| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Глен, я, конечно, тебе за заботу благодарен, но только зря ты меня за дурака держишь. Незабудке нашему я хочу Дана сосватать... как думаешь, справится?
— Его охрану обойти придется...
— Вот это верно! Что за птички — сам знаешь. А если уладит дело, я его Демону сдам — вот мол, кто дружка твоего на тот свет спровадил. Красный пират мне же и благодарен будет... Паренек так и так, считай, покойник. Ревновать к мертвякам и опасаться их мести я привычки не имею.
— Пойдем, комнату тебе покажу, — Блинда взяла гостя за руку и увлекла за собой наверх. Он покорно подчинился.
Лестница была крутой и узкой, Мальчишку мотало из стороны в сторону, колени подгибались, его пальцы, зажатые в ее ладони, ощутимо дрожали. Блинда прекрасно понимала, каких усилий ему стоило сохранять уверенную походку: упрямство парня одновременно смешило ее и вызывало уважение.
У самой двери женщина остановилась и повернулась лицом к своему спутнику.
— Знаешь, какая у тебя работа будет?
Он едва не налетел на нее, успев в последний миг упереться свободной рукой в косяк.
— А? — его глаза, пьяные, смущенные и растерянные, оказались совсем рядом.
Она знала, что красива: по-девичьи стройна и подвижна, блестящие каштановые волосы, собранные на затылке, открывающие гибкую шею, а вырез платья — пышную грудь; понимала, что в скудном свете коридора выглядит молоденькой девушкой. И все же такой явный благоговейный трепет льстил и радовал.
— Знаешь, чего от тебя хочет Ассинг? Сказать?
— Кого убить?
'Надо же! двух слов связать не может, а умненький... просто очень зеленый. Кожа на щеках нежная — ни намека на бороду. Нет, Незабудка, нет тебе шестнадцати...' Блинда улыбнулась:
— Как догадался?
— Это легко.
— Что — легко? Догадаться? Или убить?
Парень свел брови, мучительно подбирая слово.
— Оба...
— 'Оба...'! — передразнила Блинда. Она, как и Гленн, Лапу сколько-нибудь серьезным противником не считала даже для себя, но то, с какой легкостью этот юноша убивает, ее впечатлило, — Только ведь это будет не Лапа...
— Лапа? — как он забавно удивлялся! — Нет! Нет... человек... умирает. Легко. Если так, — он осторожно, словно она была хрустальной куклой, изобразил удар в висок, — или так, — два пальца, вроде клинка, коснулись ее шеи, — или...
— Или так, — Блинда таинственно улыбнулась и, обхватив его голову, наклонила к себе... Его губы были горячими, сухими, такими робкими... он замер, совершенно перепуганный и потерянный. Но ее смелости и опыта вполне хватало на двоих.
Ногой она толкнула дверь, шагнула в темный проем, не выпуская из объятий ошарашенного юношу, и на ощупь заперла дверь изнутри...
— Хочешь меня? — Она сдернула его косынку, растрепала волосы, осторожно погладила лицо, шею, сбросила на пол куртку. Он по-прежнему не отвечал и не противился. Берт был прав — покорность этого звереныша была так сладка... когда-то только кровь обидчика казалась ей такой желанной.
Крючки на лифе, шнурок на рубашке... она провела рукой по его груди, прижалась всем телом. Его пояс, ножи жалобно брякнули об пол, ловкие пальцы распустили гашник и скользнули внутрь...
Блинда потянулась к уху юноши, тихо шепнула:
— Твердый, как камень и весь дрожишь. Зачем так, маленький? Вот, смотри... — Забрав вверх подол, она вложила его пальцы между своих ног, — я хочу тебя, изнемогаю... чувствуешь?
Его нужда была слишком явной, чтобы пытаться скрыть, но он не просил, не требовал, не брал то, что само ложилось в руки — он боролся, словно на последнем рубеже, уже зная о поражении... и в глазах плескались страх и отчаяние.
' О, боги и демоны! Что я делаю? Зачем? У меня мог быть такой сын... этот ребенок мог быть моим сыном. Ах Берт, прощу ли я тебя когда-нибудь?! Прощу ли себя?..'
Женщина хищно улыбнулась и толкнула мальчишку на кровать.
— Хочу тебя и возьму, глупый! — Юбки взлетели пеной, ее влажное от желания лоно накрыло его возбужденную плоть. Глубже! Еще! До дна!..
Он пролился почти мгновенно, без звука, без стона, даже глаз не закрыл, только, закусив губу, отвернулся. Она задержалась, всматриваясь в его глаза, пытаясь найти признаки облегчения или успокоения, потом соскользнула и легла рядом.
В комнате был почти полный мрак, только от окна лился мягкий свет. В этом неверном свете смуглая кожа парнишки казалась почти черной... узкие бедра, широкие плечи, руки, вскинутые к голове, тонкие, почти детские пальцы. В задранной рубашке, приспущенных штанах, он по-прежнему казался ей невинным. Наверное потому, что так и не посмел прикоснуться... вот и сейчас — глядел в потолок, молчал и не шевелился.
Блинда приподнялась на локтях, разглядывая своего юного любовника, потом вынула из волос шпильки и освободила пышные темные волны. Румяная и свежая, помолодевшая от страсти, с дерзко обнаженной грудью, окутанная острым запахом своего желания и его семени, она была прекрасна и соблазнительна, и знала это.
— Вот и все, Незабудка, а ты боялся... Славный мальчик... думал, я страшнее Гленна? — она заглянула в его лицо: припухший после драки нос, черные капельки на искусанных губах.
Он вздрогнул, моргнул, но не ответил.
Блинда склонилась, осторожно слизнула кровь с его губ, провела кончиком языка по ресницам. Ладонь нежно скользнула по животу, требовательно обхватила его плоть.
— Мой мальчик... ты ведь мой, Незабудка?
Желание пришло почти мгновенно: глаза его вспыхнули холодным пламенем, он рывком швырнул ее на спину и вскинул ноги, сминая пышные кружева. Он брал ее грубо, яростно, злобно, словно заколачивая, сминая ее тело каждым следующим ударом, а глаза его, почему-то особенно синие в этой лунной тьме, не отпускали ее взгляда. Она стонала от боли и наслаждалась ею — эта неумелая жестокая страсть непонятным образом казалась именно тем, чего ей хотелось — искуплением.
Наконец, он достиг вершины, зажмурился, снова впился в губу и глухо рыкнул. Она обхватила его плечи, затылок, и прижала к груди, раскрываясь навстречу... потом долго нежно гладила и перебирала его волосы, словно он — ее единственное желанное дитя, которого она так и не родила. Он так и не ответил на ее ласки — просто откатился в сторону и отвернулся.
Выиграв бой, он проиграл войну...
До полуночи оказалось не так много времени.
— Мне пора, — Блинда взлохматила и без того спутанные черные кудри мальчика, — Берт может заявиться. Если догадается — он нам устроит... но ты не бойся, не догадается.
Он лежал на животе поперек кровати очень тихо, словно не дыша. Она думала, спит.
— Э-эй, слышишь? — заглянула в лицо: нет — глаза распахнуты и неподвижны. Если он куда и смотрит, то в себя... В первый раз — все понятно, но такого потрясения она не ожидала. 'Ты мой, Незабудка... и ты погиб', — Ладно, отдыхай, а еще лучше — поспи. Увидимся.
Она зацепила крючки на лифе, оправила юбки и тихонько вышла, плотно притворив за собой дверь.
Глава 5 Визирь и торговец
Длинными и тонкими, похожими на птичьи, пальцами Вахраи подцепил витую раковину и пододвинул гостю золоченое блюдо:
— Славные улитки, почтеннейший Самераах, — попробуй.
— О, да, Светлейший, воистину несравненное лакомство.
Его сотрапезник благодарно кивнул, но есть не стал, хоть и знал толк в тонких яствах, о чем наглядно свидетельствовало внушительное пузо, туго обтянутое желто-золотым атласом. Но на этом пиру кусок не лез в горло, и не только сухой скрипучий голос могущественного хозяина, способный вогнать в дрожь любого испакраанского купца, был тому причиной.
Купцам нечасто доводилось заглядывать в личные покои Раан-Кари, но сегодня первый визирь и хранитель Майордана Светлейший Вахраи принимал у себя долгожданного гостя: усадил на узорчатые ковры, прельстил изысканными блюдами и лучшими винами им подстать. Однако ни сладкоголосых певиц, ни грациозных танцовщиц, ни даже ловких прислужниц, готовых выполнить любой господский каприз, здесь не было, а присяжные псы Вахраи остались у входа и глаза и уши держали закрытыми.
— Ты хвалишь мой стол, почтеннейший, но не вкушаешь от щедрот его. Почему?
— О, Светлейший, не прогневайся: с годами мы не становимся моложе, а старости пристало воздержанием врачевать избыток тела и недостаток разума.
— Если ты, друг мой, сетуешь на старость, то мне пора позаботиться о памятной плите и красивых стихах на ней.
— Да будет милость Света и Тени с тобой, и да продлятся годы твои, о, Светлейший, ибо велик груз забот об отечестве на плечах твоих...
Голос гостя был густым и медово-сладким, как и сказанные слова. Однако визирь звал его не за тем, чтобы наслаждаться льстивыми речами.
— Велик, почтеннейший Самераах, ох, велик... но оставь пока мне мои заботы и поведай о своих. Как прошло путешествие? Милостиво ли море, удачна ли торговля?
— Да возблагодарит тебя судьба за добрые слова, Светлейший. Море было спокойным, а торговля принесла прибыль. Милостью Света и Тени, в империи по-прежнему ценят наши благовония, шелк и жемчуг, а клинки находят непревзойденными...
— Как и воинов, — хозяин улыбнулся одними губами и потянулся за оливками, — Получила ли прекраснейшая Гвендолин мой подарок? Поспел ли он к свадьбе?
— Подарок?.. — купец словно растерялся.
'Боится, что неверно истолковал волю Светлейшего, — отметил про себя Вахраи, — и хорошо, что боится. Чем глубже страх, тем вернее служба'.
— Жалость, скорбь и раскаяние переполняют сердце ничтожного раба твоего, о, Светлейший! Не вели казнить грешного: юноша, коего ты назначил в подарок прекраснейшей дочери императора, умер дорогой. Но пусть Светлейший не печалится, никто не посмеет сказать, что шах Майордана скуп или забывчив — двенадцать крупных изумрудов и три десятка отборных жемчужин достойно украсят свадебный наряд несравненной Гвендолин.
Визирь позволил себе слегка кивнуть, в глазах на миг блеснула искра одобрения, и лишь потом строго спросил:
— Что случилось с мальчиком? Я хочу знать все.
— Я расскажу!.. Чаячья слеза, Светлейший хранитель Майордана... — поспешно ответил купец
'Слишком поспешно', — подумал Вахраи.
— Матросы — темные люди — сильнее огня боятся заразы. Я держал юношу в трюме, подальше от глаз, и сам пытался лечить, но от этой напасти нет спасения. Сначала болезнь съела его зрение, потом разум.
— Кто может подтвердить твои слова?
Купец опять зачастил:
— Рафих, матрос с моей 'Милой Пташки' упокоил дар Сетлейшего в пучине... Но его, увы, не спросишь — превратности судьбы и опасности морской жизни... на другой день Рафих, сорвавшись с мачты, сам ушел следом.
— Ты ничего не скрыл от меня, друг мой, Самераах?
— Как можно, о Светлейший?! — праведная обида в голосе сплелась с мольбой и болью, — раб твой честен, как только может быть честен испакраанский торговец, чье слово ценится дороже его кораблей и товаров! Перед Светом, Тенью и их возлюбленными супругами не откроется большего, чем перед первым визирем Майорданского шаха.
Визирь внимательно слушал, еще внимательнее смотрел на гостя. Он не мог позволить себе упустить хоть малейшую ложь. Не то, чтобы Вахраи не доверял Самерааху, нет, он знал — ослушаться опекуна шаха Майордана не посмеет ни один купец ни в одной гавани острова, а почтенный Саммерах к тому же честолюбив и хитер — своего не упустит: награда ловкача ждала немалая — нет, лучшего исполнителя для столь деликатного дела и желать было нельзя. Но что-то не нравилось визирю, что-то смущало... Однако не бывать бы Вахраи первым среди многих советников и хранителем шахской власти, не умей он развеивать сомнения.
— Перед Светом, Тенью и их возлюбленными, почтеннейший Самераах? — он чуть возвысил голос, — Святые сестры! Прошу вас быть свидетельницами правдивости моего дорогого гостя, — и, опустившись на пятки, прикрыл глаза ладонью. Купец поспешил последовать его примеру.
Тяжелые шелковые занавеси раздвинулись, пропуская в покои двух женщин в одинаковых струящихся одеждах с длинными, почти скрывающими пальцы рукавами и покрывалами поверх распущенных волос. Только цвет одежд был разный. Сами Святые сестры тоже мало походили друг на друга: та, что в белом, была юна, почти девочка. Маленькая и полнотелая, она казалась смущенной и слегка испуганной. Вторая, облаченная в черное старуха, обладала горделивой статью и надменным видом. Возлюбленные супруги, верховные жрицы Света и Тени! Кривить душой в их присутствии был способен разве что безумец. Вахраи сквозь пальцы наблюдал за гостем: Самераах побледнел и словно съежился, даже ослепительные шелка его одеяния, казалось, потускнели. Визирь был готов поклясться, что бедняга не ожидал такого поворота дел и уже раскаялся, что, польстившись на награду, взялся за столь непростое поручение. Он и сам чувствовал себя неуютно, но отступать было слишком поздно, а знание истины оправдывало риск.
Старуха глянула на девушку, едва заметно кивнула. Девушка подошла к дрожащему от волнения купцу и легким прикосновением заставила его поднять взор.
— Вижу игру света в глазах твоих, почтенный Самераах. Вижу воду и соль, боль и страдания, вижу тьму и ужас, — несмотря на робкий вид, говорила юная жрица твердо и уверенно. Она еще раз вгляделась в лицо гостя и повернулась к хозяину, — Сердце этого человека исполнено страхом и сожалением, Светлейший Вахраи, но винить его во лжи и злых кознях я не могу — выполняя твой приказ, он сделал все, что было в его силах.
Возлюбленная супруга Света не так давно сменила свою предшественницу, но за робостью и неуверенностью хранитель власти уже видел редкий по силе дар жрицы. Меньше всего он бы хотел иметь такого врага.
Следом за девушкой к купцу подступила старуха:
— Вижу тени на челе твоем, почтеннейший Самераах, подтверждаю слова возлюбленной сестры моей, и не вижу лжи, — и она тоже не обошла вниманием визиря, — Ответь мне, Светлейший, кто был тот юный пес, удостоенный заботы самого хранителя Майордана и нашего с сестрой беспокойства?
— Возлюбленная Тени, теперь ли задавать вопросы? Он был... — во рту визиря внезапно пересохло, — это был достойный юноша. Я бы гордился таким сыном. Видно богам не пришлась по нраву та судьба, что я ему готовил. Дай Свет, в Вечных Садах он будет счастливее, чем на грешной земле... А прочее — дела мирские, внимания Святых сестер недостойные.
Юная жрица хотела спросить еще что-то, но старуха остановила ее взглядом и удовлетворенно кивнула Вахраи:
— Что ж, и в этих словах лжи нет. Мирские дела и в самом деле не к лицу возлюбленным Света и Тени. Идем, сестра.
— Свет да озарит путь Высочайшего Нимаадара и Светлейшего Вахраи, — звонко произнесла юная жрица и легонько поклонилась.
— Тень да сбережет покой шаха Майордана и хранителя его власти, — эхом отозвалась ее старшая сестра.
Пока их провожали длинными коридорами и анфиладами дворца, Возлюбленная Тени задумчиво теребила четки из темно-дымчатого янтаря. Гладкие шелковистые бусины мягко стукались друг о друга, и это помогало сосредоточиться. Традиция предписывала на каждый такой стук произносить строку молитвы, но Возлюбленная Тени так долго была верховной жрицей, что давно перестала относиться к некоторым вещам с благоговейным трепетом только потому, что так предписывала традиция. Нет, вера и верность своему богу были по-прежнему смыслом ее жизни, просто она давно уяснила, что Тень — это одно, а людские представления о нем — совсем другое.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
