"Спрячьте это, госпожа Сотис! Спрячьте, а потом передайте вашему мужу. Пусть он доведет до конца начатое однажды. Они сделали меня узником, но это не значит, что они смогли сломать меня. Узник сможет отплатить им за свое унижение. Прощайте!"
Воскресший из далекого прошлого, он ушел так быстро, что я ничего не успела ему ответить.
Свиток, когда я его размотала, был густо исписан чернилами не по-нашему. Я и на кемлинском читала с трудом, а Гельтенстах, наверное, пользовался "крех ва-кост", языком северян. Еще там были непонятные рисунки, линии, напоминавшие паучью сеть, натянутую на сито, много стрелочек, еще что-то, мне неизвестное.
Ничего не поняв, я снова свернула документ, спустилась в подвал, нашла пустую бутылку, сунула свиток в горлышко, которое затем плотно заткнула пробкой для защиты от сырости, и спрятала бутылку в тайнике. Один кирпич кладки не был закреплен раствором, но этого не было видно, если не знать. В этом месте скрывалась небольшая ниша. На всякий случай я засыпала тайник сухой соломой и песком, а кирпич заложила идеально ровно, без зазоров.
Всю ночь мне не спалось, и к утру я решила ничего не говорить Поволю. Хватит! Он и так однажды уже навлек на себя проклятие тайных, подчиняясь приказам этого страшного человека. Довольно, подумала я. Пусть этот свиток останется похороненным в стене. Гельтенстах назван военным преступником, таков он и есть на самом деле, уж мне было от кого узнать всю правду. И ничего хорошего не будет, если кто-нибудь науськает власти на нас — доносчиков полно — и при обыске станет известно о сношениях нашей семьи с тем, кого к тому же официально объявили мертвецом. Зная нравы тайных, я могла себе представить, что будет с нами.
Но теперь-то я понимаю, как ошибалась тогда по бабьей своей глупости и из-за страха. Получается, это моя в том вина, что Западный город окончательно утвердил свою власть над страной... Мне нужно поехать и забрать карту Гельтенстаха в Тайбисе.
— Кто ты? — вдруг резко спросил Дик, пристально глядя в глаза дочери. — Черт с тобой, кто бы ты ни был, можешь не отвечать. Где Эфимия — вот что главное для меня. Говори!
— Я Эфимия! — удивилась девушка.
Подполковник посмотрел на нее так, что душа ушла в пятки, позвоночник загудел, а в кобчике началась атавистическая дрожь, словно тот стремился поджаться на манер собачьего хвоста в минуты опасности. Ледяные глаза Дика становились все безжалостнее, сминая сопротивление Эфимии и подчиняя себе ее разум. Благодаря опыту иной своей жизни девушка знала, что с давних пор применение этого навыка вызывает у него приступ страшной мигрени, и тем большим был ее ужас при осознании, что сейчас он готов на все, даже если потом упадет замертво, а то и мертвым. Он продавил наскоро выставленный хлипкий щиток "благословеньица" и невидимым щупом вгрызся в ее мозг.
— Папа, это я! — заплакала Эфимия. — Я ведь говорила вам, что...
— Если ты использовал эликсир Палладаса и если ты спекулат, посмевший хоть пальцем тронуть мою дочь, я размажу тебя вон по той стене, — тихим и спокойным голосом уведомил ее подполковник. — Встать!
Подчиняясь "харизме", девушка встала.
— Иди вперед, пока я не позволю тебе остановиться.
Ноги шли сами, хотя голова казалась абсолютно ясной и трезвой. Чужой мозг отдавал приказы ее нервам, мышцам, суставам. Эфимия не смогла бы даже упасть, захоти она это сделать. Он вел ее, словно кукловод марионетку. Эфимия уговаривала его одуматься, но Калиостро оставался непреклонен.
— Спроси госпожу Бароччи! — заливалась слезами она, помимо воли спускаясь в Бермудский треугольник Управления — крыло контрразведчиков.
— Мне нужен "зеркальный ящик", — бросил Дик дежурному "контре". — Немедленно.
— Есть, сэр! Вам направо, сэр!
— Я знаю. И вызвать Стефанию.
— Папа!
— Молчать!
— Папа, я — это я! Ты ошибаешься! Ну поверь мне, позвони Джоконде и Луису. Или, хочешь, я расскажу тебе какую-нибудь историю, известную только нам двоим — и ты...
— Молчать, я сказал. Тебе не хуже меня известно, что после вхождения в чужой образ ты перенимаешь все, что содержится в памяти прототипа.
— Но тогда я не знаю, как...
— Мне лишить тебя возможности говорить? Или ты замолчишь сам? Сейчас у тебя будет возможность выговориться, но не здесь!
Они вступили в цилиндрический лифт и опустились в небольшую комнату, стены и потолок которой были отделаны зеркалами, жестоко преумножая сущности.
— Нет! Не надо! — Эфимия закрылась руками и зажмурилась. — Я не хочу!
— Сидеть!
Едва она против собственной воли опустилась за стол, электроника пристегнула ее запястья и щиколотки к креслу, намертво встроенному в холодный пол. Дик встал спиной к "Видеоайзу", который фиксировал происходящее.
— Все вон! — гаркнул он на дежурных, не сводя глаз с несчастной дочери. — Все вон, я сказал! Стефанию Каприччо ко мне!
— Подполковник сейчас будет, — выходя, сообщил один из "контр".
— Папа!
— Не смей это произносить. Теперь отвечай, кто ты и откуда взялся? Если ты будешь продолжать цирк, мне придется отправить тебя в обморок, чтобы ты вернулся (или вернулась) в свой постоянный облик. Ты этого добиваешься? Тогда сейчас здесь будет подполковник Каприччо — и я тебе не завидую. Кто ты и где моя настоящая дочь?! Где Эфимия, твою мать?!
Девушка закричала, прогнулась в кресле, как будто через фиксаторы прошел ток, и обмякла.
Дик услышал идущий отовсюду визг. Он замотал головой, пытаясь понять, кто это так верещит, и, из последних сил войдя в состояние "тонкого" зрения, различил мечущиеся по комнате человеческие силуэты.
Один из них, контур которого, как почудилось подполковнику, ограничивался прозрачной огненной аурой, держал в охапке другой, бесцветный и совершенно безжизненный. Огненное существо не визжало: в отчаянии и страхе оно кого-то звало, но слышно это становилось только в особом состоянии восприятия.
Зеркала допросной начали лопаться, стоило невидимому огню отразиться в них. Осколки летели на пол.
Калиостро бросился к дочери и отключил фиксаторы. Ее тело ватным кулем повалилось на него. В "зеркальный ящик", который теперь уже вряд ли можно было назвать зеркальным, вбежала Стефания с коробкой-минимизатором наготове — и не было никаких сомнений в том, что там "заархивирована" целая лаборатория новейших разработок в области психотропных веществ. Увидев Дика с Эфимией на руках, подполковник Каприччо отступила.
— Что здесь про... — и в недоумении осмотрелась, скользя взглядом по разбитым панелям потолка и стен и крошеву стекол на полу, — ...ис-хо-дит?..
— Не спрашивай, Стеф! Приведи ее в чувство.
— Тут воняет гарью! — возмутилась тогда Стефания, как возмутился бы старый работник, обнаружив, что новичок повесил по незнанию свое пальто на его законную вешалку в гардеробе. — Что вы тут себе позволяете, господин спец? Это не ваша территория!
— Её! — рявкнул Дик, подбрасывая на руках дочь, и заломленная рука той безжизненно мотнулась. — Надо! Привести! В чувство!
Каприччо разъярилась с места в карьер:
— Ну так и неси ее в бокс! — заорала она в ответ, распрямляясь во весь рост, как взведенная пружина. — И не смей здесь повышать голос! Тут только я могу орать! Все ясно, спец чертов?!
Осадив его, Стефания тут же и успокоилась:
— Пошли.
Они переместились в другое помещение.
— Клади ее сюда, — она указала на высокую кровать посреди бокса.
Едва спина Эфимии коснулась постели, приборы вокруг автоматически заработали, диагностируя состояние девушки.
— Гм... — Каприччо, не мигая, уставилась на диаграмму данных. — Да тут все говорит за кому, Калиостро. Смотри на показатели, — она оттопырила мизинец и указала им на изображение.
Он, будто что-то ждал от Эфимии, с трудом перевел взгляд на аппаратуру.
— Так когда же она начнет перевоплощаться?
— Кто и в кого? — недопоняла контрразведчица.
— Стеф, кто-то с помощью вещества перевоплощения принял облик моей дочери...
— У тебя паранойя, Калиостро: вещество уничтожено.
— Нет правил без исключений. Но почему она так долго не восстанавливает первоначальный вид?
— Наверное, потому что это и есть ее первоначальный вид, — насмешливо подсказала Каприччо, вводя ей в вену какой-то препарат.
— Но...
— Так, Ричард Калиостро, мое терпение на пределе. Пока я работаю с девочкой, ты начинаешь рассказывать, какого хрена тут творится!
Дик согласно кивнул, отошел в сторону и заговорил...
* * *
Как же хорошо отдохнуть после таких напряженных тренировок! Эфий с наслаждением оставлял спящее тело прямо там, в венецианском дворике, и бродил по карнавальному городу. Ему хотелось посмотреть на действо, но он не успевал из-за бесконечно череды занятий с синьором Калиостро.
"Атме, атме, атмереро!" — монотонной гипнотизирующей мантрой все еще звучало у него в ушах, хотя обычно в этом состоянии можно было "услышать" только мертвую тишину. "Атме, атме!"... А потом основатель пси-структур сказал, что доволен его достижениями в этой практике и велел Эфию освободить животное. Клеомедянин сделал это с удовольствием, вернув суть ящерицы из фляги обратно в ее тельце, и едва не заплясал, когда она зашевелилась и юркнула в траву дворика, живая и невредимая.
Калиостро посоветовал ему отдохнуть, пока сам он будет в недолгой отлучке.
— Затем мы с вами продолжим.
На выходе, у калитки, стояли Оскар, Марчелло и Витторио, которые сопровождали шефа в Венеции.
Эфий, как всегда, не стал никуда уходить, он лег прямо на газон с мелкой изумрудной травкой, потянулся всем телом и почти молниеносно вышел на свободу.
По старой доброй традиции каждый год весной здесь проходил карнавал, и все жители города десять дней кряду играли в маски и переодевания, становясь беззаботными, как дети.
Вода Адриатики, на которой Венеция стояла еще тысячу лет назад, давно ушла, и нагнетать ее в каналы, чтобы воссоздать дух эпохи, нынче приходилось искусственно, с помощью дамбы и водонапорных устройств. Словно в былые времена, целых десять дней в году по улицам-рекам скользили не автомобили, а нарядные гондолы с замаскированными голосистыми бельканто-гребцами. Приезжие и коренные венецианцы осаждали мосты и площади, стараясь ухватить самые интересные представления или послушать самую красивую песню проплывавшего мимо певца.
Утомленный суетой — да и, не слыша звуков, он быстро потерял интерес к празднику — Эфий стал набирать высоту и скорость и вскоре очутился на орбите планеты.
Клеомедянин не раз описывал то, что видел здесь, но никто не мог вообразить себе Землю похожей на Сатурн или Уран — окруженной по экватору непонятным светящимся поясом шириной в ее собственный радиус. Эфий всегда думал, что это невидимое обычным глазом вещество — живое. Оно слегка переливалось в лучах солнца, точно гигантская радуга или северное сияние, отчего-то сместившееся на экватор. Если Эфий испытывал какие-то затруднения в распутывании важных для себя головоломок, при входе в светящийся пояс в голове у него начиналась какофония из тысяч голосов. Перетерпев нашествие, клеомедянин вычленял из тысяч всего один — и, как всегда оказывалось, нужный — голос, получая верный ответ или подсказку.
И еще отсюда было очень удобно проскальзывать в некое универсальное подпространство, связывающее, как догадывался Эфий, многие годы наблюдая и экспериментируя, многие миры одного порядка. Первое время после исчезновения доктора Кри клеомедянин пытался разыскать его здесь, но впустую. Так он понял, что Кристиан находится в какой-то другой вселенной, куда не проникнуть просто так. Теория же Альфы и Омеги все расставила по своим местам: лишь находясь между началом и концом всего, возможно овладеть законами времени и пространства.
Эфий подумал о внучке Палладаса. Повзрослев, она стала притягивать к себе взгляд клеомедянина, который прежде относился к ней только лишь как к ребенку. Конечно, он не подавал и вида, но часто о ней вспоминал. Кажется, только Алан догадывался о его чувствах и тихонько посмеивался в сторону.
Это не было страстью или романтической "amore fatale". Эфий ни на что не рассчитывал, в совершенстве умея анализировать и просчитывать причины и следствия. Он просто любовался ею, как любуются люди игрой голубей в небе. Не было никакой безудержной мечты непременно обладать этой красотой. Не было ревности. Не было желания хоть как-то спровоцировать случай, который обернул бы ее к нему, заставил бы обратить внимание, начать догадываться... Не было связанных с нею ночных сновидений, когда воображение компенсирует недостающее, создавая соблазнительные и невероятные для реальности сюжеты. Ничего такого не было.
Эфий имел возможность просто приходить и смотреть на нее, а она даже не подозревала о его присутствии. Во всем этом был элемент какой-то эксцентричной игры, именно игра и увлекала Эфия, игра, не стремящаяся ни к какому результату, не разделяющая участников на победителей и проигравших.
Клеомедянин позволил своему сознанию свободно выбрать путь к ней, где бы они сейчас ни находилась. Он уже готов был сорваться и улететь с хрустальной радуги, как вдруг сверху, чуть ли не прямо на него, обрушилось неведомое существо, похожее на двух сросшихся, будто сиамские близнецы, женщин. Правильнее сказать, одна, горящая возбужденным пламенем, будто бы поглощала другую, которая была без сознания. Эта противоестественная ассимиляция доставляла горящей невыносимые муки, но она ничего не могла изменить, чтобы спастись и спасти свою невольную спутницу.
Эфий почуял в безжизненной девушке что-то знакомое.
"Явись! Явись!" — кричала горящая и тянула к нему огненную руку, другой изо всех сил удерживая компаньонку.
Он поймал их в объятия и тогда понял, кем была девушка без сознания.
"Постарайся успокоиться, — попросил клеомедянин горящую, прижимая их обеих к себе, — иначе я не смогу вам помочь, я ничего не вижу в твоем костре мыслей".
"Наконец-то... наконец-то я нашла хоть одного! — силуэт полыхал все слабее. — Помоги нам. Я не знаю, почему так произошло, почему я оказалась в ее теле и в этом непонятном мире. Я не могу вырваться отсюда, я не могу. А мне нужно спасти одного человека. Без меня он погибнет. И еще я должна помочь Учителю... И еще... Святой Доэтерий! И еще там осталась моя настоящая оболочка, понимаешь?"
Эфий деликатно проник в открытый коридор воспоминаний горящей и пропустил через себя всю ее жизнь до последней минуты — даже ту, где эта жизнь сдваивалась с жизнью бесчувственной девушки из этого мира.
"Я свяжусь сейчас с госпожой Палладой, — тревожно подумал Эфий, возвращаясь из ее глаз на радугу. — По-моему, все зашло слишком далеко, и ты начала поглощать ее сознание"...
"Да, я чувствую это. Я не хочу этого, ведь тогда ее не станет, и я никогда уже не смогу вернуться!"
"Эфимия..."
"Это она Эфимия. Я — Нэфри!"
"Я знаю. Вернитесь с нею в ее тело, и скорее. Я сделаю все, что нужно!"
"Спасибо. Кто вы?"
"Меня зовут Эфий".
"Эфий... Кажется, я где-то встречала вас... В том, в моем мире. Я не близко, но знаю вас, видела. У вас очень запоминающаяся душа, Эфий!"
