— А здесь-то откуда?
— Оттуда. Снизу. С Оки, наверное. Как они туда попали — не знаю. Вот порежем их — узнаем. Боярич! Мы же на дороге живём! Да где ж ещё разбойничкам разбойничать-то? Не у лягушек же на болоте хабар забирать!
— Понял. И чего делать будем?
— А ничего.
— Как?! Они мою мамку убили, они братика мово...
Хрясь. Хохрякович от удара улетает в темноту, в глубь амбара и там глухо воет.
— Ещё раз мявкнешь поперёд старших — зубы в глотку забью. Аж в заду выскочат. Там и жевать будешь.
Ивашко укрепляет дисциплину личного состава вверенного ему ограниченного контингента. По логике, после выбивания зубов должно последовать промывание мозгов. Точно.
— Делать ничего не будем. Будем ждать. Они пьют. Как упьются — пойдём и сонных тихонько порежем. Ясно?
Гениально! Подло, но гениально. Риски потерь существенно уменьшаются.
Только... я же "эксперт по сложным системам", перебор вариантов, включая самые гадские — для меня условие выживания.
— Как думаешь, Ивашка, они, когда спать лягут, двери запрут?
— Ну.
— И сторожа поставят?
— Да хрен их знает! Ну, положим.
— Ну и как мы туда войдём тихохонько? А ведь у них там и мечи у стены, и топоры, и щиты сложены. Сам же говорил — обученные они. А воин оружия и во сне не отпускает. Мы чуть шумнём — они уже оружные вскочат.
Ивашка раздражённо посопел. Но что-то типа "яйца курицу учат" не последовало. Зато непрерывный всхлип Хохряковича прекратился. Ну, конечно, сейчас будет явление Ваньки-чудотворца. С бесплатной раздачей просроченной рыбы.
— А сейчас у них на поясах только ножи. И доспехов сильных нет. Двое-трое только в безрукавках кожаных с блямбами нашитыми.
— Да хрен с теми блямбами! Двери, вишь, одна! Мы войдём — они и с полу мечи да топоры похватают!
— Ивашка! Ну что ж ты такой нервный? Может тебе сильно по нужде надо? А я мешаю? Не надо? А им надо будет. Сильно и скоро. У них на столе и бражка, и пиво. Вот они доклянуться, допьют тазик свой. Может, ещё добавят. И пойдут отлить. Без доспехов и клинков.
— Все не пойдут. Или — положим не всех.
— Если, к примеру, семерых тут положить... и двери не дать закрыть...
— Ага! И глаза пылью запорошить...
— Темно, дождь, лука нет (Это звучит грусть Чарджи от косяка)
— И я ж про то! А близко не подойти, быстро не добежать. А этих-то... да они наших дурней и ножами порежут! (Профессиональная оценка боеспособности ополчения совпадает с моей. Почти)
— Ну, это мы ещё посмотрим! Кто тут всех дурнее. (Чимахай обиделся, реакция естественная, но вслух не надо бы)
— Ты как, проблевался уже? Губки утёр?
— Хватит. Ещё подеритесь. Давайте думать — как злодеев извести.
Военный совет — это не способ принятия наилучшего решения. Это место выслушивания разных точек зрения по поводу уже принятого решения. Решения уже известного или ещё неизвестного присутствующим. Но уже принятого главнокомандующим.
Как говаривал Василий Иванович Чапаев:
— А теперь всё забыть. Слушать сюда.
Возражения и сомнения Ивашки мною внимательно и уважительно выслушивались. Но не воспринимались. Как профессионал в части принятия решений, я просто знаю: любой вариант действия или бездействия — плох. Доказать это не составляет труда, особенно в ситуации отсутствия полной информации. Будущее всегда болото. Какой бы шаг ты не сделал — всегда есть шанс "мыркнуть за маковку".
"И никто не узнает
Где могилка твоя".
Калаша бы мне... да хоть бы какой паршивый шмайсерок... "карманной артиллерией" от дверей и через окна... Ты, Ванюша, ещё "стингер" у ГБ попроси.
Отсутствие необходимых, привычных, удобных инструментов постоянно приводило меня то в крайнее уныние, то в бешенство. Но отсутствие нормального нарезного автоматического... В ситуации, когда мои люди туда полезут...
Брёвна б эти зубами сгрыз... если бы помогло.
Мы, кто здесь раньше бывал, старательно повспоминали устройство дверей и внутреннюю обстановку. План получился достаточно идиотский.
Загоняем Чарджи на крышу. Когда снаружи начнётся бой, он должен спрыгнуть за спиной разбойников и вскочить в дверной проём. И удерживать его до подхода основных сил. Основные силы, прикрывшись чем-нибудь тёмным и, желательно, непромокаемым, у кого что есть, устраиваются на корточках вдоль стены с левой стороны. Штанов не спускать, маскировку соблюдать, блюсть тишину и боеготовность.
С левой, потому что труп со спущенными штанами лежит с правой. Мда... Крокодилы всегда возвращаются к воде по одной тропе. А злодеи, соответственно, мочатся на одну и ту же стенку.
Остальные — в резерве. Я — начальник резерва. Из Сухана, Николая и молодёжи. РыГыКалово — резерв главного командования.
Ни один, даже самый идиотский план, не выдерживает столкновения с противником. Я уж не говорю о планах гениальных.
Скажу больше: для смерти любого плана — противник не нужен, достаточно исполнителей.
Мне, как эксперту по сложным системам и, соответственно, планированию их поведения в разных ситуациях, это обидно. Поскольку часто "гениальность" в планах — от меня. Но я — реалист и, где-то, селявист. Селявуха такая: не сработало? — полезли исправлять. Если осталось кому.
* * *
Группа армий "А" немецкого вермахта выбирается с Северного Кавказа. Надо рвать железную дорогу с эшелонами. Дорога идёт по крутому склону горы. И тогда гениальное командование партизанского отряда отдаёт такой же приказ: группе подрывников заложить взрывчатку и, разместившись на склоне горы НИЖЕ точки подрыва, совершить диверсию. Рассчитывая заряд взрывчатки так, чтобы масса грунта и камня от взрыва перелетела через подрывников.
Подрыв произведён успешно. Лезть исправлять — не надо. И некому: из подрывников в живых никого.
* * *
Чарджи надо закинуть на крышу. Ага. Вот это заведение — общинный дом — небоскрёб местного значения. Высота по венцам — где-то 2.80. Снаружи — изнутри будет на полметра больше. Берём Звягу... И, подержав, отставляем на минуточку в угол.
После моей недавней акробатики мне понятно, что в одиночку Звяга принца на крышу не закинет. А когда принц по мокрому да нае... ну, свалится, то шуму будет... И шуму — тоже.
Добавляем Сухана. Реально. Два здоровых мужика, шест для лазанья принца. Рогатина называется. Принц исполняет свой танец на шесте и затихает. Зацепившись, не скажу чем, на концах мокрых досок над дверью. Но Сухан в одиночку не ходит. Ладно, я с ними — зомбиводителем.
Тогда уж... И Ивашка с Ноготком и Чимахаем выдвигаются на исходные. У стенки на корточках посидеть.
Николай крестит нас вдогонку. Местный аналог "No pasaran". Типа: "они — не пройдут, а мы — потопчемся. И врази — расточатся".
Стены домишки сложены из брёвнышек. "Брёвнышки" — стволы в два обхвата. Других типоразмеров, видать, на местной базе не было. Соответственно, дверь здесь — проход на хороший шаг в длину. С наружной стороны прикрыто тяжёлым мокрым кожаным пологом.
Я почему знаю — "тяжёлым" — я его потрогал. И в щёлочку заглянул. Пока принц по моим людям лез вверх.
Принцы — они такие. Им бы всё повыше залезть. И там — пришипиться. Что он и сделал — буквально распластался по доскам над входом.
За этой кожаной завесой проход и собственно дверь. Здоровенная, из такого же бревна вытесанная плаха. Полуприкрытая.
Я уже объяснял как тут двери делают: понизу и поверху прибиты кожаные полоски между дверью и косяком. Чтоб не сильно падало. Когда надо двигать — дверь приподнимают и перетаскивают. И прислоняют — либо к стене, либо к притолоке. Оставить такую дверь в полуприкрытом состоянии — бесхозяйственность и небрежность. Положение неустойчивое, может завалиться.
* * *
Тут — кто к чему привык. У меня, в родительском доме, батя часто работал дома, шум ему мешал. Поэтому в меня с детства вбито: все двери должны быть закрыты. У родителей жены наоборот: постоянно работало радио, телевизор. Все двери настежь. Мы с ней долго по этому поводу ругались.
Жена победила. С привлечением союзников: коты в доме жили, им запертые двери — как отказ в загранпаспорте без объяснения причин — громко обижает.
У этих разбойничков, видать, тоже родители непрерывно телевизор слушали — дверь не открыта, потому что на улице холодно и сыро. Но и не закрыта.
* * *
И вот, через щёлочку в пологе, и полуприкрытую дверь я ничего не вижу, но слышу хорошо знакомую по множеству банкетов и посиделок интонацию:
"Поднимем бокалы!
И сдвинем их разом!
Да здравствует дружба!
А прочих всех — тазом!".
Слов не понимаю, но дружный "звон бокалов", а точнее: стук кружок по столу и звук встающих из-за стола мужчин — ну очень волнует.
Нет, я не сунулся вперёд под этот полог. Что я, совсем дурак?! Подскочил к пологу с другой стороны и оттуда тоже аккуратно в щёлочку заглянул. А здесь виден просвет в двери.
Ё-моё! Так они все из-за стола встали и сюда идут! Я-то думал — они ещё, а они — уже...
Я отскочил к стенке рядом со входом, что-то мявкнул, и сполз на корточки. Мужики поняли. И вскинули, наконец, на крышу последнюю ногу торка. Такое ощущение, что он много-парно-копытный — всё время у него какая-то нога свешивалась. А сами раз — и сели.
В паре шагов Ивашка на колено упал и остальным махнул. Звяга, по свойственному ему запаздыванию, точно бы на Ивашку свалился и раздавил. Но последним шёл Чимахай — поймал дядю за шиворот и посадил у стенки. Прямо в лужу, на задницу.
Сидим.
И тут полог откидывается, и, в аромате тёплого воздуха, мясного запаха и хмельного выхлопа вываливаются долгожданные злодеи. Радостно гомоня, хлопая друг друга по чём ни попало, и оглашая наши тихие Угрянские пажити своей иностранной речью.
Я — не ксенофоб. Я даже где-то интернационалист. И — гражданин мира. Типа. Вообще-то.
Но слова: "в село вошли немцы" — понимаю однозначно: "у2" — убивать и удирать. Можно — наоборот. Но удирать — без вариантов.
Несколько мгновений я судорожно пытался решить: с чего начать. Даже не сообразил посчитать выходящих — просто тупо смотрел на них в двух шагах и ничего, кроме панического страха... Даже не страха, а... трясёт. Растерялся. Ступор.
Они все на ту сторону от выхода к стене выстроились, а какой-то очередной, в мою сторону. Он с ними переговаривается, голову туда повернул. Прямо передо мной задирает свою юбку и, не прерывая беседы, направляет своё хозяйство в мою сторону. Кто помнит Быкова в "Аты-баты, шли солдаты"...
Сходно, но у меня гранаты нет. И вообще — когда рядом с моей головой в стену бьёт горячая мощная струя, то я дёргаюсь. Выдёргиваю из-за спины своё главное боевое оружие — шашечку детского размера. А поскольку размер "детский", то не цепляю ни за стену за спиной, ни за кожанку на брюхе этого... поливальщика. А попадаю прямо по его трудовым, намозоленным в грабежах, или чем он там занимался, ручонкам.
Кто помнит, у шашки первый удар на полмаха короче, чем у нормальной сабли. Но это когда с пояса. Когда из-за плеча — без разницы. Удар уже сверху. Вот я и делаю этот свой единственный удар.
И — тишина.
Такая мысль... даже не мысль, а ощущение: "вот это я попал, вот меня сейчас дяденьки накажут". Шаг вдоль стены в сторону от этого придурка. Который неподвижно рассматривает... то, что у него было. Потом он поднимает голову, поворачивает лицо ко мне...
И я ору. Просто очень громко ору "а". Вот именно эту букву. Истошно.
Никаких, там, ценных указаний или продуманных боевых приказов, или даже "За Российскую Федерацию и лично её главнокомандующего...". И кидаюсь в... куда ближе. В этот тяжёлый мокрый кожаный полог. Головой вперёд. Как в омут.
Естественно, цепляюсь в нем, запутываюсь, чуть не падаю. И, продолжая орать, пролетаю проход, больно бьюсь о край двери и вылетаю внутрь. Выставив шашку вперёд. Не потому, что я зарезать кого-нибудь собрался, а просто убирать в ножны за спину... времени нет. И сразу — за дверь спиной.
Прижался. Жду.
Сейчас оттуда, из-за двери, морда какая-нибудь высунется. Страшная. Со жвалами. И с них капает. А я её шашечкой... Сверху. Надо поднять повыше...
Не суётся. Там что-то происходит, но не суётся. А здесь... Ой! А здесь же... Здесь же тоже... А где...?
А нет никого. Сильно бьёт по глазам стол с кучей блестящего барахла. И никто не шевелится. Никого.
* * *
В "Детях капитана Гранта" описывается обычай, бытовавший в среде австралийских каторжников. Когда группа индивидуумов этого специфического социума отправляется купаться, то, сложив на берегу пожитки свои, входят они в воду реки все вместе, одновременно.
Предполагая, и не безосновательно, что отдельные оставшиеся на берегу их сотоварищи, воспользуются подвернувшимся случаем, дабы изменить распределение материальных благ по карманам временно оставленных без присмотра владельцами штанов, или иной одежды, в свою пользу.
Вот и здесь. В селениях пруссов воровства нет, и, как отмечалось путешественниками, можно безбоязненно оставлять своё имущество без присмотра. Дружинники друг у друга не воруют, ибо есть старший, который и розыск проведёт, и наказание укажет.
Но стоило честным пруссам из дружинников стать разбойниками, как они и обычаи разбойничьи немедленно переняли. И оставлять добычу свою, хабар, под присмотром лишь части из своих же, но уже злодеев и душегубов — не рискнули. Что меня и спасло.
* * *
Боя я не видел, участия, кроме того, самого первого удара по подставленному чуть не под нос интересному месту — не принимал. Стоял себе за дверью, трясся от страха и ждал чем дело кончится, прислушиваясь к неясным звукам из-за двери. Один раз там что-то сильно заорало. Мне показалось — прямо за дверью. Потом что-то лязгнуло. И стало тихо. И там, в тишине, что-то начало булькать. Негромко.
Можно, конечно, придумать кое-какую отмазку, типа гениального плана: сидел в засаде, работал последним рубежом обороны... Но сам-то себе я врать не буду. Это был даже не страх — такое... оцепенение. Очень нервное. С огромным желанием куда-нибудь бежать, что-нибудь сделать. Просто — поорать, поколотить чего-нибудь... Все душевные силы уходили на преодоление вот этого, во всюда направленного, стремления. Если бы кто-нибудь всунулся — ударил бы. Наверное...
Потом раздался голос Ивашки:
— Эй, боярич, ты живой?
Как я ему обрадовался! Как... аж поплохело. Всё упало. И шашечка опустилась, и ноги дрожат. По двери съехал. Не держат ноги. Ф-ф-факеншит. А из-за двери уже встревожено:
— Вы там всех правильно посчитали? Может, кто внутри остался?
— А если и остался? Чего тебе о злодеях печалиться? Им же хуже. Боярич туда и с дрючком, и с клинком вломился.
Эта торкская манера несколько гортанно тянуть слова... А у меня... слёзы текут. Увидят — стыдно будет. Но как радостно. Живым.
С первого раза внятно ответить не удалось. Писк какой-то. Прокашлялся.
— Заходите. Нет тут никого.
За дверью что-то ворохнулось, Ивашка выразился эмоционально. И в дверь всунулась голова Сухана. Потом весь. Армяк на нём — вдребезги. Разорван и спереди, и сзади. Рогатины нет. Но сам так, на первый взгляд, целый. Присел на корточки, посмотрел на меня, на ворот рубахи — оба гайтана на месте.
