И я спас Ирван. Сам.
Конечно, Улло не смирился. Как и в прошлом варианте. Точнее, смирился далеко не сразу. Отдельные теневые вероятности Ирвана, созданные мной, горели сухим мхом в сиянии голубых молний, деформировались под ударами Камнепада Судьбы, растворялись, как сахар в кипятке, в мареве Всеобщего Распада. Но, как и в прошлом варианте, неудержимая мощь столкнулась с неиссякаемым разнообразием, удары Тихих Крыльев проваливались в марево многомерности, как в пустоту, сокрушая лишь тени, не достигая хорошо укрытой цели. Полноценный риллу на месте Улло не был бы обманут — но я со всей наглядностью доказал ему, что право Силы здесь и сейчас не на его стороне. Что со смертными нельзя не считаться.
И Улло отступил.
Вот только итог атаки почти не изменился.
Стройная фигурка Схетты снова размывалась, — не быстро, но неудержимо. Созданное Сьолвэн в качестве якоря, тело моей женщины превращалось во всё сразу. Моё зрение высшего мага даже после скачка осознания не могло определить, где заканчивается это разнообразие. Потому что время не одномерно. Потому что Схетта уже совершила свой скачок, отобрать плоды которого не может ничто — и вновь на моих глазах из кокона смертного существа, считающего себя высшим магом, обращая в клочья уже не нужные условности, рвалось к долгожданной свободе иное существо. Прекрасное до боли, до слепоты, до ужаса и восторженного экстаза...
"Схетта!"
"Прости, любимый. Прости, если сможешь".
На пути в никуда
мы взойдём, как восходит рассвет -
над полями тумана,
над дымом родных городов.
Это всё — ерунда.
И мы вырвем горящий ответ
из горнила обмана,
из трепета ласковых снов...
"Неужели ты не можешь подождать?"
"А ты бы смог? Схетта Аношерез выносила меня в себе весь положенный срок. Не мешай же моим родам... милый мой".
"Но ведь я..."
"Не будь эгоистом".
Боль. Горечь. Отчаяние. Скручивающий нутро страх.
И поверх всего этого — стылая решимость.
"Я постараюсь".
На путях для пути
встречный ветер, больная струна
радость боли, жар холода,
пляска творящей разлуки.
Нам нельзя не идти:
эту чашу пьют только до дна!
И пусть сердце расколото -
вскинем в прощании руки.
"Ты... вернёшься? Хоть когда-нибудь, хоть в каком-нибудь виде?"
"Не знаю. Я — пока — не знаю. А... ты?"
"Я буду ждать. И надеяться. Это я могу обещать тебе твёрдо".
"Позаботься о Тимуре. И... вообще".
Молчаливое согласие.
Медленно, словно колеблясь флагом на ветрах выбора, Схетта исчезла. Ушла в полное преображение, слилась с Дорогой Сна.
И я снова ничего не смог с этим поделать. Потому что выбирал — не я...)
Вот как. Вот, значит, как.
Теперь я понимаю Айса, как никогда ранее! Только он отказался от мести... как будто. Не тягаться простому смертному с полноценным риллу, как ни жаль. Это даже не тля под кирпичом...
Но наверху собрались не полноценные риллу. А я — не простой смертный!
Кто там над бессмертием трясётся?
Зашибём и праха не оставим!
Больше ничего не остаётся,
Мы Горенье собственное ставим!
...Схетта поставила. И выгорела — не так, как вспыхивает ночной мотылёк, а так, как выгорает первая ступень ракеты-носителя.
Посмотрим, что сделает пламя со мной.
Сократив уравнение многомерности, я собрал себя в новом облике. Раньше я бы не смог провернуть подобного: Дорога Сна не стала для меня полноценной Опорой, и я очень ясно, очень резко видел контуры ограничений, сдерживавших Рина Бродягу. Но — не меня! Теперь... теперь для меня даже такая смена облика оказалась почти простой и вполне доступной. Подумаешь, триста виртуальных лет на расчёты нужных вероятностей!
Мелочь.
Я сменил облик и взлетел ввысь в плазменном теле дельбуба. Сперва двух-, а немного позже — подросшей пятикилометровой тушей, до предела насыщенной энергией. Впрочем, куда важнее было то, что в этом облике я мог без напряжения делить потоки внимания между сотнями тысяч разнородных объектов/процессов. Для дельбубов это естественно, а мне вскоре пригодится.
Никаких гаданий. Я точно знаю, что сейчас будет.
В конце концов, это будущее творю именно я.
— Логашт?
— Улло поторопился. Это была ловушка! Схетта обрела новую Силу, Рин обрёл новую Силу, и сейчас... сейчас...
— Что? Или твой Видящий ослеп?
— Да, Хордакк, — сказал Манар. — Полагаю, он именно ослеп. Потому что мой учитель его ослепил. И вам теперь не позавидуешь.
— О чём ты?
— Мелкие надоедливые мошки иногда вырастают в больших и злых драконов.
Как иллюстрация к его словам, вокруг группы риллу вспыхнула оболочка сине-туманной тьмы. В этой оболочке словно исчезло всё мироздание, весь Лепесток. Ни Мрака, ни Света, ни Глубины, ни мозаики доменов — за этой тьмой не осталось ничего. Только участок пространства, свободного от сине-туманного нечто... стремительно сокращающийся от краёв к центру.
— Где Улло?
— Что это?
— Отец? Как ты здесь оказался?
— Логашт, не молчи!
— Где Манар?
Манар исчез. Лада и Ангел, представитель Сьолвэн, так и не проронившая ни слова — тоже. И появившийся в качестве замены этой троице Теффор как-то не успокаивал. С учётом того, что сине-туманная тьма продолжала наступать. Не особенно быстро, давая прочувствовать угрозу в полной мере... неумолимо.
"Улло!"
Риллу смотрел на приближающийся тороид, состоящий из плазмы, живой воли и магии, без страха. Он плохо умел бояться, этот бессмертный. Но недоумение и непонимание для его души оказалось даже болезненнее страха.
"Кто ты?"
"Можешь называть меня, как и раньше, Рином Бродягой".
"Ты — не Рин!"
Вежливость прежде всего:
"Разумеется, нет. Уже нет. Чтобы остановить тебя, мне пришлось... немного подрасти. К сожалению, Схетте тоже пришлось это сделать..."
"Не понимаю".
"Не так давно ты сказал: "Если они остановят меня, я первый признаю их право поступать, как вздумается, не согласуясь с нашей волей!" Твои слова?"
"Да..."
"Ну, тогда не обижайся. Ведь мы всё-таки остановили тебя, не так ли?"
"Не понимаю!"
"Сейчас поймёшь".
Задавленные чувством собственного превосходства, остатки инстинкта самосохранения дрогнули, побуждая Улло по прозванию Меч уплотнить щиты из магии, искажённого пространства и переплетённых силовых нитей. Но — слишком, слишком поздно.
Да и бесполезно. Высшая магия — неотразимый клинок.
Пепельные розы, свет вечерних дней...
Сколько ни стараюсь — думаю о Ней.
Шелестят берёзы, дождь стучит в стекло.
Безыскусна повесть. Сердцу тяжело.
И в библиотеке, где тома темны,
В спальной, собирая крапчатые сны,
Там, где шепчет слухи ветру старый граб -
Всюду моя память тает: кап да кап.
Здесь мы с Ней гуляли, за руки держась,
Слушали в молчаньи старый добрый джаз;
Здесь из хрупких рюмок пили мы вино;
Здесь мы обнимались, глядя сквозь окно,
Как в холмах бушует летняя гроза...
Помню запах кожи и Её глаза,
Помню ярче яви. Не могу остыть.
Всё, что остаётся — по теченью плыть...
На ином уровне Улло, замерший, будто мошка в янтаре, наблюдал, как к нему, сжавшемуся до вполне человекоподобного смертного, приближается также человекоподобная фигура. Это, кажется, отражение того самого Рина, который уже не Рин — целиком сотканное из тёмного пламени, облачённое в ризы нетленного света, — и с огромным, тяжким даже с виду чёрным крестом на груди. Приближается... не слишком быстро, не слишком медленно... неотвратимо.
А потом существо из тёмного пламени берёт крест, вплавленный в его грудь, и с терзающим слух стоном отдирает его. В месте, где пребывал крест, остаётся выемка: глубокая, жуткая, словно угольной пылью припорошённая. Она подобна отверстой ране.
Меж тем руки тёмнопламенного, перевернув чёрный крест, приближаются к Улло.
И вселенная вспыхивает, как порох.
...вечность спустя, трепеща от слабости и боли, риллу в своей человекоподобной ипостаси с трудом поднимается. Не на ноги, нет — на это нет сил. Всего лишь на одно колено.
Чужой чёрный крест тянет вниз, как мельничный жёрнов. До хруста костей, до растяжения связок и разрыва мышц. Чужой крест...
Чужое горе.
Тысячи обманчиво тонких цепочек, скованных с крестом, обвивают тело, кое-где врастая в него. И приходит понимание: эту неподъёмную тяжесть с груди не снять. Никак.
Высшее проклятие не отменят даже смерть с перерождением.
— Ты лишил меня Схетты. Ты вообще много кого лишал самого дорогого, пользуясь правом Силы. Что ж, Схетту я тебе, в общем, прощаю — теперь...
Попытавшись шевельнуть Тихими Крыльями, риллу ощутил, как с этим движением в душу входят тысячи бесплотных ножей тоски. И, падая на четвереньки, взвыл — уныло, безнадёжно, отчаянно. Начиная понимать, как именно ему отомстили.
Что пользы в Тихих Крыльях, если любое использование их отныне будет оплачиваться такой ценой? Чужой чёрный крест, выкованный из горечи разлуки, вины и боли, слишком тяжёл.
Не взлететь.
— ...Живи, как сумеешь, палач. Если бессмертие тебе подобных можно назвать жизнью.
Объединившись, несколько риллу предприняли попытки изучить сине-туманную тьму. Кое-кто попытался её уничтожить, щедро вливая в заклятия мощь Крыльев. Кое-кто попытался просто уйти из сжимающейся сферы.
Тщетно.
Надвигающаяся стена тумана перетекала и вихрилась, меняясь слишком быстро и слишком странно, чтобы эти изменения оказалось возможно осознать за недолгий оставшийся срок. Она поглощала направленную в неё энергию — и отказывалась возвращать поглощённое. Она быстро и необратимо деформировала единство пространства и времени, "обгрызая" островок безопасности, на котором риллу против собственной воли сбились в этакое небольшое стадо. Хордакк пытался навести порядок, скоординировать усилия, наскоро наладить взаимодействие и выстроить единую оборону... не вышло. Не хватило времени и авторитета.
И сине-туманная тьма поглотила всех, оставив каждого из явившихся "в гости" риллу в одиночестве... ненадолго.
Мгла. Никаких ориентиров — только переливы чужой Силы, равнодушные, как морские валы вдали от суши. Куда плыть, разницы никакой. Можно и не плыть, а просто парить...
Если бы ещё пребывание в неизвестности не оказалось странно болезненным!
— Лугэз...
Тихий шёпот на грани слуха. Впору принять его за галлюцинацию, если бы не повтор:
— Лугэз! — чуть громче, чуть настойчивее.
— Я здесь.
Из непостижимой пустоты — взгляд. Один лишь взгляд, направленный поток внимания.
— Ты хочешь измениться? Хочешь обрести свободу от навязанных обязательств?
Превратившись из шёпота в смутно знакомый голос, вопрошающий пропитал слова своей властью почти до утраты вопросительной формы. Его вопросы подобны риторическим.
— Хочу, — отвечает Лугэз. — Но это не в моей власти.
— Зато моей власти — теперь — для решения этой задачи хватит. Если ты попросишь.
Колебание весов. Уверенность против сомнений, привычка против... чего?
— Если? А если не попрошу?
— Тогда ты останешься ищейкой при собственном отце. Хочешь?
— Нет!
— Подтверди решение в последний раз. Итак?
— Я не хочу оставаться ищейкой. Доволен?
— Более чем. А сейчас приготовься: будет тяжело.
Но предупреждение помогло не сильно. А чуть позже Лугэз и вовсе забыла о нём.
Хруст въевшихся в душу оков подобен был таинству рождения...
39
Чуть раньше:
(— Ты уверен, что тебе не нужна помощь?
— Нет, Манар, помощь мне не нужна. Но вам с Ладой отнюдь не повредит очередной урок. Поэтому — прошу, присоединяйтесь... и как следует запоминайте, что делают противники. Редко когда ещё выпадет случай понаблюдать за великим искусством древних риллу!
— А как насчёт меня?
— Странно, что ты спрашиваешь, Ангел. Я могу вплести в узор из событий и Нитей любые действия. Ну... почти любые. Так что, если не хочешь просто наблюдать, — действуй!)
"Недостоин свободы тот, кого можно сделать рабом".
Или: "Попавший в рабство и смирившийся с ним, а после бунтующий — уже не человек, жаждущий свободы, а всего лишь непокорный раб".
Верно? В общем, да. Но это — правота формальной логики, ограниченная по определению. К тому же есть другое высказывание, как мне кажется, более подходящее к случаю: "Поклонение героям всегда выражается одинаково: сами на какое-то время становимся готовы совершить подвиг". Да, легче оставить коленопреклонённого таким, каков он есть. А поди-ка, распрями его!
Но стоит подать пример — и как знать, не распрямится ли коленопреклонённый сам? По собственной, никем не навязанной воле.
Или, в данном случае, сама.
Что ж, попытаюсь. Улло получил крест, а Лугэз... ей достанется факел.
Мы шли этапом. И не раз, колонне крикнув: "Стой!" — садиться наземь, в снег и грязь приказывал конвой. И, равнодушны и немы, как бессловесный скот, на корточках сидели мы до окрика "Вперёд!"
...и раз случился среди нас, пригнувшихся опять, один, кто выслушал приказ и продолжал стоять...
Минуя нижние ряды, конвойный взял прицел. "Садись! — он крикнул. — Слышишь, ты? Садись!" Но тот не сел.
Так было тихо, что слыхать могли мы сердца ход. И вдруг конвойный крикнул: "Встать! Колонна, марш вперёд!" И мы опять месили грязь, не ведая куда, кто — с облегчением смеясь, кто — бледный от стыда.
По лагерям, куда кого, нас растолкали врозь, и даже имени его узнать мне не пришлось.
Но мне, высокий и прямой, запомнился навек — над нашей согнутой толпой стоящий человек.
Никакого принуждения. Нельзя принудить к самостоятельности, к выбору, к свободе. Но иметь врезавшийся в память пример внутреннего достоинства и силы — достаточно.
Не хочешь бледнеть от стыда? Стой прямо и говори правду. Лев останется львом, даже умерев. А шакал... что ж, все живые смертны. И шакал в итоге тоже сдохнет — шакалом.
Вот тебе твой факел, Лугэз дочь Сьолвэн. Ступай!
— Чего стоим, кого ждём?
Онлус Хиом вздрогнул. Рильшо — на мгновение закаменел, точно вышедший на ночное шоссе олень в свете галогенных фар.
— Рин?!
— Не совсем. Одно из тел-отражений.
— Это как?
— Полезный инструмент для желающего находиться во многих местах сразу, занимаясь при этом многими делами. Сьолвэн использует... отдалённо схожую технику. Но — к делу.
Онлус снова вздрогнул. Рильшо покосился на тлеющее сквозь дыру в небе злое сияние и, проведя несложный расчёт (раз Рин позволяет себе рассылать "тела-отражения", значит, битва с риллу идёт более чем успешно), спросил:
— Чего хочет от нас великий?
Нежданный гость смерил красноречивым взглядом поочерёдно обоих беглецов, потом кучу прихваченных ими "трофеев", дёрнул углом рта...
