У четверокурсников боевиков авральная семинарная неделя, они стоят возле постаментов с катастрофически-огромными, не подлежащими выносу (попробуй такие вынести — спину надорвешь, самого выносить будут) из библиотеки, книгами; некоторые постаменты оккупированы сразу двумя-тремя студентами. Я, бубня нудное, мешаю им поблизости. И поэтому свидетели (поди, сами не раз бывавшие на моем месте) злорадно хихикают, то ли над Агриппой Дбарровной, то ли над моей дальнейшей незавидной после пророненного участью. Я, пользуясь заминкой, перекладываю тяжелую книгу с одной руки на другую и катаю язык по рту, гадая — то ли он просто распух от трудновыговариваемого, то ли давно в узел завязался. Мстительные хихиканья переходят в сдавленный кашель, боевики, сгибаясь, утыкаются в книги, прячут лица за края постаментов и спины соседей — приближается Агриппа Дбарровна (которая до того работала где-то на соседнем от меня ряду со стеллажами и краем уха следила за ходом моего перевоспитания). В руках у нее мокрое скрученное полотенце и палка. Палка, однозначно — бить по пяткам, полотенце, как видно, — многофункциональное.
-Н-но... н-но ... н-н-но... — заикаясь, пытаюсь вразумить ее я. — А как же книг-ги, ик, современные способы воспи-пи-тания? Ведь... это же не ваши методы! Варварские методы!
-Не варварские, а ВарвАрские! — умно подсказывают со стороны, а я даже не могу отвести взгляд, чтобы запомнить обидчика — пялюсь на покачивающуюся петлю полотенца.
-Так, ну уж если такие методы не помогают, тогда приходится по старинке! — возражает мне Агриппа Дбарровна и как-то безмятежно пожимает плечами — мол, уж не обессудь, подруга. Пособие по повышению культуры подрастающего поколения выпадывает из моих дрожащих рук, я бегло осматриваюсь в поисках выхода, и с обречением понимаю, что заперта в тупик.
-Я буду жаловаться! — неуверенно пищу я и, допятившись, распростертая вжимаюсь в угол между стеной и стеллажом. Дальше, как в замедленном времени.
Агриппа Дбарровна заносит полотенце. Я нелепо прикрываю голову руками, до невозможности вжимаюсь в угол, едва ли не просачиваясь водицею между страницами стоящих на стеллаже книг. А потом...
Вообще, я потом разузнала — ножка на том стеллаже шаталась давно, вот только плотник все не шел. Поэтому и виноват во всем он. За мной вины ну элементарно никакой не было. Я явилась жертвой пошлого стечения обстоятельств.
...А потом одному предплечью неожиданно стало как-то свободнее, будто даже пробежался вольный сквознячок; раздался издевательский скрип рассохшегося дерева, и прошла еще целая вечность, прежде чем я осознала, что происходит, и честно попыталась остановить процесс. Однако успела схватиться лишь за корешок какой-то из книг, когда заставленный до верха деревянный стеллаж, издав стон раненного животного, вдруг опрокинулся на другие стеллажи. А те, разгоняясь, в свою очередь, взялись по очереди ронять своих соседей, будто стадо неповоротливых умрунов, окончательно убивая последние мои особо стойкие надежды на полюбовное разрешение библиотечного конфликта.
Когда стих грохот, я осталась стоять с книгой в руках и оглядывать последствия.
Ошарашенные боевики и библиотекарша стоят рядом. Вдалеке теперь стали видны другие читатели, в такой ответственный момент тоже стоявшие.
-Там никого не задавило? — произнес кто-то голосом, похожим на Агрипп Дбарровин, только каким-то бесцветным.
-Нет, — ошеломленно мотает головой один из других посетителей, находящихся в других частях библиотеки, до того скрытых предметами обстановки, но теперь отлично обозревающихся.
-Х-х-х, — я пытаюсь что-то сказать, кажется, я хотела извиниться, но через стиснутую глотку прорвалось только мерзкое стороннему уху сипенье.
Привлеченная странными звуками, Агриппа Дбарровна впивается в меня по-орлиному пронизывающим взглядом. Потом ее взгляд сползает чуть вниз и застревает там, как копье в глиняном отвале. Выражение лица библиотекарши — отсутствующее, как у коровы, только что дожевавшей последнее сено из корыта, уголки губ краешками коромысла опущены. Я обращаю внимание на добытую книгу, которую, оказывается, судорожно сжимаю перед собой с двух сторон, будто шею врага. Поворачиваю обложкой к себе, как если оконную створку открываю. Скандально известный радикальностью приводимого мнения и живописаниями рекомендуемых видов наказаний, труд политического теоретика-аналитика Жебща Цибоки имел громкое, брызжущее патетикой название.
'Враг народа — кто он?'
И, глядя, как калейдоскоп эмоций изменяет лицо Агриппы Дбарровны, по новой осматривающей хаос, цепко пленивший округу, я поняла: обложечный вопрос — отнюдь не риторический.
Через полминуты меня уже в библиотеке не было.
-Кто же знал, что она именно сегодня заклинания укрепляющие обновляет! И именно поэтому вытащила свое дражайшее на главный стол. Ну, подумаешь, смахнула случайно мешком... — я глядела в стену, а передо мной заново разворачивались трагические события. Разбитая мною только что ваза была дорога. Не только сердцу некой злобной тетеньки, но и вообще. Коллекционершей она была заядлой и весьма гордилась подобранными ею экспонатами (и не одними лишь вазами, ее интересы простирались весьма далеко; а некоторые были откровенно неприятными). Часто устраивала экспозиции и выставки, на которые зазывала всех желающих. Последнее она делала с таким фанатизмом и в таких безлюдных темных коридорах, что некоторые преподаватели предпочитали не связываться и на всякий случай приходить, чтобы не попасть в черный список проигнорировавших личное приглашение. И ученичков со своих лекций приводили, я подозреваю, чтобы, если что, реальными жертвами неуравновешенного (ну что ты будешь делать — прямо как у оборотня!) характера падали они.
Вазы были ее особой гордостью...
Каждая со своей историей, красотой, дивными изгибами, часто даже некоторыми магическими веселушками — на одной, например, кажется на той, что гибла еще в прошлом году, были интересные сменяющие друг друга пейзажи. И с особой стоимостью... Вот только беда — после магического восстановления из осколков (а любая экспертиза оное доказывает на раз плюнуть, да даже на глаз зачастую видно) эта стоимость снижается в десяток раз. И веселушки тоже больше не работают.
Так она написала бы табличку, что ли, какую, дескать, вовсе не очередная это экспозиция, как обычно (уж там-то, поди, экспонаты раз по десять на дню роняют, каждую штуку!), а мол, осторожнее с хрупким, тронет кто — убью, ну, или еще как подоходчивее. Эх! Вот если бы я прошла на шаг дальше; а уж если б я еще и мешок взвалила чуть менее размашисто или маленечко попозже!
-Вот бы я тогда локтем на дернул! — Сматий прямо выдал мысль, созвучную моим. Даже думать не хотелось, сколько бы я еще прожила, если бы Сматий вовремя не подвернулся.
-А ты будто знал, когда меня в коридоре вылавливать! — уважительно заметила я.
-Знал, — вяленьким кивком подтвердил парень.
-Откуда? — удивившись, спросила я.
-Дак, — дергано пожал плечами Сматий.
-А-а-а! — протянула я догадливо. — Прорицатель же!
Сматий тревожно вздохнул.
-Ну-ну? Время, значит, подглядывал? — хитро прицокнула я. Я знала, что неконтролируемые, безнадзорные процессы предсказания, особенно проводимые хиляками-младшекурсниками, их педагогами порицались, ввиду высокой вероятности дурного воздействия на психику (впрочем, несмотря на такие их запреты и прочие усилия, среди других факультетов прорицатели все равно носили неофициальный статус сумасшедших).
-Не время, вазы — смотрел, вдруг что еще с ними случится.
-И меня увидел?
-Вазу разбитую. Зеленую такую, с розовой блямбой. Осколки вообще мелехонькие, — на этих его словах мне еще немного подурнело. Описанная вещуном ваза совпадала с укокошенной мною один в один. Только не блямба это на ней была, вроде, а роза стилизованная. — Тебя-а?... Ай! Да разве я... это... Я все ждал, когда за мной явятся, а потом тебя вот заметил.
-А что, должны явиться? — полюбопытствовала я, распрямляясь духом — все-таки нас двое, виноватых.
-Не знаю, на это я вперед не заглядывал, — и зачем-то пристыженно добавил. — Боязно.
-Удивил, — снисходительно хмыкнула я. — А кому нынче не боязно?
Сматий нервно погрыз ноготь на большом пальце, отчего сделался похожим на большую веснушчатую мышь. То ли это к нему новая волна страха подкатила, то ли на заявленную мной правду ему возразить было нечего.
Мы потоптались немного, вслушиваясь в коридор.
-Будем ждать, пока она пройдет обратно, — решила я и села возле мешка под дверью.
Сматий присел на стул. И тут же со странным лицом встал.
'С повидлом', — явственно припомнила я.
-Ну ладно, мне пора, — тут же поднимаясь с места, проговорила я. Скомканно попрощалась и, стараясь не поворачиваться спиной, выскочила в коридор.
'Книги!' — вспомнила я и, не успев развернуться обратно к двери, застыла на месте, точно в дерево обратилась.
'Точно-точно, обратно-то она еще не проходила' — запоздало всплыло в сознании. В том конце коридора, подозрительно щурясь на меня, как на солнышко красное, появилась ОНА. И сразу направилась ко мне. Бежать, если я хотела сойти за невиновную, вроде мне было нельзя. Однако очень хотелось.
Я, удавив в себе буйно разрастающуюся трусость, медленно пошла ей навстречу, ведя пальчиком по стене, мурлыкая нечто невнятно-песенное и делая вид, что этим же и занималась и пять, и десять, и тридцать минут назад, и вообще — что с невинного дитяти взяти. Мы невзначай сближались, а потом, разумеется, я, как примерная ученица, остановилась поздороваться.
-Здрасьти! — несмело улыбнулась я.
-Что ты здесь делаешь, детка? — сощурилась Моя Высоковероятная Смерть.
-Да вот, мимо гуляю, Агриппочка Дбарровна, — как можно беззаботнее ответила я и, создав на лице глупую широкую улыбку, поковыряла в носу.
-Угу, — задумчиво проговорила женщина, подвигала черными сросшимися бровями и пристально осмотрела меня с ног до головы, наверное, на предмет спрятанных мешков с книгами. Хорошо, что она не видела, как я появлялась из одной недалекой комнаты, а то бы полетела к хвосу моя конспирация. — А ты случаем, книги свои, собрание ваше курсовое, каникулярное, не забирала сегодня в библиотеке?
-Что вы, Агриппа Дбарровна, — удивилась я, отвлекаясь от притязательного осмотра собственного пальца и ненароком обтирая его об стену. — Так я ведь давно уже их брала, вместе с Томой мы к вам ходили, дня три как!
По колющей глаза правде, ходила Томка одна. Я никуда, в отличие от некоторых, вскоре не уезжала и соответственно имела доступ к библиотеке хоть когда, и поэтому отбывала своеобразную алогичную повинность, записывая нас в очереди на сдачи зачетов и диалогальные семинары по самостоятельно отработанному материалу. 'Сейчас бы отовраться, а потом...' — именно поэтому думала я. 'А потом она проверит свои записи!' — взвывало во мне нечто пессимистичное. 'А потом, если что, Сматия сдам, не все же мне одной страдать, вдвоем все одно отрабатывать веселее', — низменно додумала я на все и этим успокоилась. Но в голове все равно всплывала такая неприглядная картина: на фоне библиотечных стеллажей — огромная гора из самых тяжелых книг (тех самых, с постаментов), гору с полубезумным видом в позе победителя попирает Сматий, а из-под горы алым пятном явственно расплывается кровь, и нога торчит такая, в моей обувке, и еще подергивается. Варианты подписи под картиной: грозно-патетическое 'Возмездие свершилось', уютно-обыденное 'На отработке' или такое, жизненно-философское — 'Бесславная доносчичья кончина'.
-А как оказалась здесь? — продолжился допрос, впрочем, уже более мягким тоном. Кажется, обманный фортель сработал, 'кончина' отменяется. — Я туда ходила, обратно почти сразу иду — тебя не видела.
-А я по всем корпусам гуляю. На второй этаж вот ходила, сверху спустилась по дальней лестнице, — я для наглядности помахала сразу обеими руками вдаль по коридору.
-Ну-ну, — библиотекарша, погрузившись в свои мысли и будто уже позабыв о моем существовании, потрепала меня по голове огромной сухой теплой ладонью, и затем двинулась далее, явно беря прямой курс к себе в библиотеку. Поджидая, пока она уйдет из коридора и еще немного подальше, я добрела почти до противоположного конца коридора, а потом, оглянувшись, одной стремительной, но бесшумной рысью перебежала обратно к нужной мне комнате.
Я постучала в дверь и, приоткрыв, заглянула внутрь.
-Сматий, книги! — успела шепнуть, прежде чем мне в лоб прилетел остаток выдавленного пирожка. — Ай! — пискнула я и, быстро сцапав мешок за горловину, выскочила обратно в коридор. И только я развернулась, чтобы направиться в свой корпус, как откуда-то сзади раздался зычный голос:
-Варвара! Я так и знала — это ты!
Я оглянулась и испуганно охнула — оказывается, библиотекарша, наплевав на свои хваленые моральные устои, абсолютно несвойственным ей подлым образом затаилась за углом коридора, откуда и подглядела за мной. Не дожидаясь, пока она совсем выдвинется из-за угла и доберется до меня, я на заплетающихся под тяжестью ногах припустила по коридору, благо перекрыт был путь не к отходу, а обратно в библиотеку, в которую я теперь ни ногой. Пока там еще кто-нибудь что-нибудь не сломает. Или ему не сломают.
-Стой!! — заорала библиотекарша, не ожидавшая подлого побега от уже, казалось бы, разоблаченной личности. — Ведь теперь я знаю!
Я знала, что она знала. И надеялась только на нашу дверь.
Посему по большей части своего свободного времени я и окапывалась в комнате. Пробежки мои до туалета и до столовой достойны были войти примерами в учебники по конспирации и разведывательной тактике, но описывать и вносить туда сию позорную главу моей истории было некому, так как, чтобы отслеживать, меня надо было все-таки сперва обнаружить, а скрытничала я просто мастерски. На следующий день я готова была завыть волком от безделья. В городе без денег и без Тамарки мне слоняться не особо хотелось и моглось. И так как даже простое шатанье по школе мне было ограничено банальной жаждой жизни (если библиотекарша лично не заловит, так, небось, дошлый от страха собственного разоблачения вещун Сматий сыграет на опережение и как-нибудь подстроит нашу с ней встречу), то вполне закономерно, что к вечеру в моей голове созрела одна сумасбродная мысль. Сегодняшним пышным балом заканчивалась череда коронационных мероприятий. И, разрази меня череда сессионных пересдач, я собиралась на него наведаться! В конце концов, у меня в распоряжении было столько прекрасных платьев, что моя девчачья душа невыносимо мучалась и терзалась тем, что некуда их надеть (примерки у зеркала не в счет). Однажды опробованный, тайный путь во дворец уже не казался мне столь страшным, а Ладмировый кулон, помогающий беспрепятственно проникать в подвал, все еще был при мне. Все эти обстоятельства словно сговорились меж собой и нашептывали гнусавыми голосками у меня в голове: 'Варвара, давай, тебе же ничего не стоит...' И победили таки.
Платье я выбрала парчовое серебристое с многослойными юбками из тонкой и чуть шуршащей, как легкий дождик, материи. Парча переливалась, играя в бликах света рельефами резкого цветочного орнамента. Верх, бывший когда-то массивным и начисто срезанный мною же самой в порыве портновского вдохновения, представлял собой не что иное, как корсет, намертво соединенный с юбкой и открывающий плечи и глубокое декольте.
