— Нет, конечно, — терпеливо разъяснил Шанов. — Смешно, что автор о таких вещах даже не подумал. Или наоборот. Подумал, но решил, что читатели не заметят. А они, похоже, и не заметили.

— Понятно, — сказала Наталья, осмысливая услышанное. — Действительно... Не сказала бы, что смешно, но интересно.

Женщина внимательно посмотрела на Боемира и наконец задала вопрос, который давно мучил ее:

— Боемир... скажите, а чем же вы занимаетесь?..

Тут она сообразила, что снова перешла на 'вы' и сбилась с мысли.

— То есть, я понимаю, что вы... ты... военный...

Наталья окончательно запуталась и умолкла.

Шанов вздохнул, но беззлобно, с пониманием.

— Я... — он хмыкнул, будто и сам впервые задумался, чем же занимается в жизни.

Единственным источником света в комнате была настольная лампа. Шанов сдвинулся на стуле, и густая тень упала на его лицо, скрыв глаза. В стекло тихо стукнула первая капля осеннего дождя, за ней сразу последовала вторая. По стеклу поползли водяные дорожки.

— Я любил дождь, — невпопад сказал полковник, глянув наружу, где свет уличного фонаря поблек и расплылся в потоках, падающих с неба. — Когда был маленьким.

— Я тоже, — вымолвила Наталья.

— Так вот... о чем речь... — продолжил Шанов после короткой паузы. — Видите ли, я контролер.

Наталья невольно улыбнулась.

— Не тот, что билеты продает, — терпеливо поправил полковник, угадав ее мысли. — Я вроде комиссара. Разное случается. Социализм делает людей лучше, но... не всех. И коммунисты-военные тоже бывает, лгут, притягивают правду за уши или просто ошибаются. А иногда просто случается так, что дело ответственное и нужен кто-то, кто постоит за плечом и подскажет или обеспечит быструю, приоритетную связь с командованием. Кто-то независимый. Вот этим я в основном и занимаюсь. Контролирую.

Коновалова кивнула с понимающим видом.

— А больше ничего сказать не могу, — полковник развел руками. — Сами... сама понимаешь.

— Это, наверное, интересно, — заметила она.

— Интересно. Но тяжело.

Шанов поднялся на ноги один плавным движением.

— Чаю? — предложил он. — По чашечке? У меня хороший, настоящий, из Китая.

Она тоже встала, они оказались совсем рядом, лицом к лицу.

— Чаю... Не отказалась бы.

— Сейчас заварю.

Они шагнули одновременно, по направлению к двери, и стали еще ближе друг к другу, на расстоянии едва ли в две ладони.

— Знаете, — негромко сказал он. — Мне кажется...

Но что казалось Шанову так и осталось неизвестным. Судорога страшно перекосила его лицо, губы побледнели, обретя синеватый оттенок. Полковник пошатнулся и чудом не упал. Со сноровкой опытного врача, почти мужским движением Наталья подставила плечо, и Боемир тяжело оперся о него крепкой и горячей ладонью.

— Опять... — прошептал он. — Снова.

Он очумело оглянулся, будто на несколько мгновений просто выключился из реальности и теперь снова осознавал происходящее. Понял, что буквально повис на хрупкой женщине и отшатнулся, как от огня. Неверные ноги снова подвели, и Шанов оперся о стену, как колонна с подорванным основанием.

Полковник с трудом добрался до кровати, сел, затем просто повалился на бок.

Наталья вспомнила, где Боемир хранил лекарства, быстро открыла шкафчик, твердой рукой открыла стеклянный пузырек и накапала темно-коричневой жидкости в мерную ложку. По комнате поплыл знакомый и недобрый спиртовой запах.

Зажмурившись, Боемир глотнул и откинулся на тощую подушку, запрокинув голову.

— Сейчас... в себя приду... — прошептал он.

Наталья же просто села рядом, на жесткий матрас и положила руку на ледяной лоб больного. Простым, естественным движением.

Как мало иногда нужно, чтобы связать двух людей... Всего лишь пара слов. Или даже один жест.

— Зачем ты себя так мучаешь? — мягко и тихо спросила она. — Страна не погибнет от того, что один военный контролер сменит службу.

Шанов долго молчал, тяжело дыша, закрыв глаза. И когда Наталья уже перестала ждать ответа, он неожиданно заговорил.

— У нас была хорошая семья. В Хабаровске. Родители и мы — я с братом. Его звали Петр... В девятнадцатом году стало совсем плохо, и отец решил, что пора бежать из страны и от революции. Он держал медицинскую практику и небольшую аптеку, считался очень хорошим врачом. Думал, в Китае будет лучше.

— Не рассказывай, если не хочешь, — еще тише попросила Наталья. Но Шанов будто и не заметил ее слов, а может быть, действительно не услышал. Полковник выговаривал слова глухо и монотонно, словно не говорил с сидящей рядом женщиной, а общался с собственными демонами минувших времен.

— Это называлось 'китайской тропой'. Путь, которым уходили через границу беженцы. Не одна дорога, а целая сеть троп, да и просто тайга, по которой шли беженцы. Почти сразу там появились мелкие банды убийц и мародеров. Обычно по два человека, не больше. Чтобы двое не могли сговориться против третьего. Они делали засады, убивали всех, кому не повезло наткнуться на такую лежку, потом обирали мертвых. В тех местах и сейчас находят захоронки с добычей . Потом пришли банды покрупнее...

Боемир тяжело, со всхлипом вздохнул. Наталья положила руки ему на виски, как фея, вытягивающая телесную и душевную боль.

— Только я и выжил. Родители ... погибли страшно. Брат сбежал, но вряд ли ушел далеко. А меня подобрал летучий отряд. Они спасли и выходили меня. Дали новое имя. Так я стал военным. И убил первого человека в тринадцать лет.

Он дотронулся до ее запястья, чуть сжал, провел пальцами выше, как слепец в поисках спасенья. Затем его рука безвольно упала на кровать.

— Меня иногда называют сумасшедшим. Фанатиком... Это не так. Не совсем так. Я просто видел зло. Совершенное, предельное зло. И видел добро. Людей с красными звездами, которые истребляли зло. Я знаю, точно знаю, что со злом нельзя договариваться, нельзя мириться. И прощать нельзя. Его надо уничтожать, всегда и везде.

— Ты не можешь убить всех плохих людей, — Наталья склонилась над ним, так, что кончики ее светлых волос коснулись его лба. — Не можешь все время жить ненавистью. Может быть, пора отдохнуть?

— Я отдохну... Но потом.

— Всегда будет 'потом', — с горечью сказала она. — Как горизонт, до которого не дойти.

— Нет. Это 'потом' случится...

Он осекся и умолк, оборвав себя на полуслове. Продолжил после длинной паузы:

— Случится. И закончится.

Шел дождь, октябрьский дождь. Он отбивал негромкую барабанную дробь на крышах, мягко шлепал каплями по стенам, окнам и лужам. Дыхание Шанова выровнялось, он незаметно заснул. Лицо Боемира разгладилось, растаяли, как воск, вечные вертикальные морщины на лбу. Обычно лица спящих безмятежны, но Шанов казался очень... печальным. Даже во сне уголки губ были чуть опущены.

Наталья последний раз провела по его голове мягким ласковым движением и замерла рядом, как недвижимое изваяние. Как добрый ангел, отгоняющий все зло мира.

* * *

— И что это означает?

Клэр Ли Ченнолт сохранял видимость спокойствия из последних сил и обходилось это ему недешево. Командир 'Арсенала' не спал двое суток, изъездил едва ли не всю южную Англию, и теперь примчался в Лондон, истекая дымящейся злобой, как пробитый бензобак истребителя. Первоначально американец хотел высказать все, что думает, маршалу Даудингу, но очень кстати оказалось, что в город вернулся сам премьер-министр. Ченнолт наплевал на все протоколы и заявился в дом к Черчиллю.

Премьер принял командира добровольцев едва ли не в столовой. По крайней мере, на эту мысль наводили длинный узкий стол из потемневшего от времени, почти черного дерева и ряд таких же древних стульев с очень высокими прямоугольными спинками. Англичанин сразу понял бы, что ему выражают крайнюю форму недовольства, дальше которого находится только открытое оскорбление. Но американец предсказуемо плевал на все тонкости невербального этикета.

— Что это значит? — повторил Ченнолт. Крылья его крючковатого носа раздувались, а глаза, казалось, метали искры.

— О чем вы, друг мой, — если с Клэра Ли можно было писать картину божественного гнева с громами и молниями, то Черчилль казался сплошной глыбой, монолитной и безразличной к суетным стихиям. Премьер стоял, отделенный столом от собеседника, сунув руки в карманы брюк, но выставив большие пальцы наружу.

— Вы использовали моих ребят, минуя меня самого, использовали в преступном задании! Мы так не договаривались! — четко высказался командир.

— Дорогой Клэр, вы определенно что-то путаете, — так же безмятежно сообщил Черчилль. — Позвольте, я кое-что напомню. Во-первых, 'Корпус добровольных помощников Ее Величества' не ваша единоличная вотчина, а воинское соединение Короны, а я в числе прочего, председатель Комитета оборонительных сил Метрополии. Поэтому выражения наподобие 'использовали' и 'минуя' здесь неуместны. Так же, как и упоминание каких-то 'договоров'. Вы наняты, чтобы осуществлять общее руководство, но не более того.

Ченнолт оскалился в зловещей гримасе, но сдержался, приложив немыслимые усилия. Он подошел вплотную к столу и оперся на него ладонями, исподлобья глядя на министра, как собранный и готовый к бою гладиатор.

— Что же до 'преступного задания', то если только вы не цитируете Буле де ля Мерту , извольте объясниться. Или... — Черчилль недобро прищурился, впервые проявив какие-то чувства в этом диспуте. — Или вы хотите сказать, что коммунисты могут бомбардировать наши города, а ответный удар — преступен?

Премьер-министр приподнял верхнюю губу, показав зубы, как самый настоящий бульдог, готовый к атаке.

— В таком случае я начинаю думать, что командующий 'Корпусом' несколько... ортогонален своей должности, — с мрачной угрозой закончил он.

Впрочем, если политик хотел подавить военного встречным напором и неприкрытой угрозой, то просчитался. Как сказал бы выросший в американской глубинке Питер Шейн — 'Не на того напал, Джон Буль !'. Ченнолт воинственно устремил свой нос прямо на оппонента, словно прицел торпедоносца и, нимало не смущаясь, парировал, хотя и чуть убавив пыл:

— Да к черту ваши думы! Вы понимаете, что сделали? Хоть на вот столько?

Ченнолт продемонстрировал согнутый мизинец и сразу продолжил:

— Я видел коммунистов в деле, еще в ту пору, когда в Китае обучал летчиков Чан Кайши. И русских, и немцев. Они тоже люди, их тоже можно испугать. Но, черт побери, не так! Вы затопили Рурский промрайон, убили сколько-то тысяч гражданских, ударили по их промышленным возможностям. Но потери будут возмещены, а вот их боевой дух и готовность сражаться вы с Даудингом подняли до небес! Тысячи, десятки тысяч молодых людей придут на их вербовочные пункты, или как это у красных называется. Сотни тысяч рабочих встанут за станки до начала смены, будут уходить намного позже конца смены, и согласятся со всеми лишениями. Вы сами, собственными руками превратили для красных эту войну в священное возмездие! И уж будьте уверены, штатные кричалы Шетцинга и Сталина такой повод не упустят. Вы могли сделать все, что угодно, но только не так, не так! Это — преступная глупость.

Ченнолт неожиданно успокоился. Как паровой котел, который очень долго калили на самом лучшем угле, а за мгновение до взрыва открыли спускной клапан, выпустив пар в свисток.

— Теперь мы действительно... ортогональны, — сообщил он молчащему Черчиллю. — Вы стали делать ошибки, непростительные ошибки с катастрофическими последствиями. И к тому же замазываете моих парней в своих безумных авантюрах. Теперь нам не по пути. Я ухожу из 'Арсенала' и возвращаюсь в Америку.

Ченнолт развернулся и шагнул к выходу, уже в спину его догнало короткое:

— Остановитесь.

Командир 'Арсенала' даже не сбился с шага, и тогда последовало:

— Клэр, если сам премьер-министр Соединенного Королевства просит вас подождать, можете хотя бы проявить любопытство.

Ченнолт остановился и замер в пол-оборота, вопросительно подняв бровь.

— Идемте, — лаконично сказал Черчилль. — Вам следует увидеть кое-что.

В рабочем кабинете премьера Ченнолт доселе не бывал, не оказывалось повода. Но даже под страхом смерти он вряд ли смог бы описать, что там увидел, поскольку запомнил лишь одно — стопку аккуратно отпечатанных машинописных листов, прошитых капроновой нитью. Чтобы прочитать все, военному понадобилось около двадцати минут, поскольку Клэр Ли вчитывался в каждую сточку. Закончив, он аккуратно отложил бумаги и воззрился на премьера.

Черчилль достал бутылку виски и налил в два стакана — Ченнолт мог бы поклясться, что когда он приступал к чтению, их на столе не было. Медово-желтая жидкость в сосудах остановилась на одном уровне, выдавая точность руки и большой опыт виночерпия.

Премьер жестом указал на один стакан американцу, второй взял сам.

— Вот так обстоят дела в действительности, — сумрачно вымолвил он. — Я хотел спровоцировать коммунистов на открытые, прямые действия, и мне это удалось. Они пошли напролом ... и, похоже, преуспевают.

— Я предполагал, что дело плохо, но не думал, что настолько, — Ченнолт сделал небольшой глоток и покосился на стопку листов с таким видом, будто это был договор с дьяволом. — И все это не повод, чтобы переходить к терроризму с такими скверными последствиями. Пугать надо до ужаса, а не до решимости отомстить.

— Это не террор и не запугивание, — премьер вздохнул и отпил виски. — Это расчет и игра на время. Сейчас мы вводим в строй пятьсот самолетов в неделю, это абсолютный предел наших возможностей. А большевики смогли поднять совокупное месячное производство до пяти тысяч и выше. Долго они держать его не смогут, но в сочетании с минной войной и битвами над морем для нас смертелен даже их месячный поток в четыре тысячи. Воздушный Фронт уже насчитывает почти семь тысяч машин и непрерывно наращивает силы, несмотря на большие потери. Мы проигрываем, медленно, но верно.

— Тем более не понимаю. Затопление Рура собьет динамику, но только на время и не настолько, чтобы это уравняло баланс.

— Америка, Клэр, Америка. Все изменилось после того, как Рузвельт наконец то добрался до государственного кормила. Он — не изоляционист Ходсон и понимает, что будущее Штатов напрямую зависит от того, останется Великобритания свободной или падет.

— Рузвельт выступит на вашей стороне? — быстро спросил американец. — Я несколько оторвался от новостей из дома.

— Официально — еще нет. Практически же он делает все, чтобы через несколько месяцев Америка смогла положить авторитетную гирю на чашу весов. Пока новый президент не может выступить против красных открыто, слишком резкая смена курса. Ему нужно время.

— А вам... нам... нужно продержаться эти месяцы... — протянул Ченнолт, нахмурившись настолько, что глаза превратились в узкие щелочки под кустистыми бровями.

— Нет. Не 'месяцы', а лишь один месяц, до тех пор, пока Ла-Манш не накроют ноябрьские штормы.

— И поэтому вы организовали рейд 'Дамбастеров'... Плевать на свою репутацию и мораль большевиков, только бы хоть немного снизить их нынешние возможности, — начал понимать Ченнолт. — Сейчас время — это все.