| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
"Ненормальные" — это не плохо или хорошо. Просто — не средне. Крайности. В любую сторону. Чересчур умные и чересчур глупые, слишком смелые и слишком боязливые, очень изобретательные и абсолютно бездельные... "Десять тысяч всякой сволочи". Они приходили ко мне. Со своими бедами, болячками, гордынями, страхами, фобиями и маниями. А я повторял себе: "перед тобой сын великого народа". Который ещё предстоит создать. Который вот прямо сейчас и создаётся. На моих глазах под моим присмотром, по моим правилам.
Ощущение... как с маленьким ребёнком: каждое твоё слово, каждое решение, жест, эпизод может войти в память. Будет вспомнено через десятилетия, в других ситуациях, в самый неподходящий момент. Станет образцом для подражания, для повторения. Даже не осознанно, даже "вопреки". Только здесь — тысячекратно. Здесь не ребёнок — народ, не воспитание человека — этногенез нации.
Страшно-то как!
Ныне говорят иные: наши отцы-деды Русь основали, Всеволжск создали. И честь нам давай по чести предков наших. Окститесь! Ваши отцы и деды были ворами. Извергами, изгоями, прощелыгами. Придурками, сумасшедшими, неудачниками. Отбросами "Святой Руси". Это потом они смогли... сделать себя, стать чем-то. За что им честь и слава великая. Но от рождения-то, изначально — "тысячи всякой сволочи". Так вам какой "чести" надобно? Прирождённой? Или — сделанной, добытой? Так сделайте! Сами. Как они смогли.
Николай за эти три дня аж усох. Это ж столько лодей, столько товаров, столько людей!
"Все люди — лохи!" — социально-специфическая мудрость.
Естественно, он — развернулся. Даже есть и спать перестал. Только если так, на минуточку.
* * *
"Диалог в поезде:
— Что это за станция?
— Одесса.
— А почему так долго стоим?
— Паровоз меняют.
— На что меняют?
— На другой паровоз.
— Тогда это не Одесса!"
* * *
Такой русский купец, как Николай, сделает "Одессу" из любого места. Утром он меняет наши пол-сорока куньих шкурок на три сорока беличьих у проходящей хоругви.
— Ребяты! Вам же гребсти! Куньи же весом меньше — вам же легче!
Вечером — те же три сорока беличьих на новых два сорока куньих.
— Ребяты! Их же ж числом больше! Каждому хватит!
Я как-то... как бы не побили — из воздуха же мех делает!
— Николай, а чего ж они между собой напрямую не договорились?
— Дык... видать — не судьба.
* * *
Я уже как-то вспоминал:
"Из пункта А в пункт Б вышел курьерский поезд. А навстречу ему из Б в А вышел пассажирский. И они — не встретились.
— Как это?!
— Не судьба..."
* * *
Народ тащит из похода всё, что ни попадя, стремясь, однако, к вещицам деньго-ёмким: малым да дорогим. А у меня-то интересы уже другие: инструмент, продукты питания, тёплая одежда.
Топоры мордовские — после боя нипочём были! Что ж я их тогда не набрал! Как всегда: "знал бы прикуп — жил бы в Сочи".
— Мужики, соль не продадите? Вы ж домой идёте — дома-то, поди, есть.
— Можна-а... медовухи ведро.
— Четверть ведра. За соль и крючки рыболовные.
— Э... ну... индо ладно. По рукам.
Чем кормить людей?! Из чего делать запасы на зиму?!
Как сказано в школьном сочинении: "Бедная Лиза рвала цветы и этим кормила свою мать". Увы, я не "бедная Лиза". Да и моих людей цветочками не прокормишь.
Первая постройка — не церковь, не жильё — коптильня. Хорошо, что я многое из этого в Пердуновке проходил. Уже могу предвидеть. Не умом — личным опытом: осенью птицы полетят, будет осенняя поколка. Нужна соль, травы, бочки, кадушки...
Войско прошло, последние ошмётки мимо идут. Местность... прибрали. Мёртвых — заново похоронили. Надо лес валять, делянки разметить. Строить придётся из сырого, невыдержанного леса. Другого нет. Корчевать... Местность — сильно пересечённая. Тронешь по слабому месту — эрозия почвы. Тут бы, кое в каких местах, наоборот — по весне колья ивовые забить. По оврагам лес сорный, не строевой. Но на поделки, на дрова — годный...
Вот с такими мыслями протолклись мы с Терентием целый день по полчищу и окрестностям да и заночевали там, на "Гребешке" в балагане.
Ещё затемно я поднялся. Прошёл по "полю битвы", вспоминая как мы тут... стояли, боялись, бились... Вышел к краю речного обрыва. Простор. Простор Заволжья, простор Заочья. Огромный светлеющий купол неба. Над "Святой Русью". Над — "не-Русью". Над миром. Над моим миром.
Вот стоит над обрывом "Лютый Зверь". Нашёл-таки место для своего логова. Присосался, пришипился, окапывается, укореняется. Стоит и оглядывает окрестности. Места и народы. Соседей. Вон там, на восток, Мордва. А по ту сторону Волги — Мари. А дальше там... Булгар и Саксин, Иран и Туран... Справа — Ока. Князьки русские. Со своими раздорами да крамолами. За ними — Степь. Степь Великая, Степь широкая. Дальше... Царьград, Иерусалим... Там и знать не знают, и слыхом не слыхивали. О том, что встал на Окской Стрелке Ванька-лысый. Ну, это мы поправим. Я не про лысину.
За моей спиной — Святая Русь. Главная беда, главная забота. Не потому что хуже других, потому что — мне больнее. С бездорожьем и раздорами, с неустроенностью и суевериями. С тысячами детей, мрущих в душегубках, которые называют здесь жильём.
Потерпите малость, деточки. Не помирайте. Уж не долго терпеть-то осталося. Пришёл, пришёл на Русь "Зверь Лютый". Не на крокодиле скачущий, не с волками бегущими. Страшнее: видящий, думающий. Иное — видящий, иначе — думающий. Вот где страх-то да ужас — в иначести!
Алеет восток. Ещё солнца нет, но оттенки красного по краю горизонта уже пляшут. Прямо на полянке над обрывом я опустился на колени и встретил восход.
Солнце... выпирало из-за горизонта. Большое, огромное, красное. Оно долго тужилось там, за далёкими зубчатыми лесами, ворочалось, уже и корона его видна стала. А само — никак. Не могло, не вылезало. И вдруг — прорвалось. Попёрло, полезло. Заливая всё своим светом, прогоняя туман над речной долиной, высвечивая частокол деревьев от самого горизонта. Оно лезло, всё быстрее, всё выше. Наконец, оторвалось от земли. Сразу пошло вверх, уменьшаясь в размере, меняя красное на жёлтое, жаркое, яркое. Тёплые лучи грели лицо. Вот я и дома. Вот я и дошёл. До дома моего.
Четыре года назад так же, на коленях, я встречал восход на крыше Рябиновского недостроя. Сходно вылезало из-за горизонта солнца, также казалось мне: "вот мой дом".
Ошибся. Не осилил.
"Если совершишь ошибку — лучше сразу рассмеяться" — древняя китайская мудрость.
Смеюсь.
И прошу прощения. "Прости народ русский, что...". Что четыре года ломился не в ту дверь.
"Самое страшное — потеря темпа".
Только... неправда это. "Не сеяно — не растёт". Здесь — не темп, здесь — трек. Путь, дорога. Дорога моей жизни. Стань. Стань из глупого — умным, из испуганного — смелым, из бездельного — умелым. Пройди последовательность превращений. Вылупляйся. Из колыбели.
"Земля — колыбель человечества. Но нельзя всю жизнь прожить в колыбели".
Моя колыбель там, на Угре, в Рябиновке, в Пердуновке. Там, из бессмысленного, бестолкового, перепуганного попандопулы я стал "человеком разумным". "Зверем Лютым".
Я стал — другим, а цели — остались. Как в математике: "Ещё раз. И — лучше". "Построить дом, посадить дерево...".
"Лучшее время, чтобы посадить дерево, было двадцать лет назад. Следующее лучшее время — сегодня".
"Сегодня" — пришло.
Конец шестьдесят четвёртой части
copyright v.beryk 2012-2021
v.beryk@gmail.com
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
