— Что ты несешь, — поморщился Инландер. — Лену я уважал и берег, и убивать ее — даже если бы у меня было пять бастардов, не стал бы.
Гюнтер хмуро цыкнул краешком рта и одним махом опустошил бокал.
— Покрепче в твоем гадюшнике ничего нет? — пробурчал он. Инландер кивнул на другой шкаф, и Блакори, топая, как медведь — на самом деле на косолапого он был куда более похож, чем изящный и неслышно двигающийся Бермонт, — дошел в угол, достал бутыль рома, одобрительно проурчал что-то и направился обратно.
— Он твой сын? — спросил прямо.
— Нет, Гюнтер, — с видом мученика ответил Луциус, — не мой. И Лену я не убивал. И я скорблю по ней, как и ты. Поверишь? Или дойдешь до того, что попросишь открыться и показать день ее смерти?
Гюнтер некоторое время смотрел на него, хмурился. Затем вздохнул, отвел взгляд.
— Я не хочу ссориться, Лици.
— Я понимаю, — спокойно проговорил Инландер.
— Но она моя сестра. Я ее еще пускающей пузыри помню. И мне больно, — блакориец помял широкой ладонью грудь, — очень больно.
— Мне тоже, Тери. И я тоже терял сестру.
— И что бы ты сделал на моем месте? Согласись, основания для подозрений очень весомые. Командир ее личной гвардии в тюрьме, Ленина смерть крайне неожиданна, а ты даже не шевелишься, чтобы провести расследование, еще и прячешься от меня уже неделю. Если это не ты, то кто?
— Она умерла сама, — терпеливо в который раз проговорил Луциус и толкнул к кузену пустой бокал. — Налей.
Он отхлебнул рома, задумался.
Гюнтер сидел хмуро, сверля собеседника взглядом.
— Не надо, Тери, — предупреждающе попросил Луциус. — Ты же знаешь, что не получится.
Блакориец нахмурился еще сильнее.
— Что бы ты сделал на моем месте, Лици? — требовательно повторил он.
— Я бы поверил тебе, — ровно ответил Инландер, — потому что знаю тебя с детства.
Гюнтер со злостью плеснул себе еще рома, схватился за голову, покачал ею.
— Я могу сейчас уйти, — сказал он с отчаянием и посмотрел просящим взглядом младшего брата, — но сомнения останутся, Луциус. И будут отравлять меня, пока не отразятся на отношениях между нашими странами. Если ты не виноват, я извинюсь. Но я хочу точно знать.
Инландер встал, подошел к окну, сунув руку в карман — сухощавая высокая фигура в элегантном костюме, светло-рыжая шевелюра, прямые плечи. Сделал глоток.
— Я покажу тебе, — проговорил он, — сутки, в которые произошла ее смерть и как мы нашли ее. Если ты поклянешься отцом нашим, что никому и никогда это не расскажешь.
— Инлием клянусь, — горячо и обрадованно рыкнул Гюнтер. — Если ты не причастен и не покрываешь кого-то, то ни одна живая душа об этом не узнает.
Луциус обернулся.
— Принимаю.
Между королями натянулась и погасла тонкая серебряная нить клятвы.
— Подойди и посмотри, — сказал повелитель Инляндии.
Через несколько минут Гюнтер Блакори отнял пальцы от висков кузена, сделал несколько шагов назад и рухнул в кресло. Луциус, чуть побледневший, прислонился к подоконнику, достал из кармана платочек и промокнул испарину со лба.
Их величества молчали. Гюнтер дотянулся до бутылки рома и принялся пить прямо из горла, захлебываясь. Вытер ладонью рот. Глаза его были красными.
— Она моя сестра, — сипло сказал он, наконец. — Я не откажусь от ее памяти, Лици. Но ты был прав. Лучше бы я не смотрел.
Потряс бутылку.
— Я могу лишь сказать, что она поступила правильно, уйдя вот так. И что ты, Лици, тоже виноват.
— Я не был очень хорошим мужем, Тери, — согласился Луциус сухо, все более мрачнея. — Но не тебе меня упрекать. У нас одна кровь и сам знаешь, куда она тянет.
— Не оправдывайся, — прорычал Блакори угрожающе, мгновенно заводясь. — Проклятый высокомерный ублюдок! Как ты мог не заметить то, что происходит у тебя под носом, ты, все знающий? Она женщина и она слаба. Ты, только ты должен был увидеть, остановить ее! Но тебе не было до нее дела! — он влепил кулаком по тяжеленному столу, тот с грохотом подпрыгнул — и Луциус оскалился, зашипел на кузена, сверкая змеиными глазами — и тут же вцепился в подоконник, ломая его, тяжело дыша и приходя в себя. Во рту его то и дело мелькал раздвоенный язык.
— Но ты и наказан, — Гюнтер словно успокоился от этой демонстрации эмоций. — И я не могу оправдывать Лену. Она творила чудовищные вещи. Да спрячь ты язык, в конце концов!
Луциус все так же тяжело дышал, царапая когтями останки подоконника. Фигура его то поддергивалась туманной дымкой, то снова становилась четкой. Гюнтер тяжело поднялся, медленно, спиной шагнул к шкафу, достал оттуда еще одну бутылку и бокал. Наполнил ее, подошел к Инландеру.
— На, выпей, — сказал он настойчиво и примирительно. — Успокойся, Лици. Все, погорячился я. Успокойся. Не нужно здесь оборачиваться.
Луциус вырвал из его руки бокал и осушил его.
— Сколько тебе говорить, — в голосе его еще прорывалось шипение, — не буянить на моей территории?
— Сядь, — поморщился Гюнтер. — Извини. Хорошо. Если этот Дармоншир — не твой сын, то откуда у него способность к обороту?
— На этот раз на слово поверишь? — язвительно поинтересовался хозяин кабинета, недовольно глядя на измочаленный подоконник.
— Поверю, — в тон ему ответил Блакори.
И Луциус повторил ему то, что недавно озвучивал самому Люку.
— В Дармонширах сильно наследие Белого, — сказал он. — Так получилось, что герцог выпил кровь одной из Рудлог. Это и стало катализатором.
Гюнтер кивнул, принимая ответ. Покачал головой, вздохнул.
— Лена, Лена. Как мне теперь быть?
— Как и раньше, — уже ровно и настойчиво произнес Луциус. — Будто ты ничего не видел и не знаешь. Посещать памятные мероприятия — помнишь про четверг?
Блакорийский король мрачно кивнул. Встал.
— Пойду я. Это нужно переварить, Лици. А то опять наору на тебя, так мы вдвоем дворец разнесем.
Луциус поморщился при напоминании о недавнем срыве и потянулся к сигарете, наблюдая, как в ртутной поверхности помутневшего зеркала исчезает его громогласный кузен.
Посмотрел на часы. Три минуты еще, затем встреча с мэром Лаунвайта — и подойдет время отправляться в семейную маленькую столовую, чтобы пообедать с сыном и невесткой.
Пустующее место супруги за столом служило королю Инляндии безмолвным напоминанием о собственной слепоте, и его величество начал замечать, что избегает семейных сборищ. Но не в этот раз. Он хотел посмотреть на ауру Леннарда.
Луциус утра за завтраком, ласково поздоровавшись с радующей его сердце, очень спокойной и достойной женой сына — Инландер так и называл его сыном, и не собирался от этого отказываться, — жадно вглядывался в воздушное сияние наследника. Аура продолжала расти и уплотняться, и его величество невольно сравнивал ее с коконом силы вокруг Лукаса и подсчитывал, через какое время она достигнет достаточного для оборота объема.
Только бы хватило силы крови красной королевы! Только бы не прекратился этот рост!
Луциус понимал, что его так скоро ждать значимых изменений бессмысленно — между ранением Люка и оборотом прошло почти три месяца, и то последний был спровоцирован тем, что неуемный герцог ухитрился-таки совратить Марину Рудлог. А если бы не это — кто знает, сколько бы понадобилось для созревания ауры Дармоншира? Еще несколько недель? Месяцев? И как же все-таки бездарно тратится сила третьей принцессы огненного дома!
Король Инляндии поджал губы, затянулся и постучал пальцами по своей тетрадочке с планами и схемами.
Ну а если его расчеты неверны, и Ленни не хватит силы? Имеет ли он право колебаться? Или стоит все-таки принять нелегкое решение?
Его величество докурил и поднялся, отложив вопрос до ночи. Ночью он снова встретится с Люком, получит от него информацию — и тогда и поймет, есть ли необходимость рисковать отношениями с Рудлогом ради будущего своей страны.
Марина
Эмиратский песок был смыт с тела, и я расслабленно стояла у зеркала в спальне, смазывая кремом места, саднящие от солнца, щетины и не всегда нежных рук Люка.
— Да уж, — пробормотала я, вздрогнув от прикосновения к ноющей груди и, вопреки здравому смыслу, счастливо улыбаясь. — Вот так и сходят с ума.
Хотелось плюнуть на все и уйти к Кембритчу в замок, в его спальню, нырнуть в его постель и не выбираться оттуда никогда.
"Как будто ты раньше была очень разумной"
Я подавилась смешком.
"Но сейчас я бью все рекорды, правда?"
Внутренний голос укоризненно промолчал. А я к своему стыду только вспомнила про Марта. И потянулась к телефону.
— Я поросенок, — торопливо призналась я, когда услышала его голос. — Прости, Мартин, прости, не обижайся! Я помню, что мы должны были встретиться!
— Эти страдальческие интонации ласкают слух, — насмешливо отозвался он. — Не переживай, высочество. Мы с тобой два сапога пара.
— Так ты забыл про меня? — возмутилась я, и он захохотал так оглушительно, что я присела на пуфик, улыбаясь во весь рот.
— Ты неподражаема, Марина, — сообщил блакориец, когда отсмеялся. — Видишь ли, у меня в жизни произошли кой-какие изменения. У меня очень уважительная причина.
— У меня тоже, — с неловкостью поделилась я. — Об этом я и хотела поговорить, Мартин. Ну и вообще... я соскучилась. Может, — я оглянулась, прикидывая, как быстро я смогу одеться и принять его в гостиной, — ты заглянешь ко мне минут через десять? Я как раз не ужинала. Выпьем чаю...
— Увы, Марина, не могу, — с сожалением отозвался он.
— Это почему это? — с подозрением осведомилась я.
— Жить хочу, — объяснил барон иронично. — Я только-только уговорил Вики дать мне шанс.
Я совершенно аморально и эгоистично заскрипела зубами и чуть не разрыдалась. И поспешно взяла со столика перед зеркалом сигарету, зажигалку, защелкала ею.
— Ревнуешь? — будто все чувствовал и понимал, проговорил Мартин. Будто стоял рядом и видел, как во мне борются радость за него и свирепая ярость собственницы. — Не нужно, Мариш. Я люблю вас по-разному.
Я затянулась и все-таки всхлипнула.
— Прости меня, Март. Самой от себя противно. Но я уже привыкла, что ты мой. Ты... не бери в голову. Я переживу это. Ты же пережил Кембритча. Только я боюсь...
Он опять понял раньше, чем я успела сказать.
— Конечно, кое-что изменится, Марина.
— Все изменится, — жалобно проговорила я.— Конец нашей дружбе, да?
— А это уже, — сказал Март настойчиво, — как мы захотим, Мариш. Ну, хватит шмыгать носом. Я же не умер. Я просто наконец-то с женщиной, которую люблю.
Я остановила себя, чтобы не начать поскуливать от тоски по нашему смеху, по посиделкам, встречам и нашей близости. Потому что это было бы уже слишком. И я бы наверняка его обидела. Если уже не обидела.
И я сделала над собой усилие и загнала всю всколыхнувшуюся собственническую муть обратно. И заговорила быстро, с отчаянием, пока он не положил трубку.
— Мартин, я знаю, что я плохая подруга. Невыносимая и эгоистичная. И, самое ужасное, я не имею на это права! Потому что... знаешь, где я была в эти выходные? С Люком, Мартин!
Блакориец хмыкнул с интонацией, которая немного успокоила меня.
— То-то ты такая возбужденная.
— И прошлые тоже была с ним, — грустно сказала я. — Я боялась тебе сказать.
— Чувствую себя строгим папочкой, — заметил Мартин смешливо. Кажется, мои всплески ревности его только позабавили. — Но... не переживай. Я вполне понимаю, что ты чувствуешь, Марина. Мне еще пару месяцев назад невыносимо хотелось придушить одного Кембритча. А сейчас это желание только усилилось. Так что я тоже не идеален.
— Воот! — наставительно протянула я. — И я рада, правда, клянусь, я рада за тебя! Я очень сильно хочу, чтобы ты был счастлив. И еще, Мартин, — я уже почти успокоилась и положила сигарету в пепельницу. — Если бы я была на месте Виктории, я бы голову тебе открутила даже за такой разговор с другой.
— Вы вообще опасные создания, — согласился мой друг с нежностью. Не ко мне. К ней.
Я выдохнула и разжала зубы.
— Но все-таки я хочу, — только бы не дрогнул голос, — чтобы мы не перестали общаться и встречаться, Мартин. Я не мыслю жизни без тебя. Поэтому даже если это потребуется делать только днем, в присутствии не менее чем трех свидетелей и даже под запись — чтобы никто не ревновал — я все равно не откажусь. Понимаешь?
— Понимаю, ваше высочество. Не переживай. Все устаканится.
— Ты правда не сердишься? — поинтересовалась я настороженно.
— Я не умею на тебя сердиться, Марина, — серьезно ответил он. — Жалею только о том, что этот разговор произошел по телефону. Но мы еще поговорим.
— Обещаешь?
— Обещаю, — очень торжественно поклялся мой друг. — С кем ты еще сможешь поделиться своими маленькими девичьими секретами? Ложись-ка спать, высочество. Жизнь слишком хороша, чтобы тратить ее на переживания. Ну что, до встречи?
— До встречи, — улыбнулась я сквозь слезы. Услышала щелчок, послушала тишину и со стоном потерла лицо рукой.
Ничего уже не будет так, как прежде.
"Но ведь ты понимала это с самого начала. Или ты думала, что он будет как верный слуга рядом с тобой всю жизнь?"
И он сейчас ни разу не назвал меня "девочка моя".
"А ты, Марина. Ты когда последний раз говорила ему "мой любимый, идеальный мужчина"?"
И мне не нравится Виктория. Потому что она забрала моего Мартина.
"Думаю, ты у нее тоже восторга не вызываешь. И для двоемужества тебе нужно было родиться серениткой".
Я посмотрела на себя в зеркало, поморгала, пытаясь привести глаза в норму, выключила свет и легла в кровать. Долго крутилась — пока не завибрировал сжатый в руке под подушкой телефон.
"Засыпай и думай о том, что мы могли бы делать это вместе".
Люк.
Я выбрала тебя, я умираю сейчас от нежности — но почему мне так больно?
Я уже дремала, когда скрипнула дверь, включился свет — и я, приподнявшись на локтях, увидела Василину. Она была одета как для выхода, и вид у нее был счастливый и самый заговорщический.
— Спишь? — спросила она, присаживаясь на краешек кровати.
— Пытаюсь, — сонно пробормотала я и зевнула. — Что случилось?
— Телепорт наладили в Песках, — сказала она шепотом. — Одевайся.
Я подскочила, забыв о всех печалях.
— Конечно! Спасибо, Васюш! Мы можем увидеть Ани?
— Можем, — рассмеялась сестричка. — Только ненадолго. У нас же разные часовые пояса, и у них уже ночь. Маги целый день ходили туда-обратно, заверили, что портал стабилен, и я решила, что не будем откладывать до утра. Она ждет.
— Тем более мне завтра на работу, — я уже лихорадочно стягивала пижаму. Взгляд сестры задержался на моей груди и плечах, и я чуть покраснела и отвернулась. И очень бодро продолжила: — Я ведь с Эльсеном договорилась, что он меня со вторника отпустит. А про понедельник не подумала. Не могу его подвести, у нас плановые операции.
— Успеешь на работу, — успокоила меня Василина. Я стянула штаны, обернулась, чтобы пройти к гардеробу — и взгляд сестры прикипел к моему животу. Кажется, я залилась краской по уши — а она растерялась, заморгала и опустила глаза.
