И в тиши некоего очень значимого кабинета прозвучали слова 'топмачтовое бомбометание'. Подход к цели на бреющем полете и бросок бомбы, которая начинала буквально скакать по воде, как плоский камешек в детской игре, пока не поражала мишень — то, что годилось для атаки кораблей, вполне подходило и для уничтожения плотин.

Группа в пятьдесят бомбардировщиков 'Ланкастер' приступила к тренировкам в Шотландии, понятия не имея, к чему, собственно, готовятся. Сначала они бросали бомбы с высоты в семьсот футов, затем начали постепенно снижаться, пока не дошли до ста пятидесяти. Летали днем, затем закрывая остекление кабины синим целлулоидом, затем на рассвете и в сумерках. В конце концов — ночью. Параллельно составлялся план действий для всех остальных КВВС, чтобы в нужный день и в последующую за ним ночь у Воздушного Фронта красных нашлось, чем заняться, и они не обратили чрезмерного внимания на небольшую группу самолетов над Руром.

Месяц выдался скверным, погода установилась сумрачная и недобрая. Слишком сумрачная даже для тренированных пилотов, которые учились бросать бочкообразные снаряды (бомбами назвать их не поворачивался язык) при любой видимости, с помощью специально сконструированных прицелов. И в самый последний момент лично Даудинг принял решение, что совместно с 'Ланкастерами' будут действовать ночники 'Арсенала', искушенные в тактике 'кусай-беги'.

Английских летчиков посвятили в суть плана за час до вылета. Бойцов 'Арсенала' не информировали вообще, поскольку от них не требовалось ничего, выходящего за рамки обычной ночной работы.

И операция, у которой не было даже собственного названия, началась...

Было облачно, тучи шли низко, буквально цепляясь за радиовышки на земле. Вдобавок поднялся туман, растекаясь по земле ровным и плотным покровом. От множества осветительных ракет казалось, что все внизу укрыто матовым одеялом, светящимся мягким, уютным светом. Отсюда, с высоты, Мартин видел только ломаные, смазанные очертания самых крупных сооружений. Вроде какие-то цеха... Широкая черная лента, слишком большая для дороги — канал или река. Правее и чуть впереди что-то вспыхнуло — ярко и резко, словно фотоаппарат щелкнул. Несколько секунд спустя из белого свечения вынырнула крестообразная тень — это один из 'Ланкастеров' пытался взобраться выше, выходя из бреющего полета. Бомбардировщик поднимался медленно и неуверенно, тяжелыми рывками, как тяжелораненый кондор. Правый внешний двигатель истекал жидким пламенем.

Мартин невольно сжал штурвал, собираясь спикировать на помощь раненому гиганту, но задавил первый порыв — маленький 'Москито' ничем не мог помочь бомбардировщику, попавшему в прицел наземной артиллерии. Желтый спасательный жилет повис на плечах австралийца, словно вместо пробки в нем был свинец. Колючий шерстяной свитер под летным комбинезоном промок от пота и, казалось, что тело намазано вязким желе, в которое набросали булавок. Мартин страшно сквернословил, вспоминая самые грязные ругательства из трех диалектов английского языка, которыми владел. Невидимый в темном небе, 'Москито' прошел по широкому полукругу, способный лишь наблюдать за агонией титана.

Огненные пунктиры трассеров крестили воздух вокруг 'Ланкастера', рассыпались веерами, безобидными и даже веселыми — на вид и издалека. Время от времени очередная порция попадала в темную тушу самолета или хлестала по крыльям, без видимого следа. Но бомбардировщик все больше замедлялся. Вспыхнул второй двигатель, за самолетом потянулся шлейф дыма, хорошо видимый на фоне подсвеченного тумана. Чем медленнее шел 'Ланкастер', тем легче становилось зениткам брать упреждение. Пристрелявшись, малокалиберная артиллерия буквально засыпала бомбардировщик огненным фейерверком. Так же медленно и тяжело, как поднимался, самолет начал терять высоту. Пока не канул дымным крестом обратно, в густую светящуюся пелену.

Мартин еще раз выругался, уже не яростно, а с мрачной безысходностью. Он так и не сумел заметить опознавательные знаки погибшего бомбардировщика, чтобы засвидетельствовать гибель конкретного самолета.

В наушниках загремел голос командира группы. Он приказывал сворачиваться и возвращаться по условленному маршруту. Энтузиазма в голосе не было, впрочем, трагедии тоже. Мартин механически выполнил положенные операции, меняя курс, проверяя, не висит ли на хвосте вражеский 'ночник'. Высота, топливо, состояние бортовых систем...

'Москито' летел домой.

А его экипаж — в историю, как участник рейда 'Дамбастеров'.

* * *

Стойки шасси исполнили сложное движение, выходя из-под крыльев и разворачиваясь по ходу движения самолета. 'Грифон' прошуршал шинами, скользя вдоль серой бетонной полосы с обманчивой, удивительной для такой тяжелой машины легкостью. Гул четырех моторов тихо таял в утреннем воздухе, сверкающие круги на крыльях подернулись рябью, замедлили стремительное вращение и превратились в четырехлистники винтов. К бомбардировщику уже спешил тягач, готовый оттащить бомбардировщик в ангар.

Харнье спрыгнул на твердый бетон, с наслаждением потянулся, поднялся на кончики пальцев и поднял руки вверх, словно хотел достать небо. Многочасовое сидение в кабине все-таки утомляло, кровь застаивалась, связки костенели. Поэтому момент выхода из самолета, благополучно вернувшегося домой, Карл ценил больше всего. Именно в эти секунды он чувствовал себя по-настоящему живым.

Позади переговаривались остальные члены экипажа, негромко, но весело. Харнье бегло взглянул на самолет. На этот раз 'Грифон' отделался легче легкого — всего лишь несколько пулевых отверстий на левом крыле... и, пожалуй, все. Надежная машина, бывало, возвращалась из вылета, свистя ветром в десятках пробоин от снарядов и осколков, так что нынешние 'повреждения' даже и считать не стоило. Так, скорее отметка о хорошо выполненной работе.

По взлетному полю быстро шли командир авиадивизии Ульрик Рунге и начальник ее штаба Карл Остерман. Путь их самым недвусмысленным образом пролегал к Харнье. Летчик вдохнул полной грудью воздух аэродрома, в котором аромат осени причудливо и маняще сливался с запахом бензина и масла. После чего шагнул навстречу командирам, быстро перебирая в уме, чем он мог удостоиться такой чести.

Рунге славился тем, что не терпел неформальности. Поэтому то, что он не ответил на уставное приветствие Карла, само по себе оказалось удивительным до невероятия. И завершала картину постная, зловещая физиономия Остермана. Тезка Карла сохранял благодушный, оптимистичный вид всегда и при любых обстоятельствах, даже под 'каскадом' английских бомбардировщиков. Для того, чтобы он помрачнел, должно было случиться нечто ужасное. Карл невольно оглянулся по сторонам, но не обнаружил ни дымящихся развалин, ни звеньев английских самолетов, штурмующих аэродром.

— Товарищ Харнье, — Рунге начал жестко и решительно, но как-то странно сбился. Потер лоб и поджал губы в несвойственной гримасе какой-то... растерянности. — Карл... Ты ведь семью в Рур отправил?

— Да, — собственный голос показался Карлу сухим и безжизненным, как осенний лист. Окружающий мир поблек, окрасился в серый тон, поле зрения сузилось до узкого тоннеля, в котором остался лишь командир и страшная правда, которая топталась за тонкой плотиной неизвестности и надежды.

— Тебе... — Ульрик Рунге оскалился в гримасе, будто желая отпугнуть собственную растерянность и нежелание продолжать. — Тебе нужен отпуск.

Когда-то, еще в летной школе, на глазах у Карла разбился учебный самолет. Харнье, тогда еще курсант, бежал к изломанной машине вместе со всеми. Но с каждым шагом, который приближал его к обломкам, будущий летчик все лучше видел кабину 'Арадо', перекрученную, смятую, как яичная скорлупа. И отчетливо понимал, что ему не хочется видеть то, что внутри. Это было своего рода предельным отрицанием, абсолютным нежеланием прикасаться к чужой смерти. Карл давно уничтожил, задавил то постыдное чувство, но теперь оно вернулось, нахлынуло бурным потоком. Летчик не хотел слушать дальше, не желал понимать, зачем ему вдруг нужен отпуск для поездки в Рур в разгаре многонедельной воздушной битвы.

— Не надо... — собственный голос словно исходил откуда-то издалека, сквозь толстый слой ваты.

— Отправляйся, — тихо проговорил Остерман. — Прямо сейчас. Четыре дня тебе.

Карл сглотнул, колючий ком прополз по пищеводу и ухнул в желудок ледяным ежом. Ноги онемели, летчик невольно сложил руки на груди, сцепил пальцы в замок, словно пытаясь защититься от понимания неизбежного.

— Мне не нужен отпуск, — прошептал он, и онемевшие губы шевелились с трудом, как после лютого мороза. — Я не хочу...

Очередной 'Грифон' с ревом заходил на посадку. Мимо прогромыхал грузовик с очередной миной в кузове, установленной на металлические козлы. В кузове сидело еще два или три человека, на их лицах явственно читалось отсутствие энтузиазма от такого соседства.

— Мне не нужен отпуск... не нужен... — повторял Карл, как заклинание, будто слова могли что-то изменить.

Глава 33

Шанов поставил аккуратную точку, положил перьевую ручку на подставку у чернильницы. Все, отчет закончен. Голову покалывало, будто ее массировали сильными руками в толстых варежках из очень колючей шерсти. Но в целом симптомы болезни не спешили вернуться. Полковник потянулся, не вставая, потряс пальцами в воздухе, словно стряхивая капли воды. Писанины выдалось на редкость много, снова пришлось засиживаться за полночь, несмотря на то, что основную часть писчей работы Боемир делал отнюдь не дома.

Он потер виски, взъерошил короткую прическу. Если верить беспристрастным зеркалам, то за последние полгода седины изрядно прибавилось, что было странно — более спокойного времени, без стрельбы, войны и прочего антуража в его жизни, пожалуй, и не случалось. Не считать же, в самом деле, приключениями, регулярные поездки по градам и весям, в том числе и к месту дислокации 'ГС'. Тому 'ГС', что теперь даже в Генеральном Штабе называли не иначе, как 'Гнев Сталина'.

Поневоле вспомнился инженер-сапер Семен Солодин, который теперь имел к 'Гневу' самое непосредственное отношение. Солодина Шанов очень сильно не любил, еще со времен французской кампании, где их свела нелегкая. Если инженер считал штабного 'коллегу' тупым и слегка сумасшедшим фанатиком, то Шанов не доверял тому, кто много лет шатался по миру в качестве наемника. Возможно в силу этой взаимной 'симпатии' штабиста из Контрольной группы и назначили фактическим куратором бригады особого назначения Солодина. Для гарантии.

Особая группа, особая бригада... почти гармония, подумал Шанов. Покалывание немного усилилось, но в пределах терпимого — как и должна болеть голова у человека, который писал без перерыва три часа подряд, а затем еще час кропотливо переносил все заметки и мысли на чистовик. Но пара капель лекарства, рекомендованного добрым доктором, будут в самый раз.

Скрипнула дверь, прошелестела легкая ткань, и повеяло духами. Шанов рефлекторно прикрыл листы отчета пустой папкой и только после этого развернулся.

— Ты снова не спишь, — сказала Наталья, сделав вид, что не заметила его движения.

— Не сплю, — согласился Шанов. — Но я почти закончил.

После памятного похода в ресторан их отношения стали... странными. Как будто легкое дуновение зимы покрыло тонкой пленкой льда поверхность озера — мостик есть, но ступить на него страшно, потому что слишком хрупка связь между берегами. Каждый из них опасался сделать первый шаг и предоставил времени делать свое дело. Наверное, со стороны это могло бы показаться трусостью, но кто осудит женщину с опытом очень неудачного брака и мужчину, привыкшему к одиночеству, хранящему самые страшные шрамы отнюдь не на теле, а в душе?

— Пожалуйста, садись, — предложил он, освобождая стул от стопки тонких брошюр. Они перешли на 'ты' естественно и даже не замечая того, как старые друзья. Наталья села, отметив про себя, что стул новый и красивый, из цельного дерева, а не опилочных эрзацев. Явно новая покупка. Интересно, какими соображениями руководствовался Боемир, когда приобретал его?

— Спасибо, — поблагодарила она и села.

— Как голова? — участливо спросила женщина, скорее, чтобы не дать беседе увянуть, поскольку Шанов казался уставшим, но вполне бодрым. Однако Боемир поморщился и коротко ответил:

— Лучше.

Спохватившись, что получилось не совсем вежливо, полковник быстро пояснил:

— Уже лучше, спасибо. Микстуры помогают.

— Хорошо, — искренне порадовалась Наталья и вновь спросила, указывая на книгу, что лежала на краю стола, заложенная карандашом. — Как тебе подарок?

Теперь уже смутилась она, подумав, что спрашивать о весеннем подарке в сентябре может быть не совсем удачно. Но если в этом и было что-то неправильное, Боемир не заметил.

— Хорошая книга, — искренне отозвался он. — Большая только, читать приходится урывками. И... — Шанов на мгновение запнулся. — Забавная.

— Забавная? — не поняла Наталья.

— Да. Очень. В некоторых... моментах. Когда граф приехал в Париж, чтобы мстить.

— А что же там забавно? — наморщила лоб Коновалова. Она читала книгу Дюма очень давно, но помнила, что повествование вышло очень мрачным и грустным. Было непонятно, что смешного мог там найти Шанов. Случайно так вышло, или Наталья действовала по интуитивному пониманию, но она попала точно в цель — даже самые замкнутые мужчины охотно говорят о том, что интересно им самим. Поэтому Боемир начал обстоятельно разъяснять.

— В каждом государстве всегда находятся люди, которые нарушают общий порядок. В социалистических странах таких отщепенцев меньше... — лицо Шанова на мгновение затуманилось, взгляд стал пустым и отрешенным, будто полковник заглянул в прошлое и открыл чулан с давними, очень неприятными воспоминаниями. Но спустя мгновение он качнул головой, словно отряхнулся, и продолжил.

— А уж у всех остальных хватает — от мелких преступников до самых настоящих врагов и вредителей на самом верху. Поэтому каждая страна, каждое государство имеет разные особые службы, которые очень внимательно надзирают за всем, что происходит внутри страны... и общества. Они всегда внимательны и все время ищут все, что выбивается за рамки обычного...

Шанов запнулся и после секундной паузы на всякий случай уточнил:

— Я про буржуинов говорю.

— Да, конечно, — с готовностью согласилась Наталья.

— Вот... А теперь представь, что в столицу приезжает некая темная личность. Происхождение скрывает, титул сомнителен, зато бросает деньги направо и налево. Уже достаточно, чтобы, как бы это сказать... тайные люди взяли его 'на карандаш'.

Шанов провел ладонью по лбу, вздохнул. Ободряюще махнул рукой в ответ на тревожный взгляд Коноваловой — дескать, ничего серьезного.

— А уж как только эта темная личность проявит интерес к людям из достаточно высокого общества — банкиру и государственному деятелю, то его начнут рассматривать под лупой. И даже не одной. В общем... Если бы все это происходило в действительности, графа в лучшем случае быстро выслали бы из страны. Но скорее всего его бы просто ограбили с помощью продажного суда и конфискации. А потом в тюрьму. Снова.