— Ты прав был... прав... ты во всём был прав. Не следовало привязываться! Не следовало забывать, зачем её делаю. Разве можно теперь?..
Некоторое время, не оборачиваясь, он шагал по мастерской, опираясь на костыль. Метался, будто птица в клетке.
— Отец, — робко позвала я, — тебе плохо? Если хочешь, я перестану — только скажи. И словечка не пророню! Говорить будешь ты, у тебя хорошо получается. А я люблю слушать. Ведь одна сказка так и осталась неоконченной! Про красивую девушку, которую...
— Я не смог, — он повернулся ко мне, и наши глаза встретились. Он плакал. — Оказался слишком слаб. И тогда... и сейчас. Идём!
Отец усадил меня в корзину, накрыл плащом из грубого холста и толкнул входную дверь. Мне хотелось выглянуть, убедиться, такова ли улица при свете дня, как я себе представляла, и правда ли, что крышу нашего дома скоро понадобится чинить, но он лишь плотнее закутал меня в ткань. Значит, так надо. Да и не могла я шевельнуться.
— Молчи, — велел он мне, и я, разумеется, послушалась. Шли мы довольно долго. Отец передвигался с трудом, но мне показалось, что спешили мы изо всех сил. Он задыхался, и я уже была готова подать голос и попросить его передохнуть, когда он остановился сам. Поставил корзину и снял с неё плащ.
— Тут тень! — тотчас же пожаловалась я. Греться под солнечными лучами мне нравилось куда больше.
— Конечно, малышка. Это же пещера.
— А зачем мы сюда пришли? — поинтересовалась я, с любопытством изучая то, что находилось перед носом. Каменная стена у выхода, к которой устало прислонился отец. Нависший над нами свод, прорезанный чёрными трещинами. И далеко-далеко за скальным проёмом — блистающее, переливающееся яркими искорками нечто.
— Негоже обрывать сказку, — усмехнулся он. — Говорят, дурной это знак. На чём я остановился?
— На том, что красавицу Дочь Леса, равной которой не было в мире, испуганные люди предназначили в жёны страшному морскому чудищу, а оно взамен поклялось не топить рыбачьи лодки, — протараторила я. — Смотри, я помню каждое слово!
— Да, — вздохнул он. — Так всё и было. И вот свадебное шествие выступило на берег моря. Невеста была вся в белом, словно молоденькое деревце, цветущее по весне.
— Совсем, как я! — моя радостная несдержанность вызвала у отца кроткую улыбку.
— Да. Совсем, как ты. Только она была воспитанной девушкой и не перебивала старших... Вот из глубины показалась ужасная голова, с зубами, словно у акулы. А размером она была с целого кита!
— Ой! — вскрикнула я. — Голова? Как же за такое можно замуж-то выходить?
— А на самом деле чудовищу нужна была жертва, а не жена. Зачем ему жена?
— Выходит, её обманывали? И что, её так и растерзал этот... жених? — я расстроилась.
— Нет, девочка. Всё обошлось, это же сказка, а у сказок — счастливый конец. Неожиданно появился отец красавицы, Бог Леса. Он выглядел совсем, как человек...
— Как ты? — пискнула я.
— Ну что ты! Он был мудрым, отважным и безмерно могущественным. Он был божеством, а значит — бессмертным. — Отец снова вздохнул.
— Очень похож на тебя!
— Как знаешь... Бог Леса вызвал морское чудище на поединок и пронзил его заговорённым гарпуном. Море сделалось алым от крови сражающихся, но отец девушки был бессмертным и победил.
— Правильно! Так ему и надо, чудищу — нечего проказничать! — мстительно шепнула я.
— А потом, — закончил он, — Бог Леса взял дочь за руку, и деревья на веки вечные скрыли их от глаз людского племени.
Он поднялся, неловкими движениями поправил одежду, пристроил костыль.
— А теперь мы куда? Отец, а можно на берег? — умоляюще произнесла я. К свету, к солнцу, к морю!
— Хорошо, только придётся чуточку подождать, — ответил он. — Ты же у меня послушная?
— Да, — вздохнула я, борясь с унынием. Что ещё оставалось?
Передвинув корзину в глубину пещеры, оказавшуюся небольшим гротом, он перекинул было плащ через руку, но затем обернул меня им, укутав до подбородка. Погладил пальцем по щеке.
— Вот и чудесно. Не скучай без меня... и помни.
Он будто хотел сказать что-то ещё, но передумал, отвернулся и вышел из пещеры. Цоканье осыпающихся камешков вскоре стихло в отдалении. Я сидела и терпеливо смотрела на море — как ночью накануне. Тогда оно было совсем другим. Потом поднялся ветер, и белые гребни на волнах напомнили мне одну из рыбачьих песен: о Дочери Дракона и её шлейфе мо, что вихрится во время бури, когда морская дева танцует в подводных чертогах.
А на поверхности ветер перерастал в ураган, небо потемнело, затянулось тучами, и воздух сделался сырым — пошёл дождь. Он так и норовил ворваться в грот, но не дотягивался до меня своими мокрыми пальцами. Я порадовалась предусмотрительности отца.
Интересно, сколько ещё здесь сидеть?
Непогода разыгралась не на шутку. Может быть, он решил переждать самое ненастье? И правильно, ему и так тяжело ходить. Если надо, потерплю до завтра.
Только к вечеру небо стало проглядывать сквозь облачную поволоку, и ярко-алый закат лёг на море. Оно наполнилось кровью, и мне впервые в жизни сделалось страшно. Ветер стих, но цикады молчали. Мёртвая, гнетущая тишина. Начиналась осень.
— Ты же вернёшься, отец! — прошептала я, и сама не поверила в свои слова. Будто меня обманули. Как...
И лишь тогда я поняла истинный смысл его сказки.
Отец, создатель мой, вызвал морское чудище на поединок... Море сделалось алым от крови сражающихся и поглотило победителя и побеждённого. Потому что никто из них не был бессмертен — только оно, море.
И, глядя на него, взирая на вечные просторы дни и ночи напролёт, долгие-долгие годы, я познала всю глубину смерти.
Я не вела счёт дням. Подобно маленькому ребёнку, я не умела считать и не знала, что такое время. Сидела, не отводя взгляда от водной глади. Когда менялась погода, меня поначалу то и дело охватывало смутное ощущение, будто что-то вот-вот случится. Но существование оставалось неизменным. Когда вода полыхала закатным заревом, я пыталась закрыть глаза и не могла. Порою кажется, что я так и сижу в гроте, недвижная и способная только смотреть и говорить сама с собой, пересказывая все известные мне истории, сочиняя им разные завершения и продолжения... Я могла лишь говорить и петь, петь и говорить.
Так меня и отыскал первый владелец — конопатый мальчишка, загорелый дочерна. Заслышав мой голос, он камнем скатился вниз по склону, но с того мгновения я верила, что он вернётся, обязательно вернётся. И боялась, что этого всё же не произойдет, помешает какая-нибудь нелепая случайность.
Спустя несколько дней он действительно явился, выглянул из-за скалы, как любопытная ящерка, готовый тотчас же улепетнуть. Я не издала ни звука: вдруг снова испугается? Убедившись, что людей в гроте нет, он зашёл внутрь и склонился над корзиной. Я сразу поняла, что это мальчик — отец рассказывал о них много сказок.
— Ух ты! — прошептал он. — Откуда она здесь?
Я продолжала хранить молчание.
— Интересно, чья она... Кто же тобой играет, а, подружка?
Он бережно взял меня, посадил на колено и подвигал моими руками.
— Ах, здесь живёт прекрасная девушка, принцесса из Страны-за-Облаками, изгнанная жестоким отцом за то, что влюбилась в простого смертного! — пискляво-завывающим голосом ответил он за меня. — Она льёт слезы, и тогда на земле идёт дождь. А смертный — это... а что, если это — я?! — он гордо выпятил грудь. — И неважно, что конопатый — в сказках такие пустяки не имеют значения.
— А разве в конопатых принцессы не влюбляются? — не удержалась я. — По-моему, у тебя очень славные веснушки.
Паренек ойкнул и выронил меня на землю.
— Осторожнее, а если бы сломал?! — я возмутилась. — Чем тогда играть несчастной девушке?
— Ты разговариваешь? — он смотрел на меня огромными глазами, чёрными с золотистыми искорками. А у отца были карие. Совсем не похожи.
— Да, и что в этом странного? Ты только не убегай — знаешь, как мне здесь тоскливо?
— Вообще-то, куклы не должны разговаривать. — Мальчик боязливо дотронулся до меня и, наконец, усадил на пол.
— Прости, не знала.
— Вот я и говорю — странная, — нахмурился он.
— А ты очень смелый, — я решила ему польстить. — Отец рассказывал всякие жуткие истории про души умерших и привидения; в жизни бы не отважилась лазать по пещерам!
— — Не, я не боюсь! — моя уловка подействовала, и он придвинулся, затаив дыхание. — А... а откуда у тебя отец, ты же кукла?
— Ну как же, он меня создал! — возразила я. — Кем ещё мне его называть? Только... я не знаю, что с ним сталось.
— А как его имя?
— Не знаю. Тогда мне это казалось неважным...
— — А твоё? — с подозрением спросил он.
— А мне его и не давали. Отец всегда называл меня малышкой. Ласково.
— Меня б кто так называл, — буркнул паренек. — А то чуть что, сразу: "Ичиро, ты починил снасти, лентяй? Ичиро, недотёпа, ты приготовил ужин? Ичиро, почему сестрёнка грязная — ты, неряха?" Без матери мы остались, вот женскую работу на меня и сваливают. Ну и где моя заоблачная принцесса? Я уже настроился, между прочим!
Так началась наша дружба. Сначала он приходил в грот, когда выдавалось свободное время. Затем, вняв моим просьбам, втихомолку принёс домой, посвятив в тайну лишь младшую сестру. Они рассказывали всё, что случалось за день, и скоро я понимала уклад их жизни так же хорошо, как любой житель рыбачьей деревни. Я первая узнала, кого мои друзья избрали в супруги, и первая одобрила их выбор. Их любовь стала для меня теплом. Иногда чудилось: ещё немного — и я смогу пошевелиться.
Скоро, очень скоро Ичиро разузнал правду о моём отце.
— Он сказал, что вложил в тебя всю душу, без остатка — и более не страшится судьбы, — поникнув головой, выдавил он. — А потом сам вызвался быть жертвой, добровольно.
— И они согласились?! — гневно воскликнула я.
— Мне по-разному говорили. Я понял так, что были споры. Всё-таки, мастер-кукольник, живое достояние острова. Но потом началась буря, и... — он махнул рукой.
— И море поглотило его и Морское Чудовище, — прошептала я.
— У нас каждый год приносят дары на Праздник Благодарения, а про чудовище я и не слыхивал, — неловко возразил мой друг. — Говорят, раньше особых кукол делали, жертвенных. Одна из бабок рассказывала. Сажали на плотик с загнутыми бортами, украшенными лентами, и выталкивали в открытое море. Сейчас-то мастера у нас нет, обходимся саке и рисом.
— И как?
— Да по-всякому, — пожал плечами тот. — Когда и потонет кто. А иногда целый год всё благополучно. Море — оно изменчиво. Если не трусишь — хочешь, возьму с собой, когда начну ходить один?
Я боялась, но любопытство в конце концов перебороло страх. Как же я любила те дни, когда Ичиро сажал меня в лодку и отталкивался от берега, а его сестра провожала нас, желая благополучного возвращения!
Со дня гибели моего отца прошло чуть меньше века...
Я жила в семье Ичиро, не ведая бед. До того самого дня, когда рыбаки, отправившиеся с ним на ночной лов, не привели пустую лодку. Старику было уже немало лет, сыновья и внуки уговаривали его греть кости у очага, но он всё не унимался. Хотя в последнее время отказывался брать меня с собой. Когда миновало три дня, а тела так и не нашли, сестра его, тоже преклонных лет, взяла меня на руки и вынесла к морю. Мы долго стояли, слушая шум волн и горюя. Для нас он оставался всё тем же забавным конопатым пареньком. Чувствуя, что сердце моё разрывается, и совершенно забыв о его отсутствии, я подняла руку, дабы вытереть слёзы — и лишь после этого поняла, что сделала. Моё тело выросло, стало большим и гибким. Я упала к ногам подруги, всё ещё захлёбываясь от рыданий. Так, познав глубину скорби и горечь утраты, я научилась принимать образ человека.
Начало тех событий, которые я описываю столь подробно, было положено более пяти столетий назад, во времена Чёрной Нити. За эти годы чего только со мной не случилось. После кончины сестры Ичиро я некоторое время жила в её семье, не желая ни с кем разговаривать, и вскоре была продана заезжему купцу. Я постранствовала по Гингати, но моя способность оборачиваться человеком не возвращалась ко мне. В день смерти моей подруги я снова сделалась недвижной куклой. Тогда-то я и поняла, что души на самом деле у меня нет, и отец ошибался. Да и мог ли человек, лишённый души, пойти на такой поступок?
Мне было холодно — эти люди считали меня вещью, и я молчала. Прошлое сделалось далёкой сказкой, выцвело и постепенно стёрлось из памяти. Но на одном из островов дом был ограблен шайкой разбойников. Я попала в руки их отпрысков. Как ни странно, девочка, которой я досталась после дележки, полюбила меня и поделилась многими из тех умений, что не присущи честным девицам. Я снова была жива, жива и счастлива! А затем последовала череда неудач: почти все погибли, я оказалась снова в руках торговцев, и участь подруги, тогда уже взрослой женщины, до сих пор мне неведома.
Я меняла владельцев, некоторым из которых, людям с тёплым сердцем, открывала свою суть. От лекаря я научилась тому, как определять болезни, а также составлению снадобий. От чиновника из хорошей семьи — грамотности и истории. Сидя в отдельной нише в доме знатной особы, постигала искусства, которые положено знать благородным дамам. Но это сейчас мне легко вспоминать. Рассказываю, и словно вижу перед собой их лица, улыбки, свет любящих глаз...
А тогда, каждый раз, теряя покровителя, я впадала в бездумное оцепенение, и тихие волны забвения уносили всё: как его звали, общественное положение, мои чувства к нему... Даже собственное имя я утрачивала, словно лишаясь последнего доказательства существования того, кто мне его дал. А знания — они всегда оставались со мной, что и по сию пору кажется мне странным. И, чем сильнее был привязан ко мне хозяин, тем больше я могла извлечь из памяти. Благодаря ему и ради него, человека, возродившего меня к жизни теплом нового имени. И всё же, я не могла дать взамен ничего, кроме этих знаний. И не могла обрести... ни воспоминаний, ни души. Или это одно и то же?
Но при виде девушки в белом жертвенном облачении меня словно волной сшибло с ног и унесло в открытое море. Прошлое вернулось в такой полноте, что я лишилась чувств. А может, причина в другом, о чём позволю себе умолчать. И в том, что никому не избежать своего предназначения.
Я постигла, что ад — это колесо прялки; подобно вечности, тянется неизбывная моя судьба...
Лишь оборвав эту нить, можно...
Можно... что?..
— Ну и лежебока... — Голос раздавался совсем рядом.
— Пусть выздоравливает, милый. Смотри, что я принесла! Уточка! Для весны довольно упитанная.
— Ты ж моя добытчица... Ты ж моя охотница...
'Ага, Химико вернулась', — спросонья подумал я, и собирался было открыть глаза, но раздавшийся прямо над ухом звонкий поцелуй заставил меня передумать. И куда испарилось хвалёное целомудрие? Послышалась возня, сопровождаемая мужским шёпотом и приглушённым женским хихиканьем.
— Ах... Ох... Нет... не сейчас, любовь моя! Разбудим Кайдомару-сама, да и господин Ю, того и гляди, вернётся. Он, поди, за дровами отправился?
