Через минуту они двигались в сторону городской стены. Город в этом нищем квартале был все так же тих — но тишина эта казалась настороженной, испуганной. Светился храм на холме — от него цепочкой спускались огоньки — видимо, солдаты с факелами. Но и над самим храмом поднималось красноватое подрагивающее зарево. Опасное зарево.
Замирая при звуках шагов патрулей, прячась от чавканья охонгов по грязи, Макс, крепко удерживая Венин за руку — чтобы при необходимости зафиксировать и закрыть рот, — пробрался к городской стене. И зло выдохнул — там на расстоянии метров ста друг от друга стояли солдаты с факелами. И на стене горели огни. Один бы он успел пробраться, но вдвоем, с женщиной? Нет.
Макс чертыхнулся и направился в другую сторону, почти к центру. Если повезет прошмыгнуть мимо патрулей, вряд ли кому-то придет в голову, что он ушел этим путем.
Они вышли к побережью из маленькой улочки, застыли, пережидая верховой патруль — и тихо побежали к воде. Грязное море плескало о берег, освещаемое двумя несущимися по небосводу лунами. Макс, ежеминутно оглядываясь на увеличивающееся подрагивающее зарево над храмом, потянул за собой Венин, подобравшую рубаху — и, медленно погружаясь, побрел вперед, среди черных остовов домов. Если успеют уйти за поле видимости, спасутся.
Воды было по пояс — но плеск в тиши этой ночи разносился очень далеко, да и луны светили очень ясно. Раздался шум — на берег выехал очередной патруль на охонгах.
— Тшш, — Макс присел у торчащего осклизлого столба, потянул Венин вниз.
Патруль проехал у кромки воды и скрылся в улочках Лакшии, и беглецы пошли дальше в мерно плещущейся воде, забирая вправо. Туда, где кончался город и начинался спасительный лес.
И в этот момент стало светло, как днем. Макс обернулся — и от нахлынувшей паники так сжал женскую руку, что Венин застонала.
Там, над храмом, в красном зареве, поднимался некто чудовищный, с двумя парами рук — обычными человеческими и лезвиями, как у тха-охонга. Видимо, обряд принес свои плоды — и проснулся первый из богов. Поднимался, медленно поворачиваясь к нему, Максу — и Тротт, уже не таясь, накинул на себя щит, чтоб хоть как-то защититься — вот теперь опасность была очевидной — и пошел в сторону так быстро, как только позволяла вода. Венин сосредоточенно ступала за ним. В глазах ее был ужас.
Фигура чудовищного бога все уплотнялась — он небрежно повел рукой в сторону моря и проговорил что-то — грохот был в его голосе и рев тысяч водопадов. Спускающиеся от храма патрули вдруг сорвались с дороги и поскакали напрямую к морю. К ним.
На берег выскочили всадники — теперь уже очевидно зная, где искать святотатца. Раздались окрики. В воду полетели плошки с горючей смесью — огонь растекался по морской поверхности, а Макс шел, упрямо утягивая за собой чуть ли не теряющую сознание от ужаса Венин. Луны стали ярче, снова на ведь город полыхнуло белым — и беглецов увидели. Засвистели вокруг стрелы — Макс нащупал Источник, потянул столько сил, сколько возможно было, укрепляя щит. И оглянулся.
Бог-паук шагал к ним прямо по городу, полупрозрачный, клубящийся кровавой тьмой — а по абрисам его силуэта разливалось багровое сияние. И глаза горели багровым, как угли. Он неслышно и быстро переступал огромными паучьими лапами, и в руке его образовывалась толстая дымная плеть.
Паук взмахнул ей, загудел рассекаемый воздух — и море в метрах пятидесяти от Макса взревело, поднялось стеной из пены и брызг, расходясь от удара — их с Венин бросило на ближайший дом, оглушило, завертело. Если бы не щит, они бы уже были мертвы. Щит смягчил удар — и Тротт успел вцепиться в какой-то столб — а второй рукой прижал к себе Венин, пережидая водное буйство. Но когда волны опали, огромный бог нависал прямо над ними. И уже гудела, опускаясь, дымная плеть.
Женщина в руках Макса всхлипнула и уткнулась в его плечо. Тротт потянулся к Источнику — и, поняв, что не успевает, заорал, глядя в оскаленную морду чужого бога:
— Отец!!! Помоги!!!
Море поднялось огромной убийственной стеной, швырнуло их об стену, с жестокостью вечного существа закрутило, заливая в рты соленую взвесь песка и грязи и пытаясь оторвать друг от друга — и заревел яростно чужой бог, так, что, похоже, полопались барабанные перепонки — потому что вдруг стало тихо и спокойно. Словно вдруг выключили свет и звук.
А потом Макса швырнуло об древесный ствол — и он, кашляя и сотрясаясь в спазмах, сполз на землю, продолжая удерживать в руках обмякшую женщину. Приподнялся, отдышался, отплевался от грязи, чувствуя, как снова течет по ушибленной спине кровь и приходя в себя. Он даже не мог удивляться — в таком шоке был. В глазах все расплывалось, голова кружилась до тошноты — то ли от удара, то ли от ранения, то ли от полета сквозь пронзающие тело разряды. Они и сейчас чувствовались — будто Макс впитал в себя родственную силу, выкинувшую его из-под убийственной волны, и его потряхивало от адреналина и рвущейся наружу энергии Источника.
Наконец, удалось сфокусировать зрение.
Венин лежала у него на коленях тяжелой ношей — голова откинута назад, рот приоткрыт, незрячие глаза смотрят куда-то в небеса. Макс сипло чертыхнулся, мгновенно собравшись, потряс ее — голова моталась туда-сюда, приложил пальцы к венке на шее, пытаясь нащупать пульс.
Пульс не считывался. И Тротт, тяжело дыша и встав на колени под светом двух лун, в лихорадочной, спешке прощупал ее всю — нет ли тяжелых ран, не сломана ли шея. Пережил очередной приступ головокружения, отдавшийся в руки — их закололо, защипало разрядами. Перекинул животом через колено — как и ожидал, изо рта ее хлынула вода — и он стучал женщину по спине, сгибал сильнее — а потом уложил на землю, запрокинул ей голову, зажал нос и сделал несколько вдохов. Снова пошла вода — и он нажимал на грудь, пытаясь запустить сердце, опять вдыхал — но все зря. От тяжелого дыхания вновь стало расплываться в глазах, но Тротт был очень, очень упорным и методичным человеком. Не для того он тащил женщину из города. Взял — значит признал свою ответственность за ее жизнь.
При очередном нажиме голова его взорвалась болью, в глазах потемнело — а когда посветлело, он вдруг воочию увидел ее замершее сердце, оплетенное сосудами. И руки его словно стали прозрачными. И Макс, не раздумывая, сунул эти руки ей в грудь, продолжая вдыхать в рот воздух — и сжимая и разжимая молчащий сосуд жизни.
Напряжение в теле сходило на нет, иссякала сила — когда сердце все-таки сократилось раз, другой, третий — и начало снова перегонять кровь. Он вытащил руки, уже начавшие уплотняться. Грудная клетка дрогнула — Венин попыталась вздохнуть. И закашлялась, захрипела. Макс поспешно перевернул ее на бок, снова начал хлопать по спине. Она все силилась вздохнуть, снова кашляла, выдавливая из себя воду, стонала. Долго это продолжалось, пока она не замерла, вцепившись ему в руку, судорожно, мелко вдыхая и выдыхая. Глаза ее были испуганными, ее било мелкой дрожью, и она жалобно, просяще плакала, прижавшись к его ногам. А он улыбался, как идиот.
— Все, — сказал он успокаивающе, приподнимая и привлекая ее к себе. — Все закончилось. Дыши. Старайся дышать.
Мокрая женщина затихла на его плече, все так же мелко вздрагивая. Макс наконец-то осмотрелся.
Вокруг было темно — но запах был свежий, лесной. Ничего похожего на удушливую вонь столицы. В свете двух лун Тротт ясно видел высокие древовидные папоротники и чуть дальше — знакомый частокол. Чудом Источника их вышвырнуло из-под удара чужого бога прямо к поселению дар-тени, в котором находился его дом.
В середине ночи в дом слепой Далин вошел крайне мокрый дар-тени, держащий на руках не менее мокрую обессиленую женщину. С печки поднялись дети, настороженно поблескивая черными глазенками. Далин завозилась на своей кровати, тоже приподнялась.
— Быстро топить мне ванран, — шикнул Тротт, и дети послушно, хоть и немного разочарованно ретировались. Ванраном здесь назывался аналог земляной бани, топившейся по-черному — он выкапывался в насыпных холмах, укреплялся травой, устилался листьями папоротниками и соломой — и вместо печки в нем использовалась большая глиняная чаша, перевернутая — в ней разводился огонь. Макс уложил дрожащую Венин на низкий, теплый выступ печи. — Далин, подойди. У нас гостья.
Слепая встала, подошла, — она была в сорочке, его подарке. И Венин тоже. Почему-то это его, уставшего, очень развеселило.
Он взял руку Далин, положил на лицо бывшей рабыни — и хозяйка дома осторожно прошлась пальцами по замершей гостье. Макс начал стягивать мокрую одежду.
— Это твоя новая женщина? — спросила она дрожащим голосом. — Ты теперь меня прогонишь?
Венин тоже приподнялась, с несчастным видом глядя на него. Очень они похожи были в этот момент отчаяния.
Макс почти истерично расхохотался, швырнул мокрые штаны на пол и воздел глаза к небу. Не хватало еще женских выяснений. Когда нужно прийти в себя, сходить к главе поселения, поделиться информацией, и направиться в лес у трех гор. Если не соврала жрица, надо найти беловолосую девушку раньше слуг императора.
И все это на фоне того, что он понятия не имеет, сколько уже спит и как сейчас идет время наверху.
— Это моя женщина, — подтвердил он жестко. Нужно было сразу обозначить все позиции, хотя страшно не хотелось говорить. — Как и ты. Ее зовут Венин. И ты, и она всегда можете найти себе другого мужчину и выйти замуж, а пока я буду заботиться о вас обеих. А сейчас — позаботься ты о ней, Далин. Хорошо?
— Я все сделаю, Охтор, — с облегчением произнесла хозяйка дома и робко улыбнулась.
— Она умеет работать и станет твоими глазами, — продолжил Тротт. — А она не может говорить — ты станешь ее голосом. Прими ее как сестру. Я хочу, чтобы ты с детьми завтра переехала в мой дом, там больше места. Сейчас дай что-нибудь сухое, накорми нас, и пойдем в ванран. Венин нужно согреться, а ты поможешь мне с раной. Надо промыть прежде чем смогу залечить.
Она тут же осторожно коснулась его груди — Макс завел ее руку под крыло, и хозяйка жалостливо вздохнула. И тут же засуетилась, вытаскивая на стол лепешки, копченую курицу, воду.
Макс помог одеться Венин, усадил ее за стол. Она казалась совсем растерявшейся. Но лепешку взяла, и стала есть так жадно, что его снова кольнуло жалостью. И удовлетворением. Все же хорошо, что не оставил ее там, в гниющей столице.
Через час он лежал на горячей соломе ванрана, расправив крылья и чувствуя, как расслабляется измученное тело и затягивается рана и лениво наблюдал, как ожившая рабыня ожесточенно стирает с себя грязь, и Далин помогает ей, вздыхая — какая же худая! Бедная, бедная! Потом они обе, раскрасневшиеся, обнаженные, усердно мыли его, уже о чем-то переговариваясь, осторожно находя точки соприкосновения и даже тихонько посмеиваясь. Удивительная стойкость у местных женщин. Хотя как иначе? Они привычные ко всему.
И дальше, когда дети уже опять спали на печке, а они все, чистые, распаренные, уставшие, кое-как уместились на одной кровати, и две женщины приникли к нему с обеих сторон, — засыпающий профессор, чувствуя осторожные прикосновения мягких рук, думал не только о том, что услышал и увидел в храме — и как предупредить Туру об опасности. Он все никак не мог понять, как же его угораздило. Как его, Макса Тротта, угораздило завести себе почти гарем. И что у него за рок спасать увечных и несчастных.
Мартин бы умер от смеха.
Глава 13
Марина, Эмираты
— И давно ты обзавелся пастью и хвостом? — спросила я, жмурясь от брызг и утреннего солнца. Волна с шуршанием отхлынула, оставляя на теле песок.
— С неделю назад, — ответил Люк, протянул руку и снял с моего живота кусочек ракушки. — Хочешь еще посмотреть?
— Не сейчас, — я с содроганием передернула плечами. — Мне надо выпить по крайней мере бутылку. А потом, глядишь, я еще и покатать меня попрошу.
— Соскользнешь, — ответил он со смешком. — Мы, змеи, очевидно не приспособлены для того, чтобы носить женщин на шее, Марина. Держаться не за что.
— А я-то только понадеялась тобой помыкать, — ехидно проговорила я и брызнула в него смесью песка и воды. — Ну хоть как летаешь, покажешь?
— Я лучше тебе кое-что другое покажу, — проникновенно пообещал он и погладил меня по обнаженной груди и животу. — И посмотрю.
— Безумный эстет, — проворчала я, и он понимающе хмыкнул.
Вчера, после явления большого змея мне и бурной любви, которая продолжилась и в душе, где мы смывали с себя песок, Кембритч отнес меня на постель — слабую, как котенок, с растекшейся в крови нёгой, смешанной с вином, с тянущим все тело удовольствием.
— Спать? — спросила я, потирая глаза.
Он усмехнулся, покачал головой. Положил меня на простыни, отстраненно погладил грудь, и потянулся к увесистому мешочку, который лежал на столике с нашего здесь появления.
— Я уже давно хочу посмотреть, как они будут выглядеть на тебе, — произнес он задумчиво, развязывая тесемки. — Не двигайся, Марина.
— Что это? — лениво поинтересовалась я, закидывая руку за голову и едва удерживаясь, чтобы не сомкнуть глаза.
— Камни.
Он зачерпнул из мешка горсть крупных драгоценных камней, протянул руку — и медленно стал осыпать ими мое тело. Черные опалы, яркие гранаты, бриллианты, изумруды. Самоцветы скользили по мне, вызывая дрожь, оставались на животе и груди драгоценной россыпью, и сияние свечей преломлялось на гранях, плясало разноцветными отсветами на моей коже. Диковато это смотрелось и роскошно. Я перевела насмешливый и ласковый взгляд на Кембритча — как хорош он был в этой своей странной мании! А он выругался восхищенно, и продолжил черпать из бездонного мешка.
— Казалось бы, — пробормотал он, — какие-то камни. А на твоем теле смотрятся так, что я бы за любой из них убить мог, — Люк склонился, коснулся моей груди губами.
Снова потянулся к мешку.
— Раздвинь ноги. Рехнуться можно, Марина, как они смотрятся.
И самоцветный камнепад посыпался по татуировке внизу живота, по моим бедрам, останавливался на развилке между ними. Кембритч мотнул головой, следя за ними горящим взглядом, и попросил хрипло:
— Повернись на живот, Марина.
Я уткнулась лицом в подушку, чувствуя, как впиваются драгоценности, усыпавшие почти всю постель, в кожу. Это было немного больно и будоражаще — как и ладонь Люка на огненном цветке, и тихий шорох падающих камней, и его горячие губы, и его тело, навалившееся сверху, когда мешок опустел — а дыхание Кембритча стало прерывистым и тяжелым. После мы так и уснули на ложе из самоцветов — так утомила нас любовь, что уже ничто не могло помешать.
А сегодня с утра я удивительно рано проснулась, полюбовалась на спящего Люка, лизнула его спину, ягодицу — и встала. Отряхнулась от драгоценностей — на теле моем остались красные следы от них. Посетила удобства, доковыляла до окна — сказывалась, ой сказывалась ненасытность его светлости, — увидела разбрызгивающее искры, свеженькое, умывающееся солнцем море и бегом побежала купаться.
Люк появился позже. Выспавшийся, до невозможности довольный, с сигаретой во рту, в одном из халатов, что висели вместе с пляжной одеждой в шкафах — похоже, за такие деньги предусмотрено было все. Скинул его на шезлонг, затушил сигарету, и, войдя в воду, поплыл ко мне.
