Длинный подол рубахи несколько приподнялся, приоткрыв моему взору довольно приличной формы, сухие, слегка загоревшие, щиколотки, покрытые лёгком светлым пушком. Это — на первом плане. За ними, в полутьме, создаваемой тенью подола, проглядывали неясные очертания белых ляжек и смутно темнеющее место их соединения.
Женщина несколько недоуменно-выжидательно разглядывала меня. Конечно, "крышу" у меня уже должно было "снести". Вышибить, как затычку из бутыли с забродившим вином.
Только я ведь знаю, что там бродит у меня в крови. "Предупреждён — вооружён". Ну, хоть как-то.
Ещё я помню туеву кучу старых анекдотов. В том числе — и по данной теме. При случае обязательно расскажу. Которые позволяют управлять потоком сознания и фокусом внимания. — Управлять?! — Ну, хоть как-то.
В принципе, для этого годится всё что угодно, хоть таблицы Брадиса, если помнишь их на память. Католические монахи и православные старцы в подобных ситуациях гонят молитвы. Смысл тот же: вызвать душевное состояние, ассоциируемое с этой акустической последовательностью, чтобы притормозить собственное нынешнее восприятие. И — инстинктивно естественное действие.
Проще: "помолись господу, а то крыша улетит".
Осмотрев меня с ног до головы и обратно ещё раз с внимательно-оценивающим видом, Светана окончательно перевела усмешку на своей физиономии в разряд "блудливой девчонке очень хочется" и, глядя мне в глаза, медленно развела и свела колени. При этом замедленном движении подол сперва чуть натянулся и приподнялся, увеличивая поле наблюдаемого, потом чуть провис между её ногами. Такое... волнительное колыхание.
Не люблю слово "волнительно" в применении к событиям или людям. А вот в рассказе экзальтанутого подростка о колыхании полузадранного дамского подола — вполне уместно.
Повторив это упражнение ещё пару раз, и не добившись немедленного выражения ожидаемой реакции, Светана положила одну руку на приподнятое бедро, чуть-чуть погладила себя, и потихоньку, манерно, прихватив ткань двумя пальчиками, потянула полотно рубахи. Линия подола рубахи медленно поползла вверх, чуть задержалась на коленках и...неторопливо съехала по бёдрам.
Мудрый Каа подманивает бандерлогов. То же подчёркнуто замедленное, затянутое, интригующее, завораживающее движение. Ткань сползает с поднятых коленок, как занавес на сцене театра, как упаковка с давно и горячо ожидаемого подарка. Медленно движется, будто живая, будто сама собой, по белой коже бёдер. Всё внимание фокусируется на этом: "а что там? А дальше? А ещё?". — А ты чего, не знаешь? — Знаю. Но... интригуюсь. И — завораживаюсь. А уж что "торможусь" — само собой.
Скромница прикрыла хвостиком подола промежность и, оставив для моего лицезрения свои ножки от пяток по ягодицы включительно, ещё пару раз качнула ими. Чуть сводя колени. Уменьшая этим движением мой обзор и создавая причину для неосознаваемого, но ощущаемого волнения, едва ли не панического: "А ну как все закроется и закончится?!". Но её колени снова чуть раздвинулись. Будто приглашая: "Пока не поздно. Количество билетов ограничено".
Нет, не то — кинематически логично, эстетически неправильно. Тайна потеряна. Элемент неопределённости, пространство для фантазии сокращаются.
Для местных это, наверное, "ну вооще!". Но когда каждый день на всю страну по всем каналам гонят пляски разных "поющих трусов"... Ах да, не пляски — песни. Это — пение? — Так и запишем: "всенародная прививка от порнографии и потенции произведена песенным путём".
Вы же знаете как делают прививку? — Вводят в организм ослабленный штамм болезнетворного микроба. Бледное подобие. Потом приходит настоящий, а уже... не интересно.
Тем временем, Светана, не заметив с моей стороны никаких явно выраженных поползновений, кроме всё более и более выпучиваемых глаз, перешла к откровенно доходчивому инструктированию: её ручка сначала погладила сквозь тонкую ткань низ живота, затем, перевернувшись ладонью кверху, поманила меня пальчиком. Лёжа на том самом месте. Круче — только вот так и свистнуть в два пальца. "Свистать всех наверх!".
Мда... Можно и наверх.
В чём разница между мужчинами и бандерлогами? В количестве шерсти. А, ещё бандерлогов подманивает только мудрый Каа, а мы... А потом — "змея подколодная", "гадюка домашняя"... Хотя по продолжительности удушения, заглатывания и переваривания, всё-таки, удавы ближе. Гадюки — это, обычно, быстрая смерть, долго мучиться не придётся.
Совершенно по-детски шмыгнув носом из-за откуда-то на такой жаре взявшихся соплей, и пробормотав что-то пейзанистическое типа: "Эта... ну... тогда конечно... раз зовут...", я подчинился помановению дамского пальчика и направился к призывному... м-м-м... пункту.
В каких, всё-таки, твёрдых правилах воспитывают здешних женщин! Какие они все... богобоязненные и целомудренные! Настоящее святорусское воспитание, исконно-посконное. Никаких вольностей. Вместо того, что бы рвать на мне одежонку и лезть в штаны потными руками, Светана, убедившись, что я правильно встал на колени в правильном месте, не принялась длинно и нудно рассказывать о необходимости снятия штанов, о технологии безопасного секса и гармонизации личной и мировой психических энергий, а спокойно улеглась на спинку и стала наслаждаться умиротворяющим шелестом листвы над головой.
В просветах между ветвями было видно небо. Редкие облака навевали ей, вероятно, сентиментальные детские воспоминания.
"Ах, облака — белогривые лошадки.
Облака, что вы мчитесь без оглядки?
Не смотрите вы, пожалуйста, свысока,
А по небу прокатите нас, облака".
Нет уж, бывал я в этих облаках. Мокро и холодно. И заниматься там чем-нибудь подобным... Пусть уж — "смотрят свысока".
Я, конечно, понимаю, что в такой позиции большинство женщин думает: "Интересно, я ему нравлюсь?", а потом, довольно скоро: "Пора, пожалуй, и потолки побелить".
Меня, как соучастника процесса, такое равнодушие несколько раздражает. Даже — обижает. Хотя... Именно эту манеру поведения и вбивают в здешних. И церковь православная — "грех сластолюбия", и казарменные, по сути, условия жизни. С ноября по апрель — 10 человек на 20 квадратах в одном помещении. Среднестатистически. Так что: "лежи молча". "Терпи", потому что нравиться "это" не может, получать удовольствие — извращение и греховность. И "не ори — детей разбудишь". Которые, естественно, не спят.
Впрочем, у Светаны уже был опыт не только законного мужа. Да я и сам — мальчик активный. Она охнула в первый момент. Оторвавшись от созерцания "белогривых лошадок", взглянула на меня с мимолётным интересом и, очевидно, в порядке выражения "пылающей страсти" и "любовных восторгов", обняла меня за шею. Точнее: придушила.
Вы когда-нибудь пробовали заниматься любовью в условиях, когда сильная женская мозолистая рука прижимает ваше лицо к старой рубахе небелёного полотна, пропитавшейся сегодня потом явно уже не первый раз? И постепенно сдвигает в сторону подмышки, где ещё не высохло мокрое пятно.
Причём под рубахой чувствуется мягкая женская грудь. Которая используется в качестве затычки всех путей. И дыхательных, и слыхательных, и глядетельных. Выдохнуть туда ещё можно, а вот вдохнуть... Воздуха! Господи, да не умею я дышать с другого конца! И запах... "Запах женщины". Только не в кино, а в носу. Да кто ж против! Но с концентрацией же надо и меру знать!
* * *
Так, пока не дышится — старый анекдот:
"Клуб "Кому за тридцать". Дама снимает мужичонку, приводит домой и смущённо сообщает:
— Я в эти моменты... сильно потею.
— Плевать — у меня насморк.
Посреди процесса мужикашка вдруг вскакивает и кидается распахивать форточки.
— Что, так сильно пахнет?
— Нет. Глаза режет".
* * *
У меня — не режет. Я их закрытыми держу. Только один раз и открыл. От неожиданности. Когда она меня за ягодицу ущипнула. Типа: давай парень, не спи — работай. Типа: я тут вся "страстью сгораю", а ты дрыхнешь.
Да я не против. Но мне же для этого двигаться надо! А когда за шею заякорили насмерть... Мадам! Ход моего плунжера ограничен вашим фиксатором! Отпустите мою голову! Я же ей работаю! Даже в такие моменты.
Ё...!
Для произведения физической работы у меня осталась только нижняя часть тела.
"Поднимая ветер тазом
Познакомишься с экстазом".
Или наоборот:
"Не бывать тебе в экстазе
При малоподвижном тазе".
Я попытался дёрнуться, как-то освободиться...
Ванька, засунь своё свободолюбие в... в куда и остальное засовываешь. Против простых русских женщин ты, со всем своим попаданством, со сверхскоростью, сверхэрудицией, и, даже, сверхвыносливостью...
"Бедная, угнетённая и бесправная селянка в порыве жаркой любви придавила юного, но уже многообещающего, прогрессора до смерти. Одновременно применённые гаррота из горячей женской плоти и газовая камера с аналогичным наполнителем, не оставили ему никакой надежды на спасение. Снимите шляпы и почтите минутой молчания".
В какой-то момент до меня дошли посторонние звуки. Воспринимать человеческую речь через толщу женской груди... Что я, фонендоскоп какой-то? Ничего не понятно. Но мощь захвата несколько снизилась, и я смог, продираясь носом через все эти... прелести, повернуть голову.
Передо мной, шагах в пяти, стояла Любава. Она в совершенном ступоре рассматривала мою тощую голую задницу, ритмически качающуюся между белых ляжек её матери. Светана, заметив, что ребёнок её не слушает, с досады снова ущипнула меня. А когда я несколько резко задёргался, успокаивающе похлопала по ущиплённому месту, и продолжила инструктирование дочки:
— Ты скажи там, Николаю этому, чтобы вещи наши сложили в том сарае, который поцелее. Ну, где этот безногий и батя твой лежат. Их пусть в другое место перенесут. А наше — туда. И бояричево всякое чего — тоже. А Домне передай: боярич велел воды натаскать да согреть. Я волосы промыть хочу. Ну не резать же их, в самом-то деле. Что я, лярва эта бессловесная? А Чарджи скажи...
Тут она несколько неуверенно взглянула на меня. Вид моего полурасплющенного лица на своей груди её успокоил, и она продолжила:
— Скажи, что те бусы красненькие, которые я у него... поносить взяла, у него боярич Иван выкупит. За добрую цену. Ну, беги. Да скажи стряпухе, что я сильно прожаренных не люблю. И ещё...
Но Любава рванула с места в карьер, не дожидаясь завершения монолога матери. Мы оба проводили мелькающее между деревьями белое полотно детской рубахи. Потом продолжали. Точнее, я и не прерывался. Ритмические, чисто автоматические похлопывания свободной руки Светаны по чему-то там, попавшемуся под ладонь, то есть по моей кормовой части, не давали мне особенно много свободы. Но ритм меня устраивал и, даже, постепенно ускорялся. Другой рукой она, ухватив меня за подбородок, несколько вывернула мне голову, чтобы было удобнее разговаривать.
— Чего? Нравится девка моя? Вижу, нравится. Ну и славно — она вся в меня, вырастет — такой же красавицей станет. Не соня, не лентяйка, не неряха какая. Умница, рукодельница. Она тебя и накормит, и обиходит, и в постель уложит. И в постели завсегда ублажит. Счастье. Я её всяким бабским штучкам учу. И по хозяйству, и для постели — чего мужикам надо. Только она ещё не выросла. Ещё годик бы подождать. Не, можно и сейчас, но я ведь внуков потетешкать хочу. А нынче — ты ей сразу всё порвёшь-разворотишь, и детишек не будет. А подождёшь — она тебе кучу деток нарожает. Сыновей здоровых. Как я Акиму. Только он, дурак старый, нос стал воротить. А ты-то умнее. И не старый. Аким-то помрёт — имение тебе отойдёт. А кому ж ещё? Ольбегу с этой... боярыней? Да я Чарджи только скажу — он из неё дурость-то выбьет. А брюхо-то — набьёт. И будешь ты господином всего. А мы при тебе. Любашка — сударушкой. В доме, в опочивальне управляется, тебя радует. А я так, по усадьбе, с дворовыми кручусь. Да деток ваших лелею. Родной-то глаз — крепче присмотрит. И заживём ладком. Как у Любашки что надо вырастет — я сама её к тебе и приведу. Сам-то не лезь. Ну, там, подержаться, потрогать можешь. Но — смотри. А пока я и сама могу. Да и потом, когда ей нельзя будет — постельку твою согрею. А то может и понесу от тебя. А что? Сразу и за внуками, и за детьми присмотрю — мне не в тягость. А хорошо бы. То я Акиму сыночка родила, а теперь внучонка рожу. Эх, Ванюха, короток бабий век, вот это всё скоро состарится, обвиснет, никому ненадобно будет. Может, хоть с Любашкой повезёт, пристроить бы её в добрые руки. Чтоб она простой бабой не осталася, не горбатилась всю жизнь в грязи непролазной. И я при ней. Ты чего? Ты вынимать-то не вздумай!
Постепенно мне удалось ослабить её хватку и увеличить диапазон моих движений. Светана восприняла это как намерение реализовать основной здесь приём по предотвращению беременности — "прерванный коитус". Что явно противоречило её планам — "сделаем Акиму внучонка". Она вывернула ногу и упёрлась пяткой мне в анус, плотно вмяв меня в себя. Амплитуда моих колебаний ушла в субмиллиметровый диапазон, но процесс был уже в такой фазе...
— Всё, что ли? Кончил? Ну и хорошо.
Светана ловко откатила меня с себя в сторону, поднялась, отряхиваясь. Промокнула подолом у себя между ног, деловито убрала косы и повязала косынку.
— Я пойду на заимку-то, гляну. А то всё не так сделают. Дурни. Ты-то Домне-то не сильно верь. Хитрая баба. Да, грабли-то мои прихвати.
Она покровительственно хмыкнула и удалилась. А я остался сидеть на полянке. Со спущенными штанами.
"Пой Ванюша, так, чтоб среди ночи
Промчался ветер, кудри теребя,
Пой, играй, чтобы ласковые очи
Не спросясь, глядели на тебя".
Вот уже точно: "не спросясь". Поглядели, поимели, обженили и обустроили. "Ласковые очи". Не, надо заканчивать со случайными сексуальными связями, лучше уж стогование на жаре.
Сиё было первый раз в этой моей жизни, когда меня соблазняли. Взрослая замужняя баба затащила на себя тощего, плешивого мальчонку. Удивительная вещь — чутьё женское. Она углядела, учуяла ещё в те поры, что из меня, безродного, пришлого, родителем выгнанного — толк будет. Что смогу я подняться, из обычной жизни крестьянской — выбраться. По малому своему разумению говорила она только о ей понятном: о поместии Акимовом, об отнятии наследства. Но и не разумея чужести моей, чуяла, однако, грядущее возвышение моё, и немедля устремилась прицепиться, оседлать "удачника".
