Прислушался к давно позабытым приметам живого мира — голосам, шорохам, запахам. Почувствовал боль и зуд, напомнившим — у меня есть тело, пусть и испытывающее какие-то неудобства. Подождал немного, привыкая к нему и его ощущениям, а потом открыл глаза. Увидел какие-то предметы, но не знал, как они называются — память отказала почти полностью, вспомнил только несколько из них. Никого рядом не оказалось, смог спокойно оглядеться и как-то воспринять обстановку, во многом непонятную мне. Лежал я на койке, от меня тянулись какие-то трубки и провода. Где я, что со мной — совершенно неизвестно. Не мог даже вспомнить — кто я, хоть что-то, подсказывающее о себе. Возникший страх за себя подавил с немалым усилием, ухватился за мысль — будь что будет, а там станет видно, что мне предпринять.
Открылась дверь, в комнату вошла девушка. У меня возникло чувство, что она мне знакома, но кто именно — не знал. Она посмотрела в мою сторону, увидела, что я смотрю на нее, тут же бросилась ко мне. Обняла, стала целовать, что-то говорить, плача. Я не понимал ее и не представлял, как ответить на такое проявление эмоций. Какого-то влечения или подобного чувства к этой по сути чужой девушке не испытывал. Не мог вспомнить, но ясно понимал, что прежде у нас были весьма тесные отношения. Отталкивать и обижать близкого когда-то человека не хотелось, но и обманывать, притворяться тоже. Лежал как истукан, не отвечая на поцелуи девушки, терпеливо ждал, пока она не унялась. Попытался прямо сказать, что не узнаю ее, но не мог вспомнить слова — язык я тоже позабыл!
Вместо какой-то фразы произнес что-то невразумительное, похожее на мычание. Девушка прислушалась напряженно, пытаясь понять меня. Стал показывать жестами, что у меня проблема с речью и памятью. Показывал на себя, на нее, окружающие предметы, мычал вопросительно. Она посмотрела на меня недоумевающе, вздохнула жалостно, что-то проговорила. Я повторил своим "языком" и жестами, что не понимаю ее, только потом до девушки стала доходить моя беда. Вновь вздохнула, горестно покачала головой, после принялась называть предметы, на которые я показывал пальцем. Повторял за ней: "стол", "стул", "кровать", "подушка". Когда же я показал на себя, сказала — "Сережа", сама назвалась — *Наташа*.
Наш первый разговор проходил трудно, с многократными повторениями новых слов. У меня вначале не получалось правильно выговаривать их— язык не слушался, коверкая их. Постепенно он "разработался", урок пошел быстрее, через час повторял уже с первого раза. Наташа пробыла со мной до самого вечера, все это время мы занимались с небольшими перерывами на отдых и обед, процедуры и обход врача. Я стал понимать самую простую речь: "Покушай суп", "Выпей чай", "Прими лекарство", "Врач идет", сам составлял короткие предложения. На следующее утро Наташа пришла с двумя девушками, назвала их "Алена" и "Ксюша". Я их не узнал, эти имена мне ничто не напомнили. Они тоже принялись обнимать и целовать меня, сам, как и с Наташей, застыл в оцепенении, не зная, что с ними делать. Но мое мучение продолжалось недолго, обе девушки побежали по своим делам, со мной осталась только Наташа.
Так, в общении с Наташей, лечебными процедурами, проходили день за днем. С меня сняли трубки, бандажи, еще какие-то медицинские принадлежности. Я уже мог присесть на кровати, терпя головокружение, слабость и глухую боль в отбитых органах. Позже встал на ноги, качаясь, сделал первые шаги. Наташа хлопотала вокруг меня, поддерживала, с ней учился ходить — вначале по палате, а потом и по коридору. Было трудно, каждое движение давалось с трудом, едва не падал после каждого шага. Но, взяв волю в кулак, продолжал идти, и так раз за разом, в течении всего дня. Чувствовал, как силы возвращались ко мне, ежедневные нагрузки помогли мне все легче переносить недомогание еще слабого организма. Вечерами, после ухода Наташи домой, сам занимался упражнениями — приседал, отжимался, поднимал гантели, их девушка принесла из дома.
Со временем, когда у меня словарный запас стал достаточным для более полного общения, узнал от Наташи о несчастном происшествии, последующих событиях, да и еще многое о себе и близких. После аварии меня доставили в центральную клинику со множественными переломами и ушибами. Несколько часов шла операция, врачи чудом спасли мою жизнь, но я впал в кому. Пробыл в ней почти четыре месяца, практически каких-то шансов на выздоровление не осталось. Лечащий врач не скрывал от родных правды, они уже смирились с таким печальным исходом. Только Наташа истово верила в мое возвращение к жизни, почти все свободное время проводила рядом с моим бесчувственным телом. Она плакала, звала меня, именно ее голос я услышал в той серой мгле мира ушедших. И когда жена увидела меня с открытыми глазами, смотрящими на нее, чуть не потеряла рассудок от счастья. Только мои мучения при первом общении привели ее в чувство, вернули к не совсем радостной реальности.
Для меня стало поразительной весть, что у меня четыре жены и шестеро детей при моем еще довольно юном возрасте. Каких-то воспоминаний о них, даже в малой степени, у меня не осталось, сейчас же, кроме естественного любопытства, других эмоций к столь близким людям не испытывал. Как и к родителям, не раз навещавшим меня после выхода из комы. В моей памяти и сознании стерлись все прежние отношения и чувства, начинал новую жизнь с чистого листа. Вновь привыкал к близким, прислушивался к ответному отклику души на каждого из них, зачастую расстраивал их своей реакцией.
Неровно у меня складывались отношения с приходящими проведать подругами. Я постепенно привязался к Наташе, ее ласковая и терпеливая забота преодолела начальное отчуждение. Скучал по ней, с нетерпением дожидался утра, а когда она заходила в палату — радовался, как ребенок своей матери. Она замечала мои чувства, расцветала в теплой улыбке, а потом мягко, стараясь не потревожить мои незажившие раны, обнимала и целовала. Я отвечал ей разгорающейся страстью, мы так и стояли, обнявшись, делясь взаимной нежностью и лаской. Мне было приятно каждое ее прикосновение, сам с проснувшимся вожделением трогал ее руки, плечи, грудь. Наташа с видимым удовольствием отдавалась моему влечению. Закрывала глаза, когда я целовал ее губы, нежную шею, расстегивал ворот платья и ласкал обнаженную грудь.
Совершенно иначе обстояло с Аленой и Ксюшей. Они так и остались для меня чужими, с трудом переносил их поцелуи и объятия, даже не пытаясь отвечать на них. Да и в разговор вступал только по необходимости, сам не поддерживал его. Они замечали мое отчуждение, особенно заметное в сравнении с отношением к Наташе, обижались — это было видно по их расстроенным лицам. Но не мог перебороть себя, да и не старался изображать какую-либо радость, если ее не испытывал. Постепенно они перестали приставать ко мне с нежностями, стали реже приходить и особо не задерживались, видя мое нетерпение в ожидании их ухода. Первой не выдержала сложившиеся коллизии Ксюша, где-то через три недели она простилась со мной, заявила, что возвращается к родителям. По печальному ее лицу потекли слезы, когда я сухо ответил: — Прощай. Прости меня, — голос задрожал, произнося: — Выздоравливай, Сережа, и будь счастлив.
Алена продержалась еще месяц, наверное, надеялась, что как-нибудь между нами наладится. Пыталась ухаживать, приносила всякие лакомства, однажды пришла с сыном. Но мое сердце не отзывалось на ее ухищрения, оно не дрогнуло при виде малыша, который к тому же не хотел идти ко мне. Бывшая подруга в сердцах высказалась тогда:
— Сережа, ты стал совсем чужим, холодным, бездушным! Ты же ведь раньше был совсем другим — ласковым и заботливым. А детей обожал больше других! Я не знаю, как же с тобой дальше жить. Думаю, нам придется расстаться.
Я молчал, как-то утешать, давать какие-нибудь обещания не собирался. Алена заплакала, схватила сына в охапку и ушла, не прощаясь. Душа болела от нанесенной девушке и сыну обиды, но терпел — пусть уж лучше так, чем терпеть рядом нелюбимого человека. Верная Наташа присела ко мне на кровать, обняла и тоже заплакала. Так распалась наша когда-то дружная семья, остались только я и жена, да еще дочка, Лена, такая же ласковая, как и ее мама. Наташа не раз приводила девочку, та ластилась ко мне, щебеча о чем-то, просилась на руки. Прижимал к себе малышку и оттаивал от того напряжения, что подспудно давило на меня все время.
Как-то раз, когда никого рядом не было, не выдержал, у меня на глазах навернулись слезы от жалости к себе и своей непутевой жизни, пошедшей наперекосяк после злополучной аварии. После минутной слабости одернул себя, мысленно выговорив: — Сергей, ты должен быть сильным и не ныть! Ну и что из того, что судьба сложилась так. Главное, ты выжил, теперь должен бороться, идти дальше и не сдаваться каким-бы ни было бедам и трудностям.
Сложнее, но в то же время менее мучительно, складывались отношения с Таней. Старшая подруга приходила ко мне редко — все дети на ней, да и ребенок еще грудной. Она отнеслась ко мне более мудро, чем младшие подруги, не пыталась форсировать налаживание прежних отношений. Только сидела рядом, расспрашивала о моем состоянии и лечении, рассказывала о детях. От нее веяло тихим спокойствием, я не напрягался с нею, как с Аленой и Ксюшей. Никакого влечения к Тане не чувствовал, только приязнь как к старшей сестре. Похоже, она довольствовалась таким положением, не показывала ревность, когда замечала мои ласки с Наташей. Правда, что у нее в душе творится, оставалось для меня загадкой, но я и не старался выведать о том.
В сентябре Наташа вышла на работу. После защиты и вручения диплома ей дали направление в ту же школу, возле нашего дома, где проходила практику. Прибегала только к вечеру, кормила домашней снедью, рассказывала о школьных и домашних делах, расспрашивала о моих успехах, с наступлением сумерек уходила домой. Но я не скучал без нее, обложился учебниками начальных классов и грыз азы грамоты и счета. Учился, как первоклассник, писать прописью, считать на счетах и в уме. Руки еще плохо слушались, получалось криво. Переписывал помногу раз, пока не выводил как следует Со счетом справлялся гораздо лучше. Быстро запомнил таблицу умножения и деления, а потом легко решал задачи и примеры по арифметике.
Так день за днем учился по учебникам, их приносила Наташа. За две неделю прошел программу первого класса, а потом дело пошло скорее, на каждый класс у меня уходило меньше недели. Занимался с удовольствием, мой мозг усваивал знания стремительно, впитывал их как губка. Ко времени выписки из клиники, в октябре, я уже дошел до шестого, но без особых трудностей решал задачи и упражнения по математике восьмого класса. Я поставил себе трудную, на первый взгляд, даже нереальную задачу — за год нагнать до уровня второго курса института, сдать экзамены и перейти на третий. Конечно, прежних однокурсников я не нагоню, они уже будут на четвертом, но то, что возможно, должен наверстать.
С прежними особыми способностями у меня пока никак не получалось. Я не видел ауру, энергетическое поле, не говоря уже о более сложных вещах — выход в ментал, тем более в астрал. О них и моем даре поведала Наташа, пыталась как-то вытянуть меня в невидимый мир, но не вышло. Не могла даже сдвинуть, энергетика у меня практически на нуле. Я особо не опечалился подобным состоянием, надеялся со временем наверстать и с ним. Хотя сам поражался своим прежним возможностям, со слов Наташи представлялся настоящим волшебником — излечивал от считавшихся неизлечимыми болезней, заставлял других подчиняться своей воле, перемещал предметы в энергетическом поле, читал мысли и эмоции, еще многое чего.
В день выписки Наташа отпросилась с работы, приехала с утра в клинику. Она сама бегала с оформлением документов, прощалась с персоналом отделения, а потом ловила такси. Я, как ребенок, ходил за ней по пятам, слушал ее указания. На улице за воротами клиники растерянно встал, ошеломленный шумным потоком людей и машин. Наташа взяла меня за руку, так и вела, не отпуская даже в такси. По дороге крутил головой, разглядывая дома, вывески, афиши. Все для меня стало в новинку, в моей памяти город нисколько не сохранился. Дом я тоже не узнал, но он понравился мне — высокий, в трех уровнях, красивый, с большим приусадебным участком. Следом за Наташей поднялся на крыльцо, прошел через веранду и кухню в просторную жилую комнату — зал, как назвала его жена.
Здесь застали Таню с малышками — Леной и грудным Вовой. Старшие дети, как мне по пути пояснила Наташа, сейчас в садике. Таня кормила ребенка грудью, при нашем появлении не стала скрывать ее. Она притянула мое внимание — полная, налитая молоком, — мне захотелось дотронуться до нее и погладить. Не стал сдерживать себя, подошел к дивану, на котором сидела Таня, присел рядом и протянул руку к обнаженной плоти. Прикосновение к нежной коже вызвало волнение в моей душе, желание ласкать и целовать. Расстегнул блузку, обнажил вторую грудь, а потом прижался к ней губами. Таня не противилась, наоборот, подставляла ее удобнее. Заглотнул коричневый сосок и стал пить теплое, чуть сладковатое молоко.
Вкус женского молока пробудил дремавший инстинкт, плотская страсть охватила меня. Отпустил грудь, лихорадочно снял блузку, поднял юбку, стал гладить и целовать живот, бедра, лоно. Таня застонала, оторвала от груди младенца и передала его Наташе, а потом легла на диван, подставляя свое пышное тело под мои ласки. Я набросился на него, срывая белье, сам спешно разделся и прямо тут, на диване, овладел женщиной. На меня нашло какое-то помрачение разума, в исступлении брал Таню раз за разом, не чувствуя устали. Наоборот, казалось, что с каждым движением силы только прибывают и я отдавался упоительной радости своей мощи и сладости обладания женским телом.
Я никак не мог насытиться, мне хотелось бесконечного продолжения плотского наслаждения, впервые изведанного в новом сознании. Таня долго не выдержала, бессильно откинулась, не отвечая на мои продолжающиеся ласки. Не удовлетворенный, мучимый разгоревшимся вожделением, набросился на Наташу, стоящую рядом и смотрящую на нас зачарованными глазами. Раздел и прямо на расстеленном на полу ковре взял ее. Только когда и Наташа дошла до изнеможения, не в силах продолжить соитие, с меня сошел страстный угар, мог уже здраво о чем-то рассуждать.
Перенес беспомощную жену на диван и уложил рядом с сестрой, сам оделся, вспомнил о детях. Хорошо хоть, что Наташа догадалась увести дочь наверх, я даже не подумал о лишних глазах. С некоторой тревогой отметил у себя такой приступ неконтролируемого влечения. Но сейчас не жалел о происшедшем, еще одна нить, держащая меня в беспамятстве, лопнула, чувствовал, что прежнее "я" постепенно возвращается. А именно, мое мужское эго, я не слабое существо, дрожащее от ударов судьбы, а ее повелитель. Отчего-то появилась уверенность, что у меня еще будут силы и возможности вернуть прежнее достоинство, а может быть, и вознести его выше.
Уже после, когда женщины привели себя в порядок и мы сели за стол, Таня с улыбкой произнесла:
— Вот теперь, Сережа, ты похож на себя! Сильный, неистощимый и ласковый. А до сих пор — только бледная тень. Не обижайся, но так оно и было.
