Старший брат Одина

Журналист перевел взгляд на догорающие развалины.

— Очень жаль, что жить тебя никто не научил...

Песнь последняя. Имя бури

Wir waren namenlos

Rammstein. "Los"

Мы были безымянны

Раммштайн. "Судьба".

Эрик откинулся на спинку стула и потер виски. Экран ноутбука мерцал в темноте кухни вязью формул. "Попью-ка я чаю", решил Химмельзон и встал из-за стола.

Эрик любил эти ночные часы — часы тишины, когда можно было спокойно поработать. Второй ребенок Эрика и Марго к непреходящему восторгу родителей с большим удовольствием спал по ночам, в отличие от их первенца Рича. Если Рич рассматривал ночь как возможность плотно пообщаться с мамой и папой, то этот малыш только раз в два-три часа напоминал маме, что неплохо бы поесть, после чего в родовом гнезде Химмельзонов снова воцарялись тишина и спокойствие.

Эрик любил эту кухню с устаревшим оборудованием, кухню, в которой с детства все было знакомо до мелочей и с детства же оставалось неизменным. Все на своих местах, в порядке, заведенном еще матерью. Одной из причин того, что Химмельзон привез Марго рожать именно сюда, на край света, где солнце перед тем, как нырнуть в холодное серое море, долго катится вдоль горизонта, была именно кухня старой фрау Гильдис.

Марго до сих пор не научилась наводить порядок на кухне так, как надо.

Впрочем, она никогда особенно к этому не стремилась. Да и любил ее Эрик совсем не за то, что с горем пополам жена все-таки научилась печь ему пирожки.

Он включил электрочайник, рассеянно думая об имени, которое Марго выбрала для малыша. Жена никак не могла решиться, несколько листов с вариантами были за время беременности исписаны сплошь и выкинуты в утилизатор. Эрик отвергал только самые экзотические имена, вроде "Василия" или "Ромуальда", с тоской вспоминая время, когда они выбирали имя Ричу. Первый сын родился в августе, и по знаку Зодиака был Львом. Тогда Марго сразу сказала: "Ричард Львиное Сердце!" и вопрос был снят.

В этот раз столь четких указателей для фантазии жены не нашлось. Мальчику шел уже второй месяц, а ребенок до сих пор оставался безымянным. Но сегодня, когда Эрик с Ричем пришли с рыбалки, Марго за ужином поведала им, что второго сына Химмельзонов будут звать Готфридом. Эрик испытал невыразимое облегчение, а Рич только и буркнул:

— Наконец-то...

А сейчас, в тишине и уютном одиночестве старой кухни, Эрик внезапно подумал, что Эрнест — гораздо более красивое имя, чем Готфрид. И по звучанию похоже на "честный, серьезный". По крайнем мере в английском языке, на котором в основном и разговаривала вся семья. Если не считать русских и французских колыбельных, которые по вечерам пела сыновьям Марго.

Однако Эрик никогда не забывал, какой вклад в историю семьи Химмельзонов уже внес человек по имени Эрнест, и поэтому тут же выкинул эту идею из головы.

Он открыл буфет, чтобы достать пару пирожков с рыбой, испеченных Марго. Из-за створки с тихим шелестом выскользнула газета и упала на стол. Удивленный Эрик увидел, что это очень старая газета — бумага пожелтела от времени. Впрочем, иначе и быть не могло, новости не выходили на бумажных носителях уже лет десять. По сгибам, перечеркнувшим лист, Химмельзон догадался, что в газету было что-то завернуто, а когда пряный запах пощекотал ему нос, понял, что именно. Очевидно, Марго не хватило перца при приготовлении рагу на ужин, она решила поискать в запасах, оставшихся от свекрови — и поиски увенчались успехом.

Эрик взял газету в руки и вздрогнул, но совсем не от щелчка автоматически выключившегося чайника.

Верхнюю часть газетного листа занимала фотография Реджи Бенсона, бывшего коллеги и соратника. Девять лет назад Реджи взялся за проект, от участия в котором Химмельзон отказался. А полгода спустя вокруг "лаборатории вивисекторов", которую уничтожила лавина в Андах, разыгрался громкий международный скандал. Пресса навесила на Бенсона хлесткий ярлык "доктор Моро XXI века". Часть населения Аргентины заразилась вирусом, который создал Бенсон, и генетическую эпидемию удалось предотвратить только чудом. Эрик особенно не вникал в подробности того старого скандала, но то, что Аргентина расторгла дипломатические отношения с США, а город Пуэрто-Мадрин пришлось чуть ли не отстраивать заново, Химмельзон знал.

Эрик налил себе чаю, достал блюдо с пирожками и сел за стол, прихватив газету. Через пятнадцать минут Химмельзон узнал имя "чуда", благодаря которому Латинскую Америку — да и всю Землю — к сегодняшнему дню населяли все еще люди, а не звероподобные монстры. Обладатель этого имени смотрел на ученого с фотографии в самом низу полосы твердым взглядом истинного арийца.

Kurz Gottfreid Eichmann, 2012-2034, гласила подпись под фотографией.

Эрик догадался, что в первом имени Эйхманна опечатка — звали его, конечно, Куртом, а вот второе имя, как выяснилось, было написано в полном соответствии с правилами языка, на котором говорили изгнанники. Этот язык все еще можно было назвать немецким, но с большой натяжкой. "Друг готов превратился в свободного бога", усмехнувшись, подумал Химмельзон. — "Интересно, они сами-то заметили это?". Краткую биографическую справку по Эйхманну, навсегда оставшемуся молодым в отличие от Бенсона, можно было и не читать. Фамилия говорила сама за себя. Однако Эрик прочел ее и узнал, что именно этой фамилией назван новый космодром в Трелеве и вирус, созданный Бенсоном.

А вторым именем погибшего борца за чистоту расы его жена решила назвать их ребенка.

Долгожданного второго сына Химмельзонов, который оказался на двенадцать лет младше брата. Разница в возрасте братьев могла быть и меньше, если бы...

Эрик потер руками виски.

Когда Ричу исполнилось пять, у Марго родился мертвый мальчик.

И Эрик не мог назвать его человеком, ни как отец, ни как ученый. Химмельзон расторг контракт с госдепартаментом США, хотя понимал, что уже, наверно, поздно.

Но судьба в конце концов смилостивилась над ним.

Эрик так задумался над газетой, что не услышал, как в кухню вошла жена.

— Все полуночничаешь, — добродушно начала Марго, но увидела на столе газету и осеклась.

— Готов поклясться, что у Эйхманна были зеленые глаза, — словно в забытьи, сказал Эрик.

Марго вздрогнула.

— Это вряд ли, — стараясь, чтобы голос ее звучал ровно, сказала она. — У них ведь в Шербе с этим строго. Генетическая селекция и все такое. Синие они у него были.

Марго помолчала и добавила:

— Наверняка.

— Если тебе так нравятся нацисты, — сказал Эрик. — Давай назовем сына Эрнестом.

— Если моему сыну и суждено стать преступником, — твердо ответила жена. — Я не хочу, чтобы его наказали за это. Я хочу, чтобы в его честь назвали хотя бы космодром...

Химмельзон хмыкнул.

— Нет никакой судьбы, — сказал он. — Мы сами и выбираем, и создаем себе дорогу. Так или иначе, назвать своего ребенка в честь нациста, или военного наемника, или мутанта кажется мне плохой идеей. А Эйхманн соединил в себе все эти качества сразу.

— Даже если этот мутант, нацист и военный наемник спас...

— Даже если, — непреклонно сказал Эрик.

Химмельзон ожидал, что Марго будет спорить. Но жена так покорно опустила голову, что он испугался. Было в этом жесте что-то от движения приговоренного к смерти, склоняющего голову на плаху.

— Хорошо, — сломанным голосом сказала она. — Пусть будет хотя бы Эрнест.

Химмельзон покачал головой.

— Да что ты такое забрала себе в голову? Преступник, космодром... Замени хоть одну букву, прошу тебя. Джотфрид тоже неплохо звучит, наводит на мысли о твоем любимом Джотто...

Марго улыбнулась — у Эрика отлегло от сердца — и сказала:

— Хорошо, как скажешь. Пойдем спать. Тебе Рича с утра на тренировку везти...

Химмельзон выключил ноутбук, поставил чашку в раковину и последовал за женой. Лежа рядом с засыпающим мужем, Марго думала не о ярких, солнечных фресках веселого итальянца.

Jottfreid

Jotun frei...

Одна буква ничего не изменила. Свободный бог превратился в свободного ётуна.

— Скажи, а можно разорвать Солнце?

— Теоретически — да, можно, — сонно ответил Эрик. — Но кому это может понадобиться?

Химмельзон сильно вздрогнул. Тело его расслабилось — муж заснул.

"Помоги ему", думала Марго, глядя на белеющий в темноте полог над детской кроваткой. — "Защити. Если хоть как-нибудь можно избежать этого, пусть наше солнце останется целым. Я не хочу, чтобы моего сына было некому даже проклинать..."

Она поняла, что молится. Первый раз в жизни, и молится богу если и не мертвому, но тому, который уже не может ее услышать и помочь.

И когда Марго окончательно осознала это, она заплакала. Тихонько, чтобы не разбудить мужа и Джотфрида.