— Скажи ему, — продолжила Врени, — что он здоров врать. Пусть выпьет за наше здоровье. Хорошая байка.
— Он говорить — он моги рассказать про пираты с моря. Они плыть по рекам и грабить люди. С ними плыть курейд — девки с мечами, злые девки, страшный колдун без глаз, не мужчина, не женщина, очень страшный, и волки. Всегда один волки хотя бы на корабль. Их все бояться, даже они сами. Воет, щит кусает. Очень страшный. Злые пираты. Грабить люди. Он рассказать. Князь Галют их победить.
Врени ненадолго задумалась. Слушать про загадочных пиратов ей не хотелось, но уходить, едва услышав нужное, было бы подозрительно. Кто его знает, этого дедка, кому он рассказывает потом про своих слушателей?..
— Скажи, про волков на кораблях точно врёт. И про колдунов тоже.
Дедок обиделся.
— Он говорить, не врать! — перевёл его быстрый ответ Мюр. — Ты сама такая девки. Страшная. Курейд. Только меч не носить.
Врени помнила, что курейд — по-нагбарски женщина, научившаяся владеть оружием. В Тафелоне таких практически не было, в Нагбарии они встречались редко. Среди этих загадочных пиратов, видимо, чаще.
— Если они такие страшные, как князь их победил? — скептически спросила она. Дедок, услышав перевод вопроса, приосанился и начал рассказ. Врени уныло глотнула сидра. Гадость какая! Почему они не могут продавать вино, как нормальные люди?
В лагерь они вернулись к вечеру. У Врени шумело в голове и горело в желудке, так что она всю дорогу решала, принять рвотное или успокаивающее боль снадобье. Увар ждал её.
— Корону видели, — коротко доложилась цирюльница и в двух словах пересказала основное из услышанной байки. Ей хотелось лечь и сдохнуть. Увар хлопнул её по плечу и отпустил лечиться. Вскоре в лагерь прискакал Карбут, всего с двумя путниками, которые остались стеречь коней снаружи. Разумеется, трое из людей Увара принялись присматривать за чужаками. А Увар повёл своего гостя в шатёр, где всё было готово к хорошему пиру.
Когда Врени избавилась от рези в желудке, Увар и Карбут были уже основательно пьяны и Увар как раз допился до того, чтобы открыть старому знакомцу душу.
— Когда поднимаешься на с... самый верх, — заплетающимся голосом говорил он по-нагбарски, — тебе доверяют с-са-амые т-тонкие задачи. Не как раньше. Ты знаешь. Защити крепость. Пожалуйста! Убей того человека. Запросто! Всё легко. А на-аверху нет. Наверху сложно.
Карбут горячо его поддержал и рассказал какую-то историю, которую Врени, спрятавшаяся возле шатра, не смогла разобрать. Мало того, что Карбут говорил по-нагбарски, но ещё с таким странным акцентом, что угадывались только отдельные слова. Увар, даже пьяный, был понятней.
— Да-да, — согласился Увар и сделал большой глоток. — Вот так вот. Ты думаешь, я тут что? Г-гуляю? Ха-ха! Жена выгнала? Н-не-е-т! Меня — ик! — князь послал! Он — слышишь? — хочет братьев женить. У него — ик! — братьев!.. И ведь как! У нас в Тафелоне знать — ик! — злая! С такими породнишься — ох! Бунт поднимут! Н-не-е-ет, не годятся. Да и дочек у них мало. Не-е-ет, не годятся. Есть Хр-ра-хлария. На западе. Брр. Знать там надушенная. Танцуют целыми днями. Наш князь человек простой! С нами в бой, с нами в пир! На охоту — с нами! В походах спать с нами ложился! Ел, пил... как свой! Зачем ему хларская знать? Я ему и сказал! На востоке есть князья! У них дочери... красавицы! Отправь меня, сказал я, на восток! Ик!
Врени смутно представляла, что Увар описывает Дюка в соответствии с местными ценностями. Здешние князья сражались во главе своей дружины и не спешили отличаться от неё роскошью. Правда, говорили, что дальше, на юго-востоке есть земли, где знать одевается очень богато и пышно. Но там уже другие обычаи, чем в этих лесистых краях.
Карбут высказал что-то одобрительное. Что-то о том, что их земли славятся красотой и целомудрием своих дочерей, а княжьи дочери, конечно, лучше всех, только очень уж пока молоды. Князь Галлают сам недавно начал своё правление.
— Ничего, — отмахнулся Увар. — Лишь бы сговорено было.
— Что же женихи сами не приехали? — спросил Карбут.
— И-и-и! — потянул Увар. — Сами приедут, надо сразу свататься. А вдруг не понравятся?
— Так они и потом могут не понравиться, — не понял Карбут.
— Как такие важные дела мальчишкам доверишь? — пояснил Увар. — Надо же — ик! — обсудить, обдумать. Людей поспрашивать. Много ли за невестой дают, узнать. А то — ик! — дело молодое. Увидит, полюбит, так и проторгуется. А ведь не простые женихи. Братья самого великого князя! Узнать бы заранее. А там и сватов зашлём!
Увар хлопнул в ладоши и что-то сказал. Двое из его людей, видимо, заранее предупреждённых, внесли в шатёр сундук и, судя по звуку, откинули крышку. Вышли и вернулись со вторым сундуком.
— У кого бы про приданное узнать... — задумчиво произнёс Увар.
— Это к Яминту, — усмехнулся Карбут. — Старый змей. Писарь княжеский. Всё добро переписал, кому когда и сколько чего выдано и чего будет выдано. Только злой он человек, людей не любит.
— Глава четвёртая. Оборотница
Яминт оказался хитрым и проницательным стариком. На него не действовало ни лесть, ни вино, но доброе старое золото проложило путь Увару к его сердцу. Наёмник всё разузнал и про младших сестёр Галлаюта, и про его дочерей, и про то, какие за них сулят богатства, и перевёл разговор на старших сестёр, как их-то замуж выдавали. Надо и такие вещи узнавать. Чтобы, беря молодых княжон, не продешевить!
Дедок-баечник, конечно, всё перепутал. Венец со змеёй был выдан в приданое не старшей дочери князя Гореюта, отца Галлаюта, а третьей. Всего дочерей у него было три, правда, красавица Виласеле была дочерью жены, а остальных родили наложницы. С другой стороны, это и для сыновей-то не всегда было важным, Галлают, например, сам сын наложницы и к власти пришёл кроваво, о чём вспоминать не любили. А уж для дочерей-то...
Выдали Виласеле замуж за князя Инваса, чьи земли и впрямь лежали восточней, чем земли князя Гореюта. Только девушка дотуда не доехала. Был у Гореюта опальный слуга Мивьют, который спутался с разбойниками и затаился на большой дороге. Говорили, что из-за Виласеле на него князь и осерчал. В это Яминт не вникал, а только знал, что подстерёг Мивьют на дороге княжну и украл её прямо из-под носа отца и жениха. Сперва попортил, потом женился. Князь Гореют тогда осерчал, но порченную дочь отбирать силой не захотел, а за Инваса отдал другую свою дочь. Тому было всё равно, на ком жениться, лишь бы скрепить союз с Гореютом. Мать Виласеле страшно гневалась. Любила она дочь. Кричала, проклинала злодея, проклинала жениха, который не смог её уберечь, да всё без толку. Так от злости и заболела. На похороны Виласеле приезжала, ох, и грустное было это зрелище. Не было у неё ни шёлка, ни золота, одевалась как простая. Сказала, всё её приданное Мивьют разбойникам отдал, откупился, чтобы они ему девушку оставили. Отец её не удерживал.
Узнав всё это, Увар крепко задумался.
Одно дело — князь. Вот он, город, вот в нём цитадель, а в ней и покои княжеские. Никуда не денется. А если к его людям найти подход, то и про богатства можно выспросить. Увар ещё подумал, что Яминт может и доложить князю, кто его и о чём расспрашивал, так что от Пьярбе пора уносить ноги. Против княжеского войска им с отрядом не выстоять.
А разбойники — другое дело. Нет у них писарей, нет и места, где их искать. Разве что у людей поспрашивать, с кем связался опальный Мивьют несколько лет назад. Дорога-то тут известная. Увару и самому приходилось на ней промышлять, когда ему жалование не платили.
Врени была очень довольна, что они убрались от этого городишки. Её радость омрачало только опасение, что в этой паршивой стране все города такие же паршивые. И во всех пьют мёд с кобыльим молоком. Брр. Затея Увара разыскать не пойми где не пойми каких разбойников тоже не могла радовать. Так что Врени ходила по-прежнему хмурая, а в дороге пускала свою лошадь рядом с Мюром и терпеливо училась нагбарскому языку. Дака, которая прежде всегда была рядом и учила держаться в седле, теперь ехала в повозке со своим маленьким сыном: родила в начале весны. Это событие ничем не смягчило её строптивого нрава, только косами мотать молодая женщина уже не могла: убрала под платок. Иргай, её муж, к слову, был так горд и счастлив, будто бы сам произвёл на свет этого мальчика, а не слонялся во время родов по двору замка в ожидании добрых или злых вестей. Врени, конечно, предлагала Даке остаться в Тафелоне. Куда она с таким маленьким поедет? Но та ни в какую. У них-де в степях не принято, чтобы женщина мужа одного отпускала. Врени знала, что Дака врёт, отпускали, конечно, не может такого быть, чтобы не отпускали. Но спорить было бесполезно, тем более, что ни Иргай, ни матушка Абистея, его мать, которая держала в подчинении всех женщин и девушек отряда, цирюльницу не поддержали. Даже не поняли. Дака здорова? Здорова. Ехать может? Может. Ребёнок тоже здоров. Так зачем разлучаться? Другое дело, если бы в поход женщин не брали. А раз берут, так что за беда? Пришлось смириться.
В тот вечер было всё как обычно. После того, как Дака с Иргаем поженились, Врени осталась одна ночевать в своём шатре и по вечерам ей в кои-то веки никто не мешал. Можно было сесть к костру и слушать страшные байки, которыми потчевали друг друга наёмники, а можно было остаться одной и лечь спать пораньше. В тот вечер она собиралась отдыхать, устала за день, на душе было муторно, как будто грызло дурное предчувствие. Но вдруг как будто то ли ветер подул, то ли...
— Жду Освобождения, сестра, — произнёс в полумраке знакомый голос. Уставшая женщина так и села.
— Паук?! — изумилась она и поспешила ответить. — Жду Освобождения, брат.
Этой фразой приветствовали друг друга высшие посвящённые среди прозревших, тех, которых обычные люди звали проклятыми. Прозревшие верили, что мир — это тюрьма, в которой заточил их души Создатель, вынуждая раз за разом проживать человеческую жизнь с её страданиями и горестями. Заступника они звали Надзирателем, а Врага — Освободителем. Медный Паук был высшим посвящённым, разбойником и убийцей. Врени, до недавнего времени была тайной отравительницей и только мечтала о высшем посвящении. Как Паук проник к ней в шатёр, можно не спрашивать. Его даром была незаметность, он славился умением подобраться куда угодно.
— Никак не рада, Большеногая, — хмыкнул убийца.
— Что ты здесь делаешь?!
— Жду Освобождения, — засмеялся проклятый. — Дело есть.
— Я больше не убиваю, — отозвалась Врени. Дар убийцы она потеряла во время своего посвящения.
— С этим я сам справлюсь, — отмахнулся Медный Паук. — Помоги мне.
Посвящённые не отказывают друг другу в помощи. Прозревшие помогают друг другу.
Красивые слова. На самом деле прозревшие твёрдо придерживаются только одного правила: не выдавать своих. Кто выдаст — умрёт. А в остальном среди проклятых в ходу были и козни, и убийства и, конечно, они отказывали друг другу в помощи.
Врени замешкалась с ответом и Паук с нажимом произнёс:
— Жду Освобождения, сестра.
— Да что тебе такое надо? — удивилась Врени. Паук никогда никого ни о чём не просил. Он мог предложить сделку, он мог милостиво принять помощь, но просить...
И Медный Паук рассказал.
— Ты спятил? — беспомощно спросила цирюльница. Что за бред? Детёныш оборотня, кому вообще могло понадобиться такое подбирать? — Утопите эту пакость, зачем вы с ней возитесь?
— Тебя не спросили, — огрызнулся убийца. — Сама топи, если такая умная.
— Никак пожалел ребёнка? — засмеялась Врени. Когда-то ей пришлось отказаться от высшего посвящения, потому что от неё потребовали убить младенца, чтобы убедиться, что она отреклась от мира. Другие проклятые порицали её за лишнюю жалость к слепым — то есть ко всем непрозревшим.
— Тебя не спросили, — процедил Паук.
— И чего ты от меня хочешь?
— Тут полно баб, — ответил убийца. — Небось найдётся с ребёнком. Пусть возьмёт себе.
— Подкинуть кому-то это отродье?!
— Не подкинуть, — поправил Медный Паук. — Маглейн не отдаст. Надо, чтобы она поверила, что о девчонке позаботятся.
— И ты её слушаешь?! — ещё больше поразилась Врени. Когда она в последний раз видела вместе Паука и Магду, ведьму, связавшую себя с ним жестокой клятвой, та подчинялась каждому его слову, даже взгляду.
— Тебя. Не. Спросили, — повторил убийца.
— Ты хочешь, чтобы я ночью увела из лагеря женщину и привела её в дом к твоей ведьме?!
— Да, — просто ответил Паук.
Помолчав, он добавил:
— Не бойся, вернётесь в лагерь целые и невредимые. Хочешь, поклянусь Освобождением?
— Ты спятил?
— Жду Освобождения, сестра, — вместо ответа произнёс Медный Паук. — Когда-нибудь я тебя тоже выручу. И тоже ни о чём не спрошу.
Врени вздохнула. Подходящая женщина в лагере, конечно, была. Но подкинуть ей такое?!
Дака, к счастью или на беду, была в своём шатре одна со своим ребёнком. Иргай у общего костра рассказывал страшную историю про человека, который вернулся в крепость с того света. Она обрадовалась подруге.
— Заходи, — засмеялась она, когда Врени присела у входа. Шатёр был низкий, одно название, что шатёр. Сесть можно, встать нельзя. Зато не холодно. Ребёнок на руках у матери устало вопил. — Совсем меня замучил. Зубы режется. Представляешь? Так рано режется! Богатырь будет!
Она сделала знак, отвращающий зло в её родных степях, и Врени повторила её жест.
— Дака, — начала она, сама себя проклиная, — мне нужна твоя помощь.
— Так что ж ты молчишь? — удивилась Дака. — Ты знаешь. Ты спасла Иргая. Я всё сделаю, что ты скажешь!
— Ко мне пришёл... мой названный брат, — медленно начала цирюльница. Она вроде бы и не врала, но говорить правду было противно. — Его... сестра... другая сестра... подобрала... приютила... девочку. Маленькую девочку. Но она давно рожала, у неё нет молока. Девочке нужна мать, которая её выкормит.
— И всё? — засмеялась Дака. — Чего ж ты испугалась? Девочка — хорошо! Помочь сестре — хорошо! Всё хорошо. Где она?
— Она не здесь, за ней надо сходить.
— Так пойдём! — откликнулась Дака и принялась пеленать своего сына. — Врени! Чего ты боишься?
— Девочка — оборотень, — сказала наконец цирюльница.
Дака долго молчала, а её руки продолжали укутывать младенца.
— Да, — сказала наконец она. — Трудно. Маленькая? Бросили её?
— Он не знает, — ответила Врени. — Он думает, её родителей убили, а её бросили умирать в лесу. Она... она не растёт. У его сестры нет молока, она ест волчью пищу как волчонок. И не растёт как девочка.
— Ой, трудно, — покачала головой Дака. Укутав сына, она принялась ловко приматывать его себе за спину. — Что сидишь? Пойдём.
— Ты согласна?!
— Сёстрам помогать надо, — ответила Дака. — Девочка чем виновата? Вырастет — будет как Серый. Серый хороший человек.
— Ты не понимаешь, — запротестовала Врени. — Она волчонок, она, может, вовсе не сможет жить как человек.
