодин ежевечерне обходил свое обширное хозяйство, строгим оком проверяя, оценивая, изучая.

Бригада засыпала. Уработавшиеся вусмерть саперы проваливались в забытье, едва добравшись до коек в крепких, сколоченных на совесть, бараках-казармах. Солодина приветствовали только караульные и редкие припозднившиеся технари. Полковник двигался в полутьме, как линкор по морю — неспешно, но целеустремленно, делая зарубки на память — что сделано, что еще только предстоит сделать.

Оружие — затребовать еще пистолеты-пулеметы в дополнение к самозарядным карабинам. Обдумать, как выпросить немецкие каски парашютистов, которые удобнее для саперной работы. Узнать, что за новые защитные жилеты начали делать в Ленинграде и как бы заказать пробную партию.

Топливо — не забыть проверить новую заявку на большие маневры следующей недели.

Мотопомпы — полностью обновить парк. В дополнение — составить развернутую кляузу лично Жукову на то, что бригаде выделили битое жизнью барахло, неспособное даже перекачивать бензин из железнодорожных цистерн в резервуары топливного склада.

И еще тысяча плюс одна забота.

Ангар, где размещалась матчасть ремонтного батальона бригады, почти опустел. Миновав очередной караульный пост, Солодин тихо ступил на земляной пол, утрамбованный техникой до состояния бетона.

Под высокими сводами собралась тьма, основной свет был выключен, лишь три лампы 'летучая мышь' висели на крюках. Их неяркий желтоватый свет очерчивал плавные контуры новообретенных 'АМХ'. Французские танки даже без яйцеобразных башен казались произведенными на другой планете. Слишком уж отличались их формы от четких, рубленных линий немецкой техники или скупых, предельно функциональных очертаний советской 'брони'. Все гладкое, зализанное, обтекаемое, как у дорогого буржуинского автомобиля.

Хорошие танки... Франции они не помогли, а вот бригаде Солодина пришлись в самый раз.

Полковник тихо встал за полуразобранным бронеавтомобилем 'БА', прислушиваясь к шуршанию в углу. Из-под дальнего 'француза' выбрался Покойник, грязный и чумазый, одетый в неизменный комбинезон, который ремонтник собственноручно сшил из синей американской парусины, называемой 'джинсовой тканью'. Трактор Иванович отряхнул руки, вытер их о штанины и оглянулся. Солодин тихо отступил подальше, в тень, не в силах справиться с любопытством — о чудачествах пожилого механика ходили самые удивительные легенды, но все исключительно в стиле 'а вот я слышал, что кто-то рассказывал...'.

Покойник шмыгнул носом и, убедившись, что никто не подслушивает, склонился к танку, что-то шепча.

Полковник напряг слух и разобрал:

— Хороший мальчик, хороший...

Механик похлопал 'француза' по переднему крылу, прикрывающему сверкающую ленту гусеницы.

— Своим ты послужил так себе, руки у них кривые, из седалища, — негромко говорил Покойник. — А у нас тебе хорошо будет, обещаю. Скорости тебе, конечно, не хватает, зато шкура толстая, на бросок резкий. И пятишься хорошо, а в нашем деле это нужный навык. Подружимся.

Покойник снова оглянулся и перешел к следующей машине. Он заговорил и с ней, но теперь в голосе ремонтника отчетливо слышалась печаль, искренняя, словно старик говорил не с набором железяк, а с живым существом.

— А ты, давай, не ленись. — Трактор Иванович положил ладони на лобовой лист танка, со странной нежностью, осторожно, как пианист касается клавиш 'Стейнвея'.

— Ходовую то я тебе переберу, — пообещал механик. — Но и сам не фырчи. А то, дружище, пойдешь на запчасти, не обессудь...

Солодин отступил на пару шагов и незаметно двинулся к выходу.

* * *

Микки Мартин привык к секретности, привык делать работу, не представляя ее предыстории и не зная последствий. Это нормально для бомбардировщика, тем более ночного. Истребитель еще в состоянии увидеть воочию результат своего труда в виде дымного следа, оставляемого противником. Но тот, кто бросает бомбы во тьме или сражается вслепую, ориентируясь по мутному глазу радара, сможет оценить результат только после войны, через много лет. Когда страсти и взаимное ожесточение улягутся, когда исследователи кропотливо изучат архивы противоборствующих сторон и взвесят на строгих весах скупые числа отчетов и ведомостей.

Конечно, если к тому времени летчик останется в живых.

Но в этот раз секретность и таинственность перекрыли даже уровень 'Якоря'. У Мартина создалось впечатление, что их группу привлекли к операции КВВС в последний момент и от большой нужды. Так или иначе, специальная группа 'ночных' 'Москито' получила прямой приказ Ее Величества и маршала Даудинга, через голову Ченнолта.

Получила и выполнила.

Внизу метались огни — красные и желтые. Вспышки зенитных снарядов полыхали между острыми рапирами прожекторов, жадно выслеживающих невидимые цели. Поднялся сильный юго-восточный ветер, поэтому осветительные 'люстры' гоняло по небу, как воздушные шарики. Эффект получался любопытным — белые зигзаги расчерчивали ночь мазками множества кистей, как будто на фотопленке с очень длинной выдержкой.

На этот раз 'Москито' выступили в роли разведчиков и отвлекающей группы — одновременно. Мартин периодически возвращался к одной и той же мысли — что же делала основная команда, если для отвлечения красных была брошена элитная группа ночных пилотов 'Арсенала'? Но каждый раз выметал из головы непрошенные думы.

Послали — значит надо.

Уходить от прожекторов, бросать 'подсветку', отбиваться от немецких ночных истребителей, которых становилось все больше. Держать связь со своими. Оставаться в живых и в то же время постоянно быть на виду у противника, мельтеша на экранах радаров, отзываясь голосами на пунктах радиоперехвата и шумом моторов на постах акустической разведки.

Обычная работа, только более сложная и ответственная, чем обычно. И Мартин выполнял ее как обычно — предельно ответственно, не ослабевая внимания, памятуя, что ошибки на войне оплачиваются лишь одной мерой — кровью и жизнью. И хорошо, если только своими.

Австралиец не знал, что творит историю. Не ведал, что ему не придется ждать годами и десятилетиями, гадая — что такого задумали англичане этой августовской ночью. Уже на следующий день он станет одновременно и героем, и злодеем. Спасителем и убийцей. Символом изощренной смекалки и в то же время подлым наймитом на службе у негодяев. Смотря, с какой стороны фронта оценивать содеянное.

Ведь 'Москито' Арсенала участвовали в рейде 'Дамбастеров'.

Идея ударить по долине Рура давно будоражила умы британских штабистов. Цель была велика и соблазнительна — семь городов, которые давно слились в один гигантский промышленный район, от Дуйсбурга на Рейне до Дортмунда на востоке, став военной кузницей Социальной Республики. Куда ни брось бомбу — не промахнешься. Самыми лакомыми целями были признаны фабричные комплексы по производству кокса и угольные электростанции, но...

Феерические планы разбивались о сложность практического исполнения. То, что понимали англичане, было тем более очевидно для собственно немцев. Поэтому 'Big R', как его называли в британских штабах, прикрывался соответственно значению. Даже самые оптимистичные прогнозы, исходящие из полной непобедимости британских ВВС, показывали, что потенциальная операция потребует самое меньшее двух тысяч самолето-вылетов и недели непрерывных налетов. А потери составят как минимум двести машин. Если же исходить из того, что КВВС все-таки уязвимы, то все числа можно было смело умножать на два. Лихой кавалерийский набег в стиле уже легендарного 'Якоря' так же привел бы только к гекатомбам среди налетчиков. Поэтому отношение к 'BR' на Острове полностью описывалось русской поговоркой про зуб и око, понятной в переводе на любой язык.

Однако нашелся человек, который задался простым вопросом — а зачем, собственно, пригонять орды бомбардировщиков и сбрасывать сотни, тысячи тонн бомб, если есть иной путь?.. Пусть то, что неподвластно огню, разрушит его противоположность — вода.

Идея не выбомбить, а затопить долину Рура пробивалась сквозь недоверие и скепсис долго и тяжело. Никто не представлял, как это, собственно, можно сделать практически, но возможности казались слишком соблазнительными. Промышленность региона потребляла огромное количество воды и электричества, поэтому полностью зависела от гигантских водохранилищ. Один точный удар по плотинам — и последует быстрый, незамедлительный результат, в виде значительного сокращения производства военной техники. Не говоря об очередном ударе по престижу и духу противника.

Однако в конечном итоге выбор был сделан в пользу менее перспективного, но более эффектного и простого в исполнении 'Якоря'. На первый взгляд удивительно, но 'кинжальный' удар по Руру требовал больших усилий и заведомо большего риска, чем мощный налет по всему побережью. Но после того как Британия начала проигрывать 'минную войну', о дерзкой идее вспомнили вновь. Точнее не вспомнили — про нее и не забывали, прорабатывая теорию — но дали зеленый свет и приоритет всем практическим изысканиям.

Когда планировщики определились с конкретной целью — четыре основные дамбы, в том числе на Зорпе и Мёне, то встал следующий вопрос — а как в них попасть? Опыт масштабной воздушной войны уже позволил собрать достаточно опыта, чтобы определить — дневной налет на район под столь сильным 'зонтиком' ПВО бесполезен. А при ночной атаке шансы на точное попадание традиционным оружием в мишень шириной около двух тысяч футов равняются нолю. Не поможет даже полнолуние, скорее помешает, потому что при полной луне ночные истребители наиболее активны и опасны.

И никаких шансов на вторую попытку.

Чего только не придумали в поисках рецепта, от реактивных торпед до управляемых по радио гидропланов и десятитонных бомб, которые полагалось метать с высоты почти в восемь миль. Но ответ, сами того не зная, подсказали американцы. Военные Нового Света, остававшиеся вдали от побоищ Света Старого, не страдали паранойей, характерной для европейцев, поэтому хоть и не афишировали, но и не особо скрывали свои эксперименты с новой тактикой и вооружением.