— Это просто волчица, — сказала Эрна. — Ой, нет, матушка, не развязывайте! Она ж дикая! Того и гляди цапнет!
— Это женщина, — назидательно проговорила аббатиса и заговорила с животным на тафелонском. Когда и это не возымело никакого воздействия, она перешла на тернский, который Эрна немного слышала раньше, потом на нагбарский, а потом, кажется, на риканский. Звучал он похоже на тернский, но иначе. Наконец, аббатиса заговорила с волчицей на церковном языке. Всё было тщетно. Животное упрямо оставалось животным.
— Да с чего вы взяли? — не выдержала Эрна, всё больше убеждаясь, что перед ними обычный лесной зверь.
— А ты не чувствуешь? — с интересом спросила аббатиса.
— Мы её ранили в лапу, — одновременно с женщиной пояснил один из воинов на удивление молодым голосом.
— Ну и что? — не поняла девочка, оглядывая волчицу внимательнее. Из-под густого меха не было видно никакой раны. Может, промазали.
Брат-заступник наклонился и ткнул куда-то в пушистую шерсть. Волчица дёрнулась, но вроде бы и не от боли. Хотя кто её знает? Эрна как-то до сих пор волков не ловила.
— Зажила, — произнёс он. — А мы её ночью поймали.
— Как?! — невольно вырвалось у девочки.
— Собаками, — охотно объяснил молодой святоша и расправил плечи. — От наших собак ни один оборотень не укроется!
— Брат Пасьен! — строго произнёс другой святоша, постарше. Пасьен потупился и отвернулся.
— Дай нам снять с тебя путы и прими человеческий облик, тогда ты получишь воду и еду, — снова предложила аббатиса. Волчица по-прежнему смотрела на неё звериными глазами, в которых не отражалось ни капли разума. Матушка Онория вздохнула.
— Может, ей шкуру подпалить? — предложил святоша в сорочке и широко зевнул.
— Нет предела милосердию Заступника, — назидательно произнесла аббатиса. — Это заблудшее дитя не отняло ни одной жизни, поэтому наш долг — предложить ей покаяние и искупление.
Искупление чего? Того, что родилась с двумя шкурами?
— Она пробудет весь день связанная и обернётся, когда захочет пить, — сказала аббатиса. — Поставьте возле неё миску с водой и держите рядом двух псов.
Эрна поёжилась. Бедная оборотниха. Ну и милосердие у слуг Надзирателя! Аббатиса покосилась на девочку.
— А она точно не вырвется? — жалобно спросила Эрна. Братья-заступники расхохотались.
— Тебе её жалко? — спросила матушка Онория, уводя девочку прочь.
— Вовсе нет! — запротестовала Эрна. — Оборотни — они же чудовища!
— Не говори так, — покачала головой монахиня. — Тела их осквернены дыханием Врага, но души ещё могут быть спасены.
Ага, конечно спасены, мрачно подумала Эрна. Как всегда спасают святоши — костром и пытками.
— Вы такая смелая! — сказала она вслух. — Я бы ни за что к ней не подошла! Вы, наверное, всё-всё про оборотней знаете!
Всегда улыбчивое лицо аббатисы вдруг посерьёзнело.
— Лесть, дитя моё, это оружие лжецов, — сказала она.
— Я не вру! Я вправду...
— Отец Бенлиус знает об оборотнях гораздо больше меня, — отмахнулась матушка Онория, дойдя до конца палаточной улицы и поворачивая. — Но в ордене сестёр-созерцательниц учатся их узнавать.
— По тому, как у них лапы заживают? — уточнила Эрна.
— Когда я пришла, рана была свежей, — пояснила аббатиса. — Если бы я сказала, что это настоящий волк, с животного бы содрали шкуру, не дожидаясь утра.
Эрну передёрнуло. Небось, ещё и живьём. Живодёры!
Девочка вдруг вспомнила, ей кто-то рассказывал... дядя Увар, наверное. Хрольф — это знаменитый на весь Тафелон мастер, который куёт мечи и делает самострелы и осадные машины. А вот его женщина — волчица, превратившаяся в человека. Потому, небось, и не понимает, когда к ней обращаются с увещеваниями. А, может, ушла в себя, как дядюшка Виль, когда его поймали святоши.
Хрольф. Делает осадные машины. И его женщина говорила что-то про грохот. И подкоп. Подкоп, который делал дядюшка Виль. Оборотни, которых наняли ютанцы.
Дядюшка Виль, который уехал, прознав про письмо братьям-заступникам.
Он нарочно это сделал!
Женщина же говорила, что не хочет охотиться в одиночку, а Хрольф занят! Значит, не было других оборотней! Они, наверное, были фальшивые, какие-нибудь бродяги, которых нанял дядюшка Виль, чтобы сбить всех с толку! А на самом деле их было только два: мастер Хрольф и его жена. Она, наверное, бродила по округе от скуки и стреляла в собак и овец. Она же волчица, а волки ненавидят собак. И едят их тоже.
А мастер Хрольф — это он сделал так, чтобы обрушилась стена в Ароле! И никаким не волшебством, он же оборотень, а не волшебник. Придумал, наверное, машину какую-нибудь. Дядюшка Увар говорил, что у Хрольфа самая светлая голова из всех кузнецов и плевать, в какую шкуру он заворачивается. Ещё, правда, много ругался что-то про цену и сроки.
Ой. И так-то притащить в лагерь оборотниху было очень плохой идеей. Они же стаей живут и своих не бросают. Дядюшка Увар, правда, умел с ними справляться, но это смотря с какими. Против тех, которые правят на востоке, ему не выстоять. А это — Хрольф. И его жена. И он умеет проламывать стены. Ой.
— Думаешь, как бы тебе спасти её? — насмешливо предположила аббатиса, ведя девочку вдоль ровного строя палаток. Из некоторых выглядывали, а из других выходили проснувшиеся братья-заступники и каждого она осеняла священным знаком. Где-то в стороне кололи дрова.
— Нет, — честно ответила девочка. — Я думаю: а вдруг ютанцы будут её отбивать? Они же у города стену сломали!
— А ты не так глупа, как притворяешься, — сказала матушка Онория. — После того, как шерсть псов будет вычесана, ты будешь читать несчастной священную книгу.
— Я-а?! — задохнулась девочка. — Но я не знаю церковный язык!
— Ездить верхом тебя учили, — издевательски хмыкнула аббатиса, — драться ножом тебя учили...
— Неправда!
— ...а читать на церковном языке не научили?
— Отец Луц говорил, простые люди не должны читать священную книгу! Они не поймут её без пояснений священника!
Матушка Онория положила девочке руку на плечо.
— Ты можешь принять на себя священные обеты, — неожиданно сказала монахиня.
— Уйти в монастырь?!
— Посвятить свою жизнь Заступнику, — поправила матушка Онория. — В миру такую, как ты, ждёт одна только мука.
— Н-но почему? — не на шутку перепугалась Эрна. — Матушка!
— Потому что на всё, что не отдано Заступнику, накладывает чёрную лапу Враг, — непонятно объяснила аббатиса.
Вычёсывать волкодавов было весело, но трудно. Они были уверены, что с ними играют, лезли лизаться и совершенно не слушались. Стоило Эрне взяться за одного, другие понимали, что тоже хотят внимания, и отпихивали товарища. Пару раз им удавалось опрокинуть саму Эрну и они, конечно, решали, что так играть даже интереснее. Сложно было себе представить, что эти добродушные псины разыскали и затравили настоящего оборотня. Волчица, наверное, совсем позабыла об осторожности, если позволила себя поймать каким-то собакам.
Когда вроде бы все собаки были вычесаны, а белоснежные одежды девочки посерели, пришла сестра Дезире. Вид у монахини был торжественный и строгий.
— Через два дня мы пойдём на речку, — сказала она, оглядев Эрну с головы до ног. Девочка покраснела и поправила сбившийся платок. — Там ты сможешь отстирать свою одежду вместе с нами.
— Спасибо, сестра, — кивнула Эрна и невольно покосилась на книгу, зажатую у монахини под мышкой.
— Я иду увещевать оборотня, — сказала сестра Дезире. Один из волкодавов подлез ей под руку и она ласково потрепала его по густой шерсти. — Матушка Онория сказала, что ты должна пойти со мной.
— Но я не знаю церковного языка!
— Я буду переводить, — посулила монахиня. Эрне пришлось покориться.
Волчица никак не хотела увещеваться. Она явно ослабела от жажды, измучилась в путах, но осталась таким же животным, каким была до рассвета. Сестра Дезире уселась на принесённый кем-то изящный стульчик, раскрыла священную книгу и начала читать на церковном языке — медленно и нараспев, как будто надеялась, что так волчица лучше поймёт. Эрна держалась у неё за плечом и старалась не вглядываться в строчки и не вслушиваться в слова: на самом деле церковный язык она отлично знала. Вейма была хорошей наставницей, а дядюшка Лонгин в последнее время требовал, чтобы все его ученики писали заклинания только на церковном языке. Так, мол, будет понятно всем, а не только тафелонцам.
Кроме них, там стоял брат-заступник и сидело три волкодава, явно гордых своей ролью охранников и потому ведущих себя исключительно чинно.
— Я читаю, — сказала монахиня, обращаясь к Эрне, — о том, как Создатель сотворил этот мир — и небесных птиц, и траву, и мирных, и хищных тварей. Своей волей Создатель дал души людям, которым завещал хранить эту землю.
— Да, сестра, — склонила голову Эрна.
— Создатель не творил оборотней, — продолжала сестра Дезире, — и потому они суть творения Врага. Но души Враг сотворить не мог и не бывает сознания без души, потому внутри этой безобразной плоти рыдает душа, осквернённая звериной природой и взывающая к милосердию Заступника. Ты понимаешь это?
Эрна поёжилась. Ей когда-то рассказывали, что высшее посвящение для одарённых — будь то волшебники, ведьмы или вампиры (насчёт оборотней никто не был точно уверен) лишает тело души, превращая в нерассуждающее орудие, по-прежнему одарённое Освободителем. И находились такие, которые говорили, что душа не уходит из тела, а вот прямо рыдает, запертая внутри и отрезанная от собственных действий.
То, что сейчас говорила монахиня, звучало похоже.
— Я понимаю, сестра, — тихо сказала девочка.
Сестра Дезире перелистнула страницы, открыла книгу в другом месте и продолжила читать.
Эрна думала, что, если волчица каким-то образом спасётся, ей, Эрне, не жить. Вряд ли она забудет, как девочка примкнула к её врагам и мучителям. Что же?.. убить её? Никто из прозревших не осудит. Это считалось среди них за милосердие. Добрее было бы только спасти шкуру этой волчицы, но... именно этого делать не следовало. Прозревшие не помогали друг другу. Никогда. То есть... дядюшка Виль помогал маме и не раз, и Эрне он помогал, и ещё Вир и Лонгин, и Вейма... Делали они это обычно тайно и на встречах не хвастались. Но уж того, что Эрна будет спасать эту мохнатую разбойницу, которая пристрелила её лошадь, точно никто не ждёт. Но можно ли оставлять её в руках святош? Убить — надёжнее всего. Убитая, она никому ничего не расскажет. Ни муженьку с его машинами, ни святошам. Но...
Эрне приходилось резать козлят на алтаре у мамы. Та так и не научилась проливать живую кровь. Волка, небось, сложнее прикончить, даже обычного, а это ещё и оборотень. Что-то подсказывало девочке: Хрольф точно не оценит благодеяния.
— Я прочитала о бесконечной милости Заступника ко всем нам, даже обманутым Врагом и погрязшим в грехах, — прервала монахиня мысли Эрны.
— Да, сестра, — кивнула девочка.
— Точно так же, как женщина не должна носить мужское платье, — со значением произнесла монахиня, — человек не должен носить звериную шкуру.
— Да, сестра, — повторила девочка, покраснев. Похоже, оборотнихе лучше не принимать здесь человеческий облик: как Эрна помнила, та носила как раз мужскую одежду. Будет ли она тогда дважды грешна в глазах здешних святош? Или грех оборотничества перекрывает другие грехи?
В это время один из волкодавов, с желтоватой шкурой, протяжно зевнул, показывая клыки. Волчица зарычала, а монахиня, не удержавшись, прыснула со смеху.
— Да, я не святой Патси, — признала сестра Дезире, всё ещё хихикая, — раз наш добрый Флаво зевает от моих проповедей.
Святой Патси, наверное, был тем же, кого в Тафелоне звали святым Батсо, основателем нищенствующего ордена. Он вроде бы проповедовал не то перед волками, не то перед оборотнями.
Стоящий на страже брат-заступник, не выдержал и рассмеялся тоже, но вскоре принял прежнее суровое выражение лица.
Вскоре к ним присоединилась матушка Онория, которая, не смущаясь ни волчицы, ни часового, принялась учить Эрну вязать носки, между делом толкуя священную книгу в том смысле, что всякая душа может раскаяться и быть принята Заступником, сколько бы собак она ни загрызла перед этим. Вязание оказалось делом нелёгким, Эрна по первости путалась в нитках, их петлях и в спицах. Прежде девочка только видела, как это делают другие, и особо не вглядывалась. Потом аббатиса ушла, а часовой, которого звали брат Херв, принялся подсказывать Эрне, что она делает не так и почему. Чувствовалось, что, если бы не сестра Дезире, он бы забыл о волчице (всё равно она связана!) и подсел бы к девочке, чтобы поправить её работу. Эрна молча злилась, с видимой покорностью принимая советы насчёт "напуска", "глади" и "рельефа". К тому же грубая пряжа кололась и пахла псиной. Сестра Дезире охрипшим голосом продолжала читать на церковном языке что-то о первом последователе Заступника, который предстал перед земными царями и поверг их гордыню в прах.
Послышались шаги и голоса, один из которых... один из которых...
— Как есть говорю! — грубовато твердил дядюшка Виль на хларском. Девочка встрепенулась, но тут же овладела собой. — Чуть телка не загрыз! Мой телок! От ютанцев спрятал, а тут — на тебе! Глазища — что плошки! Зубища! А сам-то огромный! Ему мой телок — тьфу!
— Помолчи, — грубовато велел какой-то святоша и дядюшка Виль послушно умолк. Эрна искоса поглядела на пришедших. Матушка Онория, отец Бенлиус и двое воинствующих братьев-заступников. И дядюшка Виль! Он нашёл её! Теперь всё будет хорошо. Одет убийца был как простой хларский крестьянин, в грязно-белые брэ и серую рубашку, когда-то бывшую синей. В руках он мял сорванный с головы колпак. Матушка Онория подошла ближе к монахине и девочке и встала так, чтобы мужчины не могли их разглядывать. Дядюшку Виля остановили чуть поодаль, не давая ему увидеть волчицу.
— Рассказывай по порядку, — велел отец Бенлиус.
— Дык, я и говорю. Тибо я. Живу, значит, на выселках. Возле лесу. Сам распахал всё, вот этими вот руками! Телок, опять же. Дочек у меня четверо. Мать-то их померла в позату зиму.
— Говори про оборотня, — потребовал отец Бенлиус.
— Так я и говорю! Телок мой! Замычал, значится. Я его в другом хлеву держу. Озоровать стал. Слышу — мычит. Я туда! А у него — зубищи — во!
Дядюшка Виль взмахнул руками, показывая.
— У телка? — не выдержал брат Херв. Отец Бенлиус цыкнул.
— Так я ж говорю! Оборотень там был! Здоровый! Глазища — что плошки и так и горят! Телок мычит, мои-то дуры визжат из дому! Я как схватил оглоблю! Говорю — хоть ты какой ни на есть оборотень, а телок мой! Он так и оскалился!
Виль осенил себя священным знаком.
— Не чаял как жив остался. Я в деревню-то бросился. Ладно телок, пёс с ним! Так ведь оборотень, коли повадился, девок моих оприходует! Оборотни, говорят, на это дело быстрые. Кому они нужны будут? А то и сожрёт опосля-то! Уж как я их от ютанцев-то, вражин, сберёг. То в лесу прятал, то в погребе. А тут — оборотень! От него ж в лесу-то не спрячешься. Я в деревню, значится. Не любят меня там. Пасекам моим завидуют. Телок, опять же. Корова тоже. Сперва на смех подняли. А потом говорят — явились туточки добрые братья, они всех про оборотней спрашивают. Я девок-то запер — и к вам! Помогите, ваши милости! Уж я вам — молока кислого, сыра опять же, мёд с прошлого года остался, ничего не пожалею, только выручайте! Телок же! И дочки мои...
