Ругару

— Регина, я не упрекаю, — как можно мягче остановил Кобалия. — Сама рассуди...

— Черт побери! — вспылила она. — Мы сами, сами вырыли себе яму, из которой нас чудом вытащил ругару по имени Леша. Если бы он не нанялся украсть цомтту, баггейн нашел бы другого дурака. Только где гарантия, что тот дурак сражался бы так с Рыцарями и смог их убить? И имели бы мы с вами апокалипсис местного масштаба, грозящий быстро перерасти в мировой. Антипов ведь мог при себе цомтту оставить. Понимаете, Егор Иванович? — Регина не знала, почему перешла со следователем на официальный тон. — И никто бы не отобрал ее. А если бы он умер, не передав ее, мы имели бы опять бомбу замедленного действия, которая неизвестно где и когда рванет. Но он дождался, когда в дом войдет человек, и передал цомтту ему. Мне то есть. И за это мы должны его были облагодетельствовать? Позволить сдохнуть? За то что жизнь ему искалечили, без вины сослав на каторгу? Я найму лучшего адвоката, Егор Иванович. Отца попрошу, чтобы лучшего из Москвы нанял. И если уж нельзя его оправдать, то постараюсь, чтобы наказание он понес минимальное, потому что, будь он нашим агентом, служи он в спецназе, ему бы медаль дали. Но он оказался по другую сторону. По нашей вине. Чего вы ухмыляетесь? — возмутилась она.

Кобалия и правда откровенно лыбился, слушая ее пламенную речь, и только последняя фраза заставила его опомниться.

— Извините, Регина. Не принимайте на свой счет. Я голову ломал, почему отец не взялся подлечить вас. Ведь знает же, что там, под панцирем железной леди. А теперь убедился, что зря сомневался. Генерал Нарутов умнее многих. Он дал вам работу, которая вас исцелит. Хотел бы я встретиться с вами лет через десять, чтобы увидеть результат. Но вряд ли получится.

— Это еще почему? — хмуро поинтересовалась Регина.

— Потому что, скорее всего, мы теперь будем работать вместе, и тех перемен, которые в вас произойдут, я заметить не смогу. Это как с собственными детьми: не отследишь, как они растут, потому что всегда рядом.

— У вас есть дети? — она уже успокоилась и осведомилась почти безразлично.

— Два сына, — охотно пояснил Кобалия. — Вот, — он достал из паспорта фото.

Возвращение

Зинаида шла знакомой улочкой к дому и одновременно узнавала ее и не узнавала совершенно.

Сколько дней она не была дома? А ведь три дня всего. Три с половиной дня. Только кажется, что прошло несколько месяцев. Настолько необычные, насыщенные дни были... Эпизод с последним допросом немного подпортил впечатление. То ли от испуга, то ли от волнения ей стало совсем плохо. Хорошо, что Бажен оказался рядом. Умеет лечить, зараза, — Зина невольно усмехнулась. Вот что значит мужчина рядом. Никакой скорой не надо. А она в сорок с небольшим превратилась в развалину. Может, потому, что сама на себе крест поставила: мол, не было у тебя в жизни ничего хорошего и не будет никогда. А кто сказал, что не будет? Почему не будет? Это в прошлом ничего не изменишь, но будущее-то в ее руках. Надо записаться на рисование, на восточные танцы. Надо делать все, чего до сих пор себе не позволяла. Ведь, в конце концов, для нее это важнее, чем еда. Ну поголодает, если что, главное дело себе интересное найдет. А там, глядишь, и работу получше найдет. Ну чем черт не шутит? Она ведь может и в Москву на заработки податься. Ее-то здесь ничего не держит.

Подбадривая себя, она поднялась в квартиру. Не позвонила. Быстро отыскала ключи и открыла дверь сама.

И тут же навалилась тоска. Эти ободранные стены, давно некрашеные полы, самодельные, грубо сколоченные вешалка и подставка для обуви — все подавляло. "Бытие определяет сознание, — уныло размышляла она, сбрасывая туфли. — И сделать ничего нельзя. Квартира съемная, зачем мне сюда вкладываться? Может, и правда, уехать? Вот плюнуть на все и уехать..."

Она убеждала себя, но ни на мгновение не сомневалась — это только слова. Все останется по-прежнему: та же квартира, та же работа, та же нехватка денег, те же склоки с сыном. И завтра... нет, сегодня вечером, три дня в съемной квартире станут еще одной цветной шкатулкой, случайно попавшей в руки, прекрасным сном, а Бажена она и вовсе забудет. Чтобы душу не травить. Он ведь ничем, ни одним движением не показал, будто чем-то интересна ему. Так зачем мечтать о несбыточном?

Зинаида постояла в коридоре, словно самое важное решение следовало принять здесь, а потом оставить это необычное приключение за спиной и шагнуть в реальную жизнь.

Но она не шагнула. На пороге возник заспанный Богдан с темными кругами под глазами. Похудел за эти дни. Впрочем, чему удивляться? Денег у него нет, доел, наверно, что было в холодильнике, а затем голодал.

— Мама? — удивилось чадо. На краткий миг ей показалось, что он сейчас заплачет, скажет: "Я так волновался. Я столько размышлял в эти дни и все понял. Я никогда..." Помнится, от его отца она тоже ждала подобных слов. Не дождалась. И сейчас не суждено было услышать. Первая растерянность у сына сменилась агрессией. — Ты че, мать, ох...а? — зашипел он и тут же начал набирать громкость. — Ты почему на звонки не отвечаешь? Ты куда делась вообще? — Зина слушала, и становилось так тоскливо, что впору поворачиваться и уходить топиться, а Богдан разорялся. — Ты че, проучить меня решила? Ушла на бл...и и думаешь, я тут буду по потолку бегать, тебя искать? Думаешь, я без тебя не проживу? С голоду сдохну? Не сдохну, представляешь! Я найду, что пожрать. А желудок посажу, сама же будешь после по больницам шлендать, сумки с продуктами таскать. Я между прочим скорую уже вызывал!.. Я тебе...

И тут что-то накатило на нее. Она произнесла негромко, но яростно:

— Пасть закрой! — сын подавился фразой и заткнулся, уставившись на нее. — Так вот, — отчеканила она. — Я тебя обязана содержать до восемнадцати лет. Не нравится жить со мной — скатертью дорожка. Нравится — я тебя не гоню. Тарелку супа налью — будь благодарен. Нет супа — не обессудь. Не нравится — иди работать. Но пасть на меня разевать не смей. Какая бы я ни была, но по мужикам никогда не гуляла, водку не пила. Старалась тебя, остолопа, до ума довести. Не доглядела, вырастила урода. Моя вина. Но это не значит, что ты имеешь право меня оскорблять и запугивать. Будешь выдрючиваться — милицию вызову. Все ясно?

— Ой какие мы борзые! — скривился Богдан. — Да я прямо сейчас уйду.

Он лихорадочно собирался, но искоса посматривал на мать. Раньше его угрозы уйти действовали безотказно. Почему-то это пугало ее до обмороков. Сейчас же, глядя, как он засовывает ноги в летние туфли, она только произнесла:

— Ключи оставь.

— Чего? — опешил он на пороге.

— Ключи оставь. Не хочу, чтобы пока я была на работе, ты вынес половину квартиры. Когда захочешь вернуться, позвонишь, и я тебя впущу.

— Да пожалуйста! — он вспыхнул, вытащил из кармана джинсов ключи, швырнул на пол. И вылетел из квартиры, саданув дверью так, что посыпалась штукатурка.

Зина подождала немного, потом подобрала ключи и прошла в зал. Уселась на диване, подобрала под себя ноги, сжалась в комочек. Запал прошел, точно его и не было. Выгнала сына. Всегда ее это пугало. А как не пугать? Что у нее есть? Ничего. Теперь, если он не вернется, ее ожидают бесконечные одинокие вечера, в которых не будет ничего, кроме телевизора. Да она повесится через неделю в этих четырех стенах!

Она зарыдала от жалости к себе. Через пять минут решительно вытерла слезы и заторопилась в коридор. Богдан не мог далеко уйти. Она догонит. Попросит прощения.

Остановил ее телефонный звонок. Зинаида подхватила трубку, шмыгнув носом, торопливо произнесла:

— Алло? Кто это?

— Это Бажен, — раздалось в трубке. И она затаила дыхание, боясь спугнуть этот голос из другой жизни. — Зина, я хочу вас поддержать, — твердо произнес он, — вы все сделали правильно. Слышите? — и тут же поправился: — Слышишь?

И она нисколько не поразилась тому, что он прекрасно знает, почему она плачет. Так и должно было быть. Именно так и никак иначе. Он почувствовал все на расстоянии.

— Ты так считаешь? — всхлипнула она расслабленно.

— Уверен. Помнишь, что я тебе говорил? Чтобы поставить детей на ноги, надо снять их с шеи. Вот ты и сняла. Первый шаг сделан. Ты не останешься одна. Куда он денется? Ты только не звони ему. И через два-три дня он вернется. И вы попробуете жить иначе. У вас получится. Не сразу, но получится. Поначалу будут срывы. Он будет вести себя, как привык, ты будешь вести себя, как привыкла. Но постепенно все изменится. А если что, я помогу. Звони в любое время дня и ночи. Слышишь?

— Да, — слезы текли, хотя она улыбалась. — Я слышу. Спасибо, Бажен.

— Не за что.

— До свидания, — несмело произнесла она.

— До свидания.

Зина улыбнулась смелее. Всего один звонок. Как много для женщины значит всего один звонок.

Она постояла, а затем набрала другой номер:

— Мама? Привет. Это я...

Мама всегда ей рада. То, что дочь не звонила три дня, нисколько ее не беспокоило — она же работает, занята. Богдан до бабушки не дозвонился — это уже явно работа полиции. Они болтали о пустяках, а Зина ждала паузы, чтобы задать один-единственный вопрос, ради которого, собственно, она и затеяла этот разговор. И дождалась.

— Мама, а ты знаешь Радима Харина?

— Харин? — переспросила мама. — Сосед это наш. Когда я замужем за твоим отцом была, Харин друг его был. Гад еще тот. Спаивал Власа и пользовался им. Из-за него, можно сказать, только и развелась. А ты откуда о нем узнала?

— Да случайно в Интернете наткнулась, — соврала Зина. Мама ничего не понимала в компьютерах и поэтому легко поверит, что человека можно просто так найти в Интернете.

— Неужели жив, мерзавец? — возмутилась мама. — Ты с ним не общайся, и тебя наверняка захочет облапошить.

— Ни за что, мам! — заверила Зинаида. — Поэтому и звоню тебе. А про отца мне расскажешь, наконец?

— Расскажу, чего уж, — вздохнула она. — Надеялась, тебе уж неинтересно. Как семнадцать исполнилось, ни разу не поинтересовалась. Приезжай в гости, расскажу, что захочешь.

— Ладно! — обрадовалась Зина. — В воскресение жди!

Она положила трубку и со странным облегчением потерла шею, на которой не было медальона. Надо же смешно как. Столько лет она жила с этой "тайной", а все оказалось пшиком. Неумной шуткой неумного человека. Никогда Зинаида не предполагала, что будет радоваться, если узнает подобное. Но сейчас на душе по-настоящему полегчало. И по-настоящему поверилось, что жизнь наладится, и будущее будет не таким безрадостным, как прошлое. Тем более всегда можно позвонить Бажену.

Развод

Встреча с сыном превратилась в кошмар. Десять часов Ольга провела возле реанимации, ожидая, когда он очнется. Спасибо Борик был рядом. Несмотря ни на что старый друг семьи не казался ей чужим и опасным. Она в сознании не могла удержать даже то, что он не человек. Как же не человек, когда вот он: большой, неуклюжий, безумно страдающий, может, лишь чуть меньше, чем она сама. Не пристает с глупыми беседами, уговорами "пойти отдохнуть", как прочие. Сидит рядом и словно ждет, когда у нее появится желание. Намек на желание. И если уловит что-то, исчезнет на несколько секунд и появится снова: с пластмассовым стаканчиком горячего кофе, с котлетой по-киевски или пирожком, с подушкой, чтобы подложить под затекшую спину, с домашними тапочками, чтобы можно было снять туфли... Оля только взирала на него с немой благодарностью, но Борик другого и не ждал, он так же напряженно следил за дверью, за которой колдовали лучшие врачи каторги в Волгограде, и пересказывал то, что расслышал через закрытые двери.

— Сильная интоксикация, да еще этот урод надавил у Елисея на шее что-то... Но опасности для жизни нет. Пытаются как-то нейтрализовать действие яда. Что им удалось, будет ясно, когда он очнется. Надо ждать.

Под утро Борик встрепенулся, рванулся к двери. Удержал себя, вернулся обратно и с трудом выговорил:

— Очнулся.

Оля тоже помчалась к двери и столкнулась с врачом. Тот взглянул на нее с сомнением, перевел взгляд на Борика:

— Отец?

— Нет, друг.

— Плохо. Я не уверен, что... — он замялся.

Борик пришел ему на помощь.

— Олечка, солнышко, — он мягко, но настойчиво оттащил ее от двери, развернул к себе. — Елисей проснулся. Но на свое имя он не откликается. То есть он уверен, что его зовут не Елисей. Если уж он не помнит этого, то, вероятней всего, не вспомнит и тебя.

— Но надо же попробовать, — она затаила дыхание. — Я хочу попробовать. А вдруг вспомнит? Если я не зайду, мы никогда этого не узнаем.

Врач шагнул ближе.

— Мы попробуем, но вы должны четко осознавать, что сейчас очень трудный период в жизни мальчика. Преступник недавно буквально вывернул ему мозг наизнанку. Никаких стрессов ему переносить нельзя. Если он разнервничается, это плохо скажется на дальнейшем восстановлении. Он должен вспоминать прошлое без стрессов, желательно в доброжелательной обстановке. Тогда есть шанс на успех.

— И поэтому меня к нему не пустят? — Ольга тут же развернулась всем телом к врачу.

— Пустим, если вы уверены, что контролируете себя, — сурово сообщил мужчина. — Если уверены, что не расплачетесь, не будете рвать на себе волосы и что-то доказывать Елисею, когда он вас не узнает. Вы должны быть спокойны и уйти, как только он покажет, что не хочет с вами разговаривать. Уйти спокойно, без слез. Вы уверены, что вам это по силам?

Оля уже глядела куда-то внутрь себя, концентрируясь, сжимая в крохотную точку эмоции. Потом, дома или когда выйдет на улицу, она позволит этой пружине распрямиться, но сейчас она должна держать себя в руках. И она сможет. Она выдержит. Врач умолк, ожидая ответа. Женщина заявила:

— Я справлюсь, — заявила она твердо.

Он с сомнением перевел взгляд на Борика.

— Может, мне...? — неуверенно предложил подполковник.

— Это исключено. Во-первых, посмотрите в зеркало, на кого вы похожи, во-вторых, чем меньше сейчас мальчик будет видеть людей, тем больше вероятности, что он вспомнит хотя бы самых близких, поэтому в ближайшую неделю только отец и мать. Все. Если через неделю заметных улучшений не появится, будем думать дальше. Так вы уверены, что справитесь?

— Да, — заверила Ольга.

— Хорошо, идемте.

Никто не знает, чего ей это стоило, скольких седых волос, но она отлично справилась. Она не позволила слезам выкатиться, когда увидела своего мальчика бледным и изможденным под капельницей. Когда он скользнул по ней равнодушным взглядом, она ласково улыбнулась. И когда она позвала его, а сын ответил вяло:

— Я не Елисей, я Ешек, — она по знаку врача не спорила.

Только прошептала ласково:

— Я твоя мама...

А он отвернулся, пробормотав:

— У моей мамы красивое бордовое платье и длинные темные волосы.

Она выдержала и это. Она была рядом с Елисеем целых пять минут, а потом ее вывели. Дольше оставаться рядом было нельзя. Оля вышла и чуть не упала. Борик был рядом: поддержал, сунул что-то под нос, чтобы она пришла в себя. Врач хвалил ее, а она напряженно размышляла: "Что дальше? Дальше что?"