— Волной никого не смыло? Звяга, нам на верхней Угре цунами не надо. Ты вылезать из лужи будешь или как?
"На волнах качаясь спит
В грязной луже рыба-кит".
И фонтанчики пускает.
— Не тащите его за ноги. И за руки — не надо. Я же говорил! Теперь обоих вынимать. Вот, видите какой я умный — не зря заставил всех побриться. Если бы у вас под носом ещё и по куску грязи на бороде висело — значительнее тяжелее тащить было бы. Звяга, бери пример с Чимахая. Вот, сразу видно — человек в лесу вырос. Не скользит, не падает...
Зря я это, рановато пример для подражания выбрал.
— Помогите ему подняться. И топоры проверьте — все ли на месте. Ну что, мужи мои славные? Все на ногах стоят? Может, кто домой хочет? Правильно, отсюда до Паучьей веси уже ближе. Там и обсохнем. Дров нарубим, воды натаскаем, баньку истопим. Разбойничков, так, по ходу дела... в капусту. И — в тепло, на полок. Да не стучи ты так зубами. Всех ворогов распугаешь. Ты им лучше в юбочке своей покажись. Они как заинтересуются, как кинутся все дружно — посмотреть, позаглядывать. А ты их сверху, чем-нибудь тяжёленьким... И — по мозгам, и — по мозгам... Ну что, орлы мои мокрые, сопли выбили? Тогда — побежали.
Наконец, мы выскочили на край леса и остановились.
— Хохрякович! Ты куда нас вывел? Весь-то вон там. Зачем круг-то делали? Ивашка, ты куда смотрел?
— Затем. Я сказал. Ты, боярич, прикинь. Тати ждут ворогов от реки. Либо снизу. Если погоня за ними по их прежним делам. Либо сверху. Если знают, что о злодействах их Рябиновскому владетелю донос пошёл. Отсюда, от леса — не ждут. Теперь смотри. Вон тама — Паучья весь. Не видать ничего, но — тама. За ней река. Лодейку свою злодеи, верней всего, у реки на берег вытянули и перевернули. Внутрь тащить — тяжко, на воде оставить — боязно.
— Постой. Ты же говорил, что они бесстрашно идут.
— И чего? Страх — одно, глупость — другое. Если лодию на воде оставить — любой-всякий, голь перекатная, дунь — завалится, вязку срежет и — поминай как звали. А другой лодии нет. Ни — догнать, вернуть, ни — дальше идти. По умному — они и сторожей возле лодии должны поставить. А других сторожей — у ворот в весь. Делаем так: идём тихохонько через луг, мимо холма ихнего, низом. Прямо к лодейке. Хохрякович, я и Чарджи — впереди. Режем сторожей. После к воротам. Перелезем через тын и режем кто там есть. Хохрякович вызнает где злодеи стали, мы ворота открываем и внутрь. И — по домам. Собаки лай не подымут — дождь. Да и чужие уже в селище.
— А у нас и так половину собак побили. Ещё вирниковы. У меня такой пёс был... (Хохрякович нашёл повод погрустить. У тебя, парень, и отец с братьями были. Пока я не пришёл).
— Ивашка, а на что нам те сторожа? Чтоб внутрь влезть? Так и другой ход есть. Которым мы с Суханом уходили. Когда нас волхвы...
— А и правда! А я и забыл совсем. Ну, ты, боярич, и голова...
— Постой. А стража в спину не ударит?
— Или ударит, или сбежит. Со страху. Только прикинь: сторожей не более четверых. Если мы остальных восемь, покуда они сонные да тёплые, не прирежем — то и браться нечего. А насчёт спины... ну, поберечься надо. Лады. Пошли "боярские ворота" в Паучью весь искать.
Озноб от холода сменялся ознобом от возбуждения. Ивашка заставил каждого попрыгать, подёргал за амуницию — не звенит ли? Сыскал у "горниста" в мешке верёвку — как обычно молодёжь используется в качестве вьючных животных для переноски грузов общего назначения.
Пошли. Из абсолютной темноты мокрого лиственного леса в такую же абсолютную, но более просторную, темноту луговины. Прикрытой низкими сплошными тучами, мелким шелестящим дождём, чавкающую под ногами. Не отставать. Здесь отстал — потерялся. Это не в лесу на тропинке — в сторону не свернуть. Держись за верёвку. И терпи, когда очередная струйка холодной воды находит-таки, тёплое место на твоём теле.
Лаз на общинное подворье в Паучьей веси нашли не сразу. Половину косогора пришлось в темноте ручками общупать. Мне это всё настолько надоело, что я сразу сунулся в дыру. И был выкинут за шиворот в сторону.
Кулак Ивашки перед носом виден даже в абсолютной темноте. Меня задвинули в конец, к Ноготку. Тот всю дорогу шёл замыкающим, вытаскивая ползающих по грязи и подгоняя отстающих. Теперь он грустно на меня посмотрел и тяжело вздохнул. Тоже, поди, как Потан, опасается: если я сдохну, то у него член не дорастёт.
Многим ты уже тут чего должен, Ванюша. Кредит доверия — покруче ипотеки будет.
"Эх, помирать нам — рановато.
Есть у нас ещё с банком дела".
Вроде бы — народ уже влез, вроде бы — криков сверху не слыхать. Да ну их, "терпеть уже нет больше мочи". Сухан подкинул меня в лаз. Затем подпихнул Ноготка. Мы втащили его... и чуть не обделались. Я — точно.
Когда в темноте, в тишине тебе на плечо внезапно ложится мокрая тяжёлая железная рука...
Ивашко. А рука — боевая рукавица. И совсем она не железная, а так, больше — кожаная. А чего это там у забора... булькает? Чимахай? Не булькает, а блюёт. Пытаясь соблюсти звукомаскировку. Рядом, отвалившись вольготно на забор, сидит прямо в луже "горнист". Хлопает глазами, когда их заливает дождь. И — дышит. Глубоко, размеренно, спокойно. Сбоку на земле такой... бугорок. Под кожаным плащом. Дёргается и чем-то колотится в столб забора.
— Это — чего? Как — Хохрякович?! Ребята, вы чего, под газ "табун" попали? А чего там под столбом белеет? Ну, внизу. Какая — шкура? Какой брат? Чей? Как это — "освежёванный"?!
Ивашка притянул меня на корточки к забору, накрыл с головой своей кожанкой и ввёл в курс дела.
На подоворье обнаружены четыре трупа. Здесь, у тыльной стороны общего дома, подвешенный за ноги мальчик лет восьми-десяти со снятой кожей. В темноте я и вблизи не разглядел. И слава богу. Кожа лежит рядом, у столба на котором он подвешен. Гениталии отрезаны, глаза выколоты. Живот вспорот и выпотрошен. Потроха лежат под телом. Похоже, младший, последний брат Хохряковича.
Рядом, в двух шагах, пожилая женщина с расколотой надвое головой. Мозги от удара вылетели наружу. Лежат кучкой рядом с телом под дождём. Похоже, мать нашего проводника.
В стороне, у одного из амбаров лежит ещё одна женщина. Перебит позвоночник. Говорить не может, на касание не реагирует, глаза под дождём не закрывает. Только мелко дрожит. Похоже, рубили топором или метнули топор в спину. Опознание не произведено — Хохрякович не дееспособен.
Вспомнилось из мемуаров одного немца-опричника о походе на Новгород Ивана Грозного с целью умиротворения:
"Войдя во двор, я метнул топор в спину убегавшей боярыне и пошёл в девичью знакомиться".
Единственный мужской труп лежит у стены главного здания недалеко от входа. Со спущенными штанами, с поясом и в сапогах. То есть — не ободран. Перерезано горло. Ивашка его не знает, но он многих мужиков в веси не знает в лицо. А Хохрякович... ну, об этом я сказал. Возможно, вообще не местный — туземцы ходят в лаптях, а не в сапогах.
Молодёжь, Чимахай и Николай к активным действиям временно не пригодны. Звяга... Стоит у входных ворот и, к счастью, не падает. Молчит. Поведение — непредсказуемое. Возможно, при появлении кого-нибудь снаружи типа сторожей — подаст знак. Чарджи — у входа в дом. В доме — свет, голоса. Мужские, радостные, громкие. Женских не слышно. Сколько народу, чего делают — непонятно.
Выдал сводку. И смотрит на меня.
Ждёшь, что я тоже на карачках харч метать буду? Хрен тебе! Не буду. Последний раз это было, когда у деда Перуна глазик с мозгами вытекал. Я ж такая сволочь, которая быстро учится. И желудок свой учит. Как собаку: "лежать" — значит лежать.
— Вход в доме один. Ноготок с тобой — в амбар напротив входа. Туда же — остальных по готовности. И затаиться. Оконца здесь высоко. С земли не заглянуть. Сухан меня подымет — я гляну. По результатам рекогносцировки примем решение. Пошли.
Зря Ноготка отпустил — залезать по мокрому, скользкому от глины из придорожной канавы, армяку, одетому на мокрую, скользкую кольчугу на плечи Сухану...
Вы по шесту, случаем, не лазили? Да хоть в стрип-баре! Вот и я нет. А так бы пригодилось... С этой хренью за спиной. Которая называется "второе оружие ближнего боя". Проще — шашечка. И дрючком в зубах. Почему не оставил? — Привык. Вы когда куда-нибудь лезете — свою задницу дома оставляете? Вот и я не сообразил.
Кстати о заднице. А не приходилось ли вам, милостивые государи, сиживать на острие копья? "Что рожном повсеместно зовётся".
Как известно, на вопрос: "Сколько ангелов божьих может поместиться на острие иголки?" следует ответствовать: "Сорок тысяч. Ежели на то будет воля божья". То есть размерами ангел божий уступает вирусу. Но по воздействию — такая же зараза. А я — нет. Не уступаю. Ни вирусу, ни ангелу. Давай, Сухан, подымай свою рогатину. Со мною на конце. На наконечнике.
И не дай бог стукнуть чем о стену! Так-то они со двора ничего слышать не должны, а вот если в дерево брякнуть... Шапку мокрую, войлочную, тяжёлую — на голову. И остудит, и тёмная: изнутри не так видно.
Я осторожненько, сбоку приблизился к проёму открытого волоконного окошечка. Дом довольно высокий, душники прорублены в предпоследнем венце, до них просто так с земли не дотянуться. Поэтому и не закрыли. А может, потому что внутри жарко. Печка топится в полную силу.
У печки с одной стороны две женщины, сидят на полу со связанными за спиной руками. Обе простоволосые. У одной платье разорвано сверху до пояса, видны синяки на предплечье и на лице. Вторая, вроде бы, целая.
Дальше, у стены — третья. Не связанная, лицом к стене, свернулась калачиком. Вроде, целая.
Ага. Подол задрался выше колен, хвост подола лежит в луже. В тёмной. Может — вода. Хотя капели не слышно — крыша не течёт. Красного вина здесь нет. Скорее всего — лужа крови.
Дальше — стол. Нормальный деревенский большой стол на козлах. Очень ненормально сервирован. На дальнем конце куча мисок, кувшинов. Явно — с едой и выпивкой. Сдвинуто в кучу. На ближнем — какая-то скатёрка, а на ней куча... Злато-серебро. Натурально: куча серебра с торчащими из него золотыми вещами. Браслеты, колты, перстни. Чаши, блюда, кубки. Что-то ещё.
Вокруг куча народа. Все безбородые, усатые, с хвостиками на затылках. В юбках-килтах, в коже и в железе.
Шотландцы?! На Верхней Угре?! Хотя после "казуаров России" меня трудно чем-то удивить.
Слов почти не слышно, так — музыка языка. Ядрёна матрёна! Вот только с кельтскими мне ещё разбираться! Хотя... скорее похоже на голядский...
Они, явно, празднуют. Один — тостует. Как-то длинно и замысловато. Показывая рукой с кружкой на эту кучу на столе.
Нет, не кружкой — кубком. Кубок — не олимпийский: ростом маловат. А вот шириной...
Так, тост откладывается. Балабонят, препираются. Вытащили из кучи здоровенную чашу. Высокая, широкая, на тонкой ножке. А называется она... Потир она называется. Это из церковной утвари. Её — "потирают". Чтоб блестела. А потом в ней — "претворяют". Вино — "в истинную кровь Христову". Наверное, где-то бывает и "неистинная". Китайская, наверное. Копия, конечно. Это я — про посудину.
* * *
Хорошо, что Иисус накормил апостолов своим мясом, не уточняя деталей. Типа: откуда взять и как приготавливать. Потому что "съесть сырую печень врага" — занятие в древности регламентное. Победил — ешь. Хрустя зубами на печёночных камнях покойника.
Самый первый экземпляр этой посудины называется "Чаша святого Грааля". Её — ищут. Странствующие от безбрачия, безденежья и безделия рыцари.
"Янки":
"Все наши ребята время от времени отправлялись к святому Граалю. Это путешествие занимало несколько лет. Уехав, они долго блуждали, плутая самым добросовестным образом, так как никто толком не знал, где находится этот святой Грааль. Мне думается, они в глубине души и не надеялись найти его и, если бы наткнулись случайно, не знали бы, что с ним делать".
* * *
Эти... "шотландцы" знали. "Посуда не терпит пустоты". Слили бражку из кружек в потир и пустили его по кругу. Каждый, приняв полуведёрную ёмкость в левую руку, правой стукал себя в грудь, произносил нечто очень воодушевлённое, хлебал, и передавал дальше.
Какой-то вариант групповухи. Типа: "дёрнуть и пообещать".
Очередной "присягун" вскочил с лавки и что-то заорал на своей "гадячей мове". А мне стала видна пара ног под столом.
Интересно, эта пара — в штанах, а не голые, как у "юбочников". И штаны не крестьянские — цветные. Тёмно-зелёные.
Я уже говорил, что на "Святой Руси" по цвету штанов можно судить об их содержимом. В сословно-социальном смысле. Может, приказчика какого, мимо проходившего, затащили? Ага. И затрахали насмерть. Даже не разув и не сняв с бедняги штанов.
Кстати о штанах и их содержимом — я замёрз. Полные сапоги холодной воды. Подглядывание — занятие увлекательное, но пора сваливать.
Стоило мне шевельнутся, как... как я свалился.
Ё...!
Но не упал.
Какая полезная в хозяйстве штука — живой мертвец! Всё на лету ловит. Даже меня. Был бы женщиной — обязательно бы завёл себе зомби. У него на руках так уютно. И — значительно суше.
Кстати о женщинах — а не обучить ли мне своего "мертвяка ходячего" кое-каким "прыжкам в сексуальном измерении"? Пожалуй, есть шанс составить достойную конкуренцию "Габону".
В "Стальных пещерах" упоминается использовании роботов с позитронным мозгом в качестве фалозаменителей. А вот о дрессированных зомби в этом плане информации нет.
Сухан, придерживая меня одной рукой — другая была занята рогатиной, отнёс в амбар. Здесь уже собралась вся моя команда. Из темноты дверного проёма доносились звуки ударов, ругательства Ивашки и визгливое, неразборчивое юношеское рычание.
— Ивашка, чего там?
— А, сопля взбесивши. Лезет на злодеев. "Всех порежу, порву". Еле поймали.
— А остальные?
— Всех собрал. Ты, боярич, углядел чего?
— А то. Полна попа огурцов. В смысле: стол — злата-серебра.
Интересно, как уровень боевого опыта сказывается на реакции о куче драгметаллов. Ивашка только переспросил:
— На весь стол куча?
Уловил, по детальности моего ответа, что я, если и привираю, то не взахлёб, и успокоился. Чарджи только обернулся от косяка дверного проёма, откуда он за дверями общинного дома смотрит, хмыкнул и вернулся к наблюдению.
Хохрякович плачет и страшные мести обещает. "Горнист" его по головушке гладит, утешает. Эти заняты эмоциями, движением капитала не интересуются.
А вот средняя часть моего войска — проснулась. Звяга брюхом на меня лезет, всё интересуется — сколько, чего, как блестит, да сколько это в коровах будет... Пока Ивашка ему каблуком по ноге не приложил.
У моего военспеца свои вопросы. И свои ответы.
— Шотландцы? Не, про таких не слыхивал. А что в юбках — так это Литвины. И усы такие вислые — их манера. Без бород? Вроде дальние — пруссами зовутся. Сами-то себя они по-разному называют. Эти, похоже, по хвостику — самбы. Их разных по Руси немало толчётся. В Новгороде да в Полоцке — целые улицы. Князья Полоцкие из всяких Литвинов себе дружины собирают. Бьются славно. И торг ведут честно, без обмана. Но — поганые. В Христа не веруют.
