— Совершенно верно. Теперь на счету каждый день. Ныне возможны три пути. Первый — коммунисты откажутся от своих планов. Это было бы слишком хорошо, я не верю в такую удачу. Второй — они попробуют поднять интенсивность воздушной войны еще больше, чтобы принудить нас к капитуляции, пока не вмешались ваши соотечественники за океаном. Это мы переживем, хотя, скорее всего, мне придется заплатить своей карьерой, чтобы выкупить это время лишений у английского народа. Но цена приемлема. И третье...

Черчилль запнулся и одним глотком опустошил стакан.

— Высадка, — закончил за него Клэр Ли.

— Да. Вторжение, которое должно начаться в течение считанных недель. Я не знаю, что выберут красные вожди, но должен исходить из худшего. Из того, что они слишком много вложили в эту операцию, и не позволят смене власти в Штатах перечеркнуть все усилия. Поэтому я сейчас раскрываю перед вами государственные тайны высшего уровня и угощаю 'Hankey Bannister'. Следующие недели будут дьявольски тяжелыми. Начнется вторжение или нет, но авиации в любом случае придется выложиться до самого донышка и еще сверху. Всей авиации, до последнего самолета. Вы хороший командир, мистер Ченнолт, останьтесь с 'Арсеналом' до начала серьезных штормов в Проливе, а после можете уходить, куда захотите. Если захотите.

У Ченнолта было много неприятных привычек, но имелись и объективные достоинства. Американец быстро думал, быстро решал и никогда не стремился утвердиться за чужой счет. Пока премьер излагал суть вопроса, командир 'Арсенала демократии' оценил ситуацию и принял решение. И ответил лишь одним словом.

— Хорошо.

Глава 34

Когда председатель Объединенного авиационного комитета Манфред Рихтгофен поселился в особняке на окраине Берлина, недоброжелатели понимающе качали головами — дескать, все ясно, стремление к роскоши все-таки победило сурового авиатора и несгибаемого сподвижника Рудольфа Шетцинга. Находились даже те, кто злословил относительно того, что коммунист не может претендовать на такие привилегии, пусть даже он фактический основатель военно-воздушных сил Социальной республики.

Однако 'Красный Барон' не спешил бросаться в пучину сибаритства и буржуазных излишеств. Свой новый дом он превратил фактически в полигон для тренировки и натаскивания молодых, но перспективных офицеров ВВС.

Здесь всегда было шумно и весело, а теперь вообще начался форменный бардак, поскольку целое крыло с арочными окнами, эркерами и балкончиками отошло под нужды 'экспериментальной игровой группы'. То есть компании амбициозных штабистов и молодых ветеранов, которые обкатывали новые приемы и методы штабных игр. Стены внутри дома почти исчезли, скрытые под самодельными стендами и плакатами, на которых от руки, разноцветными карандашами были нарисованы жутковатые схемы и графики. Рисунки зачеркивались, переписывались, снова зачеркивались и снова переписывались. 'Игроки' сражались за каждую цифру, самый малый коэффициент. Но больше всего спорили относительно главного рабочего инструмента, поскольку одни пользовались игральной костью, а другие граненым карандашом. Баталии относительно выбора кипели столь жарко, что поневоле напомнили партии 'остроконечников' и 'тупоконечников' в трудах почтенного Джонатана Свифта.

Выплескиваясь за пределы особняка, яростные споры относительно организации и методики доходили даже до немецкого Генерального Штаба, вызывая усмешки старых опытных штабистов. Напрасные усмешки, надо сказать, потому что внешняя мишура скрывала тяжелейшую, напряженную работу по формированию новой доктрины ВВС. Недаром товарищ Шапошников из русской армии регулярно переписывался с Рихтгофеном и, самое меньшее, дважды в год приглашал посетить советский Генштаб.

Даже сквозь плотно прикрытую дверь доносились отдаленные голоса.

— Арнцен, ты жулик! — трагически сообщил один из игроков. — Жулик и фальсификатор. Так не бывает, и ты это знаешь!

— 'И невозможное возможно!' — триумфально провозгласил оппонент. — Я тебя разгромил в честном бою, с соблюдением всех правил! Что выпало, то и получилось. Ты промахнулся с организацией и посадил всех на перевооружение и дозаправку, я вывел ударников в чистую атаку. Судьба!

— Не спорю! — уже не сдерживаясь, в голос возопил первый. — С этим не спорю. И то, что ты вышел на меня случайно, тоже пусть будет. Но девять попаданий? Три потопленных авианосца?! Я тебе что, итальянец?! Это невозможно, потому что невозможно!

— Так выпало на игральных костях! Или хочешь сказать, что пикировщики в принципе не могут добиться девяти попаданий?

'Барон' покачал головой, не то досадуя на сторонний шум, не то одобряя энтузиазм подчиненных. Затем посмотрел на человека, стоявшего напротив.

Карл Харнье сцепил зубы и устремил взор в окно, за которым вовсю буйствовала желтизна листьев, тронутых мертвой рукой приближающаяся осени. Рихтгофен вздохнул, обозрел небольшую библиотеку, в которой он иногда предпочитал решать значимые вопросы. Говаривали, что той же традиции придерживается американский вице-президент, но Манфреду не было до этого ни малейшего дела.

Харнье сел. Точнее, переместился в пространстве, перейдя из вертикального в сидячее положение. Взгляд его при этом не дрогнул, спина осталась прямой как линейка, руки по швам. Почти карикатура на бравого солдата. Рихтгофен надолго задумался, постукивая тыльной стороной карандаша по папке с личным делом Карла. Достал первый лист и внимательно просмотрел, хотя и так прекрасно помнил содержание.

— Штурмовик... — с непонятной интонацией протянул он, переводя взгляд с фотографии на оригинал и обратно.

Разница была пугающей. С черно-белой мелкозернистой картинки смотрел жизнерадостный молодой человек, полный жизни и энергии. Тот, кто сидел перед Манфредом сейчас, мало походил на свое же изображение. При этом Карл не поседел, у него не появились морщины — эти шрамы страданий на лице. На беглый взгляд Харнье остался прежним. Но исчез, навсегда ушел тот мальчишка, что прятался глубоко внутри, скрываясь в уголках губ и глазах. Перед Рихтгофеном сидел старик, персонаж страшной сказки, обратившийся молодым человеком, но не сумевший заколдовать глаза. Харнье смотрел на мир остановившимся, мертвым взглядом.

Рихтгофен вздохнул, отложил карандаш, закрыл папку и аккуратно отодвинул в сторону.

— Поговорим, — не спрашивая, но утвердительно сказал он. — Итак, ты забросал все мыслимые инстанции прошениями о переводе. И дошел даже до меня. Будем говорить прямо. Зачем тебе это?

— Я хочу приносить пользу и исполнить долг перед фатерляндом. В штурмовой авиации я принесу больше пользы.

Голос у Харнье был таким же, как и его лицо. Ровный, бесстрастный... Никакой.

— Это ты можешь говорить своим идеологически правильным начальникам. Они такое любят. Но я слишком старый для болтовни. Отвечай.

— Мне нечего добавить. Мною движут...

— Хватит.

Несколько секунд Рихтгофен смотрел прямо в глаза Карлу. Что-то подобное он видел давным-давно, в Италии, когда осматривал бюсты великих римлян. Те же правильные лица и слепой взгляд мраморных глаз.

— Попробуем еще раз, — сказал, наконец, барон. — Итак, сейчас я сниму трубку и сделаю один звонок. Только один. Завтра ты будешь переведен в аэродромную обслугу и никогда более не сядешь за штурвал самолета, даже почтовика. Ты понимаешь, что я могу это сделать?

После долгой паузы Харнье кивнул. Механически опустил подбородок и вернул в прежнее положение.

— Очень хорошо, — продолжил Рихтгофен. — Мы оба знаем, что тебе нужно на самом деле. Но я хочу, чтобы ты сказал об этом. Сам.

Тяжелое молчание повисло в кабинете председателя. И барон почти уже собрался отправить Карла восвояси, когда тот негромко ответил.

— Я хочу убивать их.

— Англичан, — уточнил Рихтгофен.

— Да.

— Думаешь, тебе станет легче?

— Да.

Что-то на мгновение изменилось в мраморном взгляде Харнье, в глубине мелькнула и пропала черная тень лютой ненависти. Жутковатая судорога волной пробежала по бледному лицу и пропала.

— Товарищ председатель Объединенного авиационного комитета, у меня была семья. Моя жена. Мой сын. Мой отец. Теперь их нет. Англичане убили их. Поэтому я хочу убивать их.

— Ты и так делаешь это. Или с 'Грифона' падают подарки к рождеству?

— Это не то. Я хочу видеть...

— Ты хочешь видеть их кровь и смерть. Ты хочешь видеть, что делают твои снаряды и бомбы.

Карл промолчал. Рихтгофен не требовал ответа.

— Ты ведь не берсерк, Карл, — неожиданно негромко и с крошечной толикой какого-то душевного тепла заговорил барон. — Сколько ты сделаешь вылетов на штурмовике? Пять? Шесть? Статистические тридцать девять? И тебя собьют. Ты умрешь. А твои близкие не вернутся.

— Я не боюсь умереть, — ответил Харнье. — Я хочу летать на 'ведьминой кочерге'. Помогите мне, товарищ председатель, лучше хороший пилот штурмовика, чем плохой — бомбардировщика.

— Не забудь о третьей возможности, — сухо напомнил барон. — Аэродромная обслуга.

Харнье промолчал.

— Я прожил очень долгую жизнь, — продолжил Манфред. — Но встретил только одного человека, который действительно не боялся смерти. Это было давно, в прошлом десятилетии. И человеком его назвать было трудно. Ты не такой. В тебе говорит горе и потеря. Они пройдут. Со временем.

Карл молчал.

— Вот, что скажу тебе, — с тяжелым вздохом сказал Рихтгофен. — Я помогу.

— Спасибо.

— Не благодари. Со временем ты поймешь, что это не подарок... Если останешься живым.

Рихтгофен встал из-за стола, подошел к окну. Долго всматривался в неяркий бело-желтый кружок солнца. Темнело на глазах, рваные клочья облаков затягивали небо, готовые пролиться дождем. Харнье сидел все так же неподвижно и ровно, провожая барона взглядом.

— Я дам тебе время, — сказал, наконец, Рихтгофен, не оборачиваясь. — Скажем, три дня...

— Мне не нужно...

— Еще раз перебьешь, пожалеешь, — по-прежнему, не поворачиваясь к Харнье, пообещал председатель. Харнье осекся.

— Итак, как я сказал, дам тебе три дня. Может быть, немного здравого смысла у тебя еще осталось... Тогда ты, возможно, поймешь, что топить в крови горе бесполезно. Если не передумаешь, возвращайся, я организую тебе перевод. Сейчас свободен.

Рихтгофен слышал, как четко, по-уставному щелкнули каблуки, как Харнье печатал почти строевой шаг к выходу.

— У них нет могил, председатель, тела не нашли, — необычно тихо сказал Карл, уже взявшись за медную ручку двери.

Председатель не ответил. Мгновение помешкав, Карл решительно повернул ее и вышел. Тяжелая дверь с глухим стуком закрылась.

— Дурак... Молодой... храбрый... глупый... Как я когда-то, — тихо-тихо сказал, почти прошептал Рихтгофен. — Все мы были одинаковы... Были и будем, отныне и до скончания веков.

* * *

Осеннее солнце властно стучалось в запыленное окно. Солодин собственноручно протирал его каждое утро, но маневры на полигоне шли едва ли не круглосуточно, техника 'вытаптывала' всякую растительность почище стада слонов, и пыль оседала на любой поверхности в радиусе километра.

Стекла тихо дребезжали под напором недалекого гула, складывающегося из перестука двух, а то и трех десятков артавтоматов, а также рева множества дизельных двигателей. Со строгой периодичностью в пятнадцать секунд говорил короткое и глухое 'БАМ' очень большой ствол, и тогда звенели не только оконные стекла, но даже стакан на столе. Судя по звуку и звону, калибр монстра исчислялся не в миллиметрах, а дециметрах.

Шанов положил на стол кожаный портфель-папку, прошитый по всем краям, с сургучными печатями и еще какой-то висюлькой, похожей на бирку с размашистой подписью. Солодин бросил короткий взгляд на папку — с подобной формой передачи секретных приказов ему еще не доводилось сталкиваться, и полковник подумал, что какими-либо военными нормами таковая вообще не предусмотрена. А это означало... много чего означало, но инженер решил не форсировать события.

Чудовищная пушка, наконец, отстреляла положенную серию и умолкла окончательно. Солодин машинально вспомнил, сколько 'шайтан-труба' палила за предшествующую неделю и вынес про себя вердикт — 'перестволивать'. За дверью переминалась, позвякивая оружием, охрана-сопровождение московского 'гостя'. Снаружи заговорило сразу несколько человек — Покойник раздавал быстрые, четкие указания относительно бульдозерных отвалов и хранения термита. Начальник службы снабжения кратко уточнял детали.

Трактор Иванович занимал не слишком высокую должность, заведуя ремонтным батальоном части, но опыт и авторитет быстро выдвинули его в негласные заместители Солодина по всем материально-техническим вопросам. Кто-то шипел за спиной относительно протежирования и кумовства, но Покойник быстро доказал, что достоин и доверия комбрига, и всей ответственности, что свалилась на механика. Без него было бы хуже.

— Итак, товарищ Солодин, — размеренно проговорил Шанов. — Вам предписывалось сформировать инженерно-саперную бригаду особого назначения для сопровождения и обеспечения деятельности соединения 'ГС'.

Выговорив эту тираду, сухую, как песок в пустыне Сахаре, штабист воззрился на инженера. Солодин промолчал.

— С установленным штатом в тысячу двести человек, — так же занудно продолжил Шанов. — Состоящую из моторизованной инженерно-разведывательной роты, двух моторизованных инженерно-саперных батальонов, моторизованного понтонно-мостового батальона и соответствующих служб. Со всей надлежащей техникой, установленной штатным расписанием и в соответствии с вашими официальными запросами. Включая танки французского производства общей численностью пятьдесят единиц, переоборудованных под инженерную технику широкого профиля. Бригада, помимо стандартной подготовки и специфических навыков, необходимых для обслуживания 'ГС' так же должна была пройти обучение, как инженерно-штурмовое соединение, способное вести бой в городской застройке. Все верно?

— Мое время еще не вышло, — отозвался Солодин. — Товарищ... — инженер двинул бровью в направлении потолка. — Указывал иные сроки.

— Время вышло, — коротко отозвался Шанов.

— Твою ж мать, — прошептал Солодин, почувствовав, как жар ударил в голову, на лбу выступила испарина. — Как чувствовал...

— Не успели? — отрывисто спросил Шанов.

— Все, что хотелось бы — не успели. Но за то, что сделали — не стыдно, — так же кратко ответил инженер.

— Тогда... — Шанов двинул к Солодину прошитую папку. — Прочитайте. Потом вызывайте начальника штаба бригады, начальника политотдела, военного комиссара бригады. И пойдемте смотреть, что сделано.

Глава 35

10 октября 1944 года

— Итак, с божьей помощью, мы понемногу побеждаем.

Хьюз отвернулся от окна, взглянул на молчащего Шейна.

— Бизнес есть война. Политика также есть война, — задумчиво протянул магнат. — Мы ведем боевые действия против врага внешнего и внутреннего. Трагедия в том, что вторые — опаснее, поскольку искренне уверены в своей правоте, в том, что действуют во благо Соединенных Штатов. Но, с божьей помощью, мы победим.